о  у  него  есть
уникальная  коллекция  афиш,  программ  и  газетных  вырезок  о  цирковых  и
мюзик-холльных семьях. Он вам  точно  скажет,  что  такой-то  тридцатилетний
акробат - сын такого-то воздушного гимнаста, женившегося на внучке человека,
который работал партерным в силовом номере и в тысяча девятьсот  пятом  году
надорвался в лондонском "Палладиуме".
   Мегрэ рассеянно слушал и разглядывал  фотографию  на  желтом  глянцевитом
листке. А не мог ли бы тот старик рассказать ему про это  фото?  Изображение
было скверным, отпечатано с таким крупным растром, что с трудом  можно  было
разобрать лица.
   Два человека, оба молоды, худы. Отличало их только то,  что  у  одного  -
скрипача - были  длинные  волосы.  Мегрэ  был  убежден,  что  это  тот,  кто
впоследствии стал Маленьким Джоном.
   Второй был в очках и с жидкими волосами хотя он был еще  молод,  у  него
уже появились признаки облысения закатив глаза, он дул в кларнет.
   - Да, конечно, закажите сосиски, -  предложил  Мегрэ,  не  давая  времени
Роналду Декстеру заговорить.
   - Вы наверняка думаете, что я голодал всю жизнь?
   - Почему?
   - Потому что это правда. Я всегда был голоден. Даже  когда  у  меня  были
деньги. Я никогда не зарабатывал столько, чтобы наесться вволю.  Пожалуйста,
верните, мне эту бумагу - я обещал своему другу, что принесу ее назад.
   - Я сейчас отдам ее переснять.
   - О, я мог бы добыть и другие сведения, но только не сейчас.  Мне  и  так
пришлось  упрашивать  своего  друга,  чтобы  он  немедленно  разыскал   этот
проспект. Мой друг прикован к креслу на колесиках  и  в  полном  одиночестве
разъезжает по своей квартире, заваленной  бумагами.  Он  уверял,  что  знает
людей, которые могли бы сообщить нам с вами нужные сведения, но  не  захотел
сказать, кто они. Думаю, он просто их не помнит. Ему нужно порыться в  своих
завалах. Телефона у него нет. А так как выходить он не может, это затрудняет
дело. Но вы не беспокойтесь. "Ко мне придут... Ко мне придут...  -  повторял
он. -  Есть  еще  артисты,  которые  помнят  старика  Жермена  и  которые  с
удовольствием приходят поболтать с ним в его берлогу. Между прочим,  у  меня
есть старая знакомая - когда-то  она  танцевала  на  проволоке,  потом  была
ясновидицей в номере иллюзиониста и кончила тем,  что  стала  гадалкой.  Она
приходит ко мне по средам. Заглядывайте иногда и вы. Как  только  что-нибудь
найду для вас, дам знать. Но вы должны сказать мне  всю  правду.  Речь  ведь
идет о книге про кафешантаны, не так ли? Сейчас уже есть книга  о  циркачах.
Меня разыскали, все выспросили, взяли бумаги, а потом,  когда  книга  вышла,
мое имя даже не было упомянуто".
   Мегрэ понял,  с  кем  имеет  дело,  понял,  что  такого  человека  нельзя
торопить.
   - Будете ходить туда каждый день... - сказал он Декстеру.
   - Я могу сходить еще кое-куда. Увидите, я достану все  сведения,  которые
вам нужны. Но мне придется попросить у вас еще  небольшую  сумму.  Вчера  вы
дали мне десять долларов, и я поставил их вам в счет. Вот, посмотрите.  Нет,
нет, я хочу, чтобы вы посмотрели!
   И  он  вытащил  засаленную  записную  книжку,  на  одной  страничке  было
нацарапано карандашом:

   "Получен задаток по делу "J ad J": 10 долларов".

   - Сегодня я попрошу у  вас  только  пять,  а  то  рискую  слишком  быстро
растратить все деньги. Потом я уже не посмею просить у вас еще, а без  денег
не смогу вам помочь. Может, пять - это слишком? Тогда дайте четыре.
   Мегрэ дал  пять  и,  протягивая  деньги,  почему-то  внимательно  оглядел
клоуна, Старое пальто, ядовито-зеленая лента вместо галстука... Насытившись,
Декстер не стал веселее, но взгляд его выражал бесконечную признательность и
покорность, в которой было что-то тоскливое, щемящее. Такой взгляд бывает  у
собаки, которая нашла наконец доброго хозяина и умоляюще  смотрит  на  него,
надеясь увидеть на его лице одобрительное выражение.
   В эту минуту Мегрэ вспомнились слова капитана О'Брайена. Вспомнился ему и
старик Анджелино, который сегодня утром, как обычно, вышел на прогулку и был
подло убит.
   Мегрэ спросил себя, имеет ли он право...
   Это продолжалось всего миг - мгновенное колебание. Ведь он  навлекает  на
старого клоуна опасность.
   "А вдруг его убьют?" подумал Мегрэ.
   Ему припомнился кабинет в "Сент-Рейджи",  разрезной  нож,  сломавшийся  в
нервных  пальцах  Маленького  Джона,  потом  Мак-Джилл,   который   в   баре
рассказывал американке про Мегрэ.
   Никогда  еще,  начиная   расследование,   он   не   находился   в   таком
неопределенном, почти анекдотическом  положении.  Честно  говоря,  никто  не
поручал ему ничего расследовать. Даже старый г-н д'Окелюс, который  был  так
настойчив в Мен-сюр-Луар, вежливо попросил его вернуться  во  Францию  и  не
совать нос в чужие дела. Даже О'Брайен...
   - Буду у вас завтра примерно в это же время, -  сообщил  Роналд  Декстер,
берясь за шляпу. - Не забудьте, пожалуйста, что рекламу я должен вернуть.
   "J ad J"...
   Мегрэ остался один на какой-то неведомой улице и довольно долго блуждал с
трубкой в зубах, засунув  руки  в  карманы,  пока  наконец  не  увидел  огни
знакомого бродвейского кинотеатра эти огни указали ему дорогу.
   Вдруг ему почему-то очень захотелось написать г-же Мегрэ, и он направился
к себе в гостиницу.

Глава 5

   Между вторым и третьим этажами Мегрэ, не придавая своим  мыслям  никакого
значения, внезапно подумал, что не хотел бы, чтобы человек типа, к  примеру,
капитана О'Брайена увидел бы, чем он занимался сегодня утром.
   Даже люди, которые работали с ним долгие  годы,  как  бригадир  Люка,  не
всегда чувствовали, когда у него бывало такое настроение.
   Да и знал ли он сам, чего  ищет?  Остановившись  посреди  лестницы  между
двумя этажами, глядя перед собой большими, ничего не выражавшими глазами, Он
был похож на человека, у которого прихватило сердце, - вот он и  остановился
где попало, стараясь принять беспечный вид,  чтобы  не  вызывать  жалости  у
прохожих.
   Судя по количеству детей младше семи лет, которых он видел на  ступеньках
и площадках лестниц, в кухнях и в комнатах, этот дом после окончания  уроков
в школах превращался в настоящий детский муравейник. К тому же во всех углах
валялись  игрушки,  сломанные  самокаты,  старые   ящики   из-под   мыла   с
приделанными  к  ним  колесиками  -  словом,  всякий  причудливый  хлам,  не
представляющий ни  малейшего  интереса  для  взрослых,  но  драгоценный  для
ребятни.
   В доме, в отличие от  французских  домов,  привратницы  не  было,  и  это
усложняло задачу комиссара. Нигде никакого списка жильцов, только в коридоре
первого  этажа  коричневые  почтовые  ящики  с  номерами,  некоторые   -   с
пожелтевшими визитными карточками или с фамилиями, кое-как  выгравированными
на металлических пластинках.
   Было десять утра - самое подходящее время, чтобы представить  себе  образ
жизни этой трущобы. Чуть  ли  не  каждая  вторая  дверь  стояла  настежь.  В
комнатах виднелись еще  не  причесанные  женщины,  занимавшиеся  хозяйством,
купавшие детишек, стряхивавшие в окна коврики сомнительной чистоты.
   - Простите...
   На него смотрели недоверчиво. За  кого  могли  принимать  этого  высокого
человека в тяжелом пальто и в шляпе, которую, разговаривая с  женщинами,  он
всегда  снимал?   Наверное,   за   страхового   агента   или   коммивояжера,
предлагающего пылесосы новой марки. Он говорил с очень сильным акцентом,  но
это никого не удивляло здесь жили не только недавно  приехавшие  итальянцы,
но и поляки. И, похоже, чехи.
   - Вы не  знаете,  живут  еще  в  этом  доме  какие-нибудь  люди,  которые
поселились здесь лет тридцать тому назад?
   В ответ люди морщили лоб, потому что такого вопроса никак не  ожидали.  В
Париже, например, на Монмартре или в квартале, где жил  Мегрэ,  наверно,  не
было дома, где он сразу же не нашел бы какой-нибудь старушки, или  старичка,
или супружеской четы, обосновавшейся там лет тридцать - сорок тому назад.
   А тут ему отвечали:
   - Мы здесь всего полгода...
   Или год, или два. Максимум четыре.
   Инстинктивно,  сам  не  зная  зачем,  он  задерживался  перед  раскрытыми
дверями, заглядевшись на убогую кухню, в которую  впихнули  кровать,  или  в
комнату, где жило четыре-пять человек Редко попадались люди,  которые  знали
жильцов другого этажа. За Мегрэ увязались трое детей, старшему из них на вид
было лет восемь - он, наверно,  болел  свинкой,  судя  по  тому,  что  носил
толстый компресс. Вскоре мальчуган осмелел и теперь уже опережал Мегрэ.
   - Этот господин хочет знать, не живете ли вы здесь тридцать лет.
   Мегрэ видел стариков, сидевших в креслах у окон, иногда  подле  клетки  с
канарейками этих старикашек  иммигранты  вызывали  из  Европы,  как  только
находили "jo" (Работа (англ.)). Некоторые из них не знали  по-английски  ни
слова.
   - Я хотел бы узнать...
   Широкие лестничные площадки представляли собой  своего  рода  нейтральную
территорию, куда  сваливали  все,  что  оказывалось  ненужным  на  площадке
третьего этажа стирала худая рыжая женщина.
   Именно здесь, в этих клетушках, обосновались по приезде в Нью-Йорк "J ad
J", и здесь Маленький Джон, который занимает ныне  роскошные  апартаменты  в
"Сент-Рейджи", жил несколько месяцев, а быть может и лет.
   Было трудно представить, что на столь малом пространстве может вместиться
столько людей, и все же духоты не чувствовалось зато здесь больше, чем  где
бы то ни было, ощущалось безнадежное одиночество.
   Доказательством тому служили молочные бутылки. На четвертом  этаже  Мегрэ
остановился у одной из дверей, перед которой на коврике  выстроились  восемь
полных бутылок с молоком.
   Он хотел было  обратиться  с  вопросом  к  мальчишке,  который  стал  его
добровольным чичероне, но как раз в эту минуту из  соседней  квартиры  вышел
мужчина лет пятидесяти.
   - Вы не знаете, кто здесь живет?
   Человек молча пожал плечами, как бы говоря, что это его не касается.
   - Откуда мне знать?
   - Мужчина или женщина?
   - Кажется, мужчина.
   - Старик?
   - Смотря что вы называете старостью. Пожалуй, моих лет... Нет,  не  знаю.
Он переехал в этот дом всего месяц назад.
   Какой он был национальности, откуда приехал - это никого не интересовало,
и его сосед, не обращая внимания на бутылки с молоком, начал  спускаться  по
лестнице тревожно оглянувшись на странного посетителя, задававшего  нелепые
вопросы, он отправился по своим делам.
   Может  быть,  жилец  этой  комнаты  уехал  куда-то,  забыв   предупредить
молочника? Допустим. Но ведь люди, живущие в такой  казарме,  -  бедняки,  у
которых каждый грош на счету. Может быть,  он  там,  за  дверью?  Живой  или
мертвый, больной или умирающий, он будет там лежать, и никому  не  придет  в
голову позаботиться о нем.
   А побеспокоился бы кто-нибудь о нем, если бы он кричал, звал на помощь?
   Где-то упражнялся на скрипке ребенок. Было почти невыносимо слышать  одну
и ту же фальшивую фразу, повторявшуюся до бесконечности, понимать, что  этот
неповоротливый смычок способен извлечь из инструмента только  одну  жалобную
ноту.
   Последний этаж.
   - Простите, сударыня, не знаете ли вы в этом доме кого-нибудь, кто...
   Ему рассказали про какую-то старуху по слухам, она жила  здесь  долго  и
умерла два месяца назад, когда поднималась по лестнице, держа в руках  сумку
с продуктами. Но, может быть, она не прожила здесь тридцати лет?
   В конце  концов  Мегрэ  почувствовал,  что  его  стесняет  этот  мальчик,
преисполненный самых благих намерений и не отводивший  от  него  испытующего
взгляда, словно он пытался  разгадать  тайну  этого  иностранца,  неожиданно
возникшего в его мире.
   Ладно! Пора было спускаться. Мегрэ остановился раскурить  трубку,  а  сам
продолжал вбирать в себя здешнюю атмосферу  он  представлял  себе  молодого
человека, белокурого, щуплого, - он поднимался по  этой  самой  лестнице  со
скрипкой под мышкой, а другой, волосы у  которого  уже  поредели,  играл  на
кларнете, сидя у окна и глядя на улицу.
   - Хэлло!
   Мегрэ нахмурился. Должно быть, он изрядно переменился в лице, потому  что
человек, который поднимался ему навстречу, - а это, конечно, был О'Брайен, -
только  улыбнулся  ласково  и  тонко,  как   улыбаются   рыжие,   и   звонко
расхохотался.
   Из какой-то странной стыдливости Мегрэ смутился и неловко пробурчал:
   - Я думал, вы не занимаетесь этим делом.
   - А кто вам сказал, что занимаюсь?
   - Не скажете ли вы, что пришли навестить родню?
   - Primo (Во-первых (лат.)), ничего невозможного в этом не было бы - родня
бывает разная.
   Капитан был в хорошем настроении. Понял ли он, зачем Мегрэ пришел в  этот
дом? Во всяком случае, ему  стало  ясно,  что  у  его  французского  коллеги
сегодня утром были какие-то переживания это его тронуло, и  он  смотрел  на
Мегрэ более дружески, чем обычно.
   - Не буду с вами хитрить. Я искал вас. Пойдемте отсюда.
   Мегрэ уже спустился  этажом  ниже,  но  вдруг  спохватился,  поднялся  на
несколько ступенек и дал серебряную монетку  мальчику,  который  не  подумал
сказать "спасибо".
   - Ну как, начали уже понимать, что за город Нью-Йорк?  Бьюсь  об  заклад,
сегодня утром вы разобрались в нем лучше, чем если бы целый месяц провели  в
"Сент-Рейджи" или в "Уолдорфе".
   Оба машинально остановились на пороге и поглядели на  лавчонку  напротив,
на портного, сына старика Анджелине, который орудовал утюгом, -  у  бедняков
нет времени предаваться скорби.
   Машина с эмблемой полиции остановилась в нескольких метрах от них.
   - Я зашел к вам  в  гостиницу.  Мне  сказали,  что  вы  рано  ушли,  и  я
сообразил, что найду вас здесь. Не думал только, что придется подниматься на
пятый этаж.
   Легчайший укол иронии, намек на  то,  что  он  обнаружил  в  этом  тучном
французском   комиссаре   некоторую    чувствительность,    пожалуй,    даже
сентиментальность.
   - Если бы у вас были привратницы, как у нас, мне не надо было  бы  топать
по всей лестнице.
   - Вы думаете, что ограничились бы разговором с привратницей?
   Они сели в машину.
   - Куда поедем?
   - Куда хотите. Сейчас это уже  не  имеет  значения.  Просто  подвезу  вас
поближе к центру, чтобы этот квартал не омрачал вам настроение.
   О'Брайен закурил трубку. Машина тронулась.
   - Должен сообщить вам неприятную новость, дорогой комиссар.
   Почему в голосе капитана чувствовалось нескрываемое удовлетворение?
   - Жан Мора нашелся.
   Нахмурив брови, Мегрэ повернулся и бросил на него пристальный взгляд.
   - Неужели это ваши люди...
   - Э, бросьте! Не будьте завистливым.
   - Тут не зависть...
   - А что?
   -  Просто  это  не  согласуется  со  всем  остальным,  -  закончил  Мегрэ
вполголоса, как бы про себя. - Нет. Тут что-то не то.
   - Вот как! Неужели?
   - А что, собственно, вас удивляет?
   - Ничего. Скажите, что вы об этом думаете?
   - Ничего я не думаю. Но если Жан Мора снова появился, если он жив...
   О'Брайен кивнул головой.
   - ...то бьюсь об заклад, что он просто-напросто очутился вместе с отцом и
Мак-Джиллом в "Сент-Рейджи".
   - Браво, Мегрэ! Именно так оно и было. Несмотря на  свободу  личности,  о
которой я говорил вам, у нас все же есть  кое-какие  способы  расследования,
особенно если дело касается такой гостиницы,  как  "Сент-Рейджи".  Так  вот,
сегодня утром в номер Маленького Джона был заказан лишний завтрак. Жан  Мора
был там - его поместили в большой спальне, которая находится перед кабинетом
его отца.
   - Его не допрашивали?
   - Вы забываете, что у нас нет оснований для допроса. Ни один  федеральный
или еще какой-нибудь закон не обязывает  пассажиров  сразу  же  по  прибытии
бросаться в объятия отцов, а  отец  к  тому  же  не  сообщил  в  полицию  об
исчезновении сына.
   - Один вопрос.
   - При условии, если он не будет нескромным.
   Почему Маленький Джон, который, как вы говорите, тратит большие деньги на
роскошный uite (Комнаты, занимаемые в гостинице одним человеком (англ.))  в
"Сент-Рейджи", на пятикомнатные апартаменты, занимает комнатушку вроде  тех,
в каких  живет  во  Франции  прислуга,  и  работает  за  простым  деревянным
столиком, тогда как его секретарь восседает  за  дорогим  письменным  столом
красного дерева?
   - Вас это в самом деле удивляет?
   - Немножко.
   - А у нас никого не удивляет, так же как,  скажем,  то,  что  сын  одного
миллиардера живет в Бронксе, откуда мы сейчас выедем, и каждый день ездит на
службу подземкой, хотя мог бы иметь столько роскошных  автомобилей,  сколько
пожелал бы. То, что вы сказали мне о Маленьком  Джоне,  всем  известно.  Это
часть легенды о нем. Обо всех, кто сюда приехал, существуют легенды,  а  эта
была отлично сделана, и популярные журналы  охотно  ее  повторяют.  Человек,
ставший богатым и  могущественным,  воссоздал  в  "Сент-Рсйджи"  комнату,  в
которой ютился, когда начинал, и живет  просто,  презирая  роскошь  дорогого
номера. Ну а искренне ли это или Маленький Джон заботится о  паблисити,  это
уже другой вопрос.
   У Мегрэ невольно вырвалось:
   - Это искренне.
   - А-а!
   Довольно долго оба молчали.
   - Может быть, вам интересно ознакомиться с родословным древом Мак-Джилла,
к которому вы как будто не питаете нежных чувств?  Мне  об  этом  рассказали
случайно запомните: полиция этим не занималась.
   Эта постоянная двусмысленность, пусть даже шутливая, раздражала Мегрэ.
   - Слушаю.
   - Он родился двадцать восемь лет назад в Нью-Йорке, возможно, в  Бронксе,
родители неизвестны. Несколько месяцев - сколько именно, не знаю - находился
в детском приюте в предместье Нью-Йорка. Оттуда его забрал какой-то человек,
объявивший, что  хочет  позаботиться  о  нем,  и  представивший  необходимые
справки о своем поведении и материальном положении...
   - ...и которого звали Маленький Джон...
   - ...и которого тогда еще не называли Маленьким Джоном он  только-только
приобрел по случаю небольшую граммофонную фабрику.  Ребенка  доверили  некой
даме по фамилии Мак-Джилл, шотландке, вдове служащего похоронного бюро. Дама
эта вместе с ребенком покинула Штаты и отправилась в Канаду, в  Сент-Джером.
Юный Мак-Джилл учился  в  Монреале  этим  и  объясняется,  что  он  говорит
по-французски так же хорошо, как по-английски. Затем, когда ему было уже лет
двадцать, он исчез из виду а полгода тому назад снова появился  в  качестве
личного секретаря Маленького Джона. Вот все,  что  мне  известно,  но  я  не
поручусь за точность  этих  россказней.  Ну  а  что  вы  собираетесь  делать
теперь?
   Он улыбнулся своей невыносимо доброжелательной  улыбкой  его  иезуитская
физиономия не выражала ничего.
   - Посетите своего клиента? Ведь, в конце концов, к вам обратился  молодой
Мора, и он...
   - Не знаю.
   Мегрэ был в бешенстве. Теперь его интересовал  уже  не  Жан  Мора  с  его
треволнениями, но Мора-отец, Маленький Джон, а также дом на  Сто  шестьдесят
девятой улице, некая кафешантанная программка и, наконец,  старый  итальянец
по имени Анджелино Джакоми,  которого,  когда  он  переходил  через  дорогу,
задавили, как собаку.
   Конечно, он пойдет в "Сент-Рейджи", потому что не может поступить  иначе.
Несомненно, там ему опять скажут, что в его услугах не нуждаются,  предложат
чек и билет до Франции.
   Разумнее всего было бы вернуться так же, как он приехал, и до конца  дней
своих остерегаться всех молодых людей и всех д'Окелюсов, вместе взятых.
   - Я подвезу вас туда?
   - Куда?
   - К "Сент-Рейджи".
   - Пожалуйста.
   - Может, увидимся сегодня вечером? Думаю, что  смогу  пообедать  с  вами.
Если вы мне звякнете, заеду за вами в гостиницу или куда скажете. Сегодня  в
моем распоряжении все машины нашего начальства. Может, выпьем за ваш отъезд?
   Но глаза его говорили "нет". Он так хорошо понимал Мегрэ! И все же считал
своим долгом защищаться от любых переживаний с помощью шуточек.
   - Желаю удачи!
   Теперь  предстояло  самое  тяжелое,  самое  неприятное.  Мегрэ   мог   бы
предсказать  чуть