Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
181 -
182 -
183 -
184 -
185 -
186 -
187 -
188 -
189 -
190 -
191 -
192 -
193 -
194 -
195 -
196 -
197 -
198 -
199 -
200 -
201 -
202 -
203 -
204 -
205 -
206 -
207 -
208 -
209 -
210 -
211 -
212 -
213 -
214 -
215 -
216 -
217 -
218 -
219 -
220 -
221 -
222 -
223 -
224 -
225 -
226 -
227 -
228 -
229 -
230 -
231 -
232 -
233 -
234 -
235 -
236 -
237 -
238 -
239 -
240 -
241 -
242 -
243 -
244 -
245 -
246 -
247 -
248 -
249 -
250 -
251 -
252 -
253 -
254 -
255 -
256 -
257 -
258 -
259 -
260 -
261 -
262 -
263 -
264 -
265 -
266 -
267 -
268 -
269 -
270 -
271 -
272 -
273 -
274 -
275 -
276 -
277 -
278 -
279 -
280 -
281 -
282 -
283 -
284 -
285 -
286 -
287 -
288 -
289 -
290 -
291 -
292 -
293 -
294 -
295 -
296 -
297 -
298 -
299 -
300 -
301 -
302 -
303 -
304 -
305 -
306 -
307 -
308 -
309 -
310 -
311 -
312 -
313 -
314 -
315 -
316 -
317 -
318 -
319 -
320 -
321 -
322 -
323 -
324 -
325 -
326 -
327 -
328 -
329 -
330 -
331 -
332 -
333 -
334 -
335 -
336 -
337 -
338 -
339 -
340 -
341 -
342 -
343 -
344 -
345 -
346 -
347 -
348 -
349 -
350 -
351 -
352 -
353 -
354 -
355 -
356 -
357 -
358 -
359 -
360 -
361 -
362 -
363 -
364 -
365 -
366 -
367 -
368 -
369 -
370 -
371 -
372 -
373 -
374 -
375 -
376 -
377 -
378 -
379 -
380 -
381 -
382 -
383 -
384 -
385 -
386 -
387 -
388 -
389 -
390 -
391 -
392 -
393 -
394 -
395 -
396 -
397 -
398 -
399 -
400 -
401 -
402 -
403 -
404 -
405 -
406 -
407 -
408 -
409 -
410 -
411 -
412 -
413 -
414 -
415 -
416 -
417 -
418 -
419 -
420 -
421 -
422 -
423 -
424 -
425 -
426 -
427 -
428 -
429 -
430 -
431 -
432 -
433 -
434 -
435 -
436 -
437 -
438 -
439 -
440 -
441 -
442 -
443 -
444 -
445 -
446 -
447 -
448 -
449 -
450 -
451 -
452 -
453 -
454 -
455 -
456 -
457 -
458 -
459 -
460 -
461 -
462 -
463 -
464 -
465 -
466 -
467 -
468 -
469 -
470 -
471 -
472 -
473 -
474 -
475 -
476 -
477 -
478 -
479 -
480 -
481 -
482 -
483 -
484 -
485 -
486 -
487 -
488 -
489 -
490 -
491 -
492 -
493 -
494 -
495 -
496 -
497 -
498 -
499 -
500 -
501 -
502 -
503 -
504 -
505 -
506 -
507 -
508 -
509 -
510 -
511 -
512 -
513 -
514 -
515 -
516 -
517 -
518 -
519 -
520 -
521 -
522 -
523 -
524 -
525 -
526 -
527 -
528 -
529 -
530 -
531 -
532 -
533 -
534 -
535 -
536 -
537 -
538 -
539 -
540 -
541 -
542 -
543 -
544 -
545 -
546 -
547 -
548 -
549 -
550 -
551 -
552 -
553 -
554 -
555 -
556 -
557 -
558 -
559 -
560 -
561 -
562 -
563 -
564 -
565 -
566 -
567 -
568 -
569 -
570 -
571 -
572 -
573 -
574 -
575 -
576 -
577 -
578 -
579 -
580 -
581 -
582 -
583 -
584 -
585 -
586 -
587 -
588 -
589 -
590 -
591 -
592 -
593 -
594 -
595 -
596 -
597 -
598 -
599 -
600 -
601 -
602 -
603 -
604 -
605 -
606 -
607 -
608 -
609 -
610 -
611 -
612 -
613 -
614 -
615 -
616 -
617 -
618 -
619 -
620 -
621 -
622 -
623 -
624 -
625 -
626 -
627 -
628 -
629 -
630 -
631 -
632 -
633 -
634 -
635 -
636 -
637 -
638 -
639 -
640 -
641 -
642 -
643 -
644 -
645 -
646 -
647 -
648 -
649 -
650 -
651 -
652 -
653 -
654 -
655 -
656 -
657 -
658 -
659 -
660 -
661 -
662 -
663 -
664 -
665 -
666 -
667 -
668 -
669 -
670 -
671 -
672 -
673 -
674 -
675 -
676 -
677 -
678 -
679 -
680 -
681 -
682 -
683 -
684 -
685 -
686 -
687 -
688 -
689 -
690 -
691 -
692 -
693 -
694 -
695 -
696 -
697 -
698 -
699 -
700 -
701 -
702 -
703 -
704 -
705 -
706 -
707 -
708 -
709 -
710 -
711 -
712 -
713 -
714 -
715 -
716 -
717 -
718 -
719 -
720 -
721 -
722 -
723 -
724 -
725 -
726 -
727 -
728 -
729 -
730 -
731 -
732 -
733 -
734 -
735 -
736 -
737 -
738 -
739 -
740 -
741 -
742 -
743 -
744 -
745 -
746 -
747 -
748 -
749 -
750 -
751 -
752 -
753 -
754 -
755 -
756 -
757 -
758 -
759 -
760 -
761 -
762 -
763 -
764 -
765 -
766 -
767 -
768 -
769 -
770 -
771 -
772 -
773 -
774 -
775 -
776 -
777 -
778 -
779 -
780 -
781 -
782 -
783 -
784 -
785 -
786 -
787 -
788 -
789 -
790 -
791 -
792 -
793 -
794 -
795 -
796 -
797 -
798 -
799 -
800 -
801 -
802 -
803 -
804 -
805 -
806 -
807 -
808 -
809 -
810 -
811 -
812 -
813 -
814 -
815 -
816 -
817 -
818 -
819 -
820 -
821 -
822 -
823 -
824 -
825 -
826 -
827 -
828 -
829 -
830 -
831 -
832 -
833 -
834 -
835 -
836 -
837 -
838 -
839 -
840 -
841 -
842 -
843 -
844 -
845 -
846 -
847 -
848 -
849 -
850 -
851 -
852 -
853 -
854 -
855 -
влениях непрерывно шли эшелоны с войсками,
снаряжением, беженцами, и мне было непонятно, почему не происходит
аварий.
- Может быть, ваша жена оставила вам записку? - предположила Анна.
- Где?
- Почему бы не спросить у этих дам? Она указала на медсестер-
девушек, встречавших беженцев.
- Как, говорите, ее зовут?
Старшая достала из кармана блокнот, где было записано множество
имен - разными почерками, некоторые неумело.
- Ферон? Нет. Она бельгийка?
- Она из Фюме, с нею четырехлетняя девочка, у которой в руках кукла
в голубом платьице.
Я был уверен, что Софи свою куклу не бросит.
- Она беременна - на восьмом месяце, - настаивал я.
- Посмотрите в медпункте, в таком состоянии она может неважно себя
чувствовать.
Медпункт помещался в бывшей канцелярии, которая успела пропахнуть
дезинфекцией. Нет. Туда поступило несколько беременных женщин. Одну из
них пришлось срочно отправить в родильный дом, но звали ее не Ферон, и
с нею была мать.
- Вы обеспокоены?
- Не очень.
Я заранее был уверен, что Жанна никакой записки не оставила. Это
было не в ее характере. Ей никогда не пришло бы в голову побеспокоить
одну из этих изящных дам, попросить записать свою фамилию, привлечь к
себе внимание.
- Почему вы почти не вынимаете руку из левого кармана?
- Там у меня запасные очки. Боюсь их потерять или раздавить.
Нам снова раздали бутерброды и по апельсину на брата, принесли
кофе, причем сахару можно было брать сколько угодно. Кое-кто сунул
кусочек-другой в карман.
Заметив в одном углу груду подушек, я спросил, нельзя ли взять две,
но мне ответили, что, мол, не знают, а нужной женщины нет, она
вернется не раньше чем через два часа.
Немного неловко я взял две подушки, и, когда залез с ними в вагон,
мои спутники отправились добывать подушки и себе.
Когда я теперь об этом думаю, меня поражает, что за весь долгий
день мы перемолвились с Анной лишь несколькими словами, хотя, словно
сговорившись, не отходили друг от друга. Даже когда в Реймсе мы с
Анной разошлись в разные стороны, чтобы сходить в туалет, я обнаружил,
выйдя, что она ждет меня у двери.
- Я купила мыло, - по-детски радостно объявила она.
От нее пахло туалетным мылом, волосы, которые она смочила, чтобы
причесаться, были еще влажны.
Не помню, сколько раз до этого я ездил на поезде. Первый раз - в
четырнадцать лет: я отправлялся в Сен-Жерве и мне вручили карточку с
моим именем, пунктом назначения и следующей записью: "В случае аварии
или каких-либо затруднений просьба обращаться к г-же Жак Дельмот,
Арденны, Фюме".
Четыре года спустя, когда я возвращался домой, мне было
восемнадцать и в такой бумажке я уже не нуждался.
Потом я лишь время от времени ездил в Мезьер - показаться
специалисту и пройти рентген.
Люди говорили, что г-жа Дельмот - моя благодетельница, и в конце
концов я тоже стал ее так называть. Не помню, как получилось, что она
занялась мною. Это произошло вскоре после окончания войны 1914 года,
мне не было тогда и одиннадцати.
Ей, должно быть, рассказали о бегстве моей матери, о поведении
отца, короче, о том, что я, в сущности, брошенный ребенок.
В то время я часто бывал в патронате, и однажды в воскресенье наш
викарий аббат Дюбуа сообщил мне,
что некая дама приглашает меня к себе на полдник в следующий
четверг.
Как и все в Фюме, я знал фамилию Дельмотов, поскольку они были
главными владельцами сланцевых шахт, и, соответственно, каждый в
городе так или иначе от них зависел. Про себя я называл их Дельмотами-
хозяевами.
А вот пятидесятилетняя г-жа Жак Дельмот была Дельмот -
благодетельницей.
Все они находились между собою в родстве или свойстве, состояние у
них первоначально было общее, но тем не менее они разделялись на два
клана.
Кое-кто утверждал, что г-жа Дельмот стыдится жестокости своей
семьи. Рано овдовев, она заставила сына выучиться на врача, но его
убили на фронте.
С тех пор она жила с двумя слугами в большом каменном доме и всю
вторую половину дня проводила р лоджии. С улицы было видно, как она
вяжет очередное черное платье для приютских старух, украшенное узким
воротом из белых кружев. Маленькая и розовая, она распространяла
вокруг себя какой-то сладковатый запах.
В этой лоджии она меня и приняла: угостила чашкой шоколада с
пирожными и принялась расспрашивать о школе, товарищах, о том, кем я
хотел бы стать, и так далее. Избегая говорить о моих родителях, она
поинтересовалась, не хочу ли я принимать участие в церковной службе, и
в результате я два года был певчим.
Она приглашала меня к себе почти каждый четверг; иногда какой-
нибудь мальчик или девочка разделяли со мной угощение. Нам всегда
подавали сухие домашние пирожные - светло-желтые лимонные или
коричневые с пряностями и миндалем.
Я до сих пор помню запах этой лоджии, ее тепло зимой, не такое, как
в других местах: оно казалось мне более неуловимым и обволакивающим.
Г-жа Дельмот навестила меня, когда я болел тем, что сначала приняли
за сухой плеврит; в экипаже, которым правил Дезире, она отвезла меня в
Мезьер показать специалисту.
Через три недели благодаря ей меня взяли в санаторий, куда без ее
вмешательства ни за что бы не поместили.
Когда я женился, она подарила нам серебряную вазу, которая теперь
стоит на буфете в кухне. Она лучше смотрелась бы в столовой, но
столовой у нас нет.
Я думаю, что косвенно г-жа Дельмот сыграла важную роль в моей
жизни, а в моем отъезде из Фюме приняла и непосредственное участие.
Самой ей уезжать не было необходимости: под старость она проводила
это время в Ницце и теперь была уже там.
Почему я думал о г-же Дельмот? Сидя в том вагоне для скота, где
снова стало темно, я размышлял о ней и в то же время спрашивал себя,
могу ли я взять за руку Анну, которая сидела плечом к плечу со мной.
Г-жа Дельмот сделала из меня певчего, а Анна вышла из тюрьмы. Меня
не интересовало, за что ее осудили.
Внезапно я вспомнил, что у нее нет с собою вещей, даже сумочки,
потому что из тюрьмы их выпустили, а вещи вернуть не успели. Вполне
вероятно, что у нее не было и денег. А между тем недавно она сказала,
что купила мыло.
Жеф и Жюли, лежа рядом, целовались взасос, и до меня доносился
запах их слюны.
- Спать хотите?
- А вы?
- Может быть, нам удастся прилечь?
- Может быть.
Нам обоим пришлось потревожить соседей, повсюду мы натыкались на
чьи-то ноги.
- Вам удобно?
- Да.
- Не холодно?
- Нет.
За моей спиною тот, кого я принял за лошадиного барышника,
незаметно вполз на свою соседку. Мы находились так близко друг от
друга, внимание мое было так обострено, что я даже ощутил миг, когда
он проник в нее.
Могу поклясться: Анна - тоже. Она лежала, уткнувшись полуоткрытыми
губами мне в щеку, ее волосы касались моего лица, но она меня не
поцеловала, а сам я не осмеливался.
Не спавшие, по-видимому, все это видели. Мы все качались в такт
движению поезда, стук колес на рельсах через некоторое время
превратился в музыку.
Быть может, я оброню несколько грубых слов, но оброню именно
потому, что всегда был человеком стыдливым, даже в мыслях.
Я никогда не бунтовал против своего образа жизни. Я сам его выбрал.
Я терпеливо шел к своему идеалу, который до вчерашнего дня - говорю
это совершенно искренне - меня удовлетворял.
Теперь же я был здесь, в темноте, поезд пел свою песню, мимо
проносились зеленые и красные огни, телеграфные провода, люди лежали
на соломе, а рядом, на расстоянии вытянутой руки, совершалось то, что
аббат Дюбуа называл актом плоти.
К моему телу прижалось напрягшееся тело женщины, ее дрожащая рука
задрала черное платье, спустила трусики, и она забавным движением
ступней отбросила их.
Мы все еще ни разу не поцеловались. Анна привлекла меня к себе,
заставила перекатиться на нее; мы двигались молча, словно змеи.
Когда я с помощью Анны проник в нее, дыхание Жюли стало более
прерывистым.
Я не вскрикнул. Чуть было не вскрикнул. Я чуть было не заговорил,
произнося слова благодарности, радости, чуть было не принялся
жаловаться, потому что от этой радости мне было плохо. Плохо из-за
того, что я стремился достичь невозможного.
Мне хотелось выплеснуть свою нежность к этой женщине, еще накануне
мне незнакомой, к этому человеческому существу, которым она стала в
моих глазах.
Не отдавая себе отчета, я делал ей больно, мои руки ожесточенно
старались обнять ее всю.
- Анна!
- Тс-с!
- Я тебя люблю.
- Тс-с!
Впервые в жизни я произносил слово "люблю" вот так, из глубины
души. Быть может, я любил не ее, а самое жизнь? Не знаю, как лучше
сказать: я был в ее жизни, мне хотелось оставаться там часами, никогда
больше ни о чем другом не думать, превратиться в растение, греющееся в
солнечном свете.
Наши влажные губы встретились. Мне и в голову не пришло спросить,
как, бывало, я спрашивал у женщин в юношеские годы: "Можно?"
Сейчас было можно: она не забеспокоилась, не оттолкнула меня, а,
напротив, обняла еще крепче.
Наши губы разъединились, и в тот же миг наши члены расслабились.
- Не двигайся, - выдохнула она.
И в полной темноте стала нежно гладить меня, словно ваятель, следуя
рукой за каждой выпуклостью моего лица.
Так же тихо она спросила:
- Тебе было хорошо?
Ошибся ли я, подумав, что встретился со своею судьбой?
4
Как обычно, я проснулся с рассветом, около половины шестого.
Многие, особенно крестьяне, уже открыли глаза и сидели на полу вагона.
Чтобы не будить остальных, они удовольствовались тем, что
поздоровались со мной глазами.
Хотя одну из дверей на ночь закрыли, в вагон проникла
предрассветная свежесть, и я, испугавшись, как бы Анна не замерзла,
прикрыл ее плечи и грудь своим пиджаком.
Я еще не рассмотрел ее как следует. И теперь я воспользовался тем,
что она спит, чтобы изучить ее - серьезно и отчасти беспокоясь о том,
что мне откроется. У меня не было опыта. До сих пор я видел спящими
только жену и дочь и знал, какое выражение бывает у них под утро.
Когда Жанна не была беременна, когда ее не угнетала тяжесть
собственного тела, она казалась на рассвете моложе, чем днем. Черты ее
лица словно разглаживались, и наружу проступало личико маленькой
девочки, невинное и удовлетворенное, похожее на мордашку Софи.
Анна была моложе моей жены. Я дал бы ей года двадцать два, от силы
- двадцать три, но у нее было лицо зрелой женщины, утром мне это
бросилось в глаза. Кроме того, глядя на нее в упор, я сделал открытие,
что в ее облике есть нечто иностранное.
Иностранное не только потому, что она приехала из другой страны, я
не знал из какой, но и потому, что у нее была другая жизнь, другие
мысли, другие чувства, чем у обитателей Фюме и у всех моих знакомых.
Вместо того чтобы расслабиться, освободиться от своей усталости,
она съежилась, готовая к обороне, лоб ее прорезала складка, а углы рта
время от времени вздрагивали, словно от боли или от тягостной мысли.
Тело ее было также не похоже на тело Жанны. Более
подтянутая и плотная, она была в любой момент способна напрячься и,
словно кошка, изготовиться к прыжку.
Я не знал, где мы. Луга и поля с еще зелеными посевами были
обрамлены ивами. Мимо нас, как везде, проплывали рекламные щиты; мы
проехали поблизости от почти безлюдной дороги, на которой ничто не
напоминало о войне.
У меня была вода в бутылках, в чемодане - салфетки, кисточка для
бритья и все, что нужно; я воспользовался этим, чтобы побриться,
потому что со вчерашнего дня стыдился рыжеватой щетины, покрывающей
мои щеки и подбородок.
Когда я кончил бриться, Анна, не шевелясь, смотрела на меня, и я
так и не понял, давно ли она проснулась.
Вероятно, она, как до того я сам, воспользовалась случаем, чтобы
внимательно меня рассмотреть. Вытираясь, я улыбнулся ей, и она
улыбнулась мне в ответ, но как-то нехотя - казалось, мысли ее где-то
витают.
Я видел, что лоб ее по-прежнему прорезает складка. Приподнявшись на
локте, она обнаружила пиджак, которым была укрыта.
- Зачем ты это сделал?
Не заговори она первая, я так и не знал бы, как к ней обращаться,
на "ты" или на "вы". Я уже об этом думал. Благодаря ей все стало ясно.
- Перед восходом было довольно прохладно.
Она и к этому отнеслась не так, как Жанна. Жанна рассыпалась бы в
благодарностях, стала бы лицемерно отказываться, делать вид, что
невероятно тронута.
А эта просто спросила:
- Ты поспал?
- Да.
Она говорила тихо, потому что многие еще спали, но не сочла себя
обязанной взглядом поздороваться с теми, кто проснулся и смотрел на
нас.
Не знаю, быть может, именно это поразило меня в ней накануне, когда
она проскользнула в наш вагон. Она держалась особняком. Ни в чем не
принимала участия. Оставалась одинока среди людей.
Может показаться смешным, что я говорю это после всего происшедшего
накануне вечером. Но я знаю, что имею в виду. Она пошла за мной вдоль
путей, хотя я ее не звал. Я дал ей бутылку и ничего не попросил
взамен, Я с ней не разговаривал. Я ни о чем ее не спрашивал.
Она согласилась присесть на мой чемодан и не сочла нужным
поблагодарить - точно так же, как сейчас с пиджаком. А когда тела наши
сблизились, она приняла меня и руководила мной.
- Пить хочешь?
Во второй бутылке оставалась вода, и я налил ей в походоный
стаканчик, который жена сунула в чемодан.
- Который час?
- Десять минут седьмого.
- Где мы?
- Не знаю.
Она запустила пальцы себе в волосы, продолжая задумчиво меня
рассматривать.
- Ты спокойный, - объявила она наконец, подытоживая свои
размышления. - Ты все время остаешься спокоен. Не боишься жизни. У
тебя нет проблем, правда?
- Помолчите-ка, вы оба! - проворчала толстая Жюли.
Мы улыбнулись, сели на чемодан и стали смотреть на проплывающий
пейзаж. Я взял ее за руку. Она мне это позволила, хоть, по-моему, и
удивилась немного, особенно когда я поднес ее руку к губам и поцеловал
кончики пальцев.
Много позже, когда мы проезжали какую-то деревушку, при виде
выходивших из церкви людей я вспомнил, что сегодня воскресенье, и меня
ошеломила мысль, что еще два дня назад я в это время был дома и ломал
голову, ехать нам или нет.
Я представил себе, как бросаю курам кукурузу, пока греется вода для
кофе, вспомнил голову г-на Матре, торчащую над забором, опухшее и
вместе с тем осунувшееся лицо жены в окне, а потом встревоженный
голосок дочери.
Мне казалось, я еще слышу по радио шутовской диалог о бесследно
исчезнувшем полковнике - теперь, сам погрузившись в неразбериху, я
понимал его лучше.
Поезд снова замедлил ход. Новый поворот дороги- и мы обогнули
деревушку, раскинувшуюся на холме.
Церковь, домики были не такой формы, не такого цвета, как у нас, но
верующие на паперти вели себя так же, как наши, по одним и тем же
обычаям.
Мужчины в черном, сплошь пожилые - другие были на фронте, - стояли
кучками перед папертью, и ясно было, что вскоре они отправятся в
кабачок.
Старухи, одна за другой, торопливо расходились, держась поближе к
стенам, девушки в светлых платьях и девочки-подростки с молитвенниками
в руках дожидались друг друга, детвора же сразу затеяла беготню.
Анна все смотрела на меня, и я гадал, знает ли она, что такое
церковная служба в воскресенье. Пока не родилась Софи, мы с Жанной
ходили к десятичасовой обедне с певчими. После прогуливались по
городу, раскланивались со знакомыми, непременно заглядывали к сестре
Жанны за пирогом.
За пироги я платил. Я сам на этом настоял, согласившись только на
скидку в двадцать процентов. Иногда пирог был еще теплый, и по дороге
я чувствовал запах сахара.
Когда появилась Софи, Жанна стала отправляться к семичасовой
заутрене, оставляя меня сидеть с дочкой, а когда Софи научилась
ходить, я начал брать ее с собой к десятичасовой обедне; жена тем
временем готовила завтрак.
Интересно, была ли сегодня утром в Фюме обедня с певчими? Остались
ли еще верующие? Быть может, немцы разбомбили или заняли городок?
- О чем ты думаешь? О жене? Нет.
Это была правда. Если Жанна и присутствовала в моих мыслях, то как-
то смутно. Зато я явственно представлял себе старого г-на Матре и
кудрявую девочку учителя. Удалось ли их машине пробить себе дорогу в
сумятице, царящей на шоссе? Забрал ли г-н Реверсе наших кур и беднягу
Нестора?
Я не волновался. Я спрашивал себя обо всем этом вполне
хладнокровно, почти для забавы, - просто теперь всего можно ждать,
например, наш Фюме, может быть, уже стерт с лица земли, а население
расстреляно.
Это было не менее правдоподобно, чем смерть нашего машиниста в
кабине паровоза или, скажем, то, что я занимался любовью в вагоне, где
было еще четыре десятка человек, с вышедшей из тюрьмы женщиной,
которую позавчера еще не знал.
Наши попутчики постепенно усаживались, глаза у всех были мутные,
кое-кто доставал из сумок съестное. Мы подъезжали к какому-то городу.
Я читал на щитах незнакомые названия, а когда выяснилось, что мы в
Осерре, мне пришлось представить себе карту Франции.
Не знаю, почему я вбил себе в голову, что мы непременно проедем
через Париж. На самом деле мы объехали его стороной; вероятно, ночью.
И вот нам открылся вокзал под большой стеклянной крышей; здесь
оказалась совсем другая обстановка, чем на предыдущих станциях.
Здесь было настоящее воскресное утро, довоенное утро, без
организованной встречи, без медицинских сестер, без девушек с
повязками.
На зеленых скамейках перрона ждало десятка два человек, и солнце,
которое сочилось сквозь грязные стекла, утрачивая яркость из-за пыли,
сообщало этой тишине и безлюдью нечто ирреальное.
- Эй, шеф, долго будем стоять? Служащий посмотрел на голову
состава, потом почему-то на часы и ответил:
- Понятия не имею.
- Я успею сходить в буфет?
- В вашем распоряжении не меньше часа.
- Куда нас везут?
Он пожал плечами и отошел, давая таким образом понять, что этот
вопрос вне его компетенции.
Пожалуй, нас возмутило, - я с умыслом говорю "нас", - что никто нас
не встречал и мы внезапно оказались предоставлены самим себе. Кто-то,
выражая общее чувство, бросил:
- Что ж, нас больше не будут кормить? Как будто мы уже имели на это
право. Раз уж мы оказались в цивилизованной стране, я предложил Анне:
- Пойдем!
- Куда?
- Чего-нибудь перекусим.
Первым нашим побуждением, когда мы вышли на перрон, оказавшийся
внезапно слишком просторным, было оглядеть наш состав с головы до
хвоста, и тут нас ждало разочарование: оказалось, что это уже совсем
другой поезд.
Мало того что сменился паровоз - за тендером я насчитал
четырнадцать бельгийских пассажирских вагонов, таких чистеньких на
вид, какими и положено быть нормальным вагонам.
А наших товарных осталось всего три.
- Эти сволочи опять переполовинили нас? Впереди открылись двери, и
первым вышел огромный священник атлетического сложения; с важным видом
он направился к начальнику вокзала.
Они заспорили. Железнодорожник, казалось, согласился с ним; тогда
священник обратился к тем, кто оставался в вагоне, и помог спуститься
на перрон сестре милосердия в белом чепце.
Четыре монахини, из них три молоденькие, все с очень простыми
лицами, помогли выйти из вагона и построиться, словно школьникам,
четырем десяткам стариков.
Это эвакуировался дом престарелых. Позже нам стало известно, что,
пока мы спали, нас прицепили к поезду, шедшему из Лувена.
Все мужчины были глубокие старики, все более или менее немощны.
Лица с резкими чертами, словно на старинных картинах, обросли густой
седою щетиной. *"
Их покорность, читавшееся в глазах безразличие были поразительны.
Они послушно направились в буфет второго класса, и там их рассадили,
словно в школьной столовой, а священник вполголоса заговорил с
администратором.
Тут Анна снова на меня посмотрела. Может быть, ей казалось, что
этот кюре и монахини - люди из привычного мне мира? Или шеренга
стариков напомнила ей т