о назначению не дошел.
     Около одиннадцати часов Мегрэ вышел из машины на улице Лопер, в двухстах или трехстах метрах от церкви Отейя, и оказалось, что он приехал последним. На месте происшествия уже толпились журналисты и фотографы, окруженные толпой любопытных, которую сдерживали полицейские.
     Уже успели прибыть и представители прокуратуры, а через несколько минут явились люди из Отдела установления личности.
     В десять минут первого комиссар велел привести к себе в кабинет Адриена Жоссе, человека лет сорока, приятной внешности, уже слегка располневшего, который, несмотря на небритое лицо и помятую одежду, не утратил свойственной ему элегантности.
     - Входите, прошу вас... Садитесь...
     Мегрэ открыл дверь в комнату инспекторов, чтобы позвать юного Лапуэнта.
     - Захвати блокнот и карандаш...
     Кабинет был залит солнцем, а в открытое окно доносился шум Парижа.
     Лапуэнт, понимая, что ему придется стенографировать допрос, устроился на углу стола. Мегрэ, набивая свою трубку, с минуту смотрел на катера, поднимавшиеся вверх по Сене, и разглядел человека в лодке, плывущей по течению.
     - Я вынужден, мсье Жоссе, зафиксировать ответы, которые вы мне дадите, за что и прошу прощения... Вы не слишком устали?
     Горько усмехнувшись, человек знаком показал, что нет. Он не спал всю ночь, а полиция Отея успела уже подвергнуть его долгому допросу.
     Мегрэ не стал читать протокола, так как хотел сначала составить собственное мнение по делу.
     - Итак, начнем с простейших вопросов, с обычного установления личности... Ваша фамилия, имя, возраст, профессия...
     - Адриен Жоссе, сорок лет, родился в Сэт, департамент Эро...
     Только узнав об этом, можно было заметить у него легкий южный акцент.
     - Профессия отца?
     - Учитель. Умер десять лет назад.
     - А мать?
     - По-прежнему живет в нашем домике в Сэт.
     - Вы учились в Париже?
     - Нет, в Монпелье.
     - Вы, кажется, фармацевт?
     - Сначала окончил фармацевтическое училище, затем год учился на медицинском факультете. Закончить его мне не пришлось.
     - Почему?
     Жоссе ответил не сразу, и Мегрэ понял, что колеблется он из чувства порядочности. По-видимому, он старался ответить точно, правдиво, по крайней мере так было до этого момента.
     - По многим причинам. Но в основном из-за подружки, которая переехала с родителями в Париж.
     - На ней вы и женились?
     - Нет. По правде говоря, через несколько месяцев мы разошлись. Кроме того, я не чувствовал настоящего призвания к медицине... Мои родители не были богаты... Чтобы оплачивать мои занятия, им приходилось во многом себе отказывать... Да если бы я и стал врачом, мне было бы не легко начать практику.
     Жоссе так устал, что ему стоило большого труда мыслить логично, и он то и дело посматривал на Мегрэ, словно проверял впечатление, которое производит на комиссара.
     - А это важно?
     - Все может оказаться важным.
     - Понимаю... Я только думаю, было ли у меня какое-нибудь истинное призвание... Я слышал, что можно сделать карьеру в лаборатории...
     Большинство фармацевтических фирм имеют научно-исследовательские лаборатории... Очутившись в Париже с дипломом фармацевта в кармане, я попытался получить одно из таких мест.
     - И безуспешно?
     - Все, что мне удалось найти, это место управляющего одной аптекой, потом другой...
     Ему было жарко. Мегрэ тоже. Иногда, шагая по кабинету, Мегрэ останавливался у окна.
     - Вам задавали эти вопросы в Отейе?
     - Нет. Задавали другие. Я понимаю, что вы хотите узнать всю подноготную... Как видите, я стараюсь отвечать откровенно... В сущности, я не считаю себя ни лучше, ни хуже других...
     Ему пришлось вытереть пот с лица.
     - Хотите пить?
     - Не отказался бы...
     Мегрэ открыл дверь в кабинет инспекторов.
     - Жанвье! Попросите, чтобы нам принесли чего-нибудь попить.
     И обращаясь к Жоссе:
     - Пива?
     - Если вам угодно.
     - Вы не голодны?
     И, не дожидаясь ответа, продолжал, уже обращаясь к Жанвье:
     - Пива и бутербродов.
     На губах Жоссе скользнула грустная улыбка.
     - Обо всем этом я читал, - пробормотал он.
     - Что вы читали?
     - О пиве, о бутербродах... Комиссар Мегрэ и инспектора, сменяющие друг друга во время допросов... Это уже становится, известным, не так ли? Вот только не думал, что я сам, в один прекрасный день...
     У Жоссе были красивые руки, и они выдавали его нервозность.
     - Знаешь, когда попал сюда, не знаешь, когда...
     - Успокойтесь, мсье Жоссе. Могу вас заверить, что у меня нет никакого предвзятого мнения на ваш счет.
     - А у инспектора в комиссариате Отейя было.
     - С вами плохо обращались?
     - Да... Довольно грубо... Употребляли такие слова... В конце концов кто знает, если бы на его месте были...
     - Вернемся к началу вашей карьеры в Париже. Через сколько времени вы познакомились с женщиной, которая стала вашей женой?
     - Примерно через год... Мне было двадцать пять лет. Я работал в английской аптеке в предместье Сент-Онорэ, когда встретил ее...
     - Она была одной из ваших клиенток?
     - Да.
     - Ее девичья фамилия?
     - Фонтан... Кристина Фонтан... Но она еще носила фамилию первого мужа, умершего за несколько месяцев до этого... Лауэлл... Из семьи английских пивоваров... Вам, наверное, попадалось это имя на бутылках...
     - Итак, за несколько месяцев до этого она овдовела? А сколько ей было лет?
     - Двадцать девять.
     - Детей не было?
     - Нет.
     - Богата?
     - Конечно. Одна из лучших клиенток самых роскошных магазинов предместья Сент-Онорэ...
     - Вы стали ее любовником?
     - Она вела очень свободную жизнь.
     - Еще при муже?
     - У меня есть основания так думать.
     - Какого она происхождения?
     - Из буржуазной семьи... Не богатой, но зажиточной. Детство ее прошло в шестнадцатом округе <Париж в административном отношении делится на двадцать округов.
     Шестнадцатый округ считается одним из аристократических. - Прим, переводчика.>, отец был крупным административным работником.
     - Вы в нее влюбились?
     - Да, очень скоро...
     - Тогда вы уже не встречались с вашей приятельницей из Монпелье?
     - Нет, уже несколько месяцев.
     - Кристина Лауэлл, и вы сразу решили пожениться? Жоссе заколебался, но только на мгновение.
     - Нет.
     В дверь постучали. Это посыльный из пивной "Дофина" принес пиво и бутерброды. Сделали перерыв. Жоссе есть не стал, только выпил полстакана пива, в то время как Мегрэ, продолжая шагать по кабинету, принялся за бутерброды.
     - Вы можете мне рассказать, как все это случилось?
     - Попытаюсь. Правда, это дело нелегкое. Ведь с тех пор прошло пятнадцать лет. Тогда я был молод и только теперь отдаю себе в этом отчет. Теперь мне кажется, что жизнь тогда была другая, что все казалось гораздо проще, чем сейчас. Зарабатывал я мало. Жил в меблированных комнатах около площади Терн и обедал в дешевом ресторанчике, где стандартные цены, а то и просто довольствовался булочками... На одежду я тратил больше, чем на еду.
     Привычка хорошо одеваться сохранилась у него до сих пор.
     На нем был костюм, сшитый одним из лучших парижских портных, рубашка с его вензелем была сделана на заказ, так же как и башмаки.
     - Кристина жила в ином, совсем незнакомом для меня мире... Этот мир меня ослепил... Я все еще оставался провинциалом, сыном бедного учителя... В Монпелье я общался со студентами, которые были не богаче меня...
     - Она познакомила вас со своими друзьями и подругами?
     - Не скоро... Была какая-то сторона в наших отношениях, которую я осознал лишь позднее.
     - Что вы имеете в виду?
     - Часто рассказывают о деловых людях, промышленниках или финансистах, которые заводят интрижку с продавщицей или манекенщицей. У нас получилось наоборот. Кристина назначала свидание бедному, неопытному помощнику фармацевта... Ей хотелось знать, где я живу, хотелось увидеть мою комнату в дешевом меблированном отеле, где стены на лестнице облицованы фаянсовыми плитками, а через перегородки все слышно из соседних комнат. Ее это приводило в восторг. По воскресеньям она увозила меня на своей машине за город, в какой-нибудь ресторанчик.
     Голос Жоссе стал глуше. Теперь в нем чувствовалась тоска и даже злоба.
     - Сначала я тоже думал, что это интрижка, которая долго не продлится.
     - Вы влюбились?
     - Не сразу.
     - Ревновали?
     - С этого-то все и началось. Кристина рассказывала мне о своих друзьях и даже любовниках. Ее забавляло посвящать меня в различные подробности... Сначала я молчал. Потом как-то, в припадке ревности, обозвал разными бранными словами и даже ударил... Я был убежден, что она надо мной смеется и, встав с моей железной койки, пойдет рассказывать другим о том, какой я неловкий и наивный... Много раз мы из-за этого ссорились... Однажды не виделись целый месяц...
     - Это она делала попытки к примирению?
     - Или она, или я. Один из нас всегда приходил просить прощения...
     Ведь мы действительно любили друг друга, господин комиссар.
     - Кто первый заговорил о браке?
     - Теперь не помню. Честно говоря, на этот вопрос ответить невозможно.
     Дошло до того, что мы стали нарочно мучить друг друга. Кристина, хвативши лишнего, могла в три часа ночи стучаться в дверь моей комнаты.
     Если я, дуясь на нее за что-нибудь, не сразу ей отворял, разбуженные соседи начинали скандалить... Сколько раз меня вообще грозились выбросить за дверь... В аптеке тоже были неприятности. Я часто опаздывал на работу, приходил полусонный...
     - Она много пила?
     - Мы оба пили... Не знаю почему... Просто по привычке... Это нас еще больше возбуждало... В конце концов мы поняли, что мы не можем жить друг без друга...
     - Где она тогда жила?
     - В том доме, где вы были... На улице Лопер... Как-то раз - было уже два или три часа ночи - сидя в кабачке, мы посмотрели друг другу в глаза и, внезапно протрезвев, серьезно подумали о том, что же нам делать дальше.
     - Вы не помните, кто задал этот вопрос?
     - Честно говоря, не помню. Первый раз слово "брак" было произнесено полушутя. Трудно вспомнить все это точно через столько лет.
     - Она была на пять лет старше вас?
     - Да, и богаче на несколько миллионов. Став ее мужем, я уже не мог целые дни торчать за прилавком аптеки. Она знала некоего Вирье, которому родители незадолго до этого оставили в наследство скромное предприятие по производству медикаментов. Вирье по специальности не был фармацевтом... Ему было тридцать пять лет, и он делил свое время между ресторанами "Фуке" и "Максим" и казино в Довиле... Кристина вложила деньги в его дело, и я стал директором.
     - Словом, ваши честолюбивые замыслы осуществились?
     - Да, создается такое впечатление. Когда снова прослеживаешь весь ход событий, то может показаться, будто я сознательно подготавливал каждый этап со знанием дела. Однако, поверьте мне, все было не так.
     Женился на Кристине я только потому, что безумно ее любил, любил настолько, что если бы пришлось с ней расстаться, я бы, наверное, покончил самоубийством... Она же, со своей стороны, умоляла меня оформить наши отношения. Кристина уже давно не заводила связей, и теперь настал ее черед проявлять ревность. Она даже стала ненавидеть клиенток нашей аптеки и приходила за мной шпионить...
     Теперь мне представился случай занять положение, которое позволило бы мне жить на равную ногу с ней... Деньги были вложены в дело на ее имя, а брак был заключен с условием раздельного пользования имуществом...
     Некоторые сочли меня альфонсом, и я не всеми был хорошо принят в среде, где отныне мне пришлось жить...
     - Вы оба были счастливы?
     - Пожалуй, да. Я много работал. Лаборатории, прежде незначительные, стали крупнейшими в Париже. По вечерам мы выезжали то в театр, то в рестораны. Скучать не приходилось ни днем, ни ночью.
     - Вы не будете есть?
     - Нет... Не хочется... Если разрешите, я налью себе еще пива.
     - Прошлой ночью вы были пьяны?
     - Об этом меня уже спрашивали сегодня утром, в комиссариате Отейя.
     Конечно, я был пьян, но я все ясно помню.
     - Я не хотел читать ваши показания, сделанные на допросе в Отейе.
     Протокол у меня здесь... Мегрэ небрежно перелистал текст.
     - Вы хотели бы внести какие-нибудь поправки?
     - Я говорил правду, но, немного погорячился... Из-за поведения инспектора... С первых же вопросов он дал понять, что считает меня убийцей... Потом, когда на улицу Лопер прибыли представители прокуратуры, мне показалось, что его мнение разделяет и судебный следователь.
     Он помолчал.
     - Я их понимаю... Я был не прав, когда возмущался... Мегрэ прошептал:
     - Вы не убивали свою жену?
     И Жоссе покачал головой. Теперь он уже не возмущался, не горячился.
     Он выглядел усталым, подавленным...
     - Я понимаю, объяснить будет очень трудно...
     - Может быть, хотите отдохнуть?
     Жоссе слегка покачивался на стуле.
     Ему тоже хотелось подойти к окну, посмотреть на улицу, на солнышко, на прохожих, которые продолжали жить своей обычной жизнью.
     Еще вчера он тоже принадлежал к этому миру. Мегрэ задумчиво смотрел на него. Лапуэнт ждал, держа в руке карандаш.
     И теперь, в тихой гостиной на бульваре Вольтера, почти душной от тишины, где женщины все еще вязали, тихо переговариваясь, доктор Пардон вслушивался в каждое слово Мегрэ.
     Комиссар, прекрасно понимал, что существует незримая связь между его другом и стоящим на столике телефоном, между врачом и поляком-портным, который завершал свой последний бой среди пятерых детей и истеричной жены.
     Прошел автобус, остановился, снова двинулся в путь, прихватив двух пассажиров. Какой-то пьянчуга, натыкаясь на стены, мурлыкал что-то себе под нос.

Глава II

Горшки с геранью на улице Коленкур

     - Боже мой! - вскричала вдруг Алиса. - Ведь я совсем забыла про ликеры к десерту.
     Когда Алиса еще не была замужем, она, наверное, скучала на этих обедах. Супруги Мегрэ не видели ее в первые месяцы после свадьбы, разве только раза два, когда ей хотелось показаться в роли замужней женщины, словом, на равной ноге с матерью.
     Но с тех пор, как она ждала ребенка, Алиса часто приходила на набережную Вольтера, охотно играла роль хозяйки дома, и вдруг оказалось, что она даже больше, чем мать, придает значение хозяйственным мелочам.
     Ее муж, недавно получивший диплом ветеринара, вскочил со стула, заставил жену снова сесть, а затем пошел в столовую за арманьяком для мужчин и голландским ликером для женщин. Такого ликера можно было отведать только у Пардонов.
     Как в большинстве приемных у врачей, в гостиной было темновато, обивка мебели выцвела и обтрепалась. На Мегрэ и Пардона, сидевших напротив открытого окна, падал резкий свет с бульвара, где листва на деревьях начала слегка дрожать. Быть может, собирался ливень?
     - Арманьяку, комиссар?
     Мегрэ рассеянно улыбнулся молодому человеку. Сидя в гостиной на улице Вольтера, комиссар мысленно все еще видел себя в своем залитом солнцем кабинете, в тот знаменательный вторник, когда он допрашивал Жоссе.
     Сейчас он казался более грузным, чем за обедом, таким же грузным и озабоченным, как доктор. Пардон и Мегрэ всегда понимали друг друга с полуслова, хотя познакомились не так давно, когда у каждого за плечами была уже долгая жизнь. Но с первого дня они почувствовали взаимное доверие и прониклись взаимным уважением.
     Возможно, это происходило от свойственной им обоим честности не только по отношению к другим, но и к самим себе? Их дружба была искренней, они никогда не хитрили и называли вещи своими именами.
     И если в этот вечер Мегрэ вдруг заговорил, то не столько для того, чтобы отвлечь своего друга от тягостных мыслей, сколько потому, что телефонный звонок разбудил в нем те же чувства, которые волновали доктора.
     Дело здесь было не в комплексе виновности, да, впрочем, Мегрэ терпеть не мог этого выражения. Не было здесь и угрызений совести. И тот и другой, просто в силу избранных ими самими профессий, часто вынуждены были принимать решение, от которого зависела судьба другого человека, а у Пардона даже решался вопрос жизни или смерти.
     Ничего романтического в их настроении не было. Не было также ни подавленности, ни возмущения. Только какая-то меланхолическая задумчивость.
     Молодой Брюар не решался подсесть к ним. Мужу Алисы интересно было послушать, о чем они говорили вполголоса, но, понимая, что он еще слишком молод, зять Пардонов снова уселся возле женщин.
     - Нас было трое в кабинете, - рассказывал Мегрэ. - Юный Лапуэнт стенографировал допрос, по временам поглядывая на меня, Адриен Жоссе то вставал, то снова усаживался на стул, а я большую часть времени стоял, повернувшись спиной к открытому окну.
     Я понимал, как измучен Жоссе. Он провел бессонную ночь. Накануне вечером он много выпил, потом среди ночи добавил еще. Я чувствовал, что на него словно накатывались волны усталости, что порой у него начинается настоящее головокружение. В какие-то мгновения взгляд его мутных глаз устремлялся в одну точку, и он, словно чувствуя, что погружается в оцепенение, силился вновь всплыть на поверхность.
     Может показаться жестоким, что я тем не менее довел до конца этот допрос, который продолжался свыше трех часов.
     Однако я настаивал на этом столько же из чувства долга, сколько желая добра Жоссе. С одной стороны, я должен был использовать всякую возможность, чтобы добиться от него признания. С другой стороны, при таком нервном напряжении его мог успокоить только укол или снотворное.
     Он испытывал непреодолимое желание говорить, говорить тут же, не откладывая, и если бы я отправил его в камеру предварительного заключения, он и там, без сомнения, продолжал бы разговаривать сам с собой.
     Из коридора доносились голоса и смех дожидавшихся репортеров.
     В этот час обычно выходят дневные газеты, и я не сомневался, что в них появится сообщение об убийстве в Отейе и первые страницы запестрят снимками Адриена Жоссе, сделанными утром на улице Лопер.
     С минуты на минуту мог позвонить судебный следователь Комелио, которому всегда не терпится вынести решение по порученному ему делу. - "Жоссе у вас?" - "Да." - "Он сознается?" - Человек смотрел на меня, догадываясь, что речь идет о нем. - "Я как раз этим усиленно занимаюсь", - ответил я, не уточняя. - "Он отрицает?" - "Не знаю". - "Объясните ему, что в его же интересах". - "Попытаюсь".
     Комелио не злой человек. Его как-то назвали моим личным врагом потому, что у нас с ним иногда бывали стычки. Но, в сущности, он тут не виноват. Виной всему его представление о своих служебных обязанностях и своем долге. Комелио считает, что, получая жалованье за то, что он защищает общество, он должен быть неумолим в любом случае, если что-либо угрожает нарушению установленного порядка. Не думаю, чтобы его когда-нибудь терзали сомнения. Он невозмутимо разделяет всех людей на хороших и плохих и не способен даже представить себе, что есть и такие, которые находятся где-то, между этими двумя лагерями. Если бы я признался ему, что до сих пор не пришел к какому-либо определенному мнению, он бы мне не поверил или обвинил бы меня в том, что я отношусь спустя рукава к возложенным на меня обязанностям.
     Тем не менее через час, даже через два часа после начала допроса я был не способен ответить на вопрос, который время от времени задавал мне Жоссе, глядя на меня умоляющими глазами:
     "Скажите, вы мне верите?"
     Еще вчера я его совсем не знал, даже ничего о нем не слышал. Если его имя было мне смутно знакомо, то только потому, что я покупал лекарства, на которых значились имена Жоссе и Вирье.
     Любопытно, что мне никогда не приходилось бывать на улице Лопер, которую я, к некоторому своему удивлению, обнаружил только сегодня утром. В квартале, расположенном вокруг Отейской церкви, преступления случаются редко. А улица Лопер, которая никуда не ведет, вернее, даже не улиц