выпил. Закурил сигарету,
протянул ей пачку, потом спичку.
   Она снова улыбнулась ему. Он поднялся и, стоя, оглядел ее с головы
до ног. С ног до головы. И когда его взгляд встретился с ее взглядом,
в его глазах был немой вопрос. Минна поняла его мгновенно, как
понимает бармен, что пора наполнить стаканы.
   Она засмеялась. Иного ответа ему не требовалось.
   - Мне самой раздеться?
   - Как хочешь.
   Она положила сигарету в пепельницу, сняла через голову халатик.
   - Почему вы на меня так смотрите?
   - Как я на тебя смотрю?
   - Будто вам грустно.
   - Грустно? Нет.
   Минна расстегнула лифчик. Теперь она стояла нагая. И ее вдруг
охватило чувство неловкости перед ним. Она смешалась, не зная, как
себя вести.
   - Пойдем, - проговорил наконец Ален, притушив недокуренную
сигарету. Они вошли в спальню.
   - Ляг, - произнес он просто и ласково, словно укладывая ее спать.
Он смотрел на нее без вожделения, казалось, он только хочет
запечатлеть в памяти ее тело.
   - А вы?.. Ты... не ляжешь?
   Он снял пижаму, лег рядом с ней и провел рукой по ее нежной коже.
   Она удивленно смотрела на него. Она ожидала другого. Он совсем не
походил на того человека, которого она видела накануне.
   - Давно живешь с мужчинами?
   - С четырнадцати лет.
   - Первый был молодой?
   - Нет, это был мой дядя. - Она улыбнулась. - Смешно, правда?
   Но Ален не засмеялся.
   - А последний раз давно?
   - Три недели назад.
   Он привлек ее к себе и поцеловал долгим нежным поцелуем. Поцелуем,
который не предназначался только ей, как не предназначался ни Мур-мур,
ни Адриене, ни иной определенной женщине.
   - Тебе грустно? - повторила она.
   - Нет, я же тебе сказал.
   - У тебя печальные глаза. Можно подумать...
   - Что можно подумать? Теперь он улыбнулся ей.
   - Не знаю. Поцелуй еще, так меня никогда не целовали.
   У нее была очень белая кожа. Он не встречал у женщин такой белой
кожи. И очень нежная. Он гладил ее, но мысли его были далеко.
   Он овладел ею бережно, с любовной медлительностью, удивившей его
самого. Он тоже себя не узнавал. Он ласкал ее всю нежными
прикосновениями губ и рук, и ей не верилось, что так обращаются с нею.
   Они долго лежали, сплетенные воедино, и когда Ален заглядывал ей в
глаза, он видел в них все тот же вопрос, на который был не в силах
ответить. Вставая с постели, он отвернулся.
   - Ты плачешь?
   - Нет.
   - Ты, наверно, не очень-то часто плачешь, а? Прости, что я с тобой
на "ты". Вот надену халатик и снова буду говорить "вы". Ты не
обиделся?
   - Нет.
   - Можно мне выйти в ванную?
   - Конечно.
   Она хотела прикрыть за собой дверь, но он вошел следом за ней.
Слегка озадаченная, она позволила ему разглядывать себя. Это тоже была
своего рода близость, но уже иная. Знакомая. И каждое движение Минны
было знакомо. Точь-в-точь как другие женщины.
   - Знаешь, первый раз в жизни...
   Она не решилась договорить, все еще робея перед ним. Он казался ей
теперь таким близким - и в то же время далеким.
   - Что в первый раз?
   - Со мной так... уважительно. Ален открыл душ и стоял неподвижно
под струями воды, обтекавшими его тело.
   - Можно я приму душ?
   - Пожалуйста.
   Он надел халат, налил себе стакан виски и, отпивая маленькими
глотками, смотрел в окно на панораму Парижа. Он слышал, как полощется
под душем Минна. Для него это уже было прошлое. Он больше не думал о
ней. Она стала частицей невозвратимого, но не была способна это
понять.
   А кто способен понять? Он сам, например, понимает? Понимает все до
конца?
   - Чудно! - заметила Минна, одеваясь в большой комнате. - Мужчины
после любви словно в воду опущенные. А мне - легко, весело, хочется
петь, прыгать, колесом пройтись.
   - А ты умеешь?
   - Ага! У меня здорово получалось, когда девчонкой была. - Она
сделала стойку на голове и ловко прошлась по комнате колесом.
   - А ты разве не умел?
   - Умел.
   Воспоминания детства ничего не изменят. Скорее, наоборот.
   - Застегни, пожалуйста, - попросила Минна, протягивая ему концы
бюстгальтера.
   Та же просьба, что у Мур-мур и у других. Интересно, как женщины
умудряются застегивать бюстгальтер, когда бывают одни?
   - Спасибо.

   Он налил еще немного виски, выпил одним духом, закурил сигарету и
вышел в коридор. Раскрыл стенной шкаф, выбрал серые шерстяные брюки,
твидовый пиджак, туфли на каучуке. Под пиджак вместо рубашки надел
свитер.
   - Тебе идет спортивное.
   Он не отозвался. В нем ничто больше не отзывалось на окружающее.
   - А пальто не наденешь? Сегодня прохладно, хотя и солнце.
   Он снял с вешалки замшевую куртку, посмотрел вокруг. В последнюю
минуту глаза его остановились на Минне. Она поднялась на цыпочки,
чтобы дотянуться до его губ.
   - Попрощаемся. Он поколебался.
   - Хорошо.
   Ален поцеловал ее так, как поцеловал бы сестру.
   - Вернетесь к вечеру?
   - Возможно.
   Ален медленно спускался со ступеньки на ступеньку. Дважды он
останавливался. В квартире на третьем этаже звенели детские голоса.
Внизу он чуть было не толкнул двустворчатую дверь, ведущую в
привратницкую, но передумал: поручений для привратницы у него не было,
а письма его не интересовали.
   Он сел в машину и доехал до своего гаража на улице Курсель.
   - Здравствуйте, господин Ален! Возьмете "ягуар"?
   - Ты заправил бак, малыш?
   - Все в порядке. И смазка, и тормоза. Опустить верх?
   - Да.
   Ален сел за руль и повел машину в сторону Сен-Клу. Миновав тоннель,
помчался по Западной автостраде. Теперь никто не сидел рядом с ним,
никто не просил его ехать потише.
   Мур-мур пытается сейчас наладить свою жизнь в Птит-Рокетт. Смехота!
   Он сбавил скорость и поехал до того медленно, что многие машины
обгоняли его, а водители недоуменно оборачивались. "Ягуар", спортивный
автомобиль экстра-класса, ползет по шоссе, как улитка! Такое нечасто
увидишь.
   Спешить было некуда. Часы показывали четверть двенадцатого. Он
смотрел на деревья так, словно видел их впервые в жизни. У них были
рыжие, золотистые и даже темно-зеленые кроны. Иногда в стороне он
замечал неасфальтированную, всю в выбоинах дорогу. Как давно не ездил
он по таким!
   Луга. Одинокая ферма со стадом черно-белых коров. Вдали стелется
легкая дымка-должно быть, над извилистым руслом Сены.
   Было прохладно, но он не чувствовал холода. Его обогнала колонна
тяжелых грузовиков. Такие машины ему случалось водить в Африке. В
общем, он немало дел переделал на своем веку.
   Он чуть не прозевал знакомого съезда с автострады, но спохватился,
свернул направо, проехал под автострадой и вывел машину на дорогу к
вилле. Обычно про поворот напоминала ему Мур-мур. На дороге было
пустынно, машины почти не попадались.
   Когда перед ним возникла кирпичная крыша и квадратная башня его
загородной виллы, Ален вспомнил, что ни разу после Парижа не закурил.
   Над невысокой оградой маячила старая измятая шляпа Фердинанда.
Патрик наверняка вертелся где-нибудь возле.
   Ален въехал в ворота, которые днем всегда стояли открытыми,
поставил машину во дворе перед скромным каменным крыльцом-террасой.
Дверь ему открыла мадемуазель Жак. На ней было строгое синее платье,
что-то вроде формы, которую она, должно быть, изобрела сама.
   Высокая женщина, спокойная, с правильными чертами лица. Трудно
сказать, хороша она собой или нет. Весьма возможно, что фигура у нее
красивая, Но на это почему-то никто не обращает внимания.
   - Я не знала, приедете ли вы. Патрик в огороде.
   - Я так и подумал, увидев над оградой шляпу Фердинанда. Патрик
ничего не знает?
   - Нет, я всех предупредила. Впрочем, кроме почтальона и
поставщиков, к нам почти никто не заходит.
   Он смотрел на окна с частыми квадратными переплетами, на белые
стены. Сколько души было вложено в этот дом, сколько хлопот! Почти
воплощенная мечта детства. Как хорошо родиться в таком доме, а еще
лучше приезжать на каникулы к бабушке.
   В просторной кухне пол выложен красными плитками. Паркет в комнатах
натерт до блеска. Сверкают белизной - под известку - стены отделанной
в крестьянском стиле гостиной, оконные занавеси в цветочках.
   - У вас усталый вид.
   - Нет, сегодня я уже немного пришел в себя.
   - Представляю, как вам было трудно.
   - Да, нелегко.
   - И никого рядом?
   Он утвердительно кивнул.
   - А как ваш свояк?
   - Держался довольно стойко, гораздо лучше, чем я ожидал.
   Ален направился к огороду, окруженному шпалерами винограда. Повсюду
виднелись огромные, налитые янтарной желтизной груши. Ветви яблонь
гнулись под тяжестью плодов. За яблоками Фердинанд ухаживал особенно
заботливо. Едва они начинали созревать, он на каждое яблочко надевал
мешочек, чтобы уберечь плод от гусениц.
   Ровные дорожки. Прямые, как по нитке протянутые, тщательно
прополотые грядки.
   Садовник и Патрик рвали бобы. Заметив отца, мальчик бросился к
нему. Ален подхватил его на руки, и Патрик крепко обнял его за шею.
   - Как рано приехал! А где мама? Он искал глазами мать.
   - Мама задержалась в Париже.
   - Она приедет завтра?
   - Вряд ли. У нее много работы.
   Патрик не слишком огорчился. Фердинанд снял замызганную шляпу,
обнажив бледную лысину, которая заблестела на солнце, словно
полированная кость. Это было неожиданно при его обветренном, загорелом
до темноты лице. Неожиданно и немного жутко.
   - С благополучным прибытием, господин Ален.
   - А мама не приехала, Фердинанд, у нее много работы. Ты не забыл,
что обещал мне сделать лук?
   Огород был как картинка из книжки. Дом тоже словно сошел с
красочных страниц видового альбома.
   - Патрик! Идем, пора завтракать.
   - Колокол еще не звонил.
   У них был даже колокол, рядом с кухней, и Лулу, жена Фердинанда,
звонила в него перед каждой трапезой.
   - Здравствуйте, Лулу!
   От нее пахло кроликами, луком, душистыми травами.
   - Добрый день, господин Ален! Она только пристально посмотрела на
него, не осмеливаясь ни о чем спрашивать при ребенке.
   - Мама не приедет, - объявил Патрик.
   На кого он похож? Глаза как у матери, темные, то живые, то
задумчивые. Переменчивые. Нижняя часть лица - его, Алена.
   У Лулу был большой, выступающий под клетчатым фартуком живот,
толстые ноги; на макушке жидкий узелок туго скрученных седых волос.
   - Завтрак поспеет через несколько минут. Будете есть филе селедки?
Патрик просил, я и приготовила.
   Ален, должно быть, не расслышал. Он прошел мимо столовой в
гостиную. Здесь в одном из углов в старинном шкафу треугольной формы
стояли бутылки и бокалы. Ален налил себе виски, и Патрик с
любопытством смотрел, как он пьет.
   - Вкусно?
   - Нет.

   - Вкуснее лимонада?
   - Нет.
   - Так зачем же ты пьешь?
   - Все взрослые пьют. У взрослых не всегда поймешь, почему они
поступают так, а не иначе.
   Тревожный взгляд, брошенный на него мадемуазель Жак, предупредил
Алена, что следует выбирать выражения.
   - А гости завтра приедут?
   - Нет, сынок, не приедут.
   - Никто-никто?
   - Никто.
   - Тогда мы весь день будем играть с тобой вдвоем!
   - Меня тоже не будет.
   - Ты уезжаешь? Когда?
   - Скоро.
   - Зачем?
   А в самом деле, зачем? Но как объяснить пятилетнему человеку, что
два-три часа в атмосфере этого дома невыносимы для его отца? Слишком о
многом напоминает ему здешняя обстановка.
   Гувернантка тоже была удивлена. Спускавшаяся по лестнице горничная
спросила:
   - Внести чемодан, месье?
   - Я ничего не взял с собой, Ольга.
   Зазвонил колокол. Об оконное стекло, звеня, билась оса. Он и забыл,
что на свете есть осы.
   Обедать сели втроем: Ален, Патрик и мадемуазель Жак. Овальный стол
был украшен синей фаянсовой вазой с большим букетом цветов.
   - Ты не взял филе, папа.
   - Сейчас я возьму, я задумался.
   - Что с тобой? Устал?
   - Да, было много работы.
   Он не солгал, работы было много. Грязной работы. Той, какую обычно
человек проделывает лишь раз в жизни - нисхождения в глубины своего
"я". Он соскреб с себя оболочку, соскреб все, до самого нутра, до
сердцевины, так что выступила кровь. Теперь это уже позади. Раны не
кровоточат. Но можно ли от него требовать, чтобы он стал прежним?
   Минна не догадалась, что сегодня утром ей выпало на долю
соприкоснуться с чем-то таким, что ей наверняка никогда больше не
доведется испытать.
   Но и здесь, дома, никто об этом не догадывается: ни Патрик, ни
гувернантка, ни Лулу.
   Ален ел, улыбался сыну.
   - Мусик, можно налить мне в воду капельку вина?
   - Завтра. Ты же знаешь - вино только по воскресеньям.
   - Но завтра не будет папы.
   Мадемуазель Жак вопросительно посмотрела на Алена и налила Патрику
в стакан несколько капель вина.
   Завтрак тянулся бесконечно. Окно было раскрыто. Слышалось пение
птиц. Иногда в комнату залетали мухи, кружили над столом и
стремительно уносились в открытое окно, навстречу солнцу.
   - Подать кофе в салон?
   Салон. Холл. Будто никогда и не было слова "гостиная".
   Ален прошел туда, сел в кресло, обитое коричневой кожей. Увидел,
что капот "ягуара" жарится на солнце, но не было душевных сил
подняться и отвести машину в тень.
   - Пойду посмотрю, позавтракал ли Фердинанд. Он обещал сделать мне
лук.
   Мадемуазель Жак не знала, уйти ей или остаться.
   - У вас будут какие-нибудь распоряжения, господин Ален?
   Он долго думал.
   - Нет, пожалуй, никаких.
   - Если позволите, я пойду посмотрю, что делает Патрик.
   Ален допил кофе, поднялся по лестнице и обошел все комнаты второго
этажа. Потолки были низкие, обстановка почти вся в деревенском стиле.
Грубая крестьянская мебель. Но в целом все выглядело весело и просто.
   Нарочито просто. Поддельная, фальшивая простота. Чтобы гости,
приглашенные на уик-энд, ахали и удивлялись. Таким же поддельным,
фальшивым был интимно-вкрадчивый тон журнала "Ты".
   И таким же фальшивым был... Ни к чему! Слишком поздно! А может
быть, слишком рано? Он открыл дверь в спальню. Волнения он не
почувствовал.
   Ален спустился вниз и застал Патрика в обществе садовника, который
мастерил ему лук. Неподалеку стояла мадемуазель Жак.
   К чему медлить? Ален подошел к ним, нагнулся к Патрику и поцеловал
его.
   - А на будущей неделе ты приедешь с мамой?
   - Наверно.
   Лук сейчас интересовал Патрика больше, чем отец.
   Ален молча пожал руку мадемуазель Жак.
   - Вы уже уезжаете, господин Ален?
   - Дела, Фердинанд.
   - Вам ничего не нужно? Может, захватите в Париж малость фруктов?
   - Нет, спасибо.
   Ален пошел попрощаться с Лулу.
   - Кто бы мог подумать, господин Ален! - соболезнующе затараторила
она, утирая глаза краем передника. - Такая женщина...
   Какая? Он отошел от Лулу, так и не узнав этого. Ален включил
стартер, и машина вихрем вылетела за ворота усадьбы "Монахиня".

8

   А теперь он будет пить. Теперь можно и должно. Все, что было
сегодня, вплоть до мельчайших подробностей, и даже близость с Минной -
все было решено и обдумано заранее. Как странно, что роль эта выпала
на долю молоденькой фламандки, которую он впервые увидел только вчера
и только потому, что случай привел ее к нему в дом.
   Возможно, роль не бог весть какая значительная. Во всяком случае,
менее значительная, чем это воображает Минна.
   Времени в запасе оставалось еще немного. Он пробыл на вилле меньше,
чем рассчитывал. Он чувствовал, что задыхается там. Его отъезд - а он
хотел уехать спокойно и никого не удивляя - походил на бегство.
   Ален гнал машину на полной скорости, но не в направлении Парижа. Он
достиг Эвре, через который ему уже не раз случалось проезжать. Он
искал бар, но по сторонам мелькали фасады ярко-желтых или сиреневых
бистро, где виски, конечно, не подают.
   Несколько минут он блуждал в лабиринте похожих друг на друга улиц,
пока не заметил дорожный знак и надпись: "Шартр".
   Шартр так Шартр. Он не проехал и пятнадцати минут, как заметил
туристский мотель. Вывеска изображала стоящую на газоне старую
коляску. Раз мотель - значит, непременно есть и бар.
   Действительно, бар в мотеле был. Бармен слушал по радио репортаж со
скачек.
   - Двойное...
   Он чуть было не передумал, но бармен понял его на лету и схватил
бутылку "Джонни Уокер". Не он один употребляет этот термин. Двойной
скоч, двойное виски, двойное... От одних этих слов его мутило.
   - Неплохая погодка для прогулки на машине.
   Ален рассеянно буркнул "да". Плевать ему на погоду. К его программе
она отношения не имеет. Он едет не на парад.
   - Еще раз двойное.
   - Кажется, вы у нас бывали.
   Конечно, бывал, старина. Все и повсюду его уже знают. Даже там, где
он никогда не бывал. Просто-напросто потому, что его фотография
напечатана на первой полосе газет.
   - Счастливо оставаться.
   - До скорого.
   Наверно, "ягуар" вызывал зависть. Ален снова дал полную скорость,
хотя дорога была не приспособлена для такой езды. На двух поворотах он
чуть не перевернулся.
   Вот и Шартр. Прекрасно. Он знал знаменитые витражи Шартрского
собора, но особенно запомнил ресторан с уютным баром на углу одной
улицы. Разыскать его не стоило труда.
   - Двойной скоч.
   Кажется, пошло веселей. Алкоголь делал свое дело. Ален вновь пришел
в обычное приподнятое состояние. По всегдашней манере ошарашивать
людей, он решил подшутить над барменом, но шутка обернулась против
него самого.
   - Помнится, вы тут работали уже два года назад? А?
   - Нет, месье, я поступил сюда в прошлом месяце.
   - Где же вы жили раньше?
   - В Лугано.
   Ален никогда не бывал в Лугано. Промах! Ну и начхать! Не имеет он,
что ли, права промахнуться?
   Ален ехал вперед, смотрел на встречные машины, на водителей, с
серьезным видом крутивших баранку.
   А он всю жизнь поступал как раз наоборот, делал все с самым
несерьезным видом, и люди верили, что он и вправду таков. Глядя на его
развязность, никто не заподозрил бы в нем робкого мальчика,
изображающего из себя отважного индейца.
   А между тем он был подвержен таким же страхам, что его ближние.
Иногда даже бывал трусливей их. Например, не решался смотреть людям
прямо в глаза. И чтобы побороть робость, небрежно бросал им:
   - Привет, заиньки!
   Или:
   - Ах ты глупышка!
   Это помогало. А они покорно терпели. Но в действительности
освобождало ли это его от страхов, давало ли подлинную уверенность в
себе?
   Нет, он мало выпил. Сейчас, проезжая Сен-Югу, он снова сделает
остановку. Там большое кабаре, где по субботним вечерам играет оркестр
и можно потанцевать. Как-то он провел там субботу с одной из своих
машинисток. Воспользовался отъездом Мур-мур в Амстердам: она
отправилась туда брать интервью у американского ученого, если память
ему не изменяет.
   А с машинисточкой они устроились на берегу Сены и занялись любовью
прямо на траве.
   Не они первые изобрели этот способ. Ален не боялся женщин, до этого
не доходило. Но он преклонялся перед ними. Так было с детства, с
первых прочитанных книг. В душе он ставил женщин на пьедестал, смотрел
на них снизу вверх.
   И чтобы победить в себе это, задирал им юбки и подминал их под
себя. Пьедесталы летели к черту.
   Ален снова очутился на Западной автостраде, доехал до Сен-Клу, не
пропуская по дороге ни одного кабака. Пейзаж изменился. Вид домов
тоже. Но бары были повсюду.
   - Двойное виски.
   Все же виски действовало медленней, чем это было третьего дня. Он
сохранял хладнокровие, помнил советы комиссара Руманя. Он дал
комиссару слово. Симпатяга этот комиссар, свой в доску. И он многое
понял, даже слишком. Да, быть бы таким человеком, как комиссар
Румань...
   Положительным, крепко стоящим на ногах человеком, который не
нуждается...
   Слишком поздно! Он по уши в дерьме.
   - Сколько с меня?
   Ну и занудливое же это дело! Однако решение, принятое вчера
вечером, было непоколебимо. Он рассчитал всю программу до мелочей и
ничего в ней не изменит.
   Чепуха! Он вдруг понял, что досадовать сейчас на что бы то ни было
нелепо. Образы пережитого отступили куда-то вдаль. Лица знакомых людей
стерлись и расплылись. Он с трудом вспоминал их черты.
   Елисейские поля! Взгляд Алена