отвратить его приезд сюда.
   - Понимаю. И, очутившись в Париже, вы продолжали беспокоиться?
   - Да. Я позвонила Шарлю, который сказал  мне,  что  следствие  будете
вести вы.
   - Это вас успокоило?
   - Нет.
   - Могу я подавать, господа?
   Мегрэ кивнул, и они возобновили разговор, когда суп уже был на столе.
   - Мой муж будет поставлен в известность?
   - Едва ли. Разве что в случае необходимости.
   - Вы подозреваете меня в попытке отравить мою мать?
   Его ложка на мгновение остановилась в воздухе. Он изумленно и не  без
восхищения взглянул на нее:
   - Почему вы спрашиваете меня об этом?
   - Потому что только я могла подсыпать яд в ее стакан. Точнее, одна  я
оставалась еще в доме, когда это произошло.
   - Не хотите ли вы сказать, что это могла сделать, скажем, Мими  перед
своим отъездом?
   - Мими, или Шарль, или, наконец, Тео. Но подозрение все равно  должно
пасть на меня.
   - Почему все равно?
   - Потому что все убеждены, что я не люблю свою мать.
   - А это правда?
   - Это почти правда.
   - Вы не станете возражать, если я задам несколько вопросов? Заметьте,
что я это делаю неофициально, ведь это вы захотели встретиться со мной.
   - Но вы, так или иначе, задали бы их мне, так ведь?
   - Возможно. Даже наверняка.
   Пожилая чета ужинала через три столика от них, а еще подальше женщина
средних лет не сводила глаз со своего восемнадцатилетнего сына, ухаживая
за ним как за ребенком. Еще с одного стола доносились взрывы смеха:  там
сидела компания девушек.
   Мегрэ и его  собеседница  говорили  вполголоса,  не  прерывая  ужина,
разговор их протекал внешне спокойно, невозмутимо.
   - И давно вы недолюбливаете свою мать?
   - С того дня, когда мне стало ясно, что она никогда меня  не  любила,
что я была для нее обузой и, по ее мнению, испортила ей жизнь.
   - А когда вы сделали это открытие?
   - Еще девочкой. Впрочем, я ошибаюсь, говоря лишь о  себе.  Правильней
было бы сказать, что моя мамаша никогда никого не любила, даже меня.
   - И вашего отца тоже?
   - Сразу же после смерти он был забыт навсегда.
   Попробуйте найти в доме хотя бы одну его фотографию.  Вы  только  что
осмотрели весь дом. Вы были  и  в  комнате  матери,  вас  там  ничто  не
удивило?
   Он постарался вспомнить, но признался:
   - Нет.
   - Это потому, что вы, наверное,  не  часто  бываете  в  домах  старых
женщин. У них на стенах всегда развешана масса фотографий.
   Она была права. Но  тут  он  припомнил  портрет,  портрет  старика  в
роскошной серебряной рамке на тумбочке в спальне.
   - Мой отчим,  -  ответила  она,  когда  он  сказал  об  этом.  -  Но,
во-первых, он все-таки бывший  владелец  "Жюва",  а  это  что-нибудь  да
значит. И наконец, половину своей жизни он  был  на  побегушках  у  моей
матери и дал ей все, что она имеет. А мой портрет вы там видели?
   Или портреты моих братьев? У Шарля, например, страсть фотографировать
своих детишек и рассылать фотографии родственникам. Мать складывает  эти
портреты  в  ящик  вместе  с  огрызками  карандашей,  старыми  письмами,
катушками  и  прочей  дребеденью.  Зато  на  стенах  дома  развешаны  ее
собственные фотографии,  фотографии  ее  автомобилей,  замка,  яхты,  ее
кошек, особенно кошек.
   - Я вижу, вы действительно ее не любите.
   - Кажется, я уже не сержусь на нее.
   - Что вы имеете в виду?
   - Это не имеет значения. Однако, если ее и пытались отравить...
   - Простите, вы сказали "если"?..
   - Предположим, что это моя манера разговаривать.
   К тому же о моей матери никогда ничего не знаешь наверняка.
   - Вы намекаете на то, что она  могла  симулировать  попытку  отравить
ее?
   - Это выглядело бы не правдоподобно. Ведь яд  оказался  в  стакане  в
достаточно сильной дозе - смертельной, и бедняжка Роза умерла.
   - Ваши братья и невестка разделяли ваше, ну, скажем, равнодушие, если
не неприязнь по отношению к матери?
   - У них другие причины. Мими, например, не  любит  мать  за  то,  что
из-за нее мой отчим потерял состояние.
   - И это действительно так?
   - Не знаю. Бесспорно одно: он тратил на нее огромные деньги и как  бы
хотел поразить ее этим.
   - Как складывались ваши отношения с отчимом?
   - Почти сразу после замужества мамаша отправила меня в  Швейцарию,  в
шикарный и очень дорогой пансионат. Сделано это было под предлогом,  что
мой отец болел в свое время туберкулезом и поэтому якобы необходимо было
наблюдать за моими легкими.
   - Почему же "под предлогом"?
   - За всю жизнь я ни разу не кашлянула. Ее просто стесняло присутствие
взрослой дочери. А может, она ревновала.
   - К кому?
   - Фернан Бессон старался баловать меня. Когда я возвратилась в Париж,
мне было семнадцать лет, и он начал настойчиво обхаживать меня.
   - Вы хотите сказать...
   - Нет, не сразу. Когда это случилось, мне уже шел девятнадцатый  год.
Однажды вечером я одевалась,  чтобы  пойти  в  театр.  Он  вошел  в  мою
комнату, когда я еще была не совсем готова.
   - Что же произошло?
   - Ничего. Он потерял голову, и я дала ему пощечину.
   Тогда он упал на колени и буквально со слезами умолял меня ничего  не
говорить матери и не уходить из дома. Он поклялся мне, что это был  лишь
приступ безрассудства и  он  никогда  не  повторится.  -  Помолчав,  она
холодно добавила:
   - Он был смешон во фраке и манишке, выбившейся из-под  жилета.  Потом
он поспешно вскочил, потому что в комнату входила горничная.
   - И вы не ушли из его дома?
   - Нет.
   - Вы тогда были влюблены в кого-нибудь?
   - Да.
   - В кого?
   - В Тео.
   - А он?
   - Он не обращал на меня внимания. На первом этаже у  него  была  своя
комната, и я знала, что, несмотря на запрет отца,  он  приводит  к  себе
женщин.
   Целыми ночами я следила за ним. Одна из  них,  танцовщица  из  театра
"Шатле", одно время бывала у него почти каждую ночь. Как-то я спряталась
у него в комнате...
   - И устроили ему сцену?
   - Не помню точно, что я выкинула, но танцовщица ушла в  бешенстве,  я
же осталась наедине с Тео.
   - И что же?
   - Он не хотел. Я почти принудила его.
   Она  говорила  вполголоса   и   так   непринужденно,   что   казалось
невероятным, почти фантастическим то,  что  она  рассказывала,  особенно
здесь, в курортном ресторанчике  для  отдыхающих  буржуа  средней  руки.
Официантка в черном платье и белом фартучке время от  времени  прерывала
их разговор.
   - А что потом? - спросил Мегрэ.
   - "Потом" уже не было. Мы избегали друг друга.
   - Почему?
   - Он, наверное, потому, что чувствовал себя неловко.
   - А вы?
   - Потому что мне опротивели мужчины.
   - И поэтому вы вышли замуж так внезапно?
   - Это произошло не сразу. Больше года я  спала  со  всеми  мужчинами,
которые попадались на пути.
   - Из-за отвращения?
   - Да. Вам не понять меня.
   - А затем?
   - Я поняла, что это может плохо кончиться. Мне все  опротивело,  и  я
решила с этим покончить.
   - Выйдя замуж?
   - Пытаясь жить как все.
   - Но замужество ничего не изменило?
   Взглянув на него серьезно, она произнесла:
   - Да, это так.
   Оба долго молчали. С дальнего стола доносился хохот девушек.
   - В первый же год?
   - В первый месяц.
   - Почему?
   - Не знаю. Потому что я не могу иначе. Жюльен ничего не  подозревает,
и я соглашусь Бог знает на что, лишь бы он так и оставался в неведении.
   - Вы любите его?
   - Может, это вам и смешно. Да! Во  всяком  случае,  это  единственный
мужчина, которого я уважаю. У вас есть еще вопросы ко мне?
   - Когда я переварю все, что вы мне сказали, возможно, они появятся.
   - Что ж, вы можете не торопиться.
   - Ночевать вы думаете в "Гнездышке"?
   - Я не могу поступить иначе. Что скажут, если я остановлюсь в  отеле?
А мой поезд будет только утром.
   - Вы повздорили с матерью?
   - Когда?
   - Сегодня днем.
   - Мы просто высказали друг другу  правду  в  лицо,  но,  как  всегда,
спокойно. Это уже превратилось в игру, когда мы остаемся вдвоем.
   Она отказалась от десерта  и,  перед  тем  как  встать  из-за  стола,
подкрасила губы, глядясь в маленькое зеркальце, и попудрилась  крошечной
пуховкой.
   Ее глаза были самыми светлыми в мире, еще более непорочной голубизны,
чем глаза Валентины. Но они были так же пусты, как и  недавнее  небо,  в
котором Мегрэ тщетно пытался увидеть зеленый луч.
 
Глава 4 
ТРОПИНКА В СКАЛАХ 
 
   Мегрэ спрашивал себя, закончится ли их разговор за ужином или же  они
его продолжат  в  другом  месте.  Арлетта  прикуривала  сигарету,  когда
администратор гостиницы подошел к комиссару и сказал ему тихо, настолько
тихо, что Мегрэ попросил его повторить:
   - Вас просят к телефону.
   - Кто?
   Администратор посмотрел на молодую женщину столь выразительно, что не
только она, но и Мегрэ почувствовал себя неудобно. Арлетта  нахмурилась,
но взгляд ее сохранил безразличное выражение.
   - Скажете вы, наконец, кто меня  спрашивает  по  телефону?  -  сказал
комиссар, потеряв терпение.
   Оскорбленный до глубины  души,  администратор  произнес,  словно  его
принудили выдать секрет государственной важности:
   - Господин Шарль Бессон.
   Мегрэ украдкой подмигнул Арлетте: она ведь могла подумать, что звонит
ее муж. Вставая из-за стола, Мегрэ спросил:
   - Вы подождете меня? юз И после того, как она опустила глаза  в  знак
согласия, он направился к кабине в сопровождении администратора, который
объяснял на ходу:
   - Лучше бы мне послать вам записку. Мне придется извиниться за ошибку
одного из моих служащих. Господин Бессон, кажется, уже звонил вам  днем,
два или три раза.  И  вам  забыли  сообщить  об  этом  сразу,  когда  вы
вернулись ужинать.
   От зычного голоса в трубке задребезжала мембрана.
   -  Комиссар  Мегрэ?  Мне  так  неловко,  я,  право,  не   знаю,   как
оправдаться. Но, возможно, вы не слишком осудите меня, если узнаете, что
со мной произошло...
   Голос неистовствовал. Мегрэ не мог вставить ни одного слова.
   - Я оторвал вас от работы, от семьи! Я заставил вас приехать в Этрета
и даже не встретил вас. Во всяком случае, я хочу сказать, что  собирался
непременно быть сегодня утром на вокзале и тщетно  пытался  связаться  с
начальником станции по телефону, чтобы он предупредил вас. Алло!..
   - Да-да!
   - Представьте себе, этой ночью я должен был выехать в Дьепп, моя теща
была при смерти.
   - Она умерла?
   -  Только  сегодня  днем.  У  нее,  видите  ли,  одни  дочери,  и   я
единственный мужчина в семье. Я  вынужден  был  там  остаться.  Ведь  вы
знаете, как все это бывает.
   Приходится обо всем заботиться. Возникают всякого рода затруднения. Я
не мог позвонить вам из дома: умирающая не выносила ни малейшего шума. Я
трижды выскакивал на улицу и пытался  дозвониться  к  вам  из  соседнего
кафе. О! Это было ужасно!
   - Она очень мучилась?
   - Не особенно. Но она знала, что умирает.
   - Сколько ей было лет?
   - Восемьдесят восемь. Теперь я вернулся в Фекан и  вожусь  с  детьми,
так как жена осталась там. С ней только грудной  ребенок.  Но,  если  вы
захотите, я могу сесть в машину и приехать к вам вечером. Или же скажите
мне, когда я вас меньше всего побеспокою завтра утром,  и  я  непременно
буду.
   - Вы желаете мне что-нибудь сообщить?
   - По поводу того, что произошло в воскресенье?
   Вряд ли мне известно больше того, что вы узнали. Ах да!  Мне  удалось
добиться того, что все нормандские газеты как в Гавре, так и в Руане  не
станут сообщать о случившемся. Следовательно, и в Париже не  узнают.  Но
это было нелегко. Я сам ездил в Руан во  вторник  утром.  Они  поместили
сообщение в три строчки, указав, что предполагается несчастный случай.
   Шарль Бессон наконец перевел дыхание, но комиссару  нечего  было  ему
сказать.
   - Вы хорошо устроились? - продолжал Бессон. - Вам дали хороший номер?
Надеюсь, вы распутаете эту досадную историю? Утром вы поднимаетесь рано?
Может, мне приехать к вам в отель к девяти часам?
   - Если это вас устраивает.
   - Благодарю вас. Еще раз примите мои самые глубокие извинения.
   Выйдя из кабины, Мегрэ увидел, что Арлетта  осталась  в  зале  совсем
одна. Стол, за которым она сидела облокотившись, уже убирали.
   - Он говорит, что ему пришлось поехать в Дьепп.
   - Она умерла наконец?
   - Она болела?
   - Уже лет двадцать, а может, и тридцать, и все говорила, что умирает.
Шарль, наверное, доволен.
   - Он не любил ее?
   - На какое-то время он поправит  свои  дела  -  ему  ведь  достанется
солидное наследство. Вы знаете Дьепп?
   - Очень мало.
   - Семейству Монте принадлежит примерно четверть  всех  домов  города.
Теперь Шарль разбогатеет, но все-таки ухитрится потерять и эти деньги  в
какой-нибудь шальной афере. Если только Мими ему не помешает -  ведь,  в
конце концов, это ее деньги, а она, насколько я знаю, себя  в  обиду  не
даст.
   Любопытно: она говорила обо всем  этом  беззлобно,  в  голосе  ее  не
чувствовалось ни враждебности, ни зависти,  словно  рассказывала  она  о
людях вообще, принимая их такими, какие они есть, и судила о них, как об
экспонатах антропологического музея.
   Мегрэ снова сел напротив нее, набил трубку, но не торопился раскурить
ее.
   - Вы скажете мне, когда я стану вам в тягость? - проговорила Арлетта.
   - Вы как будто не торопитесь вернуться в "Гнездышко"?
   - Нет. Не тороплюсь.
   - Настолько, что согласны на любое общество.
   Он знал, что  дело  не  в  этом.  Начав  рассказывать  о  себе,  она,
вероятно, не прочь продолжить этот разговор.
   Но в этом большом  зале,  где  погасили  уже  три  четверти  огней  и
прислуга давала понять, что они ее задерживают, трудно было  возобновить
разговор с того, на чем он был прерван.
   - Может быть, пойдем еще куда-нибудь?
   - Куда? Если в бар, то там мы рискуем натолкнуться на  Тео,  а  я  не
хочу с ним встречаться.
   - Вы еще любите его?
   - Нет. Не знаю.
   - Вы сердитесь на него?
   - Не знаю. Идемте. Мы можем просто пройтись.
   Они вышли. Была темная туманная ночь. Свет редких фонарей расплывался
мерцающими кругами. И сильнее, чем днем, слышался размеренный шум  моря,
возвещавший шторм.
   - Позвольте мне продолжить вопросы?
   Она носила туфли на очень высоких каблуках. Ради нее он избегал  улиц
без тротуаров, особенно мощенных булыжником, где она могла бы  вывихнуть
лодыжку.
   - Для этого я и пришла сюда. Рано или поздно вы их все  равно  задали
бы мне, правда? Лучше уж со спокойной душой вернуться завтра в Париж.
   Со времен юности не часто доводилось Мегрэ бродить вот так  ночью  по
темным и холодным улицам маленького городка в обществе красивой женщины,
и он чувствовал себя чуть ли не  виноватым.  Навстречу  попадались  лишь
редкие прохожие. Их шаги слышались  задолго  до  того,  как  из  темноты
возникал  силуэт.  Многие  оборачивались  вслед  этой  запоздалой  паре;
возможно, за ними наблюдали и из-за штор освещенных окон.
   - В воскресенье, если я не ошибаюсь, был день рождения вашей матери?
   - Да, третьего сентября. Отчим превратил этот день  в  некое  подобие
национального праздника. И не допускал, чтоб кто-нибудь из семьи не  был
на торжестве. Мы сохранили обычай встречаться в этот день у матери.  Для
нас это стало традицией, вы понимаете?
   - За исключением Тео, судя по тому, что вы мне рассказали.
   - Да, исключая Тео после смерти его отца.
   - Вы привезли на этот раз подарки? Могу я узнать, какие?
   - По странному совпадению Мими и я сделали почти одинаковые  подарки:
кружевные воротнички. Трудно выбрать что-нибудь для моей матери.  У  нее
есть все, чего она могла бы пожелать, - вещи дорогие и редкие.
   Когда ей дарят  безделушку,  она  разражается  хохотом,  от  которого
становится не по себе. И благодарит с преувеличенной горячностью. Но она
без ума от кружев, и вот нам с Мими пришла одна и та же мысль.
   - Ни шоколада, ни конфет, ни сладостей?
   - Догадываюсь, что вы имеете в виду. Нет, ничего этого не было. Никто
не рискнул бы преподнести ей шоколад или  конфеты,  она  их  не  терпит.
Видите ли, моя мамаша относится к тем хрупким на вид  женщинам,  которые
любым  сладостям  предпочитают  маринованную  или  зажаренную   селедку,
соленые корнишоны и хороший кусок сала.
   - А вы?
   - Я нет.
   - Кто-нибудь из семьи догадывается о том, что произошло однажды между
отчимом и вами?
   - Честно говоря, я в этом не уверена. Но готова поклясться, что  мать
все знала.
   - От кого она могла узнать?
   - Она  обходилась  без  чьей-либо  помощи.  Простите,  но  мне  опять
приходится злословить: она всегда подслушивала у  дверей,  это  было  ее
страстью. Сначала она следила за мной, потом за Фернаном.  Она  шпионила
за всеми, кто жил в доме,  в  ее  доме,  включая  метрдотеля,  шофера  и
горничных.
   - Зачем?
   - Чтобы знать все, что происходит в ее доме.
   - И вы полагаете, что она знала и о вас с Тео?
   - Я почти уверена.
   - И она никогда ничего вам не говорила, даже не намекала? Вам ведь не
было тогда и двадцати лет. Она могла бы вас и предупредить.
   - А для чего?
   - Когда вы заявили о своем намерении выйти замуж  за  Жюльена  Сюдра,
разве она не пыталась вас отговорить? В то время этот брак мог выглядеть
мезальянсом.
   Фернан Бессон был на вершине успеха. Вы жили  в  роскоши  -  и  вдруг
выходите замуж за небогатого дантиста, за человека без будущего.
   - Мать ничего мне не говорила.
   - Отчим?
   - Он не  посмел.  Он  чувствовал  себя  виноватым  передо  мной,  мне
кажется, его мучила совесть. Думаю, что, в сущности, он был порядочным и
даже совестливым человеком. Он, должно  быть,  был  уверен,  что  я  так
поступаю из-за него. Он хотел сделать мне богатый подарок, но Жюльен  не
принял его.
   - По вашему совету?
   - Да.
   - И ваша мать не подозревала об этом?
   - Нет.
   Они шли теперь по тропинке,  поднимающейся  вверх  к  вершине  скалы;
через равные промежутки времени небо  прорезал  луч  маяка,  и  издалека
доносился зловещий вой сирены, включенной по случаю тумана. Даже  здесь,
наверху, чувствовался сильный запах водорослей.
   Несмотря на высокие каблуки и парижский костюм, Арлетта не  проявляла
признаков усталости и не жаловалась на холод.
   - Я задам еще один вопрос.
   - Я знаю заранее почти все ваши вопросы.
   - Как бы вы себя повели, если бы ваша мать вдруг заявила вам, что  ей
известна та сторона вашей жизни, о которой мы говорили?
   - Я бы сказала ей, чтобы она не совала нос не в свои дела.
   - Предположим, что она, надеясь вас  спасти,  заявляет,  что  считает
своим долгом поставить в известность вашего мужа?
   Молчание. Арлетта замедлила шаг.
   - Так вот вы к чему клоните! - произнесла она с упреком.
   - Право, я не хотел этого.
   - Я уже говорила вам, что готова  на  все,  чтобы  Жюльен  ничего  не
узнал.
   - Но почему?
   - Неужели вам непонятно!
   - Вы не хотите причинить ему боль?
   - И это тоже. Жюльен счастлив. Это один из  самых  счастливых  людей,
каких я встречала в жизни. И никто не имеет права нарушить его покой.  И
еще...
   - Что еще?
   - Возможно, он единственный мужчина, который уважает меня,  относится
ко мне иначе, чем... Вы знаете, о чем я хочу сказать.
   - И вам необходимо это?
   - Может быть.
   - Настолько, что, если бы ваша мать...
   - Если бы она стала угрожать, что очернит меня в его глазах, я  пошла
бы на все, чтобы не допустить этого.
   - Вплоть до убийства?
   - Да. - Она добавила:
   - Могу заверить вас, что такой случай пока еще не представился.
   - Почему пока еще?
   - Потому что теперь она уже не только догадывается,  но  у  нее  есть
прямое доказательство. Сегодня она сказала мне об Эрве.
   - Что же она вам сказала?
   - Вы будете поражены, если я повторю то, что она говорила. Видите ли,
моя мамаша, внешне походя на маркизу, по сути  осталась  простолюдинкой,
дочерью рыбака, и в семейной обстановке она не стесняется в  выражениях.
Она сказала, что прелюбодействовать я могла бы и в другом  месте,  а  не
под ее крышей, а по поводу  того,  что  было  между  мной  и  Эрве,  она