цать  первого  февраля
стоял чемодан, которого в пять часов, когда туда  пришел  Люка,  уже  не
было.
   С другой стороны, насколько могли вспомнить соседи, Стёвельс  в  этот
день вообще не выходил, да и Фернанду ни с чемоданом, ни с каким  другим
большим тюком никто не видел.
   Может, приезжали за сделанной работой? Это тоже выяснили.  Посольство
Аргентины забирало документ, для которого Стёвельс  изготовил  роскошный
переплет, но документ был небольшой и посыльный нес его под мышкой.
   Мартен, самый образованный человек во всей уголовной полиции,  больше
недели работал у переплетчика в  мастерской,  придирчиво  перебирал  его
книги, вникал в то, что делал Стёвельс в последние месяцы,  разговаривал
с его клиентами.
   -  Человек  он  поразительный,  -  заявил  Мартен.  -  У  него  самая
изысканная клиентура. Все ему полностью доверяют. Кстати,  он  выполняет
работы для многих посольств.
   Но и за этим ничего таинственного не скрывалось.
   Посольства обращались к Стёвельсу, потому что он был специалистом  по
геральдике, у него  были  прессы  и  штампы  самых  разных  гербов,  что
позволяло ему делать на переплетах книг  и  на  документах  всевозможные
тиснения.
   - Вы недовольны, патрон? Вот увидите, все это нас непременно  выведет
на след.
   И славный неунывающий Люка показал на сотни листков, живо приведя  их
в порядок.
   - Зубы ведь в печке нашли? Они же  туда  не  сами  попали.  И  кто-то
отправил телеграмму из Конкарно, чтобы завлечь туда Фернанду.  На  синем
костюме, висевшем в шкафу, были пятна  крови,  которые  тщетно  пытались
вывести. Господин Лиотар может делать и говорить все что ему  угодно,  я
исхожу из фактов.
   Однако бумажный хлам, опьянявший бригадира, комиссара удручал,  и  он
мрачно глядел на все это своими зеленоватыми глазами.
   - О чем задумались, патрон?
   - Ни о чем. Я в нерешительности.
   - Думаете, его надо освободить?
   - Нет, я не об этом. Это дело следователя.
   - То есть вы бы его освободили?
   - Не знаю. Я с самого начала в нерешительности, браться ли мне самому
за это дело.
   - Как хотите, - раздосадованно ответил Люка.
   - Но это нисколько не должно мешать тебе продолжать свою работу. Если
мы сейчас упустим время, потом концов не соберем. Всегда одно и  то  же:
как только вмешивается пресса, всем есть что сказать, а мы тонем.
   - Но я все же нашел того шофера, и другого,  о  котором  мадам  Мегрэ
рассказывала, тоже найду.
   Комиссар снова набил трубку и открыл дверь. Рядом в комнате  не  было
никого. Все разбежались, все занимались фламандцем.
   - Ну что, решаетесь?
   - Пожалуй, да.
   Не заходя к себе в кабинет, Мегрэ вышел из полицейского управления  и
сразу остановил такси.
   - Угол улиц Тюренн и Фран-Буржуа!
   От этого словосочетания, с утра до вечера звучавшего в ушах, начинало
просто тошнить.
   Зато у жителей квартала был настоящий праздник. Все по очереди  могли
увидеть свои фамилии  в  газетах.  Стоило  какому-нибудь  лавочнику  или
ремесленнику зайти в "Большой Тюренн", чтобы пропустить рюмочку, как  он
тут же встречался с  полицейскими,  а  перейдя  дорогу  и  оказавшись  в
"Табаке Вогезов", где  подавали  прославленное  белое  вино,  попадал  в
объятия репортеров.
   Десятки раз их спрашивали, что они думают о Стёвельсе, о Фернанде, об
их привычках и поступках.
   Поскольку трупа не было, то есть не было наверняка известно,  что  он
был, - налицо ведь было только два зуба, -  все  это  скорее  напоминало
комедию, чем драму.
   Мегрэ вышел из машины у  "Большого  Тюренна",  заглянул  в  кафе,  не
увидел  никого  из  своих  и  прошел  несколько  шагов  до   переплетной
мастерской, где вот уже три недели, как были опущены  ставни  и  закрыта
дверь. Кнопки звонка не было,  и  Мегрэ  постучал,  зная,  что  Фернанда
должна быть дома.
   Выходила она только по утрам. Каждый день с тех пор,  как  арестовали
Франса, она в десять часов утра  уходила  из  дома  с  судками  -  тремя
кастрюльками,  входившими  одна   в   другую   и   запиравшимися   общей
металлической ручкой с деревянной рукоятью.
   Это была еда для мужа, каждый день она на метро ездила  с  судками  в
тюрьму Сайте.
   Мегрэ пришлось постучать еще раз, только тогда  он  увидел  Фернанду,
поднимавшуюся по лестнице из полуподвала в мастерскую. Она  узнала  его,
обернулась, что-то сказала кому-то невидимому и наконец открыла дверь.
   Она  была  в  домашних  тапочках  и  клетчатом  переднике.   В   этой
располневшей ненакрашенной женщине никто  и  никогда  не  узнал  бы  ту,
которая некогда подлавливала клиентов на узких  улочках,  прилегающих  к
Севастопольскому бульвару. Фернанда, похоже, была домоседкой, аккуратной
хозяйкой, весь ее облик говорил именно об этом; к тому же  она,  видимо,
до недавних событий и нрава была веселого.
   - Вы хотели меня видеть? - спросила  она  с  некоторой  усталостью  в
голосе.
   - У вас кто-то есть?
   Она не ответила, и Мегрэ пошел к  лестнице,  спустился  на  несколько
ступенек, глянул вниз и нахмурился.
   Ему уже докладывали, что  поблизости  все  время  вертится  Альфонси,
охотно потягивающий аперитивы с журналистами в "Табаке Вогезов",  но  не
рискующий и носа сунуть в "Большой Тюренн".
   С видом своего человека в доме Альфонси стоял посреди кухни,  где  на
плите что-то варилось; он слегка смутился, но тем не менее поглядывал на
комиссара с усмешкой.
   - Ты-то что здесь делаешь?
   - Как видите, пришел в гости, как и вы. Это ведь мое  право,  не  так
ли?
   Когда-то Альфонси служил в уголовной полиции, правда,  не  в  бригаде
Мегрэ. Несколько лет он был  сотрудником  полиции  нравов,  но  в  конце
концов ему дали понять, что, несмотря на  высоких  покровителей,  больше
его терпеть не желают.
   Альфонси был маленького роста и всегда носил туфли с  очень  высокими
каблуками. Мало того, ребята подозревали, что он еще и  подкладывал  под
пятки колоду карт. Одевался он всегда  вызывающе  изысканно,  на  пальце
носил кольцо с бриллиантом. Бог его знает, настоящим или фальшивым.
   На улице Нотр-Дам-де-Лоретт он открыл частное сыскное бюро, в котором
был и хозяином, и единственным служащим; в подчинении у него была только
странноватая  секретарша,  в  основном   исполнявшая   обязанности   его
любовницы, но ночам их вместе видели в кабаре.
   Когда Мегрэ сообщили, что Альфонси трется на улице  Тюренн,  комиссар
прежде всего подумал, что он ловит рыбку в мутной воде, то есть надеется
чем-нибудь поживиться, раздобыть сведения, которые можно дорого  продать
журналистам.
   Потом выяснилось, что его нанял Филипп Лиотар.
   В тот день  Альфонси  впервые  в  буквальном  смысле  встал  на  пути
комиссара, и Мегрэ буркнул:
   - Так я жду.
   - Чего вы ждете?
   - Пока ты уйдешь.
   - Очень жаль, но я еще не кончил своих дел.
   - Ну, как тебе будет угодно.
   Мегрэ сделал вид, что идет к двери.
   - Что вы собираетесь делать?
   - Позвать одного из своих людей и посадить  его  тебе  на  хвост,  за
тобой будут следить денно и нощно. Это ведь мое право тоже.
   - Хорошо-хорошо! Идет! Не надо злиться, господин Мегрэ!
   И он пошел вверх по лестнице, но, уходя, с видом заправского сутенера
поглядел на Фернанду.
   - Как часто он приходит? - спросил Мегрэ.
   - Второй раз.
   - Советую вам быть с ним осторожной.
   - Я знаю. Мне такие люди знакомы.
   Быть может, это был тонкий намек на годы, когда она зависела от людей
из полиции нравов?
   - Как Стёвельс?
   - Хорошо. Целыми днями читает. Он верит, что все будет в порядке.
   - А вы?
   Засомневалась ли она, прежде чем ответить?
   - Я тоже.
   И все-таки в Фернанде чувствовалась некая усталость.
   - Какие книги вы носите ему?
   - Сейчас он перечитывает от корки до корки Марселя Пруста.
   - А вы тоже читали Пруста?
   - Да.
   Стёвельс,  значит,  занимался  образованием  своей   жены,   когда-то
подобранной на панели.
   - Вы будете не правы, если решите, что я пришел как враг. Ситуацию вы
знаете не хуже меня. Я хочу понять. Пока что я не понимаю ничего. А вы?
   - Я уверена, что Франс не совершал преступления.
   - Вы любите его?
   - Это слово ничего не значит. Здесь нужно бы другое, особое, которого
просто не существует.
   Мегрэ поднялся в мастерскую, где на длинном столе  перед  окном  были
аккуратно разложены инструменты переплетчика.  Прессы  стояли  сзади,  в
полутьме, а на полках одни книги ждали своей очереди, другие уже были  в
работе.
   - Он всегда постоянен в привычках, так ведь? Расскажите  мне,  как  у
него проходит день, и поточнее.
   - Меня уже об этом спрашивали.
   - Кто?
   - Господин Лиотар.
   - Вам не приходило в голову, что интересы Лиотара могут не  совпадать
с вашими? Еще три недели назад он был  совершенно  безвестен,  ему  надо
лишь поднять как можно больше шума вокруг своего имени. Для него не  так
уж и важно, окажется ваш муж виновен или нет.
   - Простите. Но ведь если он докажет невиновность Франса, это  сделает
ему колоссальную рекламу.
   - А если он добьется освобождения Франса, не доказав его невиновности
самым неопровержимым образом? Он приобретет репутацию ловкача. Все будут
обращаться только к нему. А о вашем муже будут говорить:
   "Повезло ему, Лиотар вытащил". Иными  словами,  чем  больше  Стёвельс
будет  казаться  виновным,  тем  больше  заслуг  у  адвоката.   Вы   это
понимаете?
   - Главное, что Франс это понимает.
   - Он вам сказал это?
   - Да.
   - Он не симпатизирует Лиотару? Почему же он его тогда выбрал?
   - Он его не выбирал. Тот сам...
   - Минутку. Вы только что сказали очень важную вещь.
   - Я знаю.
   - Вы сделали это нарочно?
   - Может быть. Я устала от шума вокруг нас и понимаю, откуда он  идет.
Мне кажется, что я не могу  навредить  Франсу,  говоря  вам  то,  что  я
говорю.
   - Когда бригадир Люка пришел с  обыском  около  пяти  часов  двадцать
первого февраля, ушел он не один, а увел с собой вашего мужа.
   - И вы всю ночь допрашивали его, - с упреком сказала Фернанда.
   - Такая у меня работа. В тот день у Стёвельса не  было  адвоката,  он
ведь не знал, что против него будет возбуждено уголовное дело. С тех пор
его не выпускали. Сюда он возвращался только  вместе  с  инспекторами  и
очень ненадолго. Но когда я  предложил  ему  выбрать  адвоката,  он,  не
колеблясь, назвал Лиотара.
   - Я понимаю, что вы хотите сказать.
   - Адвокат, значит, побывал у Стёвельса до бригадира Люка?
   - Да.
   - Стало быть, двадцать первого после полудня, между визитами Лапуэнта
и бригадира.
   - Да.
   - Вы присутствовали при разговоре?
   - Нет, я внизу делала генеральную уборку, меня ведь три дня не было.
   - Вы не знаете, о чем они говорили? Они не были раньше знакомы?
   - Нет.
   Это ваш муж позвонил ему, чтобы он пришел?
   - Наверно, да.
   Соседские мальчишки подошли к витрине мастерской и приклеились к  ней
носами; Мегрэ предложил:
   - Может, нам лучше уйти вниз?
   Она провела его сквозь кухню, и они вошли в  маленькую  комнатку  без
окна, кокетливо обставленную и  очень  уютную,  с  книжными  полками  на
стенах. В середине стоял стол, за которым супруги обедали, а в углу  был
другой, письменный.
   - Вы спрашивали, как проходил день у моего мужа.
   Каждое утро он вставал в шесть часов, и летом и зимой, и первым делом
затапливал печь.
   - Почему же он не затопил ее двадцать первого?
   - Было не очень холодно. После нескольких морозных дней погода  стала
налаживаться, да мы оба не из тех, кто мерзнет. В кухне у  меня  газовая
плита, тепла от нее там хватает, а в мастерской есть еще  плитка,  Франс
пользуется ею, когда варит свой клей или  подготавливает  инструменты  к
работе. Еще не умывшись, он шел за рогаликами  в  булочную,  я  готовила
кофе, а потом мы вместе завтракали. Потом он умывался и шел переплетать.
Я, прибравшись, в девять часов уходила за покупками.
   - А за работой он не ходил?
   - Очень редко. Ему обычно приносили ее домой, а потом забирали. Когда
ему нужно было самому идти куда-либо,  я  составляла  ему  компанию,  мы
ведь, собственно, никуда не ходим. Обедали мы в половине первого.
   - И он тут же снова брался за работу?
   - Почти всегда, только покурит сначала на пороге, за работой-то он не
имеет привычки курить. Так он и работал до семи,  а  то  и  до  половины
восьмого. Я никогда не знала, во сколько мы сядем есть, потому  что  ему
всегда важно было закончить  то,  что  он  наметил.  Потом  он  закрывал
ставни, мыл руки, а после ужина  мы  в  этой  самой  комнате  читали  до
десяти, до одиннадцати часов. Кроме пятницы, по  пятницам  мы  ходили  в
кино "Сен-Поль".
   - Он не выпивал?
   - Рюмочку, каждый вечер после ужина. Маленькую рюмочку, и мог  тянуть
ее целый час, только слегка пригубливая.
   - А по воскресеньям? Вы ездили за город, на природу?
   - Нет, никогда. Он ненавидит  природу.  В  воскресенье  мы  все  утро
проводим дома, не одеваясь. Он любит мастерить. Это он сделал полки да и
почти все, что у нас тут стоит. После обеда  мы  всегда  шли  гулять  по
улице Фран-Буржуа, на остров Сен-Луи  и  часто  ужинали  в  ресторанчике
возле Нового Моста.
   - Он скуп?
   Она покраснела и  ответила  вопросом,  как  все  женщины,  когда  они
обескуражены.
   - Почему вы спрашиваете об этом?
   - Он ведь уже двадцать лет так работает?
   - Всю жизнь он так работал. Его мать была страшно бедна. У него  было
очень несчастливое детство.
   - Однако он слывет самым дорогим  переплетчиком  в  Париже  и  скорее
отказывается от работы, чем в ней заинтересован.
   - Это правда.
   - Он зарабатывает столько, что  вы  могли  бы  прилично  жить,  иметь
современную квартиру и даже машину.
   - А зачем?
   - Он говорит, что  у  него  всегда  только  один  костюм,  да  и  ваш
гардероб, похоже, не богаче.
   - Мне ничего не нужно. А едим мы хорошо.
   -  Вы,  должно  быть,  проживаете  не  больше  трети  того,  что   он
зарабатывает?
   - Меня денежные вопросы не касаются.
   - Большинство людей работает во имя  какой-нибудь  цели.  Одни  хотят
иметь домик в деревне, другие мечтают  хорошо  жить  на  пенсии,  третьи
посвящают себя детям. У него детей не было?
   - К сожалению, я не могу иметь детей.
   - А до вас?
   -  Нет.  У  него,   собственно,   не   было   знакомых   женщин.   Он
довольствовался тем, о чем вы уже знаете, и именно благодаря этому я его
и встретила.
   - Что он делает со своими деньгами?
   - Не знаю. Наверно, откладывает.
   У Стёвельса действительно был счет  в  банке  на  улице  Сент-Антуан.
Почти каждую неделю переплетчик вносил незначительные суммы, совпадавшие
с полученными от клиентов.
   - Он работал в свое удовольствие. Это настоящий фламандец. Я  начинаю
понимать,  что  это  значит.  Он  мог  часами  делать  один  переплет  и
радовался, когда удавалось сделать красивую вещь.
   Любопытно: иногда она говорила о  нем  в  прошедшем  времени,  словно
стены Сайте уже отгородили его от мира, а иногда в настоящем,  будто  он
вот-вот войдет в комнату.
   - Он поддерживал отношения со своей семьей?
   - Отца своего он не знал. Воспитал Франса дядя, но отдал его в  очень
юном  возрасте  в  приют,  где,  к  счастью,   ему   дали   ремесло.   С
воспитанниками там обращались очень сурово, и он не любит  вспоминать  о
тех временах.
   Вход и выход в их жилище был один - через мастерскую.  Чтобы  попасть
во двор, надо было выйти на улицу и пройти под арку, мимо консьержки.
   Поразительно, как Люка там у себя, на набережной Орфевр,  жонглировал
именами, в которых Мегрэ едва ориентировался: консьержка мадам  Салазар,
мадемуазель Беген, жиличка с пятого этажа, сапожник, торговка зонтиками,
хозяйка молочной и ее горничная, - словом,  обо  всех  он  говорил  так,
словно знал их всегда со всеми их причудами.
   - А что вы собираетесь приготовить ему на завтра?
   - Жаркое  из  барашка.  Он  любит  вкусно  поесть.  Вы  вроде  хотели
спросить, есть ли у него какая-нибудь страсть  помимо  работы.  Наверно,
это еда. Хотя он целыми днями сидит, не дышит воздухом и  не  занимается
гимнастикой, я никогда не видела человека с таким прекрасным аппетитом.
   - До того, как вы познакомились, у него были друзья?
   - Не думаю. Во всяком случае, он мне об этом не говорил.
   - Он тогда уже жил здесь?
   - Да. И сам вел свое хозяйство. Только раз в неделю к нему  приходила
мадам  Салазар  и  основательно  убиралась.  Видимо,  она   меня   сразу
невзлюбила, поскольку отпала нужда ее приглашать.
   - Соседи знают?
   - Чем я занималась раньше? Нет, то есть не знали до ареста Франса.  А
теперь журналисты растрезвонили.
   - И они к вам плохо отнеслись?
   - Некоторые. Но Франса так любили, что нас скорее жалеют.
   В общем, так оно и было. Если бы в квартирах провели опрос, кто "за",
а кто "против", - "за", конечно, перевесило бы.
   Но жители квартала так же, как и читатели  газет,  вовсе  не  хотели,
чтобы все кончилось слишком быстро.  Чем  больше  сгущалась  тайна,  тем
отчаяннее становилась борьба между полицией  и  Филиппом  Лиотаром,  тем
больше была довольна публика.
   - Чего от вас хотел Альфонси?
   - Он не успел сказать. Он только появился, когда вы вошли. Мне  очень
не нравится, как он заявляется сюда, будто в пивнушку, не снимает шляпы,
говорит мне "ты".
   Будь Франс здесь, он бы давно его выставил за дверь.
   - Он ревнив?
   - Он не выносит фамильярности.
   - Он любит вас?
   - Думаю, что да.
   - А почему?
   - Не знаю. Может быть, потому что я его люблю.
   Мегрэ не улыбнулся. Шляпу он, разумеется, снял, не то  что  Альфонси.
Он был вежлив и не лукавил.
   И действительно, этот человек, казавшийся здесь  большим  и  грузным,
искренне пытался во всем разобраться.
   - Вы, конечно, не скажете ничего,  что  могло  бы  обернуться  против
него?
   - Разумеется, нет. Впрочем, ничего такого я и не знаю.
   - Тем не менее очевидно, что в этом полуподвале был убит человек.
   - Ваши  специалисты  утверждают,  что  это  так,  а  я  не  настолько
образованна, чтобы им противоречить. В любом случае Франс не убивал.
   - Кажется невозможным, чтобы это произошло без его ведома.
   - Я понимаю, что вы хотите сказать, но он, повторяю, не виновен.
   Мегрэ, вздохнув, встал. Он был доволен, что она ничем не угощала его,
хотя многие люди в подобных обстоятельствах полагают это своим долгом.
   - Я пытаюсь все начать с нуля, - сказал он. - Когда  я  шел  сюда,  я
собирался снова изучить здесь сантиметр за сантиметром.
   - И вы  этого  не  сделаете?  Уж  сколько  раз  тут  все  вверх  дном
переворачивали!
   - Вот я и не решаюсь. Может быть, приду  еще.  У  меня  скорей  всего
будут к вам вопросы.
   - Вы знаете, что во время свиданий я все-все рассказываю Франсу?
   - Да, я понимаю вас.
   Он двинулся по узкой лестнице, она пошла за  ним  в  мастерскую,  где
стало почти темно, и открыла дверь на улицу.  Она  увидела  Альфонси,  в
ожидании стоявшего на углу.
   - Вы пустите его?
   - Прямо не знаю. Я устала.
   - Хотите, я велю ему оставить вас в покое?
   - Сегодня вечером по крайней мере.
   - Всего доброго.
   Она попрощалась с  Мегрэ,  и  он,  тяжело  ступая,  пошел  к  бывшему
инспектору нравов. Когда на углу комиссар поравнялся с Альфонси, на  них
смотрели сквозь окна кафе "Табак Вогезов" два молодых репортера.
   - Вали отсюда!
   - Почему?
   - Потому что. Она не хочет, чтобы ты ее беспокоил сегодня. Понял?
   - Почему вы так плохо со мной обходитесь?
   - Лицо мне твое не нравится.
   И, повернувшись к нему спиной,  Мегрэ,  не  нарушая  традиций,  пошел
выпить кружку пива в "Большой Тюренн".

Глава 3
МАЛЕНЬКАЯ ГОСТИНИЦА НА УЛИЦЕ ЛЕПИК

   Было солнечно и морозно, изо рта шел пар, а кончики  пальцев  мерзли.
Но Мегрэ все равно не ушел с открытой площадки автобуса, где  он  стоял,
читая только что вышедшую газету,  и  то  ворчал,  то  не  мог  сдержать
улыбки.
   Ехал он на  работу  слишком  рано.  Часы  показывали  всего  половину
девятого, когда он вошел в комнату  инспек