Константин
Константинович Турилин и Петр Николаевич Орлов? Ты, майор Гуров,  мал  и
незначителен. Старший группы не справился, его заменили. Если задержание
проведут успешно, все забудется. А если  будут  жертвы,  то  обязательно
будут и виновные, которые должны нести  ответственность.  Те,  кто  меня
отстранят и других вместо  меня  поставят,  никакой  ответственности  не
понесут, так как сами станут определять виновных и меру наказания.
   Гуров взглянул на часы, возмутился. Тут жизнь, можно сказать, прожил,
а по  их  механическому  исчислению  и  часа  не  прошло.  Он  отхлебнул
приготовленный Борисом кофе, который уже успел остыть и  сильно  отдавал
цикорием.
   Все передуманное выбросить в корзину.
   Через три-четыре часа Петренко выходит  на  улицу,  точнее  в  тихий,
очень подходящий для задержания  переулок.  Здесь  сразу  и  должно  все
произойти. Быстро, тихо интеллигентно.  Необходимо  создать  безотказный
фактор отвлечения и дать возможность Саше  и  Вите  подойти  к  Петренко
вплотную. Рисковать ты, майор Гуров, можешь только собой, вот из этого и
исходи.
   "А я не хочу рисковать собой! - подумал, чуть ли  не  произнес  вслух
Гуров. - Не фашисты под Москвой, я не панфиловец. Не хочешь,  да?  Тогда
думай, думай. Что за идиотизм? Чтобы задержать подозреваемого, рисковать
жизнью? Конец двадцатого века, электроника, человек в космосе, а  здесь,
как в каменном веке, с  дубиной  -  и  кто  кого?  Не  правильно  это  и
нечестно. Как тигров отлавливают?  Стреляют  какой-то  ампулой?  Усыпить
Петренко, взглянуть, что он таскает под повязкой. Если пистолет, то дело
ведет прокуратура, если у него лишь повреждена  рука,  извинимся.  Можно
проще, ничего он не поймет, свалится, мы его доставим в больницу, ничего
объяснять не будем, подлечим. От мысли усыпить Петренко он перескочил  к
мыслям о сетях. Можно из окна, под  которым  Петренко  будет  проходить,
случайно уронить большую тонкую сеть. Он начнет  барахтаться,  с  испугу
раза два выстрелит. В  переулке  ни  души,  такое  обеспечить  несложно.
Постреляет и затихнет. Кстати, сколько у него в запасе патронов? Наличие
запасной обоймы практически исключено. Значит,  у  него  минимум  четыре
выстрела.
   Абсолютно правильно смеялся над тобой полковник. Молодой ты, Гуров! О
деле надо думать, а не об усыпляющих пулях и сетях. Но  дело  замыкается
на риске. Фактором отвлечения можешь  быть  только  ты,  как  говорится,
лично. А естественный инстинкт самосохранения? Думать о сетях легче, чем
разрабатывать ситуацию, при которой ты становишься мишенью. Хорошо, сети
не подходят, тогда, может быть, яма?"
   Гуров встал, допил остывший  кофе,  начал  расхаживать  по  кабинету,
рассуждая вслух:
   -  Отвлечь!  Как?  Чем?  Тихий  переулок,  позднее  утро.  Он   идет,
насторожен, готов бежать и стрелять. Его надо удивить, заинтересовать...
Разорвать его внимание.
   Первый выпад должен быть активным, но ложным, затем  переключить  его
внимание, приковать к вновь возникшим обстоятельствам, чтобы он о первом
факторе забыл...
   В восемь тридцать  группа  собралась  в  кабинете  Орлова.  Гуров  на
обратной стороне настенного календаря начертил план переулка,  обозначил
место нахождения каждого, объяснил замысел.
   - Должно сработать, - он бросил  карандаш  на  исчерченную  схему.  -
Главное, чтобы мы все передвигались синхронно, точно соблюдая дистанцию.
   Гуров рассказал не все, боялся возражений полковника. А  потом  будет
поздно. В крайнем случае, всегда можно сослаться на  экспромт,  мол,  он
изменил свое поведение в последний момент,  а  не  планировал.  В  конце
концов ни победителей, ни покойников не судят.
   Ребята сначала  робко,  затем  активнее,  даже  азартно  начали  план
обсуждать,  дополняя  его  деталями.   Петр   Николаевич   молчал,   ему
предложение Гурова не то чтобы не нравилось, а вызывало недоверие  своей
постановочной громоздкостью. И тон Гурова был неискренним, и в глаза  он
не смотрел, увертывался, взглядом "мазал", явно что-то недоговаривая.  В
конце концов, это его право, решил Орлов. И я бы на его месте тоже  имел
заначки, иначе нельзя. А конструктивных предложений у меня нет. Получать
"добро" и согласовывать нет времени. Они  мои  ребята,  и  я  за  них  в
ответе, прикрываться руководящими резолюциями не стану.
   - Хорошо, - как-то не начальственно, а по-семейному сказал он. - Нина
и Гуров одеваются из своего гардероба.  Лошадь  и  "чайку"  я  обеспечу.
Прохоров и Терентьев, отправляйтесь к  проводникам-собачникам,  возьмите
по рваной телогрейке. Ты? - он посмотрел на Леню Симоненко. - Ты  и  так
хорош.
   Через тридцать минут они  выехали.  Гуров,  сидя  на  заднем  сиденье
просторной  "чайки",  обнимал  Нину,  сдерживая  зевоту,  дремал.  Леня,
наоборот, вертелся, улыбался, рассказывал анекдоты, которые не имели  ни
начала, ни конца, ни юмора. Перенапряжение  и  мандраж  вызывают  разные
реакции: одного клонит в сон, другой арии петь начинает.
   Наверное, большинство мужчин, которые не  были  на  фронте,  пытаются
порой ответить на вопрос: а какими они бы оказались в те страшные  годы?
Задумывался и Гуров. И однозначного ответа не находил. Он был уверен,  в
сорок первом под Москвой вел бы себя  достойно.  Он  был  уверен,  тогда
альтернативы не существовало. А вот позже,  через  три  года,  на  чужой
земле, у какой-нибудь безымянной высотки смог  бы  он  встать  в  полный
рост? Гуров, человек честный, найти ответа не мог.
 
*** 
 
   Петренко вышел из дома в одиннадцать часов четыре минуты. Он  оглядел
переулок, равнодушно отметил двух женщин с сумками, ребят, гоняющих  мяч
вдалеке, и неторопливо двинулся по тротуару.
   Когда за  спиной  неожиданно  громыхнуло,  он  быстро  повернулся.  С
соседнего двора выехала вислоухая  лошадь,  затрусила  по  мостовой,  на
телеге громоздились бочки. Возница,  несмотря  на  теплый  день,  был  в
телогрейке и шапке. Ноги его напарника торчали кирзовыми  сапогами,  сам
мужик завалился среди бочек, видно, сильно вчера принял.
   Петренко смотрел на лошадь хмуро, недоверчиво, будто впервые  увидел,
потом, признав, заулыбался, пошел за телегой. Только он успокоился,  как
за спиной взревел  мотор,  и  в  переулок  влетела  черная  лакированная
машина. Огромная, словно танк. На ее крыше  были  переплетенные  золотые
кольца,  а  к  радиатору   пришпилена   кукла,   которая   должна   была
символизировать живого ребенка.
   Машина не доехала до Петренко несколько метров, остановилась.
   Петренко шарахнулся, прижался к стене дома,  рука  в  черной  повязке
выпятилась  вперед.  Гуров  предвидел,  что  он  испугается,  не   сразу
сообразит, что перед ним свадебная машина, и здесь нужна короткая пауза.
   Петренко стоял лицом к машине, спиной к телеге. Прохоров и  Терентьев
соскочили на землю, возились с упряжью на  расстоянии  метров  тридцати.
Несколько секунд - и они радом, но повернуться на шум шагов и выстрелить
Петренко успеет.
   Гуров вышел из машины в черном вечернем костюме, белоснежной  рубашке
и галстуке, словом - жених. Потянулся, дал возможность себя рассмотреть,
вывел из машины Нину в белом платье, фате и с огромным  букетом  цветов.
Следом из машины вылез, покачиваясь, Симоненко, на шее у  него  болтался
фотоаппарат, в руках бутылка шампанского и пистолет. Последний  Петренко
разглядеть не мог.
   - Горько! - визгливо закричал Леня.
   Конечно, в одиннадцать часов утра сцена смотрелась фальшиво.
   Петренко начал было поворачиваться в сторону телеги, чего нельзя было
позволить. И Гуров сделал то,  что  задумал,  но  о  чем  не  говорил  в
кабинете. Он выхватил из рук Нины цветы, крикнул:
   - Догоняй! - и бросился бежать прямо на Петренко.
   Гуров умышленно закрывал собой Нину и не учел, что оказывается  между
Петренко и Леней, и пистолет стрелка в эти  главные  секунды  становится
лишним. Гуров бежал, опустив голову, и считал шаги. Ему только казалось,
что он бежит быстро, Нина догоняла  его.  А  думал  лишь  об  одном:  не
поднять бы голову, не столкнуться с Петренко  взглядом.  Тогда  короткое
замыкание, и конец. И цветы пригодятся.
   Лева на бегу поднял голову, завороженно посмотрел Петренко в  лицо  и
понял: "Убийца". Гуров видел Терентьева и Прохорова, они были за  спиной
Петренко в нескольких шагах, но уже не  успевали.  Убийца  поднял  руку.
Гуров остановился, повернулся к дулу пистолета спиной, поймал в  объятия
догонявшую его Нину и подумал:  "Он  прошибет  меня  насквозь,  но  пуля
потеряет силу, и Нину только ранит".
   Петренко не стрелял, медлил, не потому, что считал, стрелять в  спину
подло. Просто вроде бы опасности нет, зачем шуметь?
   Гуров целовал Нину в мокрые щеки, прозрачные капельки катились из-под
опущенных век. За спиной  тонко,  высоко  вскрикнули.  Под  ноги  что-то
упало. Он прижал голову Нины к груди, посмотрел вниз, увидел на асфальте
пистолет и равнодушно, как сторонний наблюдатель, отметил, что  пистолет
марки ТТ.
   Подошедший Симоненко  свой  пистолет  сунул  в  карман,  лежавший  на
асфальте поднял, похлопал Гурова по плечу, сказал:
   - Вы все перепутали, это чужая невеста, майор. Гуров  не  слышал,  он
чувствовал себя каким-то раздвоенным, словно сию  секунду  проснулся.  И
понимаешь, что проснулся, и  сон  еще  липнет,  держит.  Нина  беззвучно
плакала, но вытирала платком лицо Гурова. Он не видел, как  Терентьев  и
Прохоров внесли Петренко в свадебную "чайку" и укатили.
   А вышедшая из дома старушка заметила и спросила:
   - Случилось чего?
   -  Дружок  перебрал  маленько,  -  ответил  Леня,   открывая   дверцу
подкатившего такси.
   - Свадьба, - старушка закивала. - Совет вам да любовь.
   - Спасибо, бабушка, - ответила Нина. Гуров  передал  "невесту"  Лене,
сам сел впереди, опасаясь сентиментальных разговоров, сухо сказал:
   - Верти баранку, кино кончилось.
   - Давно бы так, - согласился  водитель.  -  А  то  вчера  целый  день
шатались как неприкаянные. Меня в гараже спрашивают...
   - И много в нашем гараже любопытных? - Гуров взглянул строго.
   - Да я так, к слову, - буркнул водитель и замолчал. Реакция Гурова на
происшедшее была странной, ему следовало веселиться, может, не  смеяться
и петь, но уж никак не злиться. Он же чувствовал себя неловко, как актер
в гриме и театральном костюме среди буднично одетых людей. Почему он  не
удержался и посмотрел Петренко  в  лицо,  вызвал  "короткое  замыкание"?
Почему остановился и повернулся спиной? Он не испугался, просто не успел
испугаться, повернулся, и все. Позже, при разборе операции,  все  сочтут
его поворот "гениальной заготовкой". Он никогда ничего не скажет,  будет
молчать. Сейчас он зол только на себя, и куда-то эту  злость  необходимо
девать. Он глянул на  водителя,  но  тот  повода  не  дал,  тогда  Гуров
повернулся и сказал:
   - А ты, мальчик, вчерашнее запомни. Жизнь не тир, люди не мишени!  Ты
меня, Леня, понял?
   - Я думал...
   - Ты думай, когда тебя об этом просят! - грубо перебил  Гуров.  -  Ты
стрелок, а люди не мишень.
   Он говорил глупости, Леня хотел было возразить, мол, думать  можно  и
без просьб со стороны, по собственному желанию. Что он, Леня  Симоненко,
считал, не заметили его слабости, он благодарен майору  Гурову,  который
никому ничего не сказал,  от  операции  не  отстранил.  Много  чего  еще
хотелось сказать.
   Нина дернула Гурова за рукав и тихо произнесла:
   - Лев Иванович, не надо. Я вас прошу.
   - Извини! - рявкнул Гуров и отвернулся. До управления доехали  молча.
Петренко водворили в изолятор, пистолет отнесли на экспертизу, следовало
срочно установить, из него ли совершены убийства или нет.
   В кабинете подполковника ни оркестра, ни флагов.
   Петр Николаевич вышел из-за стола, сказал:
   -  Молодцы,  я  и  не  сомневался,  -  пожал  каждому  руку,  но   не
торжественно, а просто уважительно. - Разговоры, писанина - все  завтра.
Сегодня отдыхать.
   Сначала он решил Гурова в кабинете задержать, передумал, лишь  махнул
рукой.
   В коридорах ничего не изменилось, на скамейках сидели люди, каждый со
своей бедой либо заботой. Сотрудники, проходя мимо,  кивали,  бросая  на
ходу, кто что успевал придумать: "Поздравляю",  "Молодцы",  "Отмучились,
рад", "Уверен, пистолет окажется тот самый".
   Виктор Терентьев вышел на улицу, взглянул на часы  скоро  двенадцать,
остановился в нерешительности  и  оглянулся  на  большое  желтое  здание
управления так, словно покинул родной дом и  не  знал,  куда  же  теперь
податься.
   - Витя! - окликнул его Саша Прохоров, подошел и, не зная что сказать,
пожал широкими плечами. - Ну, по домам?
   - Тебе куда? - спросил Саша.
   - На Садовое.
   - А мне в центр, - Саша указал в обратную сторону.
   - Мальчики! - к ним подбежала Нина Быстрова, остановилась растерянно.
- Чего-то сказать хотела, забыла.
   Леня Симоненко подошел молча, вздохнул и отвернулся.
 
*** 
 
   Гуров заглянул в свой кабинет.  Боря  Вакуров  что-то  писал,  увидев
старшего, вскочил,  начал  поздравлять.  Не  встретив  никакой  реакции,
вернулся к столу.
   - Василий Иванович в районе, Станислав по вашей  версии  работает,  я
вот-вот, - он развел руками. - Сижу.
   - Сиди, - равнодушно ответил Гуров. - Если что, я  дома.  Не  вздумай
звонить. - И вышел в коридор.
   Утром он позвонил Рите и  сказал,  что  ему  нужен  вечерний  костюм,
послал домой машину. Сейчас он силился вспомнить, как он  объяснил  жене
свою  странную  просьбу.  Действительно,  зачем  в  восемь  утра   может
понадобиться вечерний костюм? И говорили-то совсем недавно, а  вспомнить
Лева не  мог.  Насочинял,  наверное,  вот  ведь  незадача.  Сколько  раз
убеждался, не ври, правду скажешь, не забудешь. Сказал бы просто,  нужно
для работы, и не вдавался в  подробности.  Может,  я  так  и  сказал?  В
сегодняшнем утре зияла дыра, он ничего не  помнил.  Вчерашний  день  мог
восстановить с мельчайшими подробностями. А вот сегодняшнее утро -  хоть
убей! "Так, начнем по порядку, - урезонивал себя Лева. - Проснулся  я  в
шесть утра и думал, думал..." Мысли разлетелись, во  рту  появился  вкус
остывшего кислого кофе, и, минуя несколько часов, Лева сразу оказался  в
машине, видел переулок и выходящего из подъезда Петренко.
   - Лев Иванович, - Нина взяла его под руку. - Мы здесь, стоим, ждем...
   Он не заметил, как вышел на улицу, теперь  смотрел  на  свою  группу,
ребята смотрели на него, и никто не знал, что делать и говорить.
   За углом у Левы стояла машина, он не пошел к ней, сказал:
   - Ну раз стоите, ждете и делать вам нечего, пошли меня провожать.
   И они пошли по  бульвару  в  сторону  Никитских  ворот,  по  любимому
маршруту Левы Гурова.
   Группа  захвата  шла  неторопливо,  изредка  обменивалась  репликами,
останавливалась, помолчав, шла дальше. И  говорить  не  о  чем,  и  идти
некуда. И расстаться трудно. Они поглядывали друг  на  друга,  старались
глупо не улыбаться.
   Гуров вышел из лифта у дверей  своей  квартиры,  сунул  было  руку  в
карман, понял, что в этом костюме ключей нет и быть не  может,  взглянул
на дверь грустно. Рита в университете, Ольга в школе. К ней ближе, решил
он и нажал кнопку звонка. Просто так, подводя итог своим размышлениям...
Он шагнул уже к лифту, когда дверь за спиной открылась. На пороге стояла
Рита.
   - Ты почему дома? - спросил Гуров, входя в квартиру.
   - Звонил твой начальник, приказал никуда не выходить, ждать, - Рита с
любопытством оглядела мужа. - Так зачем же тебе с утра этот костюм?
   - Надо было сфотографироваться, - Гуров бродил по квартире.
   Рита  переходила  от  одних  дверей  к  другим,  следила   за   мужем
настороженно, словно ожидая, что он сейчас начнет бить посуду  и  ломать
мебель.
   - Ольга где? - спросил Гуров.
   - Не скажу, - ответила Рита.
   - И правильно, - согласился он.
   - Ты голодный?
   - Не знаю, дай чего-нибудь.
   День прошел бестолково, уныло. Лева лежал на диване, пытался  читать,
дремал, снова листал книгу и опять дремал.
   Ольга ворвалась  в  квартиру,  пронесся  победный  клич,  но  тут  же
оборвался. Она зашла в кабинет, чмокнула  Леву  в  лоб,  как  покойника,
пробормотала:
   - Занята, дел просто ужас. - И исчезла.
   За ужином он  машинально  проглотил  подсунутые  ему  Ритой  какие-то
таблетки, посидел напротив телевизора и лег спать.
   Сначала он заснул, потом,  открыв  глаза,  не  знал,  сколько  прошло
времени, прижался к влажной подушке, слушал ровное дыхание жены.  Память
ничего не выталкивала на поверхность, не  будоражила,  он  вытянулся  на
спине, неожиданно почувствовал позыв рвоты,  рванулся  к  краю  постели,
наклонился, тупо рассматривал расплющенные тапочки.
   Он постоял в туалете над унитазом,  напился  прямо  из  крана.  Когда
Лева,  вытирая  ладонью  потное  лицо,  наконец  вышел  из  туалета,  то
столкнулся с Ритой, которая бросила ему под ноги тапочки, сунула в  руки
халат, зажгла на кухне свет.
   - Я говорила, что надо поесть, -  она  включила  конфорки,  поставила
суповую кастрюлю, чайник.
   Лева не попадал в рукава халата, наконец надел его, шаркая, прошел на
кухню, сел, кутаясь и  ежась,  словно  старый,  больной  человек.  "Надо
сосредоточиться, - вяло скомандовал он себе, - о чем-нибудь говорить,  я
будто неживой".
   - А что в кастрюльке? - спросил он.
   - Курица. То ли венгерской, то ли югославской национальности.
   - У меня очень плохой характер? -  спросил  он,  не  сомневаясь,  что
характер у него отличный.
   - Плохой? - Рита задумалась. Леве не хотелось слышать о себе  лестные
отзывы, он отвлек жену от размышлений вопросом:
   - Значит, Петр Николаевич тебе утром звонил? Что же он сказал?
   - Лев Иванович, то есть ты, - пояснила Рита, -  приедет  домой  около
тринадцати  часов.  Будьте,  пожалуйста,  дома,  не  обращайте  на  него
внимания. Интересно? - она  налила  в  тарелку  бульон,  положила  кусок
курицы. - Чем вы, собственно, там занимаетесь?
   В этот момент Лева подносил ко  рту  ложку,  вопрос  жены  подтолкнул
память, выплыло лицо Петренко, небритое, оскалившееся, застывшие  глаза.
Леве показалось, что его остро ударили поддых, он уронил ложку,  выбежал
из кухни.
   Потом он долго чистил зубы,  причесывался,  протер  лицо  одеколоном,
всячески оттягивая возвращение на кухню и  встречу  с  женой.  Почему-то
вспомнилось, как он в детстве, провинившись, что именно  он  натворил  -
забылось, сидел в ванной, не хотел выходить.
   - Я пошла спать, - сказала за дверью Рита. - Поешь и выпей чаю.
   Он подождал, пока ее шаги не затихнут, и выбрался из ванной.
 
ПРОФЕССИОНАЛЫ 
 
   Эксперты установили, все убийства совершены из ТТ, который  изъяли  у
Петренко. Убийцу забрали к себе врачи, через сутки сообщили по телефону,
мол, официальные бумаги готовятся, но в ближайшее время допросить его не
удастся.
   Гуров знал, пройдет несколько дней, и его призовут к ответу  па  делу
об убийстве девочки. Как  ни  избегал  он  совещаний,  группу  следовало
собрать. Отсутствовал он всего двое суток,  а  из  дела  выскочил,  надо
восстановиться.  Работа  по  версии   "Бильярдист",   казавшейся   очень
перспективной, пока ничего не давала.
   Гуров попросил коллег собраться к девяти, сам  пришел  раньше,  чтобы
перехватить полковника до начала рабочего дня.
   Петр Николаевич выслушал рассказ Гурова о майоре Турове и ответил:
   - А я знаю. Человек он  плохой,  а  оперативник  отличный.  С  твоими
соображениями, что у нас плохих людей держать нельзя, никто  спорить  не
собирается. А что прикажешь? - он развел руками. - Я могу переговорить в
кадрах, меня не поймут. Допустим,  я  добьюсь,  что  его  из  управления
уберут, но не уволят никогда. Он что, на другой должности лучше  станет?
Я тебе предлагаю замом ко мне идти.  Туров  окажется  непосредственно  в
твоем подчинении, ты будешь его контролировать и воспитывать.
   - Спасибо, Петр Николаевич, я всегда ценил ваше ко мне  отношение,  -
Гуров встал. - Я подумаю. А пока забирайте  у  меня  Крячко,  дайте  ему
группу.