ней
наблюдение,  то  сообщаем  вам.  А  в  каком  случае  мы   имеем   право
расшифроваться?
   - Простенькие  вопросы  задаешь,  Григорий  Давидович,  -  усмехнулся
Гуров. - На то  ты  и  доктор,  чтобы  решить,  в  каких  случаях  нужна
операция, а когда достаточно грелку поставить. Мы знаем,  что  ее  хотят
выкрасть, кто и где  собирается  это  сделать,  неизвестно.  Зачем?  Тут
возможны варианты.  Ясно,  главная  цель  -  папаша.  Будь  она  дочерью
рядового инженера, ничего бы девчонке не угрохало. Возможно, лишь пошлая
попытка  получить  деньги.  Но  мне  чудится,  что  история  связана   с
предвыборной кампанией.  И  при  помощи  дочери  попытаются  оказать  на
Горсткова  давление,  повернуть  его  со  товарищи,  то  есть   огромные
капиталы, в определенную сторону.
   - Тогда другой противник -  и  наша  не  пляшет.  Вы,  Лев  Иванович,
силы-то соразмеряйте, мы ведь только обыкновенные менты на пенсии. Нас в
политической сваре раздавят, не заметят. Клопа раздавишь - воняет, а  от
нас и запаха никакого не останется,  -  сказал  Веткин,  которому  Гуров
поручил установить Виктора.
   - Боишься? - Крячко привстал со стула. - Нормальное дело, все боятся.
Только не крестись загодя, может, и хром не грянет.
   - Станислав, - остановил друга Гуров. - Генка  рассуждает  верно,  но
смотрит под ноги. Я не хотел касаться данного вопроса,  лишнюю  болтовню
разводить. ФСБ - организация мощная, нам против нее выступать неразумно.
Возьмем  худший  вариант:  и  контрразведка  либо  служба   безопасности
Президента в этой истории заинтересована. Но ведь они своих людей,  свою
мощь тут использовать не могут. Там же не дураки  работают  и  прекрасно
понимают, что если в подобном деле государственная структура засветится,
то Президенту крышка. Он политический труп, ему придется срочно  снимать
свою кандидатуру. Значит, что? Напрямую они никак действовать не  могут.
И происшествие в Париже тому  прямое  доказательство.  Немецкие  фашисты
Муссолини украли. А тут девчонку-туристку не  могут  умыкнуть.  Конечно,
они о наших ребятах не знали, но все равно работа  дилетантская.  Почему
ее брали в номере, а не где-то на улице, в переулочке? Потому, что языка
не  знают,  с  полицейским,  если  что,  объясниться  не  способны.  Это
спецслужба? Ух, нашлась бы парочка ребят, которые на  французском  ля-ля
тополя развести способны.
   Спецслужбы в данной истории тоже раком стоят. И хочется, и колется, и
мамка не велит. Они могут действовать только через свою агентуру, причем
агентуру невысокого класса. Уголовники, которых на  мелочевке  повязали,
вербанули   и   отпустили   гулять.   Вот   они-то   и   станут   вашими
непосредственными противниками. А  случись  что,  так  генералы  наверху
благим матом заорут: "Не знаем! Не ведаем! В первый раз  слышим!"  Иначе
Сам их головы оторвет быстрее, чем Кот Бегемот оторвал башку Конферансье
Бенгальскому. Впрочем, я это сравнение уже употреблял.
   - Ты вообще повторяешься. Лев  Иванович,  -  сказал  Крячко.  -  Вам,
ребята, неважно, кто за кем стоит, важно, с кем по асфальту кататься.  А
публика знакомая, приятная, как зубная боль.
   -  Станислав  ваш  непосредственный  начальник.   Начнет   припекать,
соберемся, обсудим, завтра вы встречаете в Шереметьеве рейс из Парижа...
   - Извини, Лев Иванович, так не пойдет, -  перебил  Котов.  -  Я  хочу
знать, при каких обстоятельствах могу расшифроваться. - Этот сын  Давида
был самым осторожным и дотошным. - Разговорчики о враче и диагнозе - для
сопляков. Девчонку на моих глазах с улицы в машину берут и увозят. Какой
диагноз?
   - Ты глупей дурного не прикидывайся! - повысил голос Крячко. - Берут,
увозят, не мешок картошки с тротуара подобрали. Ты потому и сыщик, чтобы
в секунду решить, мальчик девочку в койку повез или это  иная  ситуация.
Твое дело - повиснуть на хвосте и  не  дать  оторваться,  связь  у  тебя
будет.
   - Все, господа сыщики, до завтра. - Гуров вышел из-за стола,  каждому
пожал руку, Котова придержал. - Если работа не  по  душе,  сомневаешься,
скажи, свои люди, поймем.
   - Не сомневаются дети и дураки. - Котов кивнул и вышел из кабинета.
   - Не нравится он мне, - сказал Станислав, когда оперативники ушли.  -
Привык, чтобы ему отмеряли от сих и до сих этого.
   - Брось, Станислав, ребята хорошие, а Гриша  так  просто  лучший.  Он
вопросы задает, ты уши развесил. Полагаешь,  он  не  знает,  когда  тихо
сопеть, когда стрелять по колесам, а когда в  лоб?  Все  он  знает,  ему
интересно, как далеко мы можем зайти.
   - Ты начальник, тебе с горки видней, - ответил Крячко.  -  Мне  лично
очень этот парень, что увивался вокруг девицы в Париже, не нравится.  Он
опаснее этих горе-похитителей.
   - Возможно, разберемся. Твое мнение, сколько дней у нас имеется, пока
они перестроятся и по второму кругу пойдут?
   - Полагаю, они временно затихнут, выждут, проверят, нет ли  за  Юлией
наблюдения. Считаю, и нам дня  на  три  следует  оставить  ее  в  покое,
выяснить, где она бывает,  но  не  более  того,  по  городу  за  ней  не
таскаться, засветимся.
   - Разумно. - Гуров открыл форточку и дверь, решил проветрить кабинет.
   - Я поехал, дома надо побыть,  дальше  неизвестно,  как  сложится.  -
Крячко вынул из шкафа куртку. - Ты Марии не звонил?
   - С какой стати? - Гуров хотел казаться беспечным. -  Она  уехала  на
съемки, вернулась, вроде она и должна позвонить.
   - Дурак. Мария - женщина, к тому же  актриса,  а  ты  ее  в  какие-то
логические рамки примериваешь. Группа вернулась  из  Италии  со  съемок,
Мария занята в спектаклях, женщина убеждена,  что  о  таком  событии  не
только влюбленный мужик, вся  Москва  знает.  Ты  со  своего  пьедестала
слезь, на земле живешь. - Крячко махнул рукой и вышел.
   Гуров закрыл за другом дверь, сел за стол и закурил. Сыщику идти было
некуда. Женщины появлялись в его жизни и пропадали. Только  с  женой  он
прожил восемь лет. Рита не выдержала жизни с мужчиной, который уходит  и
неизвестно, когда вернется,  когда  нельзя  договориться  с  друзьями  о
встрече, так как у мужа "понедельник начинается в субботу". А  может,  и
не жена ушла, а ушла любовь. Все имеет свой край, Ромео и  Джульетта  об
этом не узнали, так как умерли детьми.
   Гуров очень нравился женщинам, знал об  этом,  воспринимал  спокойно,
философски, данный факт - не его вина и не заслуга,  таким  родился.  Он
был высок, атлетически сложен и голубоглаз, но отнюдь не его  физические
данные привлекали женщин.  Физика  лишь  форма,  она  обращает  на  себя
внимание, но не  более  того.  Он  был  лидер,  сегодня  такое  качество
называют биополем, платил за свое лидерство сполна. Вот  даже  ближайший
друг, Станислав, походя ударил по больному,  сказал:  "Слезь  со  своего
пьедестала". Нормальный мужчина,  хочет  он  того  или  нет,  всю  жизнь
поднимается  по  лестнице,  завоевывая  звания,   должности,   признание
окружающих  коллег.  Спортсмен  стремится  победить,  преодолеть   себя,
подняться на пьедестал почета. Он существует не только в спорте, в любой
профессии желание быть первым  у  мужчины  в  крови,  высоту  пьедестала
мужчина определяет сам, одному достаточно малого, другому не хватает всю
жизнь. Каждый меряет на свой аршин, которых в жизни  множество.  Деньги,
слава, власть. Говорят, что  самая  притягательная  и  сладкая,  она  же
наиболее труднодостижимая и скользкая вершина - власть.
   Гуров никогда не стремился к власти, хотя, конечно,  сегодня  обладал
значительно большей властью, чем  в  начале  своей  карьеры,  когда  был
опером и лейтенантом. Но лестница, которая ведет  к  власти,  Гурова  не
интересовала. Ему не раз предлагали повышение в должности и генеральское
звание, но он под различными предлогами отказывался. Он  был  нормальный
человек, хотел быть генералом, иметь отдельный  кабинет  и  персональную
машину. Его лишь  не  устраивала  цена,  которую  придется  за  все  это
заплатить. Отдавал себе Гуров отчет или нет, но он был очень  тщеславен.
Данное качество выражалось у него своеобразно, он не жаждал  должностей,
званий, орденов, Гуров по-настоящему  ценил  только  свободу.  Директора
завода можно в любой день заменить,  а  токаря  высочайшей  квалификации
заменить нельзя, нет таких асов, и все тут, хочешь - не хочешь, а если у
тебя в коллективе такой ас имеется, терпи его со всеми его человеческими
прибабахами.
   Гуров нечасто пользовался  своим  привилегированным  положением,  ему
хватало сознания, что он им может воспользоваться.
   Такая  или  примерно  такая  ситуация  сложилась  у   Гурова   и   во
взаимоотношениях  с  женщинами.  Он  соблюдал  правила  игры,  ухаживал,
целовал руки и ноги любимых. Он делал все, что мог - от готовки, стирки,
мытья посуды с женщиной на равных, дарил цветы и комплименты, но женщина
при этом должна была твердо знать, что он свободен и главным в его жизни
является работа. Все, что касалось его обязанностей, женщины принимали с
восторгом; наталкиваясь на его представления о личной свободе и  работе,
женщины начинали недоумевать, роптать. Гуров никогда ничего не доказывал
и отношений не выяснял, тихо уходил.
   Потому он вторично не женился, сейчас жил один, его шикарная квартира
пустовала. Покидая кабинет, Станислав поинтересовался, звонил  ли  Гуров
Марии, красивой и популярной актрисе,  с  которой  у  сыщика  был  сколь
бурный, столь и короткий роман прошлой осенью. Казалось,  они  прекрасно
подходят друг к другу, оба  лидеры,  самодостаточны,  увлечены  и  ценят
партнера, чужого никто не хочет, все о'кей.  Марии  повезло,  прекрасный
режиссер пригласил ее на съемки  в  Италию.  На  Гурова  в  этот  момент
навалилась очередная волна работы, он был даже рад, что Мария  на  время
уезжает. И больше они не виделись. Свое дело сыщик закончил, увидел  имя
Марии в театральной  афише,  приехал  с  цветами  к  концу  спектакля  и
выяснил, что любимая вернулась не вчера, а две недели назад.
   Он никогда не претендовал на оригинальность, потому в тот вечер выпил
со Станиславом крепко и сказал, мол, телефон его  Мария  знает,  захочет
видеть - позвонит.
   С того дня прошло  два  с  половиной  месяца.  Станислав  непрозрачно
намекнул, что у женщины на данную  ситуацию  может  иметься  своя  точка
зрения.
   Гуров сидел за столом, чертил на листке геометрические фигуры,  очень
не хотел ехать в пустую квартиру, но и звонить Марии тоже настроения  не
было. И дело не в гоноре,  уязвленном  самолюбии  и  прочей  несерьезной
ерунде. Человек железной логики  и  трезвого  расчета,  он  не  понимал,
почему, прилетев, Мария не позвонила. Италия, солнце,  море,  романтика,
новая встреча, свалившаяся  неожиданная  страсть.  Это  сыщик  прекрасно
понимал. Но они с Марией были не просто любовниками: они единомышленники
и  друзья.  Так  почему  не  позвонить  и  не  сказать  простые   слова?
Неисчислимое количество мужчин испокон веков безуспешно пыталось  понять
логику своих любимых женщин, и Гуров не составлял исключения. Ну не дано
мужчине понять женщину, не дано, и смирись! Так повелел Господь Бог.
   Парадокс конкретной ситуации состоял в том, что сыщик Гуров в  работе
данный закон отлично знал, учитывал и  беседовал,  допрашивал  женщин  и
мужчин совершенно по-разному. Но в личной жизни  он  простейшую  таблицу
умножения начисто забывал.
   Итак, он рисовал свои треугольнички, затем  заставил  себя  позвонить
Марии домой. Он слушал гудки и  недоумевал,  что  сказать,  когда  Мария
ответит. Она трубку не сняла, и Гуров позвонил  в  театр,  выяснил,  что
актриса в  сегодняшнем  спектакле  занята  и  освободится  около  десяти
вечера.
   Для сыщика ждать столь же привычное занятие, как для хирурга  держать
в руке скальпель, футболисту работать с мячом.  Гуров  поставил  машину,
где ставил ее прошлой осенью, сначала думал, что сказать Марии, если она
выйдет одна, как вести себя,  коли  актриса  появится  в  сопровождении.
Ничего оригинального не придумав, он переключился на мысли о предстоящих
выборах, на семью Горстковых, что завтра предпринять и  чего  делать  не
следует.
   Он увидел Марию сразу, как только она вышла из дверей  театра,  хотел
выйти из  машины,  увидел,  что  актриса  направляется  в  его  сторону,
вспомнил, как она в октябре ему объясняла, что  не  следует  выходить  и
открывать дверцу, обращать на себя внимание. Так то было в прошлом году,
Мария знала, что  он  ждет,  а  сегодня...  Однако  Гуров,  как  прежде,
перегнулся через сиденье, лишь приоткрыл правую дверцу.  Мария  подошла,
легко села рядом, беспечно сказала:
   - Привет! Накормишь? Я, как обычно, ужасно голодная.
   - Здравствуй, - ответил Гуров, удивился, что голос у него не дрогнул,
звучал обыденно. - Спектакль прошел нормально?
   - Спасибо. - Мария повернулась, бросила цветы на  заднее  сиденье.  -
Угости сигаретой.
   Гуров достал  из  кармана  свой  знаменитый  полированный  портсигар,
который  использовал  для  негласного  получения  пальцевых  отпечатков,
угостил Марию сигаретой, щелкнул встроенной зажигалкой.
   - На ресторан у меня денег нет, обедать будем дома. Мария безразлично
пожала плечами, вела себя так, словно они вчера расстались.
   Они приготовили ужин, с аппетитом поели, потом
   Мария мыла посуду, а Гуров ее вытирал, вечер прошел обычно, как и два
с лишним месяца назад.
   Он проснулся от постороннего звука, привычно  сосредоточился,  понял,
что Мария тихонько плачет, и погладил ее по голове.
   - Тебе говорили, что  ты  человек  страшный?  -  Мария  вытерла  лицо
пододеяльником.
   - Мне разное говорили.
   - Как ты узнал, что приехать  надо  сегодня?  Не  вчера,  не  завтра,
именно сегодня?
   - Не знаю.
   - Я чувствую, ты меня любишь... Ты не задал ни одного вопроса.
   - Профессия. Твое дело - сцена, мое - задавать вопросы, и я чертовски
от них устал.
   - Ты абсолютно нелюбопытен и ничего не боишься.
   - Легенда. Я любопытен, многого боюсь, имею полный набор недостатков,
свойственных человеку. Отличаюсь от  большинства  лишь  тем,  что  лучше
тренирован, по мне не видно, но я за это плачу. Спи, все проходит.
   - Из Библии?
   - Возможно, но я знаю, что так сказал царь Соломон. Спи.
 
*** 
 
   Сравнительно недавно, когда аэропорт Шереметьево только открыли,  это
было потрясающее своей чистотой  и  порядком  здание.  Молодые,  живущие
неподалеку москвичи даже приезжали сюда отдохнуть, выпить в  баре  чашку
кофе и  рюмку  коньяку,  закусить  вкусными  бутербродами,  перекинуться
шуткой с чистенькими, вежливыми,  даже  элегантными  барменшами,  вообще
поглазеть на эту нездешнюю жизнь, почувствовать себя иностранцами.
   Соломон был прав, когда написал на кольце, подаренном сыну, что  "все
проходит". Сегодня Шереметьево, возможно,  и  отличается  от  Казанского
вокзала, в аэропорту поменьше гадалок и тяжело  пьяных  мужиков,  но  на
полу спят, к бару и буфету не  подойти.  А  если  и  пробьешься,  быстро
поймешь, что лучше было этого не делать. Россия проглотила  Шереметьево,
даже не шевельнув челюстями, превратила иностранца в  продукт  знакомый,
привычный. В Шереметьеве,  как  на  любом  московском  вокзале,  имеется
табло, оповещающее доверчивых людей о прибытии и убытии рейсов.  Человек
с минимальным жизненным опытом прекрасно знает: сообщениям табло  верить
нельзя, и за  электронное  вранье  никто  ответственности  не  несет.  В
справочном бюро сидят девушки, которых выгнали  за  грубость  из  других
справочных, чудом сохранившихся еще в Москве.
   Сыщики, встречавшие рейс из  Парижа,  знали,  во  сколько  он  должен
прибыть,  взглянули  на  табло  равнодушно,  следуя   заповедям   Козьмы
Пруткова: написанному не поверим. Проведя блицопрос толпившихся у дверей
нервных встречающих, оперативники выяснили, что  лайнер  из  Парижа  сел
благополучно и выпускать прилетевших людей  будут  именно  через  данные
стеклянные двери.
   Гуров считал  встречу  нормальной  перестраховкой,  но  распорядился,
чтобы все провели на высшем  уровне,  даже  попросил  Станислава  Крячко
возглавить группу.
 
*** 
 
   Юлия летела первым классом, небольшой чемодан она  взяла  с  собой  в
самолет, чтобы в аэропорту не ждать, пока прибудет багаж, не толкаться у
транспортировочной ленты.
   Утром в отеле к ней в номер  заглянул  заботливый  врач,  который  ее
осматривал накануне, галантно пошутил, мол, красивая женщина красива при
любых обстоятельствах. Однако вчера у нее был небольшой нервный срыв,  и
врач обязан на нее взглянуть, хозяин беспокоится о репутации отеля.
   Утром Юлия действительно  чувствовала  себя  дискомфортно,  несколько
подавленной, побаливала голова. Доктор померил  ей  давление,  почему-то
внимательно осмотрел  глазные  яблоки,  поморщился,  недовольно  покачал
головой.
   - Мадемуазель, вы намерены  лететь  именно  сегодня?  -  спросил  он,
открывая свой чемоданчик.
   -  Я  абсолютно  здорова,  доктор,  -  ответила  Юлия.  -  Дайте  мне
какую-нибудь  таблеточку  от  головной  боли.  Как  себя  чувствует  мой
знакомый?
   - Мсье проживает в отеле?
   - Нет, - Юлия смешалась, она не  знала,  в  каком  отеле  остановился
Виктор, как его фамилия. - Неважно, дайте мне  таблетку,  и  спасибо  за
внимание.
   - Таблетки... -  Доктор  достал  из  чемонданчика  шприц,  распечатал
упаковку. - Весь мир помешался на  таблетках.  Я  вам  сделаю  маленький
укольчик, вы будете чувствовать себя великолепно.
   - Доктор, - Юлия отстранилась, - терпеть не могу уколы.
   - Не капризничайте, мадемуазель, посмотрите в окно, вы даже ничего не
почувствуете.
   Она покорно взглянула в окно,  укол  ощутила,  но  боли  не  было,  а
действие произошло мгновенно, казалось,  она  хлебнула  изрядную  порцию
виски, только никакого противного вкуса во рту, лишь нахлынула легкость,
исчезла головная боль и поднялось настроение.
   В  аэропорт  ее  проводили  два  молодых  симпатичных  полицейских  в
штатском.  Один  было  попытался  вновь  расспрашивать  ее  о  вчерашнем
происшествии, но второй, видимо старший, перевел  разговор  на  шутливую
тему.
   -  Хорошенькая  блондинка  в  Париже  -  всегда  источник  повышенной
опасности. Эти психи наверняка вас с  кем-то  спутали,  мадемуазель.  Мы
разберемся, разыщем мерзавцев и примерно накажем.
   Юлия чувствовала себя превосходно, парни ей очень нравились, она  еле
удержалась, чтобы не расцеловать их на прощание.
   В  самолете  она  попала  в  руки   очаровательных   профессиональных
стюардесс, в первом классе летело лишь четверо серьезных мужчин среднего
возраста, которые сразу занялись своими  бумагами.  Перелет  продолжался
чуть больше трех часов. Юлия  дремала  или  грезила,  думала  о  Николае
Алентове, о котором, находясь в Париже, практически не вспоминала. Он ей
нравился; возможно, Юлия даже была влюблена. Алентов чем-то  походил  на
отца, такая  же  надежность,  сила  и  честность,  но  без  занудства  и
постоянного  стремления  воспитывать  ее  и   переделывать   по   своему
усмотрению. Кроме всего прочего, Николая искренне не  интересовал  отец,
мало того, молодой политик подчеркнуто  дистанциировался  от  магната  и
недвусмысленно дал Юлии понять, что если она хочет  поддерживать  с  ним
отношения, то Юрий Карлович должен знать об этом как можно меньше.
   Юлия понимала, Николай тщеславен  и  честолюбив,  желает  быть  самим
собой, а не только мужем и  зятем.  В  последний  вечер,  слегка  выпив,
Николай признался, что на следующих выборах  собирается  не  возглавлять
команду Президента, а выставлять свою кандидатуру, даже пошутил:
   - Юлия, если ты тронешься умом и рискнешь выйти  за  меня  замуж,  то
можешь стать первой леди матушки-России.
   Перед посадкой Юлия выпила бокал  шампанского  и  вскоре  уже  стояла
напротив очень молодого и чрезвычайно серьезного пограничника. Она часто
бывала за границей и давно отметила, что российские  пограничники  самые
серьезные и неулыбчивые парни в мире, а уж о том,  чтобы  русский  страж
границы пошутил, не могло быт