- Я, знаете ли, довольно богата. И могу  как  следует  оплатить  вашу
работу, - сказала я.
   - А почему вам так хочется, чтобы я вас написал? - спросил он.
   - Хочется, и все, - ответила я.
   - Разве это веская причина? - спросил он.
   - Да. Я всегда добиваюсь того, чего хочу, - ответила я.
   - О, бедное дитя, как же вы еще молоды! - воскликнул он.
   - Так вы напишете меня? - настаивала я.
   Он взял меня за плечи, повернул к свету и осмотрел с головы  до  ног.
Потом сделал шаг назад. Я стояла молча, в ожидании.
   - Порой мне хотелось написать полет  красочных  австралийских  макао,
садящихся на купол собора святого Павла.  Если  я  напишу  вас  на  фоне
нашего обычного загородного пейзажа, мне  кажется,  я  добьюсь  того  же
результата.
   - Так вы согласны? - спросила я.
   -  Вы  одно  из  когда-либо  виденных  мною  прекраснейших  созданий,
насыщенных яркими, сочными, экзотическими красками. Я вас напишу!
   - Значит, решено, - подытожила я.
   - Но я должен предупредить вас, Эльза Грир, - продолжал он, - если  я
буду вас писать, я, наверное, буду добиваться близости с вами.
   - Я на это надеюсь... - отозвалась я.
   Я произнесла эти слова твердо и спокойно.  И  услышала,  как  у  него
перехватило дыхание, увидела, как загорелись глаза.
   Вот как внезапно все это началось.
   Через день-другой мы снова встретились. Он хочет, сказал он, чтобы  я
приехала к нему в Девоншир - там  у  него  есть  такое  место,  на  фоне
которого он и собирается меня писать.
   - Я женат, вы, наверное, знаете? И очень люблю свою жену.
   Я заметила, что, если он очень любит свою жену, значит,  она  славная
женщина.
   - Исключительно славная, - сказал он. - По правде говоря, - продолжал
он, - она прелестный человек, и я  ее  обожаю.  Поэтому  примите  это  к
сведению, милая Эльза, и ведите себя соответственно.
   Я сказала, что хорошо его понимаю.
   Он начал работу над картиной через неделю. Кэролайн  Крейл  встретила
меня довольно радушно. Я ей не очень понравилась  -  собственно  говоря,
почему я должна была ей понравиться? Эмиас вел  себя  осторожно.  Он  не
сказал мне ни слова, которого не должна была бы  услышать  его  жена,  я
тоже держалась с ним почтительно и формально. Но мы оба понимали  -  это
лишь видимость.
   Спустя десять дней он велел мне возвращаться в Лондон.
   - Картина еще не закончена, - сказала я.
   - Она толком и не начата, - объяснил он. - Честно говоря, я  не  могу
писать вас, Эльза.
   - Почему? - спросила я.
   - Вы сами знаете почему, - ответил  он.  -  И  поэтому  вам  придется
убраться отсюда. Я не могу сосредоточиться, потому что  думаю  только  о
вас.
   Мы были в Оружейном саду. Стоял жаркий солнечный день. Пели птицы,  и
жужжали пчелы. Казалось бы, надо испытывать счастье, когда кругом мир  и
покой.  Но  я  этого  не  чувствовала.  Было  что-то...  трагическое   в
атмосфере. Как будто... как  будто  то,  чему  суждено  было  случиться,
отразилось в этом дне.
   Я понимала, что мой отъезд в Лондон ничего не изменит, но сказала:
   - Хорошо. Если вы говорите, что я должна уехать, я уеду.
   - Умница, - похвалил меня Эмиас. Я уехала и ему не писала.
   Он продержался десять дней, а затем приехал сам. Он так похудел,  был
таким изможденным и несчастным, что я испугалась.
   - Я предупреждал вас, Эльза, - сказал он. - Не говорите, что я вас не
предупреждал.
   - Я вас ждала, - ответила я. - Я знала, что вы приедете.
   У него вырвался какой-то стон, когда он сказал:
   - Есть вещи, которые мужчина не в силах  преодолеть.  Я  не  могу  ни
спать, ни есть, ни отдыхать, потому что все время думаю о вас.
   Я сказала, что знаю об этом и что  испытываю  те  же  чувства  с  той
минуты, когда его увидела. Это - судьба, и незачем с ней сражаться.
   - Но вы ведь и не особенно  сражались,  Эльза?  -  спросил  он.  И  я
ответила, что вовсе не сражалась.
   Если бы я не была такой юной, сказал он, на что я ответила,  что  это
не имеет значения. Следующие несколько  недель,  должна  признаться,  мы
были счастливы. Даже не счастливы, нет, это не то слово. Это было  нечто
более глубокое и грозное.
   Мы были  рождены  друг  для  друга,  мы  обрели  друг  друга,  и  оба
чувствовали, что нам суждено вечно быть вместе.
   Но  случилось  еще  кое-что.  Эмиаса  начала  преследовать  мысль   о
незаконченной картине.
   - Забавно получается, - сказал он мне. - Раньше я не мог тебя  писать
- ты сама мне мешала. А  теперь  я  хочу  писать  тебя,  Эльза.  Я  хочу
написать тебя, и эта картина будет лучшей из написанных мною. Мне так не
терпится взяться за кисть и написать тебя сидящей на  старинной  бойнице
на фоне традиционно голубого неба  и  чинных  английских  деревьев,  где
ты... ты будешь диссонирующим криком  торжества.  Именно  так  я  должен
написать тебя, - продолжал он. -  И  мне  нельзя  мешать,  пока  я  буду
работать. Когда картина будет закончена, я скажу Кэролайн правду,  и  мы
проясним наши запутанные отношения.
   - Кэролайн устроит скандал по поводу развода? - спросила я.
   - Думаю, нет, -  ответил  он.  -  Но  кто  знает,  как  поведет  себя
женщина?
   - Жаль, - сказала я, - если она будет огорчена, но в конце концов она
не первая и не последняя.
   - Очень верно сказано, Эльза. Но  Кэролайн  не  слушает,  никогда  не
слушала и уж никак не  будет  слушать  голос  разума.  Она  меня  любит,
понятно?
   Понятно, сказала я, но, мол, если она  его  любит,  то  прежде  всего
должна заботиться о его счастье и уж ни в коем  случае  не  мешать  ему,
если он хочет обрести свободу.
   - Жизнь  не  решается  с  помощью  прописных  истин,  почерпнутых  из
современной литературы. Природа велит человеку бороться не на  жизнь,  а
на смерть.
   - Но разве мы все в наши дни не цивилизованные люди? - спросила я.
   - Цивилизованные? - рассмеялся Эмиас. - Кэролайн, наверное,  была  бы
рада зарубить тебя топором Она вполне  на  это  способна.  Разве  ты  не
понимаешь, Эльза, что она будет страдать - страдать? Знаешь ли  ты,  что
такое страдание?
   - Тогда не говори ей, - сказала я.
   - Нет, - упирался он. - Разрыв неизбежен. Ты должна принадлежать мне,
как полагается, Эльза. Чтобы весь мир знал об этом.
   - А что, если она откажет тебе в разводе? - спросила я.
   - Я этого не боюсь, - ответил он.
   - Чего же тогда ты боишься? - спросила я.
   - Не знаю... - медленно произнес он. Видите, он знал Кэролайн.  Я  же
не знала. Если бы я представляла...
   Мы вернулись в  Олдербери.  На  этот  раз  обстановка  была  сложной.
Кэролайн что-то заподозрила. Мне это  не  нравилось...  не  нравилось...
ничуть не нравилось. Я всегда ненавидела обман и ложь.  Я  считала,  что
нам следует ей сказать. Эмиас и слышать об этом не хотел.
   Самое забавное заключалось в том, что на самом деле ему все это  было
безразлично. Он любил Кэролайн и не хотел  причинять  ей  боль,  но  что
касается честности или лжи, то ему на это было глубоко наплевать. Он был
безумно  увлечен  своей  живописью,  а  все  остальное   для   него   не
существовало. Мне прежде не доводилось видеть  его  в  таком  состоянии,
когда он был целиком захвачен работой. Теперь-то я понимаю, что  он  был
настоящим  гением.  Поэтому  он,  естественно,  был  так  увлечен  своим
творчеством,  что  никакого  представления  о  приличиях  для  него   не
существовало.  Я  же  мыслила  по-другому.  Я  оказалась  в   чудовищном
положении. Кэролайн меня терпеть не могла -  и  была  совершенно  права.
Единственное, что оставалось делать, - это сказать ей правду.
   Но Эмиас продолжал твердить, что его нельзя беспокоить  скандалами  и
сценами, пока он не закончит картину. А может, никакой сцены и не будет,
спросила я. У Кэролайн ведь есть и чувство собственного  достоинства,  и
гордость.
   - Я хочу быть честной, - настаивала я. - Мы должны быть честными.
   - К черту честность!  -  взорвался  Эмиас.  -  Я  пишу  картину,  мне
некогда.
   Я его понимала, он же меня понять не желал.
   В конце концов я не выдержала. Кэролайн завела  разговор  о  каких-то
планах на осень. Она говорила о себе и Эмиасе с такой уверенностью,  что
я вдруг испытала чувство отвращения к тому, что мы  совершаем,  позволяя
ей оставаться в полном неведении, а может, меня рассердило еще и то, что
она полностью игнорировала меня, но таким образом, что придраться в роде
было не к чему.
   Поэтому я и высказала ей всю правду. Отчасти я и по сей день  считаю,
что поступила правильно. Хотя, разумеется, ни за что на это не  решилась
бы, если бы имела хоть малейшее понятие, к чему это приведет.
   Началась ссора. Эмиас жутко  разозлился  на  меня,  но  вынужден  был
признать, что я сказала правду.
   Я никак не могла понять  Кэролайн.  Мы  все  отправились  к  Мередиту
Блейку на чай, и Кэролайн держалась великолепно - болтала и смеялась.  Я
как дура решила, что она смирилась. Я чувствовала  себя  крайне  неловко
из-за того, что продолжала оставаться у них в доме, но Эмиас не смог  бы
закончить работу, если бы я уехала. Я надеялась,  что,  может,  Кэролайн
уедет. Нам всем было бы проще, если бы она уехала.
   Я не видела, как она украла кониум. Я не хочу лгать и поэтому полагаю
возможным, что она его украла, чтобы покончить с собой.
   Но в глубине души я так не считаю. По-моему, она была из тех донельзя
ревнивых, наделенных собственническим инстинктом женщин, которые  ни  за
что не выпускают из рук того, что, по их мнению, им  принадлежит.  Эмиас
был ее собственностью. Ей было легче, мне думается,  его  убить,  нежели
отдать целиком и навсегда другой  женщине.  По-моему,  она  тогда  же  и
решила его убить. И лекция Мередита о качествах кониума  только  помогла
ей заполучить средство для выполнения того, что она давно задумала.  Она
была злая и мстительная женщина и умела сводить счеты.  Эмиас  с  самого
начала знал, что она опасный человек. Я же этого не знала.
   На следующее утро у них с Эмиасом состоялась финальная сцена. Большую
часть  их  разговора  я  слышала,  сидя  на  террасе.   Эмиас   держался
превосходно - был терпелив  и  спокоен.  Он  умолял  ее  быть  разумной.
Сказал, что любит ее и  ребенка  и  всегда  будет  любить.  Сделает  все
возможное, чтобы обеспечить их будущее. Потом разозлился и заявил:
   - Пойми, я намерен  жениться  на  Эльзе,  и  ничто  не  помешает  мне
осуществить  это  намерение.  Мы  с  тобой  всегда   считали   возможным
предоставлять друг другу свободу. Наступает минута, когда такая  свобода
нужна.
   - Поступай как хочешь, - сказала ему Кэролайн. - Я тебя предупредила.
   Произнесла она эти слова  тихо,  но  в  ее  голосе  звучала  какая-то
странная нота.
   - Что ты хочешь этим сказать, Кэролайн? - спросил Эмиас.
   - Ты принадлежишь мне, и у меня нет желания  отпустить  тебя  на  все
четыре стороны, - сказала Кэролайн. - Я  скорее  тебя  прикончу,  нежели
отдам этой девчонке...
   Как раз в эту минуту на террасу вышел Филип Блейк. Я встала  и  пошла
ему навстречу. Я не хотела, чтобы он услышал их разговор.
   Затем на террасе появился и Эмиас и сказал, что пора  приниматься  за
работу. Мы вместе отправились в Оружейный сад. Он молчал. Сказал только,
что Кэролайн ничего и слышать не хочет - но, ради бога, не будем  сейчас
об этом говорить. Он хотел сосредоточиться на своей  работе.  Еще  день,
сказал он, и картина будет закончена.
   - И это будет лучшая из моих работ, Эльза, - добавил он, - даже  если
за нее придется платить слезами и кровью.
   Чуть позже я пошла в дом за пуловером. Дул холодный  ветер.  Когда  я
вернулась обратно в  сад,  там  была  Кэролайн.  Наверное,  приходила  в
последний раз умолять его. Филип и Мередит Блейки тоже были там.  Именно
в эту минуту Эмиас сказал, что хочет пить, что его пиво стало теплым.
   Кэролайн обещала прислать ему пива со льда. Сказала  она  это  вполне
естественно, почти дружеским тоном.  Она  была  актрисой,  эта  женщина.
Должно быть, уже решилась.
   Минут через десять она принесла пиво. Эмиас писал. Она налила пиво  в
стакан, поставила у него под рукой.
   Мы на нее не смотрели. Эмиас был увлечен работой, а  я  обязана  была
сидеть неподвижно.
   Эмиас выпил пиво, как  всегда,  залпом.  -  Затем,  скорчив  гримасу,
сказал, что пиво противное, но холодное.
   И даже когда он это сказал, у меня не возникло ни тени подозрения.  Я
только засмеялась: "Гурман!"
   Увидев, что он все выпил, Кэролайн ушла.
   Прошло, должно быть, минут сорок, когда Эмиас пожаловался на ломоту и
боль в суставах. Наверное, подхватил ревматизм,  заметил  он.  Эмиас  не
выносил болезней и не любил о них  говорить.  Спустя  минуту  он  весело
заключил: "Возраст дает себя знать. Смотри, Эльза,  ты  соединяешь  свою
судьбу со стариком". Я  засмеялась,  хотя  заметила,  что  он  с  трудом
двигает ногами и раза два скривился от боли. Мне и  в  голову  не  могло
прийти, что это вовсе не ревматизм. Потом он подвинул скамейку и полулег
на нее, время от времени протягивая руку, чтобы сделать мазок на  холсте
то в одном месте, то в другом.  Он  часто  так  поступал,  когда  писал.
Сидел, поглядывая то на меня, то на холст. Порой так бывало  с  полчаса.
Поэтому такое поведение не вызвало у меня удивления.
   Мы услышали гонг к обеду, но он сказал, что не  пойдет.  Останется  в
саду - есть он не хочет. Это тоже было привычным, да и не  хотелось  ему
сидеть с Кэролайн за одним столом.
   Говорил он тоже странно - словно ворчал. Но и это не было необычным -
так он говорил, когда ему в картине что-то не нравилось.
   За мной зашел Мередит Блейк. Он заговорил с Эмиасом,  но  Эмиас  лишь
что-то хмыкнул в ответ.
   Мы вдвоем направились к дому, оставив Эмиаса в саду. Оставили  одного
- умирать. Я никогда не видела, как люди болеют, не разбиралась в  этом,
думала, что на Эмиаса нашло дурное настроение. Если бы я  знала...  Если
бы поняла... Быть может, врач еще мог его спасти... О господи, почему  я
не... К чему теперь об этом думать? Я была слепой дурой.  Слепой  глупой
дурой.
   Больше рассказывать не о чем.
   Кэролайн и гувернантка пошли после обеда в сад. За  ними  Мередит.  И
сейчас же прибежал обратно. Он сказал нам, что Эмиас умер.
   В ту же секунду я прозрела.  Я  поняла,  что  это  сделала  Кэролайн.
Только я не знала про яд. Я думала, что она Пошла туда и либо застрелила
его, либо ударила ножом.
   Мне хотелось добраться до нее и убить ее...
   Зачем  она  это  сделала?  Зачем?  Он   был   таким   жизнерадостным,
энергичным, сильным.  Лишить  его  всех  этих  качеств  -  превратить  в
холодный, неподвижный труп. Только ради того, чтобы он мне не достался.
   Страшная женщина...
   Страшная,   жестокая,   мстительная   женщина,    достойная    только
презрения...
   Я ненавижу ее. До сих пор ненавижу.
   Ее даже не удалось повесить.
   А следовало бы...
   Впрочем, и виселицы для нее было бы мало...
   Я ее ненавижу... ненавижу... ненавижу...
   Конец рассказа леди Диттишем.
 
РАССКАЗ СЕСИЛИ УИЛЬЯМС 
 
   Уважаемый мсье Пуаро!
   Посылаю  Вам  описание  событий,   имевших   место   19   сентября...
свидетельницей которых я была.
   Я излагаю  их  с  полной  искренностью,  ничего  не  утаивая.  Можете
показать мое письмо Карле Крейл. Возможно, оно причинит ей  боль,  но  я
всегда была сторонницей правды. Полуправда приносит только вред. Человек
должен стойко выдерживать испытания. Без наличия такого  мужества  жизнь
не имеет смысла. Поверьте мне,  больше  всего  беды  исходит  от  людей,
которые укрывают нас от испытаний.
   Искренне Ваша,
   Сесили Уильямс.
 
   Меня зовут Сесили Уильямс. Я была  нанята  миссис  Крейл  в  качестве
гувернантки для ее сводной сестры Анджелы Уоррен в 19.. году, когда  мне
было сорок восемь лет.
   Я  приступила  к  своим  обязанностям  в  Олдербери,  очень  красивом
поместье в южном Девоне, которое принадлежало  многим  поколениям  семьи
мистера Крейла. Я слышала, что мистер Крейл  -  известный  художник,  но
познакомилась с ним только по приезде в Олдербери.
   В доме жили мистер и миссис Крейл, Анджела Уоррен, которой в ту  пору
было тринадцать лет, и трое слуг, работавших в этой семье много лет.
   Моя воспитанница оказалась интересной и многообещающей натурой. У нее
были  явные  способности,  и  преподавать  ей  было  приятно.  Она  была
несколько несдержанна и  недисциплинированна,  но  эти  качества  обычно
присущи людям, обладающим  силой  духа,  а  я  предпочитаю  неординарных
воспитанниц.  Под  руководством  педагога  избыток  энергии  может  быть
направлен на умение идти к цели.
   В общем-то, я увидела, что Анджелу можно научить дисциплине. Она была
несколько избалована -  в  основном  с  помощью  миссис  Крейл,  которая
потворствовала  ей,  чем  могла.  Влияние  мистера  Крейла   я   считала
отрицательным. Он был то чересчур снисходителен, то чересчур строг  безо
всякой на  то  надобности.  Он  был  человеком  настроения,  что  обычно
объясняют артистическим темпераментом.
   Я лично  никогда  не  могла  понять,  почему  творческие  способности
человека могут служить извинением для  его  неумения  сдерживаться.  Мне
работы  мистера  Крейла  не   нравились.   Рисунок   представлялся   мне
несовершенным, а краски чрезмерно яркими, но, естественно, никто меня не
просил высказывать свое мнение по этому поводу.
   Очень скоро я глубоко привязалась к миссис Крейл.  Я  восхищалась  ее
характером и тем, как стойко она переносит жизненные  трудности.  Мистер
Крейл был не из верных мужей, и это, на  мой  взгляд,  служило  для  нее
источником огорчения. Более волевая женщина давно бы  его  оставила,  но
миссис Крейл, по-моему, такая мысль даже  не  приходила  в  голову.  Она
очень переживала его измены, но прощала ему. Правда, я не могу  сказать,
что она молчала. Она протестовала - и в полный голос!
   На суде говорилось, что они жили как кошка с собакой. Я бы  этого  не
сказала: миссис Крейл обладала чувством собственного достоинства, но они
в самом деле ссорились. И я считаю это вполне  естественным  в  подобных
обстоятельствах.
   Я прожила у миссис Крейл чуть больше двух лет, когда  появилась  мисс
Эльза Грир. Она прибыла в Олдербери летом 19.. года. Ранее миссис  Крейл
не была с ней знакома. Мисс Грир была приятельницей  мистера  Крейла,  и
стало известно, что она приехала позировать для его очередной картины.
   Было совершенно очевидно,  что  мистер  Крейл  увлечен  этой  особой,
которая только поощряла его интерес.  Вела  она  себя,  на  мой  взгляд,
вызывающе, ибо была откровенно неуважительна с миссис Крейл  и  публично
флиртовала с мистером Крейлом.
   Естественно, миссис Крейл мне ничего не говорила, но  я  видела,  что
она обеспокоена и подавлена, и я делала все возможное, стараясь  отвлечь
ее и снять тяжесть с ее души. Мисс  Грир  ежедневно  позировала  мистеру
Крейлу, но я заметила, что работа у него не спорится. У них, несомненно,
было еще о чем поговорить!
   Моя воспитанница, к счастью, почти не замечала происходящего. Анджела
в некотором отношении отставала от детей ее возраста. Хотя  интеллект  у
нее был неплохо сформирован, ее нельзя было причислить к детям, развитым
не по годам. У нее не было желания читать запрещенные книги,  и  она  не
проявляла склонности к нездоровому любопытству, которое присуще девочкам
в ее возрасте.
   Поэтому  она  не  видела  ничего  предосудительного  в  дружбе  между
мистером Крейлом и мисс Грир. Тем не менее она невзлюбила  мисс  Грир  и
считала ее глупой. В этом она была совершенно права. Мисс Грир,  на  мой
взгляд, получила хорошее образование, но она никогда  не  брала  в  руки
книгу и была совершенно незнакома с современной литературой. Более того,
она не умела поддержать беседу на интеллектуальные темы.
   Ее интересы были  целиком  сосредоточены  на  собственной  внешности,
туалетах и мужчинах.
   Анджела, по-моему, не сознавала, что ее сестра несчастна. В  ту  пору
она не  отличалась  особой  проницательностью.  Она  проводила  время  в
шалостях, в