ли у месье Жослена любовница или любовницы? Интересовался ли он женщинами?
     Жуан уже собирался ответить, но Мегрэ его перебил:
     - Полагаю, что за годы семейной жизни вам приходилось иметь дело с женщинами?
     - Признаться, приходилось. Однако я избегал длительных связей. Вы понимаете, что я имею в виду? Я не хотел рисковать семейным счастьем.
     - Ведь у вас работает много молодых женщин...
     - О нет... Никогда... Это уже вопрос принципа...
     Кроме того, это было бы рискованно...
     - Благодарю вас за откровенность. Вы считаете себя нормальным мужчиной. Рене Жослен был таким же. Он поздно женился, в тридцать пять лет...
     - Я понимаю, что вы хотите сказать... и пытаюсь представить себе месье Жослена в подобной ситуации.
     Но не могу... Не знаю почему... Я понимаю, что он был таким же, как все... И все же...
     - На ваших глазах у него не было ни одной любовной истории?
     - Ни одной. Никогда не видел, чтобы он по-особому поглядывал на какую-нибудь из работниц. А ведь среди них есть и очень красивые... Должно быть, многие из них заигрывали с ним, как и со мной... Нет, господин комиссар, не думаю, что вы что-то найдете с этой стороны. - И вдруг спросил:
     - А почему об этом ничего нет в газетах?
     Будет сегодня днем. - Мегрэ, поднимаясь, вздохнул:
     - Благодарю вас, месье Жуан... Если вам что-нибудь придет в голову, даже какая-нибудь мелкая деталь, которая может мне помочь, пожалуйста, позвоните.
     - Я не могу найти никакого объяснения этому преступлению...
     Мегрэ чуть было не проворчал: "Я тоже".
     Однако он знал, что необъяснимых преступлений не бывает. Просто так, без всяких причин не убивают.
     И у него само собой вырвалось:
     - Кого попало не убивают.
     Комиссар уже по опыту знал, что существуют люди, которым судьба уготовила роль жертвы.
     - А когда состоятся похороны?
     - Тело отдадут семье после вскрытия.
     - А вскрытия еще не было?
     - Должно быть, идет сейчас.
     - Я немедленно позвоню Гуле. Ведь он собирался вернуться только на будущей неделе.
     Мегрэ слегка кивнул девушке, сидевшей в застекленной комнатушке, и не мог понять, почему это она, глядя на него, удерживается, чтобы не расхохотаться.

Глава 3

     Улица оказалась тихой, провинциальной. Одна сторона была залита солнцем, другая оставалась в тени.
     Посреди мостовой обнюхивали друг друга две собаки.
     В открытых окнах мелькали женщины, занимавшиеся уборкой. Три монашки из монастыря Сестер милосердия в широких юбках и чепцах, концы которых трепетали на ветру, как крылья у птицы, направлялись к Люксембургскому саду, и Мегрэ машинально взглянул на них. Потом вдруг нахмурил брови, увидев перед домом Жосленов полицейского, на которого наседали с полдюжины репортеров и фотографов.
     Он к этому привык. Этого следовало ожидать. Ведь он только что сказал Жуану, что дневные газеты наверняка сообщат об убийстве. Рене Жослена убили, а убитые сразу же становятся достоянием гласности. Через несколько часов после преступления частная жизнь семьи выставляется напоказ во всех деталях, подлинных или вымышленных, и каждый может строить на этот счет свои предположения.
     Но почему его это вдруг возмутило? Он даже рассердился на себя. У него создалось впечатление, что он поддался этой почти хрестоматийной атмосфере благополучия, которая окружила этих людей, порядочных людей, как все без конца их называли.
     Фотографы налетели на него, когда он выходил из такси. Репортеры окружили, когда он платил шоферу.
     - Ваше мнение, комиссар?
     Он жестом отстранил их, пробормотав:
     - Когда у меня будет какая-то информация, я вам сообщу. Там, наверху, находятся две убитые горем женщины и было бы гуманнее оставить их в покое.
     Но сам-то он не собирался оставлять их в покое. Он поздоровался с полицейским и вошел в дом, который впервые видел при дневном свете, и теперь он показался Мегрэ очень светлым и приветливым.
     Он прошел мимо привратницкой с застекленной дверью, завешенной тюлевой занавеской, но, спохватившись, постучал по стеклу и нажал на кнопку звонка.
     Как и во всех богатых домах, привратницкая походила на маленькую гостиную с начищенной до блеска мебелью. Раздался голос:
     - Кто там?
     - Комиссар Мегрэ.
     - Входите, господин комиссар.
     Голос раздавался из побеленной известью кухни, где консьержка, в белом переднике, надетом на черное платье, засучив рукава, стерилизовала рожки.
     Она была молодая, привлекательная, но фигура оставалась еще слегка расплывшейся после недавних родов. Указав на дверь, она произнесла вполголоса:
     - Говорите потише, мой муж спит.
     Мегрэ вспомнил, что ее муж, полицейский, дежурил прошлой ночью.
     - С самого утра меня донимают журналисты, и многие, пользуясь тем, что я отхожу от двери, прорываются наверх. В конце концов муж позвонил в комиссариат и сюда прислали полицейского.
     Ребенок спал в плетеной колыбельке, украшенной занавеской с желтыми оборками.
     - Есть что-нибудь новое? - спросила она.
     Мегрэ отрицательно покачал головой.
     - Надеюсь, вы можете подтвердить то, что нам сообщили, не так ли? - спросил комиссар, также понизив голос. - Никто не выходил из дома вчера вечером после доктора Фабра?
     - Никто, господин комиссар. Я только что говорила это одному из ваших людей, такому толстому, с красным лицом, кажется, инспектору Торрансу. Он больше часа ходил по дому, расспрашивал жильцов. Но сейчас их еще не много, половины нет... Некоторые не возвратились из отпуска. Тюплеры в Соединенных Штатах.
     - Давно вы здесь работаете?
     - Шесть лет. Я заняла место одной из моих теток, а она проработала в этом доме сорок лет.
     - У Жосленов часто бывали гости?
     - По правде говоря, нет. Они люди спокойные, обходительные, вели размеренную жизнь. Время от времени к ним приходили на обед доктор Ларю с женой.
     И Жослены тоже иногда обедали у них.
     Так же, как чета Мегрэ и Пардонов. Комиссар подумал даже, что, наверное, Жослены и Ларю тоже обедали по определенным дням.
     - Утром, пока мадам Маню занималась хозяйством, месье Жослен около девяти часов выходил на прогулку. Каждый раз - минута в минуту. По нему можно было проверять часы. Он заходил ко мне, говорил несколько слов, обычно о погоде, брал свою почту и, взглянув на конверты, клал их в карман, потом медленно направлялся к Люксембургскому саду. Он всегда шел спокойным, размеренным шагом.
     - Он получал большую почту?
     - Пожалуй, нет. Позже, около десяти, пока месье Жослен еще был на прогулке, спускалась его жена, как всегда одетая с иголочки, даже если шла за покупками.
     Я ни разу не видела ее без шляпы.
     - В котором часу возвращался муж?
     - В зависимости от погоды. Если погода была хорошая, он гулял до половины двенадцатого, а то и до двенадцати. Ну а если шел дождь, то приходил раньше, но все равно гулял обязательно.
     - А днем?
     Она закупорила рожки и поставила их в холодильник.
     - Случалось, что днем они выходили вместе, но не больше одного-двух раз в неделю. Мадам Фабр их часто навещала. До рождения второго ребенка она иногда приводила с собой старшего.
     - У них с матерью хорошие отношения?
     - Мне кажется, хорошие. Они вместе ходили в театр, как вчера.
     - В последнее время вы не замечали среди почты месье Жослена конвертов с незнакомым для вас почерком?
     - Нет.
     - Никто, например, не спрашивал у вас, дома ли месье Жослен, когда он был один в квартире?
     - Нет. Я думала об этом ночью, предполагая, что вы зададите мне подобные вопросы. Видите ли, господин комиссар, Жослены - это такие люди, о которых много не расскажешь.
     - Они общаются с другими жильцами?
     - Я не замечала. В Париже только в густонаселенных кварталах жильцы общаются между собой, а здесь каждый живет своей жизнью, даже не зная, кто его сосед по площадке.
     - Мадам Фабр уже вернулась?
     - Да, несколько минут назад.
     - Благодарю вас.
     Лифт остановился на площадке четвертого этажа, куда выходили двери, и перед каждой лежал широкий коврик с красной каймой. Комиссар позвонил в левую дверь и услышал тихие шаги. После некоторого колебания дверь немного приоткрылась и обозначилась узкая полоска света, поскольку цепочку не сняли.
     - Кто там? - спросил нелюбезный голос.
     - Комиссар Мегрэ.
     Женщина лет пятидесяти, с грубоватыми чертами лица принялась недоверчиво разглядывать посетителя.
     - Ну ладно! Я вам верю! Ведь сегодня здесь было столько журналистов...
     Цепочку сняли, и Мегрэ попал в квартиру, где все уже обрело привычный вид - каждый предмет стоял на своем месте. В окна гостиной ярко светило солнце.
     - Если вы хотите видеть мадам Жослен...
     Здесь уже не осталось ни малейшего следа от ночного беспорядка. Тут же открылась дверь, и в комнату вошла Вероника в голубом костюме.
     Выглядела она усталой, и Мегрэ уловил в ее взгляде какую-то нерешительность. Когда ее взгляд задерживался на каком-нибудь предмете или на лице посетителя, сразу было видно, что она ищет поддержки или ответа на свои вопросы.
     - Вы ничего не нашли? - спросила она без надежды в голосе.
     - Как себя чувствует мадам Жослен?
     - Я только что вернулась. Ходила проведать детей и переодеться. Думаю, вам сказали об этом по телефону. Я не знаю. Я больше уже ничего не знаю. Мама спала, а когда проснулась, она по-прежнему молчала.
     Выпила чашечку кофе, а от еды отказалась. Я хотела, чтобы она еще полежала, но не смогла убедить, и она сейчас одевается.
     Вероника снова оглядела комнату, стараясь не смотреть на кресло, в котором умер ее отец. С круглого столика уже убрали шахматы. Исчезла полуобгоревшая сигара, которую Мегрэ заметил на пепельнице ночью.
     - Мадам Жослен не произнесла ни слова?
     - Она отвечала только "да" или "нет". Она в здравом уме, но кажется, что ее мучает какая-то мысль. Вы пришли поговорить с ней?
     - Да, если это возможно...
     - Она будет готова через несколько минут. Прошу вас, отнеситесь к ней помягче. Все считают ее очень сдержанной, потому что она умеет владеть собой. Но я-то знаю, что у нее плохо с нервами. Просто она умеет это скрывать.
     - А вы часто видели ее сильно взволнованной?
     - Это зависит от того, что вы понимаете под словом "сильно". Например, когда я была ребенком, мне случалось, как и всем детям, выводить ее из себя. Вместо того чтобы дать мне пощечину или взорваться, она бледнела, и можно было подумать, что ей не произнести ни слова. В таких случаях она почти всегда запиралась в своей комнате, и это меня очень пугало...
     - А отец?
     - Отец никогда не сердился. Вместо этого он начинал улыбаться, словно подшучивал надо мной...
     - Ваш муж сейчас в больнице?
     - Да, с семи утра. Я оставила детей с няней, не решаясь привести их сюда. Не знаю даже, что мы будем делать. Я не хочу оставлять маму одну в квартире. А у нас тесно. Впрочем, она и сама не захочет жить у нас...
     - А прислуга, мадам Маню, не может с ней ночевать?
     - Нет, у нее сын двадцати четырех лет, который капризней, чем самый требовательный муж. Он всегда недоволен, если она опаздывает... Нам нужно кого-нибудь найти, может быть, сиделку. Конечно, мама будет протестовать... Разумеется, я останусь здесь, сколько смогу...
     У Вероники были правильные черты лица, золотистые волосы, но ее нельзя было назвать красивой, не хватало живости.
     - Мне кажется, я слышу мамины шаги...
     Дверь открылась, и Мегрэ с удивлением увидел совсем молодую с виду женщину. Он знал, что мадам Жослен намного моложе мужа, но в его представлении она все же была бабушкой.
     В черном, очень скромном платье, она казалась стройнее, чем дочь. Это была брюнетка с блестящими темными глазами. Несмотря на свое горе, она была тщательно подкрашена и безукоризненно одета.
     - Комиссар Мегрэ, - представился он.
     Она опустила ресницы, посмотрела вокруг и наконец взглянула на дочь, которая тут же пробормотала:
     - Наверное, мне лучше оставить вас вдвоем?
     Мегрэ не возражал. Мать ее не задерживала, и Вероника неслышно вышла. Все шаги в этой квартире приглушались специальным покрытием и лежащими кое-где старинными коврами.
     - Садитесь, - сказала вдова Рене Жослена, продолжая стоять у кресла мужа.
     Поколебавшись, Мегрэ наконец сел, а его собеседница опустилась в кресло рядом с рабочим столиком. Она держалась очень прямо, не облокачиваясь на спинку, как все воспитанницы монастырей. Ее губы, без сомнения, от возраста стали тонкими, а руки, несмотря на худобу, были еще красивы.
     - Прошу прощения за то, что пришел сюда, мадам Жослен, и, честно говоря, даже не знаю, какие вопросы вам задавать. Я прекрасно понимаю ваше смятение, ваше горе.
     Она пристально смотрела на него, не отводя взгляда, и он подумал, слушает ли она то, что он говорит, или продолжает следить за собственными мыслями.
     - Ваш муж стал жертвой преступления, которое кажется необъяснимым, и я должен учитывать все, даже малейшие детали, которые могут навести меня на след.
     Она слегка кивнула, словно в знак одобрения.
     - Вчера вы были с дочерью в театре Мадлен. Вероятно, убийца знал, что застанет вашего мужа одного.
     Когда вы решили пойти на этот спектакль?
     Она ответила еле слышно:
     - Три или четыре дня назад. Кажется, в субботу или в воскресенье...
     - Кому это пришло в голову?
     Мне. Меня очень интересовала пьеса, о ней столько писали в газетах...
     Зная, что под утро она еще не пришла в себя, комиссар был удивлен ее спокойствием и собранностью.
     - Мы договорились с дочерью, и она позвонила мужу узнать, пойдет ли он с нами.
     - Вам случалось ходить в театр втроем?
     - Редко. Мой зять интересуется только медициной и своими больными.
     - А ваш муж?
     - Мы иногда ходили с ним вдвоем в кино или в мюзик-холл. Он очень любил мюзик-холл.
     Голос у нее был ровный, невыразительный. Отвечая, она все время глядела на Мегрэ, словно на экзаменатора.
     - Вы заказали билеты по телефону?
     - Да. Кресла номер девяносто семь и девяносто восемь. Я хорошо помню, так как всегда прошу места у центрального прохода.
     - Кто знал, что в этот вечер вас не будет дома?
     - Муж, зять и наша уборщица.
     - Больше никто?
     - Еще мой парикмахер, я ходила к нему днем.
     - Ваш муж курил?
     В голову Мегрэ приходили все новые и новые мысли, он только что вспомнил о сигаре в пепельнице.
     - Мало. Одну сигару после еды. Иногда еще выкуривал одну во время утренней прогулки.
     - Извините меня за такой нелепый вопрос: вы не знали, у вашего мужа были враги?
     Она не стала энергично возражать, а просто сказала:
     - Нет.
     - У вас никогда не создавалось впечатления, что он от вас что-то скрывает, что держит в тайне какую-то сторону своей жизни?
     - Нет.
     - Что вы подумали, возвратившись вчера вечером, когда обнаружили, что он мертв?
     - Что он умер.
     Лицо ее стало еще жестче, словно превратилось в маску, и Мегрэ на минуту показалось, что ее глаза наполнились слезами.
     - Вам не пришло в голову, кто мог его убить?
     Он уловил едва заметное колебание.
     - Нет.
     - Почему вы сразу же не позвонили в полицию?
     Она помолчала и на мгновение отвела взгляд от комиссара:
     - Не знаю.
     - Вы сначала позвонили зятю?
     - Я никому не звонила. Это Вероника позвонила к себе домой, волнуясь, что не застала мужа здесь.
     - Она не удивилась, когда его не оказалось и дома?
     - Не знаю.
     - Кто подумал о докторе Ларю?
     - Кажется, я. Нам был необходим человек, который бы всем этим занялся.
     - Вы никого не подозреваете, мадам Жослен?
     - Никого.
     - Почему вы встали сегодня утром?
     - У меня нет причин оставаться в постели.
     - Вы уверены, что в доме ничего не пропало?
     - Дочь проверяла. Она знает, где что лежит, не хуже меня. Кроме пистолета...
     - Когда вы видели его в последний раз?
     - Несколько дней назад. Не помню точно когда.
     - Вы знали, что он заряжен?
     - Да. У моего мужа всегда был дома заряженный пистолет. После свадьбы он держал его в ящике своего ночного столика. Потом, боясь, как бы его не взяла Вероника, а в спальне у нас ничего не запиралось, он переложил его в комод. Долгое время этот ящик был на замке, а теперь, когда Вероника подросла и вышла замуж...
     - Вам не казалось, что ваш муж чего-то боялся?
     - Нет.
     - Он держал много денег?
     - Очень мало. Мы почти всегда расплачивались чеками.
     - Вам никогда не случалось, вернувшись домой, застать у мужа кого-нибудь незнакомого?
     - Нет.
     - И вы никогда не встречали вашего мужа с каким-нибудь неизвестным вам человеком?
     - Нет, господин комиссар.
     - Благодарю вас...
     Ему было жарко. Он только что провел один из самых неприятных допросов в своей практике. Словно бросаешь мяч, а он не отскакивает обратно. Ему казалось, что его вопросы не попадали в цель, не затрагивали ничего относящегося к делу, а ответы, которые он получал, были формальными, невыразительными.
     Она ответила на все вопросы Мегрэ, но от себя не добавила ни одной фразы.
     Она не поднялась, чтобы проститься с комиссаром, а продолжала сидеть в своем кресле, и невозможно было что-то прочесть в ее глазах, хотя и очень живых.
     - Простите меня за вторжение.
     Она не возражала, ждала, пока он встанет, чтобы тоже подняться, потом пошла вслед за ним, пока он неуклюже направлялся к двери.
     - Если вам что-то придет в голову, какая-нибудь мысль, какое-нибудь подозрение, если вы что-нибудь вспомните...
     Она снова опустила ресницы.
     - У вашей двери дежурит полицейский, и, надеюсь, журналисты не станут вам докучать.
     - Мадам Маню сказала мне, что они уже приходили...
     - Давно вы ее знаете?
     - Примерно с полгода.
     - У нее есть ключ от вашей квартиры?
     - Да. Я заказала ей дополнительно.
     - А кто еще, кроме нее, имел ключ?
     - Мой муж и я. Еще наша дочь. Он остался у нее с тех пор, как она еще жила здесь до замужества.
     - Больше ни у кого?
     - Да, еще есть один, пятый ключ, который я называю запасным и держу на своем туалетном столике.
     - Он лежит там по-прежнему?
     - Да, я его там недавно видела.
     - Могу я задать еще один вопрос вашей дочери?
     Она открыла дверь, на минуту скрылась и вернулась с Вероникой, которая по очереди их оглядела.
     - Ваша мама сказала мне, что у вас остался ключ от этой квартиры. Я хотел бы удостовериться, что он находится у вас по-прежнему...
     Она подошла к комоду, взяла голубую кожаную сумку, открыла ее и вынула маленький плоский ключ.
     - Вы брали его с собой в театр?
     - Нет. Я взяла театральную сумочку, намного меньше этой, в ней ничего не помещается.
     - Выходит, ключ оставался в вашей квартире на бульваре Брюн?
     Это было все. Он не знал, какие еще вопросы было бы уместно задать. Впрочем, он уже и не мог больше оставаться здесь.
     - Благодарю вас.
     Он спустился пешком, чтобы размять ноги, и, пройдя один марш, облегченно вздохнул. На тротуаре взад и вперед ходил полицейский, а журналисты устроились напротив, в кафе, и, увидев комиссара, сразу же бросились к нему:
     - Вы допросили обеих женщин?
     Он оглядел их так, как смотрела вдова Рене Жослена, словно через стекло, не видя их лиц.
     - Это правда, что мадам Жослен отказывается отвечать?
     - Право, господа, мне нечего вам сказать.
     - Когда же вы надеетесь...
     Он махнул рукой и направился к бульвару Распай в поисках такси. Журналисты не пошли за ним следом, а снова заняли свои позиции, а он этим воспользовался, чтобы зайти в кафе, где они были ночью.
     В свой кабинет на набережной Орфевр он попал только около полудня, тут же приоткрыл дверь в кабинет инспекторов, где увидел Лапуэнта и Торранса.
     - Зайдите ко мне оба.
     Он тяжело уселся за свой стол и набил самую большую из трубок.
     - Что ты сегодня делал? - спросил он