Крячко отлично понимал, что его "держит" Гуров.  И  многие  в
отделе и управлении это знали.
   Гуров вошел в свой кабинет - обычный служебный, какие можно увидеть в
любом управлении. Ну, а для  тех,  кто  дальше  учительской  и  кабинета
директора школы не ходил, поясню. Входишь - прямоугольная комната метров
пятнадцать, в противоположной от двери стене - окно. Перед ним упершиеся
в тебя канцелярскими лбами два однотумбовых стола, на каждом по лампе  -
выгнув пластиковые шеи, они готовы зажечь свой глаз, осветить поле  боя,
то есть бумаги, которые следует написать. Вообще оперативники тратят  на
работу с документами в сто раз больше времени, чем просиживая в засадах.
Два телефонных аппарата, никчемный  чернильный  прибор  -  в  его  давно
высохшем  чреве  держат  скрепки.  На  стене   красочный   календарь   -
лакированная стюардесса во всем голубом, заученно улыбаясь, приглашает в
полет.  Гуров,  возможно,  с  большим  удовольствием  поглядывал  бы  на
японочку в бикини, но не положено.
   За столами в углах по сейфу,  цвет  их  легче  всего  определить  как
облезлый,   однако   ручки   из    нержавейки    и    потому    блестят.
Достопримечательностью кабинета, гордостью Гурова  и  предметом  зависти
соседей является диван, он стоит вдоль  правой  стены.  У  него  высокая
спинка с кокетливой резной полочкой, где должны  выстроиться  слоники  и
лежать бумажные алые розы, крытые валики и бугрящееся пружинами сиденье.
Все  сооружение   обтянуто   коричневым,   пятнистым   от   протертостей
дерматином. Есть подозрение, что в молодости диван  был  из  натуральной
кожи, но люди ее  содрали  для  своих  нужд.  Диван  не  человек,  такое
надругательство выдержал, не  помер  и  обзавелся  новой  кожей,  точнее
заменителем.
   Этот  кабинет  Гуров  делил  с  Борей  Вакуровым.  Сейчас  за  столом
лейтенанта сидела девушка в прокурорском мундире и читала журнал.  Своей
свежестью, ухоженностью легких волос она походила на свою  сестренку  из
Аэрофлота. Следователь прокуратуры Добронравова Александра Петровна была
человек строгий, принципиальный и неопытный.
   - Утро доброе, - сказал Гуров.
   - Доброе, Лев Иванович, - ответила следователь,  отложила  журнал.  -
Ну, как? Что дал обыск?
   - Труп мы найти не рассчитывали, он у нас уже есть.  Орудие  убийства
тоже имеется. - Гуров положил перед следователем папку,  расстегнул  ее,
разложил документы. - На одной рубашке  бурые  пятна.  Даже  если  наука
докажет, что это кровь...
   - Вы повторяетесь, - перебила следователь и начала читать  документы.
- Ветрин соучастник преступления?
   - Видимо, соучастник, - вздохнул Гуров, разговор велся не  впервые  и
изрядно ему надоел. - Только доказательств у нас нет и не предвидится. И
оттого, что я надуваю щеки и гляжу на товарищей своих  грозно,  вряд  ли
что изменится.
   - Материала для того, чтобы привести Ветрина в сознание,  достаточно.
Распорядитесь, пусть доставят, я проведу допрос.
   - Может, сначала побеседовать нам,  оперативникам?  Мы  в  курсе  его
окружения, привычек, характера. У меня  есть  очень  сильный  парень,  -
сказал Гуров, имея в виду Станислава Крячко.
   - Будем придерживаться закона, - ответила сухо  следователь.  -  Дело
ведет прокуратура.
   - Вы можете дать на поручение, все будет по закону, вяло, не  веря  в
успех, сказал Гуров.
   - Я вас попрошу, Лев Иванович, распорядитесь, - следователь  положила
перед собой протокол допроса.
   - Вы будете допрашивать, сидя за этим  столом?  -  спросил  Гуров.  -
Тогда парень сядет вот здесь, - он отодвинул стул для посетителей чуть в
сторону, сел на него, окинул взглядом следователя. - Хорошо?
   - Мне приятна  ваша  забота,  Лев  Иванович,  -  следователь  впервые
улыбнулась.  -  Парень  не  психический  и  не  разбойник,   можете   не
волноваться.
   - Я совсем о другом, Саша, - Гуров  вздохнул  и  взялся  за  телефон,
позвонил в изолятор.
   Вскоре конвойный привел Ветрина. Лева  взглянул  оценивающе,  увидел,
что парень не "развалился", как это случалось, а, наоборот  -  собран  и
зол. Наверное, смирился с арестом, прикинул,  что  конкретно  ему  могут
предъявить, и приготовился к борьбе. Гуров вообще его сегодня не стал бы
вызывать, дал бы остыть. Разговаривать с ним  лучше  завтра,  к  вечеру,
когда он решит, что день уже прошел, и разоружится.
   - Ну что же, Ветрин,  садитесь,  -  сказала  следователь.  -  Давайте
знакомиться...
   Гуров  вышел,  и  знакомство  состоялось  без  него.  Он  был  крайне
недоволен  собой.  Арест,  обоснованный  юридически,  практически   делу
вредил. Убийца  арестован,  сознался,  вина  доказана,  но  группа  лишь
вырисовывается, главарь в темноте за дверью.  По  имеющимся  оперативным
данным,  в  группе  болтается  пистолет,  возможно,  системы   Макарова,
возможно, связан с другим серьезным и еще  не  раскрытым  преступлением.
Пацан Ветрин явно в группе с самого краешка и знает мало. Доказательства
причастности к убийству  только  выглядят  серьезно,  копнешь  -  и  все
развалится.  И  вообще,  какого  черта  его   надо   было   задерживать?
Следователь сказал! Ты, Гуров, хоть сам себя-то не обманывай. Или тебя в
прокуратуре не знают? Или к генералу Турилину нельзя обратиться?  Он  бы
на своем уровне  вопрос  решил.  Не  уперся,  не  написал  обстоятельный
рапорт. И правильно Станислав Крячко на тебя  смотрит  -  был  конь,  да
изъездился. На компромиссы идешь,  Гуров.  Мол,  они  приказали,  они  и
ответят. Кто? Сашенька? А дело, а пистолет, а главарь? Это  чья  работа,
Гуров?
   Оставив следователя с задержанным. Лева пошел в столовую.
   Сидя на шатком стуле,  он  ел  сыр  с  черным  хлебом  и  запивал  из
граненого стакана теплой жидкостью, которую работники столовой именовали
чаем.
   Лева вспомнил, как переехал в Москву и пришел  в  МУР.  Орлов,  тогда
подполковник и старший  группы,  принял  его  неласково.  Сегодня  Гуров
понимает,   что   раздражавшая   его   манера   подполковника   казаться
неотесанным, малокультурным человеком была лишь защитной маской.  Приход
полковника Турилина на должность начальника отдела остановил продвижение
Орлова, что было не только  обидно,  но  и  крайне  несправедливо.  Петр
Николаевич давно перерос свою должность, и сейчас Гуров знает, как Орлов
себя чувствовал в те дни. Вскоре он, быстро  проскочив  должность  зама,
возглавил отдел и стал самим собой: не хитрым, а мудрым, когда  можно  -
простым  в  обращении,  при  этом  всегда  соблюдая  дистанцию   как   с
начальством, так и с подчиненными. Он уважал и ценил Гурова, хотя внешне
это        проявлялось        редко,        проскальзывала         порой
насмешливо-покровительственная  отцовская  нотка.  И  уж,  конечно,   он
абсолютно несправедливо оценивал Гурова как  профессионала  в  тот  год,
когда Лева пришел в МУР. Гуров еще не был асом, но как розыскник он  уже
состоялся, и доказательством тому было его первое крупное  дело,  работа
по убийству писателя Ветрова. Но Петр Николаевич Орлов родился  в  МУРе,
прожил  здесь   более   тридцати   лет   и   уверовал,   что   настоящие
профессиональные розыскники могут быть только здесь,  а  вне  этих  стен
работают люди разве что  способные.  Сделав  подобное  признание,  Орлов
морщился и переводил разговор на другую тему.
   Изменился за  эти  годы  и  Гуров.  В  нем  появилась  начальственная
требовательность, хотя старший группы совсем не большая шишка, а  так  -
бугорок, точнее рычажок. Нажимая  на  старших,  руководство  приводит  в
действие весь механизм. В армии таким рычагом является старшина - не  по
званию, а по должности. Каков старшина, такова и боевая единица. Невелик
начальник, а ближе, роднее и страшнее старшины для бойца никого нет. Так
и  для  оперативника  начальники  управлений  и  отделов  есть   высокое
начальство, а старший группы - и твой товарищ, и твоя  судьба.  Он  тебя
видит и знает до донышка с твоей силой и слабостью, с ним не пройдет  ни
хитрость, ни ловкачество. Руководство смотрит на  тебя  его  глазами,  и
никуда ты от него не денешься.
   Гуров  удерживал  продвижение  капитана  Крячко   не   из   корыстных
побуждений,  как  считали  многие.  Мол,  зачем  сильного   оперативника
отпускать на сторону, когда он в твоей упряжке отлично тянет.  Гуров  не
доверял ему. Объяснить, свои чувства он  не  мог  даже  себе.  Возможно,
здесь сказывалась разность характеров. Сам  Гуров  не  решался  идти  на
повышение, а Крячко рвался и не скрывал этого.
   Вообще  у  Льва  Ивановича  Гурова  наступил   тяжелый   период.   От
непосредственной, конкретной оперативной работы он  начал  уставать.  Не
физически, а морально уставать. Порой Леве казалось, что от него  самого
дурно попахивает. Исключение составляла недавняя работа в  командировке,
когда  он,  разыскивая  убийцу,  столкнулся  с  Павлом  Астаховым,   его
тренерами, товарищами по спорту. Там был лишь один урод, а все остальные
- конечно, разные, со всячинкой,  но  в  главном  прекрасные,  чистые  и
сильные люди. Основное же, с чем майор Гуров  сталкивался  ежедневно,  -
ложь, кровь, зависть и уж почти обязательно  водка  и  сопутствующие  ей
психические аномалии.
   И Гуров от такой жизни устал. Предлагали повышение, но он боялся.  Не
ответственности и не того, что не  справится.  Он  боялся  бесчисленного
количества бумаг, которые обрушатся на него, непрекращающихся оперативок
и совещаний, а главное, того, что розыскную работу он станет  выполнять,
чужими руками.
   Возможно, его сомнения и  нерешительность,  объяснялись  обыкновенной
гордыней? С первого взгляда должность заместителя начальника  престижнее
и уж совершенно точно - лучше  оплачивается.  Однако!  Работает  себе  в
розыске старший уполномоченный майор Гуров, пашет, как двужильный  конь,
- почет ему и уважение, всяк - ему поклон и  здрасте,  от  постового  до
начальника управления.  А  каким  он  еще  будет  замначем?  Неизвестно.
Затеряться среди чиновников с папками очень даже легко.
   Да, жизнь его оказалась, на переломе - на  службе  и  в  семье.  Факт
бесспорный. То ли вверх, то ли вниз, а может, на месте застыть и  ждать,
пока все само образуется?
   Он вспомнил отца,  который  ему  однажды  говорил:  "Сын,  если  тебе
предстоит дальняя дорога, не пытайся заглянуть за горизонт,  споткнешься
о первый пенек. Ставь вешку, ставь не далеко и не близко - так, чтобы  и
перспектива наличествовала, и видна была  вешка  отчетливо.  Иди  к  ней
небыстро, однако уверенно и с  достоинством.  Когда  дойдешь,  переставь
заново и в путь. Главное - неумолимость движения".
   Гуров переставлял вешки и шел  вперед.  Разыскать  одного,  задержать
другого, уличить  третьего.  Это  его  предназначение,  место  в  жизни?
Пройдут годы, десятилетия, он оглянется, что  увидит?  На  что  ты,  Лев
Иванович, потратил свою жизнь? Можно ответить  плакатно-напыщенно,  мол,
защищал добро от зла. Только добро в его жизни  абстрактно,  как  бы  за
кадром, а зло конкретно, все время рядом, сталкиваешься с ним ежедневно,
разглядываешь и изучаешь. И  требуется  от  тебя  все  меньше  фантазии,
больше профессиональных навыков.
   Десять лет назад Гуров приходил в семью, где произошла авария,  искал
место прорыва наугад, на ощупь, методом проб и  ошибок.  С  фантазией  у
него  было  всегда  хорошо,  опыт  он  приобрел.   Сегодня   он   словно
слесарь-сантехник, у которого в  огромной  сумке  памяти  имеются  почти
любые инструменты и приспособления.
   Поставив  диагноз,  определив  характер  повреждения,  вынимаешь   из
прошлого нужный ключ или блок - практически все повторяется,  ты  уже  с
такой ситуацией сталкивался - налаживаешь, закрепляешь  и  уходишь.  Так
всю жизнь и будешь латать и  подтирать?  Конечно,  люди  должны  жить  в
чистоте и уюте, в покое и душевном комфорте. Все правильно, только  тебе
от этого не легче.
   Уже не в первый раз Гуров себя одернул.
   "Не  раздражаться,  не  считать  свою  судьбу  особенной,   жизнь   -
исключительной. Никаких компромиссов, но без наглости", -  решил  Гуров,
вышел из столовой и направился в кабинет.
   Мимо провели Ветрина, Гуров глянул  на  него  мельком  и  понял,  что
следователь Сашенька победы не одержала.
   Когда он вошел, Сашенька уложила протокол допроса в папку, застегнула
ее, открыла сумочку, достала зеркальце и все прочее, что делает  женщину
такой привлекательной в ее собственных глазах.
   - Значит, недолго музыка играла, - сказал Гуров.  -  Вы  хотели  дать
преступнику бой, а парень занял давно известную  позицию:  не  знаю,  не
помню, не видел.
   - Вы вроде довольны? - Сашенька занималась своим лицом и на Гурова не
смотрела.
   - Отчасти доволен.
   Все  орудия  производства  посыпались  в  сумочку,  щелкнул  замочек,
Сашенька подняла на Гурова не доведенное до совершенства лицо:
   - Как вас понять, Лев Иванович?
   - А просто, Александра Петровна, как я сказал, так и  понимайте.  Что
мы в работе застряли - плохо, а что вы свою ошибку увидели и  больше,  я
надеюсь, не повторите, хорошо.
   - Какую ошибку? - Сашенька, не опуская лица и глядя прямо на  Гурова,
заплакала.
   Гуров поставил перед ней стакан воды, сел напротив и, повернувшись  к
окну, начал монолог. Ждал, пока девушка успокоится, и разговаривал сам с
собой.
   "Девочка,  а  что,  собственно,   произошло?   Ну,   поторопились   с
задержанием. Виноват-то больше я, потому как за все отвечает старший.  И
хоть ты и следователь прокуратуры, а работаешь год, а я - двенадцать. Ты
красива, в нашей работе это недостаток. У женщин ты вызываешь  ревность,
мужчины не хотят видеть тебя  победительницей.  Тебе  необходимо  убрать
косметику, найти свой голос, тональность в разговоре. Ты думаешь, к чему
я здесь вертелся, отставлял стул, садился на него? Я проверял, будет  ли
парень во время допроса видеть твои нейлоновые коленки. Это не  пошлость
и не мелочь - это профессионализм. Когда  нам  необходимо  беседовать  с
молодой женщиной, то делает это не Крячко и не  я,  а  либо  Боря,  либо
Светлов.  Ведь  к  чему  сводится  беседа?  К   предложению   раздеться,
обнажиться, сдаться. Мы со Станиславом  для  молодой  женщины  неприятны
вдвойне. И милиционер, и молодой мужик, буду я перед таким унижаться! Да
пусть он удавится на своих доказательствах, а я не знаю, не  видела,  не
помню. А Боря еще пацан, а Светлов  вроде  как  отец.  С  ними  можно  и
доверительно разговаривать, и пожаловаться, и всплакнуть.
   "Вот так-то, девочка! Тебе надо определяться. Кто ты для человека  на
той стороне стола? Сестра, подруга, учительница? Дочь? А почему дочь  не
может быть для своего отца судьей? Может. Нет - кто спорит? - случается,
что по  ту  сторону  такое  существо  сидит,  что  ты  лишь  следователь
прокуратуры, и точка. Однако это редко. Практически в каждом что-то есть
и для тебя близкое или хотя  бы  понятное.  И  это  "что-то"  необходимо
обнаружить, за него ухватиться  и  тянуть  человека  вверх,  обязательно
вверх. Если он всплывет, осознает себя человеком, значит, ты победила".
   Сашенька промокнула лицо платочком, выпила воды:
   - Почему я такая невезучая, несчастная?
   - Сашенька, давай дружить! - Гуров вышел из-за стола, протянул  руку.
- При третьем лице - официально. А вот так, - он поправил ей волосы, - я
буду звать тебя Сашенькой. Идет?
   - Договорились, - Сашенька сунула в руку Гурову вялую ладошку.
   Он сжал ее и не отпускал. Девушка поняла,  крепко  пожала  ему  руку,
посмотрела в глаза и сказала:
   - Спасибо, Лев Иванович. Ты большой, мудрый змей. А  с  этим,  -  она
кивнула на дверь, - что будем делать?
   - Как обычно, - Гуров пожал плечами. - Работать.
 
ЦЕНА, КОТОРУЮ ОНИ ПЛАТЯТ 
 
   День начался обычно, сводка о происшествиях за истекшие сутки  группе
Гурова работы не прибавила. После оперативки он зашел в кабинет Светлова
и Крячко, который был копией его собственного,  только  без  знаменитого
дивана, взглянул на майора, и тот, заперев свой сейф, деловито сказал:
   - Я в картотеку. - И исчез.
   Гуров сел на место, посмотрел в лицо Крячко,  свежевыбритое,  крепкой
лепки,  с  хитрыми  и  одновременно  умными,  внимательными  глазами,  и
спросил:
   - Станислав, ты не знаешь, что мы с тобой поделить не можем?
   - Знаю, - ответил тот, - и ты, Гуров, знаешь и  не  прикидывайся,  не
получается.
   Гуров помолчал, улыбнулся, на выпад Крячко  не  среагировал,  смотрел
отчужденно.
   - Ты прав, - Гуров кивнул. - Потерпи  еще  немного.  У  меня  к  тебе
просьба.
   - Майор, просить, можно друга, - Крячко перемирия принимать не желал.
- А мне ты либо приказывай, либо не обращайся.
   Но Гуров был тоже не из бумаги  и  с  характером.  Ровным,  спокойным
тоном он повторил:
   - У меня к тебе, Станислав, просьба. Ты выслушай, решай - откажешься,
дело твое.
   - Я откажусь, ты меня удавишь и сошлешь в район. Ну,  не  ты  сам,  у
тебя руки коротки. Но полковник и генерал  к  тебе  прислушиваются.  Так
какая же у тебя просьба? - последнее слово Крячко произнес нараспев.
   Гуров передохнул, оскорбили больно. Его считали способным на сведение
счетов,  да  еще  руками  начальства.  Он  стерпел,  принял  решение  и,
передыхая, лишь затянул с ответом.  Крячко,  оперативник  из  настоящих,
Увидел его борьбу и буркнул:
   - Ладно, что у тебя?
   -  Ветрин,  -  односложно  ответил  Гуров.  -  Я  сказал  тебе,   ищи
доказательства, расстарайся. Я сказал неверно.  Надо  что-то  придумать,
повернуть его вопрос  как-то  иначе,  другим  боком.  Да,  Станислав,  я
смалодушничал, лет через пять ты меня поймешь. Парня задержали рано.
   Гуров увидел, что капитана Станислава Крячко "достал". Тот включился,
становился не просто исполнителем. Его задумчивый взгляд уже не цеплялся
за Гурова, оперативник, напрягая память, уходил к  истокам  всего  дела,
поднимая оттуда имена и клички, связи, взаимоотношения.
   - Хорошо, майор. Я буду стараться.
   -  Спасибо,  -  Гуров  встал,  мелькнула  совершенно  дурацкая  мысль
похлопать капитана по плечу. Оценив ее по достоинству,  Гуров  кивнул  и
пошел к себе.
   Он писал нудные бумаги, некоторые справки  надо  заполнять  печатными
буквами, отвечал на никчемные звонки, отослал из кабинета Борю Вакурова.
   - Иди к Станиславу, возможно, у него для тебя будет задание.
   Вновь зазвонил телефон, Гуров снял трубку, привычно сказал:
   - Гуров.
   - Гурова беспокоит, - откликнулся голос Риты. - Ты сегодня как?
   Вопрос в переводе на русский означал, что жена интересуется, закончит
муж работу вовремя или пропадет без вести и будет поддерживать  связь  с
семьей по телефону.
   - Кажется, нормально, - ответил Гуров.
   - Я благодарна. Мы идем  к  Зайчиковым  на  пятилетие.  Купи  бутылку
шампанского и заезжай за мной.
   - Слушаюсь, целую, - только он  положил  трубку,  как  телефон  вновь
зазвонил.
   - Гуров, - он вздохнул.
   - Иди к дежурному. И никого не посылай, двигай лично, - сказал Орлов.
- Звони с места, потом приезжай, я жду.
 
*** 
 
   В сыром полуподвале в солнечный день было  сумеречно.  Узкий  пыльный
луч высвечивал лишь ржавую консервную банку, пахло пылью и, как казалось
Гурову, войной, которую он видел лишь в кино.
   Сверкали  вспышки,  щелкал  затвор  фотоаппарата,  на   четвереньках,
ощупывая гнилую рухлядь, ползал эксперт.  Врач  тоже  стоял  на  коленях
около трупика девочки лет десяти. Он одернул коротенькую юбочку школьной
формы, заслонил собой тело, прорычал:
   - Все убирайтесь! - И начал осмотр.
   Дежурный  следователь  прокуратуры  писал  протокол   осмотра   места
преступления.
   Гуров, присев на  ящик  из-под  бутылок,  липкими  от  пота  пальцами
раскрыл блокнот, вытащил из кармана  скользкую  шариковую  ручку,  начал
писать ничего не видя, на ощупь: "Удар был нанесен..."
   Неожиданно из-за плеча на бумагу упал яркий луч. Гуров  полуобернулся
и скорее почувствовал,  чем  увидел  Светлова.  Полковник  распорядился,
послал на помощь, понял Гуров. И руки стали дрожать  меньше,  и  жар  от
лица