лись?
   Майя не отреагировала ни на "ты", ни на "дорогую", глядя перед собой,
почти без паузы, ответила:
   - В десять утра я собиралась ехать в санаторий к подруге.
   - Имя, фамилия, адрес.
   - Вас это не касается, к делу отношения не имеет.
   - Я знаю: ты не знаешь. Прошу ответить. - Отари чуть хлопнул  ладонью
по столу.
   - Я сейчас встану и уйду.
   - Почему твой мужчина говорит, что ехать должен был он?
   - Тяжелый случай. -  Майя  поднялась  со  стула,  сунула  сигареты  в
сумочку.
   - Майя Борисовна,  дорогая,  зачем  так?  -  Отари  растопырил  руки,
преграждая дорогу. - Мне это надо?  Не  могу  вам  говорить.  Должность.
Поверьте, о вас беспокоюсь! Мне что!  Машину  -  нашли,  угонщик  погиб.
Бумажки сложили,  убрали,  забыли!  О  вас  беспокоюсь.  Имею  маленький
секрет.
   Равнодушие с лица Майи исчезло, взглянула заинтересованно.
   - Ехать собиралась я, почему Владимир Никитович утверждает  обратное,
не знаю.
   - Не допрос - беседа. - Отари погладил лысину, выглянул из  кабинета,
сказал:
   - Товарищ Артеменко.
   Он вошел, как всегда элегантный, благородная седина в тон  с  серыми,
чуть насмешливыми глазами.
   - Слышал, слышал, - рассмеялся Артеменко. - Как вы работаете, товарищ
майор, если у вас в коридоре слышно каждое произнесенное здесь слово?
   Данный факт Отари был,  конечно,  известен  и  учитывался.  Уплотнить
стену и дверь намечалось  каждый  год.  Не  хватало  то  материалов,  то
рабочих.  А  пока  недостатки  строителей   и   хозяйственников.   Отари
использовал в своих оперативных целях.
   - О чем идет спор? - поддернув брючину, Артеменко  сел  на  диван.  -
Майя, ты вчера сказала, что хочешь настоящих шашлыков. Давала мне ключи,
мол, съезди за бараниной?
   - Ты отказался.
   - Верно. А вечером, в ресторане, я  согласился.  Желания  женщины.  -
Артеменко улыбнулся, подмигнул Отари.
   - Не было этого, - Майя на мужчин не смотрела.
   - Согласен, - Артеменко рассмеялся. - Вечер выпал довольно  хмельной,
может, хотел сказать, да забыл. Что вас смущает, товарищ майор?
   - Вы мужчина, должны понимать, дорогой,  -  Отари  похлопал  себя  по
широкой груди. - Мы, оперативники,  свои  секреты  имеем.  Все  не  могу
сказать, - он шумно вздохнул и пустился  в  пространные  рассуждения.  -
Почему машина с шоссе вниз упала? Зачем упала? Непонятно.
   - Дороги у вас, сами знаете, - сказал Артеменко. - Угонщик, я слышал,
пьяный был.
   - Я знаю, вы знаете, он знал наши дороги, дорогой, все  знают.  Ночью
ехал, никто не мешал, зачем упал?
   Отари нагнулся, вынул из-под стола  загодя  приготовленный  баллонный
ключ, вертел в руке, разглядывал.  Майя  никак  не  реагировала,  ждала,
скучая, когда бессмысленный разговор  окончится.  Артеменко  взглянул  с
любопытством, хотел задать вопрос, Отари жестом остановил его, спросил:
   - Майя Борисовна, скажите, что это такое? - и протянул ключ.
   Майя ключ не взяла, пожала плечами.
   - Железка.
   - И вы ее раньше никогда не видели? Возьмите, посмотрите.
   Майя на ключ не смотрела, разглядывала свои холеные руки.
   - Я устала от вас. Скажите, у меня угнали машину или я угнала?
   - Понимаете, такая железка есть в багажнике каждой машины. Каждой!  А
в багажнике вашей машины ее не оказалось.
   - Не может быть, - быстро сказал Артеменко,  -  две  недели  назад  я
менял у машины колесо.
   - Две недели? - Отари причмокнул. - Вы приехали шесть дней назад.
   Майя встала,  вынула  сигареты,  прикурила  от  протянутой  Артеменко
зажигалки.
   - Мы знакомы давно, любовники. Идите оба к  черту!  -  Она  вышла  из
кабинета.
   - Странно, что баллонного ключа не оказалось, - Артеменко помолчал. -
Очень странно. С колесами у "Волги" был непорядок?
   - Красивая у вас женщина. Очень. Много хлопот, нервов,  денег  много.
Ничего не давать, ничего не иметь. Жизнь одна!
   - Не крутите со мной, майор, - Артеменко разозлился. - Я не  мальчик.
Какое значение имеет,  кто  сегодня  утром  должен  был  ехать?  Что  вы
размахиваете баллонным ключом?
   - Я не размахиваю. - Отари убрал ключ, сунув его под стол.
   - Простите, Отари Георгиевич. -  Артеменко  обаятельно  улыбнулся.  -
Нервы. Годы сказываются. Женщина у меня молодая, красивая, с характером.
   - Да, дорогой. Как русские говорят жизнь прожить - не  поле  перейти.
Верно?
   - Верно, Отари, верно. Стареть не хочется, дорогой. Очень.
   Отари понял, что Артеменко открылся, говорит правду.
   - Любишь?
   Артеменко  махнул  рукой,  подошел  к  окну.  Во  дворе   Кружнев   с
милицейским сержантом менял у машины колесо. "А  они  нашего  бухгалтера
проверяют. Ох, не простые работают ребята. Гуров  -  подполковник  МУРа.
Они успели с ним переговорить. Возможно, в этом кабинете театр.  И  меня
этот бритоголовый сыщик просто разматывает. Зачем? Почему? За всем  этим
стоит мощный талантливый режиссер вот так, спонтанно, не разобраться. Не
показать, что догадываюсь, уйти интеллигентно, и думать, думать..."
   Отари знал, что именно видит Артеменко во дворе. Если ты, москвич,  в
деле замазан, то догадаешься и  испугаешься.  А  испугаешься  -  начнешь
защищаться, действовать. Ты только человек, можешь  и  ошибиться.  Отари
рассуждал правильно,  но  не  знал,  что  подполковник  Гуров  известен,
открыт, и факт этот сильно менял позицию, соотношение сил.
   - Отари Георгиевич, пойду я,  не  торопясь,  в  гостиницу,  -  сказал
Артеменко. - Поразмыслю дорогой, как Майю умилостивить.
   - Если бы вы знали, Владимир Никитович, как  много  в  моем  кабинете
врут.
   - В чем я вру? - искренне удивился Артеменко.
   - Скажу. - Отари взял Артеменко за локоть, подвел к двери. - Тебе  не
надо улаживать с этой женщиной. Она из твоих рук ест и  пьет.  Скажи,  у
нее деньги на билет до Москвы есть? Скажи. Быстро скажи.
   Артеменко, поморщившись, освободил затекшую  под  железными  пальцами
майора руку.
   - Ты упрощаешь, Отари. Я не знаю, сколько  у  Майи  денег.  Если  она
позвонит в Москву, то через  несколько  часов  у  нее  будут  деньги,  и
серьезные.
   -  Значит,  умеешь  говорить  правду?  Хорошо.  А  вчера  вечером,  в
ресторане?
   - Я сказал.
   - Не знаю. Верю, не верю, не знаю. Но  ты  на  всякий  случай  береги
себя, дорогой. Гостиница. Ресторан. Набережная. В горы не  ходи,  там  и
сорваться  можно.  Случается.  А  сейчас   попроси   своего   бухгалтера
подняться. Он гайки крутить умеет, мы видели.
   - До встречи. - Артеменко поклонился и вышел.  "Прав  Гуров.  Я  тоже
прав. - Отари вернулся к столу. - Плохо. Пахнет совсем  плохо.  Смертью.
Кто? И кого? Пустяка не знаем. Главного пустяка. Если  бы  этот  человек
был чистый, никогда бы  не  разрешил  разговаривать  с  собой  на  "ты".
Никогда".
   Когда Кружнев. тихо постучав, вошел, Отари вяло сказал:
   - Садитесь, пожалуйста. Спасибо, что пришли, Леонид Тимофеевич, -  он
потер свою голову. - Ох, так зачем же я вас пригласил?
   Кружнев взглянул виновато, пожал плечами, еще больше ссутулился.
   - Не знаю, но я чем могу.
   - Так,  дорогой.  -  Отари  сосредоточился.  -  Вы  вчера  ужинали  в
ресторане гостиницы. Кто находился за столом?
   - Ужинали. -  Кружнев  виновато  кивнул.  -  За  столом?  Майя,  был,
естественно, и Владимир Никитович, ну и Толик, куда от него денешься.
   - А Лев Иванович?
   - Отсутствовали.
   - А что он за человек, этот Лев Иванович? Куда подавался дорогой? Все
вместе были, а вчера пропал?
   -  Этого  не  знаю.  -  Кружнев  смущенно  улыбнулся,   старался   не
рассмеяться, так как тоже знал, где и кем работает Лев Иванович Гуров.
   Вчера вечером Артеменко, слегка захмелев, рассказывал о  Гурове,  его
профессии и непонятной конспирации.
   Отари об этом не догадывался, но почувствовал, что  начал  беседу  не
правильно, и круто свернул.
   - Между Майей и Артеменко был разговор, мол, утром  вместе  ехать  на
машине?
   - Вместе? Нет.  Днем  они  о  какой-то  поездке  спорили.  А  вечером
Владимир Никитович сказал, мол, утром поеду, привезу все в лучшем виде.
   - Точно?
   - Абсолютно.
   - Значит, ехать должен был Артеменко?
   - Он хотел ехать, а поехал бы я, - ответил Кружнев. - Понимаете, чуть
позже  Майя  пригласила  меня  танцевать.  Я  смутился,  она  красавица,
высокая,  статная,  а  я  вот,  -  он   повел   плечами,   для   большей
убедительности встал. - Понимаете? Танцуем,  она  мне  шепчет  "Ленечка,
миленький... - она так меня порой называет, - давай этого самодовольного
типа разыграем. Я тебе дам ключи от машины и деньги, смотайся на  базар,
купи огромный букет роз".
   Отари поднес к лицу растопыренную пятерню и сказал.
   - Вах! - И почему-то добавил:
   - Мама мия!
 
КРУЖНЕВ ЛЕОНИД ТИМОФЕЕВИЧ 
 
   Когда первого сентября Леню Кружнева привели к празднично  украшенной
школе, его не хотели пускать.
   - Мамаша, не морочьте мне голову, мальчику от силы пять лет, - шипела
директорша, одновременно улыбаясь другим детям и родителям. - Все желают
вырастить вундеркиндов, не калечьте ребенка!
   - Но мы же подали документы, прошли собеседование, -  шептала  Ленина
мама.
   Тщедушный  Леня,  придавленный  огромным  ранцем,  крутил   стриженой
головой, уши у него торчали прозрачными розовыми лопухами.
   -  Не  знаю,  кто  у  вас   принял   документы!   Мамаша,   отойдите!
Здравствуйте, ребята, поздравляю...
   - Мама! - тонким звенящим голосом сказал Леня. - За мной не  приходи,
я вернусь сам! - Он подошел к директрисе,  запрокинул  голову  так,  что
затылок уперся в ранец:
   - Мне восемь лет, я умею читать и писать! Вы не имеете права...  -  и
прошел мимо растерявшейся руководительницы.
   Дети, как известно, бывают жестоки, и  одноклассники  попытались  над
Леней подшучивать и издеваться. Но быстро  отказались  от  своей  затеи.
Леня был мал и тщедушен, но отважен и  неукротим,  как  дикий  звереныш.
Стоило ему почувствовать опасность, он бросался  в  атаку,  не  думая  о
соотношении сил и последствиях, вцеплялся  в  волосы,  впивался  в  лицо
ногтями, хватал зубами, стремясь причинить обидчику боль.
   Леню  не  любили  и  одноклассники,  и  преподаватели,   однако   все
признавали его незаурядность.
   И в десятом он походил на семиклассника, но учился, как бог,  дрался,
как дьявол, первым никого не трогал, на девчонок не обращал внимания, но
при   необходимости   защищал   их.   Разговаривал    с    ними    сухо,
покровительственно, называл всех одинаково "Дульсинеями", будто не  знал
имен и фамилий.
   Никто  не  догадывался,  какие  страсти  бушевали  в  этом  маленьком
человеке, о чем он думал, о чем мечтал. С пятого класса  Леня  ежедневно
делал гимнастику. И хотя плечи  у  него  не  раздались,  но  тело  стало
твердым.
   В десятом, на уроке физкультуры, признанные богатыри  класса  затеяли
соревнования по подтягиванию на кольцах. Девчонки, естественно,  болели,
а Леня молча стоял в стороне. Когда чемпиону победно подняли руку,  Леня
принес табурет - иначе он достать кольца не мог - и подтянулся на  одной
руке больше, чем чемпион на двух.
   - Он и весит в два раза меньше меня! - ломающимся голосом  воскликнул
чемпион. - Элементарно! Закон земного тяготения.
   Леня пальцем поманил его, сел за стол, упер в него локоть, вызывая на
борьбу.
   - Леня, я тебя и так уважаю, не надо. - Мальчик был великодушен и  не
хотел унижать товарища. - Ты мне дашь сто очков в математике,  физике  -
тут не надо.
   Класс притих, Леня сидел и ждал, смотрел  на  противника,  не  мигая,
черными злыми глазами. Соревнования не получилось. Леня припечатал  руку
соперника сразу.
   - Вот так! - Он встал. - Лучше меня ты лижешься  с  Дульсинеями,  все
остальное ты делаешь хуже.
   Он не только  унизил  парня,  но  и  наплевал  в  романтические  души
девчонок, большинство из которых  были  открыто  или  тайно  влюблены  в
поверженного кумира.
   Школу Леня Кружнев окончил с золотой медалью. Считая  себя  личностью
неординарной, подал документы в МГИМО. Он не знал, что  соревнования  на
вступительных экзаменах иногда проходят не между ребятами,  а  среди  их
родителей, знания же, как таковые, имеют значение весьма  относительное.
Леня не готовился со специальными преподавателями, по-английски  говорил
лучше всех в школе, только здесь говорили на другом английском. Леня  не
мог соревноваться с оксфордским произношением, тем более с произношением
сыновей посла  или  министра.  Его  вычеркнули  из  списков  легко,  без
эксцессов и каких-либо осложнений.
   Леня пропустил, но не потерял год, усиленно  занимался,  и  следующей
весной блестяще сдал экзамены на физмат университета.
   Он быстро стал лидером  в  группе,  затем  и  на  курсе.  Завистники,
наверное,  существовали,   но   Леня   их   не   чувствовал.   Он   стал
доброжелательнее к окружающим, разговаривая  с  девушками,  даже  шутил,
ходил в кино и на вечера.
   Можно  было  ожидать  счастливого  и  долгого  жизненного  пути,   но
произошел неприятный инцидент, закончившийся в народном суде.
   Леня влюбился, остановив свой выбор на хрупкой девушке, поглядывавшей
на него. Они встречались и,  хотя  девушка  училась  на  филфаке,  часто
вместе готовились к экзаменам. Леня уже собирался  сделать  предложение,
когда произошла самая заурядная история, девушке понравился другой.
   Подобные конфликты - явление обычное, погорюет "потерпевшая сторона",
забудет и снова влюбится. Леня был не  из  таких,  к  тому  же  соперник
оказался рослым красавцем  с  бархатным  голосом.  Самим  фактом  своего
существования он наступил Лене на, казалось бы, зажившую мозоль.
   Когда Кружнев убедился, что отвергнут окончательно, он  на  ближайшем
студенческом вечере выплеснул в лицо красавца  стакан  воды  и  добился,
чтобы счастливый соперник  ударил  первым.  На  глазах  у  растерявшихся
студентов буквально за  несколько  секунд  Леня  этого  парня  изувечил.
Происшествие поначалу хотели спустить на тормозах, мол, молодежь дралась
и дерется, пострадал обидчик, Леонид Кружнев - субтильный юноша,  лучший
студент курса. Но из больницы сообщили в милицию, что доставлен  человек
с переломом ребер, челюсти и тяжелым  сотрясением  мозга,  да  и  многие
студенты были изумлены,  увидев,  как  Кружнев  первым  же  ударом  сбил
соперника с ног, а потом добивал уже лежачего.
   Состоялось следствие и суд, Кружнев получил  три  года  условно,  был
исключен из комсомола и отчислен из университета.
   На следствии и суде  Леня  твердо  и  последовательно  повторял,  что
ничего не помнит. Его ударили по лицу, он бросился на обидчика, очнулся,
когда его держали товарищи. Это и спасло его от тюрьмы.
   "Дурак и неврастеник, - рассуждал он, вернувшись из суда. - И чего ты
добился?" Парня, который лишь недавно вышел из больницы,  он  не  жалел.
Просто о нем не думал, а вот комсомольское собрание вспоминал. Где  они,
комсомольцы-добровольцы,  которых  показывают  в  кино?  Робкие  голоса,
прозвучавшие в  его  защиту,  потонули  в  шквале  негодования.  Кружнев
обнажил свою звериную, антигуманную сущность,  чуждую  социалистическому
обществу. Кружневу не место в рядах. Леня все время  помалкивал,  думал,
обойдется,  но  когда  с  трибуны  сформулировали  мысль  о  его  чуждой
сущности, да еще добавили  что-то  о  разлагающей  идеологии  Запада,  и
какая-то комсомолка-двоечница накляузничала,  что  видела,  как  Кружнев
читает Ницше, он понял - это конец. В своем последнем слове Леня сказал:
   - Это вы антигуманны, мозги ваши заштампованы, в Ницше вы  ничего  не
понимаете, так как не читали.  И  возмущение  ваше  насквозь  лживое,  в
деканате сказали исключить, вы и стараетесь.
   Он подошел к столу, за которым  сидело  бюро,  положил  комсомольский
билет и прошел через примолкнувшую  аудиторию.  Получилось  красиво,  но
совершенно бессмысленно. И девчонку, из-за  которой  все  произошло,  он
давно  разлюбил,  и  диплом  накрылся,  а  его  надо  бы  иметь  Физику,
математику, да и гуманитарные науки Леня не любил,  но  учился  отлично,
так как  обладал  феноменальной  памятью  и  упорством,  мог  заниматься
восемь-десять часов в сутки. Он стремился быть первым, иначе  затолкают,
упрячут в толпу, которую он презирал.  Понимание  толпы  как  однородной
серой  человеческой  массы  у  него   ассоциировалось   с   собственными
родителями. Мама с папой были людьми из длинной  покорной  очереди,  что
вьется порой у магазина.
   Отец работал бухгалтером, всю жизнь просидел за одним и тем же столом
и поднимется из-за него, лишь когда соберется на пенсию. Мать служила  в
канцелярии  министерства,  перекладывала  со  стола  на  стол   бумажки,
подшивала их в папочки. Оба они были маленькие и тихие, носили  огромные
очки,  за  которыми  стеснительно  прятались  добрые,  ласковые   глаза.
Вечерами они пили чай с  сушками  и  вареньем,  смущенно,  словно  вчера
познакомились, улыбались друг другу и восторженно встречали сына,  когда
он выходил из своей комнаты к столу.
   Леня не любил смотреть  на  родителей,  понимая,  что  он  их  копия.
Однажды в припадке злобы подумал таких следует  кастрировать,  чтобы  не
было потомства.  Два  серых  мышонка  влюбились  и  произвели  на  свет,
естественно, мышонка, но с волей, душой и сердцем другого существа.
   Дома Леня никогда ничего не рассказывал, промолчал и  о  суде,  и  об
исключении "Надо искать выход", - думал он, укрывшись в  своей  комнате.
Все в их квартире было маленькое, затертое, тесное,  как  и  положено  в
мышиной норке. Правда, какой-нибудь чудак мог бы назвать его  прелестным
гнездышком, согретым любовью и семейным уютом.
   "Подведем итоги без диплома, исключен  из  комсомола,  имею  условное
осуждение.   С   таким   набором   меня   в   нашем   сверхгуманном    и
сверхдемократическом обществе допустят сторожить лишь черный ход".
   Делать  изнурительную  гимнастику,  сидеть  бесконечными  часами   за
письменным столом - к этому он принуждал себя  силой.  Но  любил  только
стругать и резать деревяшки. Взяв причудливый корень, Леня вглядывался в
него, словно угадывал знакомые, но забытые черты, потом острым  ножичком
удалял  лишнее,  выявляя  пригрезившийся  образ.  В  основном   у   него
получались горбуны-уроды, змеи-горынычи, страшные доисторические ящеры.
   Оказавшись выкинутым из привычной жизни, подыскивая  для  себя  новые
пути, Леня выгреб из стола свои поделки. Стоит попробовать, решил он,  и
со свойственным ему упорством и фанатизмом начал работать.
   За два-три года Кружнев нашел единомышленников - каких только чудаков
и сумасшедших нет в столице!  -  обнаружил  выставки-продажи,  обзавелся
специальным инструментом, начал гулять по паркам и лесам  Подмосковья  в
поисках натуры.
   На  выставках  Леню  Кружнева  обвиняли  в  бездуховности,   но   его
страшноватые творения пользовались успехом у детей и богомольных старух.
Одни видели в них  любимых  сказочных  героев,  другие  -  исчадия  ада,
которые грядут в наказание за все грехи человеческие.  Он  создавал  то,
что хотел, именно так, как  чувствовал,  заботился  о  своем  гардеробе,
содержал в порядке "Жигули", стал поглядывать на женщин.
   Маше, она называла себя  Марией,  только  исполнилось  двадцать.  Она
приехала со Смоленщины якобы поступать в институт, на самом деле мечтала
выйти замуж за москвича и жить, как подобает красавице.
   Маша работала штукатуром на стройке, жила  в  общежитии,  все  деньги
тратила на косметику и наряды, разыскивала  сначала  принцев,  затем  по
нисходящей  -  завмагов,  продавцов  комиссионок,  грузчиков   мебельных
магазинов.  Мужчины  знакомились  охотно,  с   готовностью   кормили   в
ресторанах, оставляли ночевать, но жениться не торопились.
   Леня Кружнев подвез как-то Машу от проспекта Калинина до Белорусского
вокзала, а через два месяца они поженились.
   Надо отдать Кружневу должное: он не обманывался, в  чувства  Маши  не
верил, знал цену уму и духовному содержанию  своей  избранницы  -  нужна
квартира,  московская  прописка  и  машина?  Имеется.   Ты   то