и третьего
округа.
   Лаборатория прислала результаты экспертизы. Зубы принадлежали мужчине
тридцати лет, плотного, вероятно, сложения, который еще  несколько  дней
назад был жив.
   Стёвельса привели в кабинет Мегрэ, и допрос начался. Стёвельс сидел в
зеленом бархатном кресле лицом к окну, из  которого  открывался  вид  на
Сену. В тот день лило как из ведра. Десять или двенадцать  часов  кряду,
пока шел допрос, дождь стучал в окно  и  вода  клокотала  в  водосточном
желобе.  Переплетчик  носил  очки   с   толстыми   стеклами   в   тонкой
металлической оправе. Его густые и длинные волосы растрепались,  галстук
съехал набок.
   Это был  образованный,  много  прочитавший  на  своем  веку  человек,
спокойный и вдумчивый; его тонкая белая кожа,  расцвеченная  веснушками,
легко становилась пунцовой.
   -  Как  вы  объясняете  тот  факт,  что  в  вашей  печке   обнаружены
человеческие зубы?
   - Никак не объясняю.
   - У вас в последнее время зубы не выпадали? Или у жены?
   - Ни у меня, ни у жены. У меня вообще все вставные.
   Он вытащил изо рта вставную  челюсть  и  таким  же  привычным  жестом
вернул ее на место.
   - Расскажите, пожалуйста, чем вы были заняты вечерами  шестнадцатого,
семнадцатого и восемнадцатого февраля.
   Допрос шел вечером двадцать первого, после того как  Лапуэнт  и  Люка
побывали на улице Тюренн.
   Пятница не приходилась на один из этих дней?
   - Шестнадцатое.
   - Тогда я, как и каждую пятницу,  был  в  кино  "Сен-Поль"  на  улице
Сент-Антуан.
   - С супругой?
   - Да.
   - А что вы делали два других дня?
   - В субботу в полдень Фернанда уехала.
   - Куда?
   - В Конкарно.
   - Эта поездка была намечена давно?
   - Мать Фернанды парализована, она живет с другой дочерью  и  зятем  в
Конкарно. Утром в субботу мы получили телеграмму от Луизы  -  так  зовут
сестру жены, - что мать  серьезно  заболела,  и  Фернанда  с  первым  же
поездом туда уехала.
   - Без звонка?
   - У них нет телефона.
   - Матери действительно было очень плохо?
   - Нет, она вообще не была больна. Луиза телеграммы не посылала.
   - Кто же ее послал?
   - Мы не знаем.
   - Вы уже были когда-нибудь жертвами подобных мистификаций?
   - Никогда.
   - Когда вернулась ваша жена?
   - Во вторник. Она воспользовалась  тем,  что  оказалась  у  своих,  и
побыла с ними еще два дня.
   - Что вы делали все это время?
   - Работал.
   - Один из жильцов утверждает, что в воскресенье из вашей  трубы  весь
день валил густой дым.
   - Возможно. Было холодно.
   И правда.  Воскресенье  и  понедельник  были  очень  холодными,  а  в
пригороде даже отмечались заморозки.
   - В каком костюме вы были в субботу вечером?
   - В том, который и сейчас на мне.
   - После закрытия мастерской к вам никто не приходил?
   - Никто, только один клиент зашел забрать свою книгу. Сказать вам его
фамилию и номер телефона?
   Это  был  известный  человек,  член   общества   "Сто   библиофилов".
Стараниями Лиотара о них еще заговорят, почти все они - люди с именами.
   - Ваша консьержка, мадам Салазар, слышала в тот вечер,  около  девяти
часов, как в вашу дверь стучались.
   Несколько человек довольно громко разговаривали, они были возбуждены.
   - На тротуаре возле дома, возможно, они и  были,  у  меня  никого  не
было. Вполне вероятно, что они и стукнули раз-другой  по  витрине,  если
они были "возбуждены", как уверяет мадам Салазар.
   - Сколько у вас костюмов?
   - Поскольку у меня одно туловище и одна голова, я ношу один костюм  и
одну шляпу; кроме того, у меня есть старые штаны и свитер, в  которых  я
работаю.
   Тогда ему показали темно-синий костюм, найденный у него в шкафу.
   - А этот?
   - Это не мой.
   - Каким образом он оказался у вас?
   - Я его никогда не видел. Кто угодно мог положить  его  в  мой  шкаф,
когда меня не было дома. Я уже шесть часов как здесь.
   - Примерьте, пожалуйста, пиджак.
   Пиджак был ему впору.
   - Вы видите пятна, похожие на ржавчину? Это кровь,  и  по  заключению
экспертов, - человеческая кровь. Пятна тщетно пытались вывести.
   - Я не знаю, что это за костюм.
   - Мадам Ранее, которая держит торговлю зонтами, часто  видела  вас  в
синем костюме, особенно по пятницам, когда вы ходите в кино.
   - У меня был другой костюм, тоже синий, но я выбросил его больше двух
месяцев назад.
   После  этого  первого  допроса  Мегрэ  здорово  приуныл.   Он   долго
разговаривал  со  следователем  Доссеном,  а  потом  они  оба  пошли   к
прокурору.
   К тому самому, который взял на себя ответственность за арест.
   - У экспертов сомнений нет, ведь так? Остальное, Мегрэ,  -  за  вами,
это ваша забота.  Действуйте.  Нельзя  же  этого  молодца  выпустить  на
свободу.
   На следующий день  из  безвестности  выплыл  месье  Лиотар  и  теперь
буквально преследовал Мегрэ, как злобная собачонка.
   Среди разных заголовков  в  газетах  был  один,  привлекший  внимание
публики:

ЧЕМОДАН-ПРИЗРАК

   Малыш Лапуэнт и в самом  деле  уверял,  что  видел  коричнево-красный
чемодан под столом в  мастерской,  когда  приходил  туда  как  инспектор
санитарной службы.
   - Это был обычный дешевый чемодан, я еще нечаянно задел его  ногой  и
здорово удивился, что мне стало так больно. Я понял, в чем  дело,  когда
попытался передвинуть его: чемодан оказался невероятно тяжелым.
   Однако Люка, явившийся с  обыском  в  пять  часов,  чемодана  уже  не
застал. Точнее сказать, чемодан-то был, и тоже коричневый, тоже дешевый,
но Лапуэнт утверждал, что не тот.
   - С этим чемоданом я ездила в Конкарно, - заявила Фернанда. -  У  нас
никогда никакого другого не было. Мы ведь, собственно, не путешествуем.
   Лапуэнт был непреклонен, он твердо стоял на  своем:  чемодан  другой,
первый был более светлый и ручка была подвязана веревкой.
   - Если бы мне нужно было починить чемодан, - возражал Стёвельс,  -  я
бы без веревочки обошелся. Не забывайте, что я переплетчик и  работаю  с
кожей.
   Филипп  Лиотар   тем   временем   принялся   собирать   свидетельства
библиофилов, и выяснилось, что Стёвельс - один из лучших переплетчиков в
Париже, возможно, даже лучший,  которому  коллекционеры  доверяют  самую
деликатную работу, по преимуществу он занимается реставрацией  старинных
книг.
   Все сходились на том, что этот тихий человек  почти  всю  свою  жизнь
проводил в  мастерской,  и  считали,  что  полиция  совершенно  напрасно
копается в его прошлом - нет там ничего сколько-нибудь подозрительного.
   Конечно, всплыла история Фернанды. Когда Стёвельс с ней познакомился,
она занималась проституцией, и именно он вытащил ее из прежней жизни. Но
и за Фернандой с тех довольно давних уже времен ничего сомнительного  не
водилось.
   Торранс уже четыре дня сидел в  Конкарно.  На  почте  нашли  оригинал
телеграммы,  написанный  печатными  буквами.   Сотрудница,   принимавшая
телеграмму, вспомнила, что у окошка вроде бы стояла женщина.  И  Торранс
выверял все, составлял списки приехавших в последнее  время  из  Парижа,
опрашивал по двести человек в день.
   - Хватит с  нас  этой  пресловутой  непогрешимости  Мегрэ!  -  заявил
однажды журналисту Лиотар.
   И тут же завел разговор о частичных перевыборах в третьем  округе,  в
связи с которыми кое-кому в  политических  целях  было  выгодно  затеять
здесь скандал.
   Следователю Доссену тоже досталось,  и  эти  нападки,  мягко  говоря,
бестактные, порой вгоняли его в краску.
   - Как у вас, ничего нового, за что можно было бы зацепиться?
   - Я ищу. Нас десятеро, иногда и больше: есть  люди,  которых  мы  уже
двадцать раз допрашивали.
   Люка надеется найти портного, который шил синий костюм.
   Как обычно, когда  общество  так  взбудоражено,  ежедневно  поступали
сотни писем, отнюдь не облегчающих работу; почти все они  направляли  на
ложный  след,  масса  времени  тратилась  попусту.  Тем  не  менее   все
скрупулезно проверялось, выслушивали даже сумасшедших, которым казалось,
что они что-то знают.
   Без десяти час Мегрэ вышел из автобуса на углу бульвара  Вольтера  и,
как всегда, взглянув на свои окна, был  очень  удивлен,  что  освещенное
ярким солнцем окно в столовой закрыто.
   Он тяжело поднялся по лестнице и  нажал  на  ручку  двери  -  она  не
открылась. Впрочем, мадам Мегрэ, переодеваясь, запирала дверь. Он открыл
своим ключом и оказался в голубом чаду. Поспешив на кухню,  он  выключил
газ.  Курица,  морковка  и  луковица  в  жаровне  превратились  в   один
черноватый комок.
   Он открыл все окна, и когда получасом позже мадам Мегрэ,  едва  дыша,
вошла в квартиру, она застала его в столовой, перед ним был кусок  хлеба
с сыром.
   - Который час?
   - Половина второго, - спокойно ответил Мегрэ.
   В таком состоянии он ее не видел никогда: шляпа набок, губы дрожат.
   - Только, пожалуйста, не смейся.
   - Я не смеюсь.
   - И не ругай меня. Я не могла поступить иначе  и  хотела  бы  видеть,
каково было бы тебе на моем месте.
   Когда я думаю, что у тебя на обед - кусок сыра!
   - Зубной врач?
   - Я к нему  не  попала.  С  без  четверти  одиннадцать  проторчала  в
Антверпенском сквере, не имея возможности даже отойти.
   - Тебе было плохо?
   - Разве мне когда-нибудь в жизни было плохо? Нет.
   Это из-за маленького. И еще когда он стал плакать и топать ногами,  я
вообще выглядела как воровка.
   - Из-за маленького? Какого такого маленького?
   - Я рассказывала тебе о даме в голубом костюме и ребенке, но ты  меня
никогда не слушаешь. О  той,  с  которой  я  познакомилась,  пока  ждала
очереди у зубного врача. Сегодня утром она  вдруг  вскочила  и  убежала,
попросив минуту присмотреть за малышом.
   - И она не вернулась? Что же ты сделала с мальчиком?
   - В конце концов она появилась,  четверть  часа  назад.  Приехала  на
такси.
   - И что она сказала?
   - Самое интересное, что она ничего мне не сказала.
   Я торчала посреди сквера, поворачиваясь во все стороны, как флюгер, а
мальчик кричал, привлекая внимание прохожих. Наконец я увидела,  как  на
углу проспекта Трюдена остановилось такси, и узнала белую шляпку.
   Дама даже не дала себе труда выйти из машины. Она приоткрыла дверцу и
махнула мне рукой. Мальчишка бежал впереди, я боялась, что он упадет. Он
подбежал к такси первым, а когда подошла я, дверца уже захлопывалась.
   "Завтра, - крикнула она. - Я все объясню вам завтра. Простите  меня".
Она даже спасибо не сказала. Такси  двинулось  к  бульвару  Рошешуар,  а
потом повернуло к площади Пигаль.
   Мадам Мегрэ замолчала, переводя дух, и сняла шляпку  так  резко,  что
волосы ее рассыпались.
   - Тебе смешно?
   - Да нет.
   - Признайся, что это тебя рассмешило. И все  же  она  бросила  своего
ребенка больше чем на два часа с незнакомой женщиной. Она ведь  даже  не
знает, как меня зовут.
   - А ты? Ты знаешь, как ее зовут?
   - Нет.
   - А где она живет, тоже не знаешь?
   - Я вообще ничего не знаю, кроме того, что я не попала к  врачу,  что
моя чудесная курица сгорела, а ты сидишь и  ешь  сыр  на  уголке  стола,
как... как...
   И, не найдя нужного слова, она  заплакала  и  пошла  переодеваться  в
спальню.

Глава 2
ЗАБОТЫ БОЛЬШОГО ТЮРЕННА

   У Мегрэ была  особая  манера  подниматься  на  третий  этаж  дома  на
набережной Орфевр: в самом низу, у лестницы,  там,  где  еще  достаточно
света с улицы, он был почти беспечен, потом, погружаясь в сумрак старого
здания, он становился все более сосредоточенным, словно служебные заботы
овладевали им по мере приближения к рабочему кабинету.
   В последнее время он завел привычку, будь то с утра или после  обеда,
даже не заглянув к себе, обходить всех инспекторов, а потом, по-прежнему
не снимая шляпу и пальто, входить к Большому Тюренну.
   Это  была  новая  любимая  шуточка  в  доме  на  набережной   Орфевр,
свидетельствовавшая о популярности в полиции  дела  Стёвельса.  Люка,  к
которому стекалась вся информация и в чьи обязанности входило сводить ее
воедино  и  пополнять  дело  новыми  данными,  вскоре  стал   с   трудом
справляться, потому что к тому же он должен был отвечать  на  телефонные
звонки, разбирать почту и выслушивать осведомителей.
   Работать  в  общей  комнате  инспекторов,  где   без   конца   ходили
взад-вперед, стало невозможно, и он устроил  себе  кабинет  в  маленькой
комнате, смежной с общей, а вскоре на ее двери какой-то  шутник  повесил
табличку: "Большой Тюренн".
   Как  только  кто-нибудь  из  инспекторов  немного  высвобождался  или
приходил с задания, коллеги тут же спрашивали его:
   - Ты свободен?
   - Да.
   - Зайди-ка к Большому Тюренну! У него там работы через край.
   Так оно и было. Люка постоянно не хватало людей для  проверок,  и  не
было, похоже, инспектора во всей службе, который хоть раз не побывал  бы
на улице Тюренн.
   Все уже  знали  перекресток  возле  дома  переплетчика  и  три  кафе:
кафе-ресторан на углу улицы Фран-Буржуа, потом "Большой Тюренн"  в  доме
напротив и, наконец, "Табак Вогезов" на площади Вогезов - кафе,  ставшее
штаб-квартирой репортеров.
   Они  тоже  внимательно  следили  за  ходом  дела.  Ну  а  полицейские
пропускали по рюмочке в "Большом Тюренне", оттуда  из  окна  можно  было
наблюдать за мастерской фламандца.  В  кафе  была  их  штаб-квартира,  а
кабинет Люка стал в некотором роде филиалом.
   Самое удивительное, что сам Люка, заваленный работой,  был,  по  всей
вероятности, единственным, кто не наведался  сюда  ни  разу  со  времени
своего визита в первый день.
   Тем не менее он представлял себе этот уголок лучше всех. Он знал, что
за "Большим Тюренном" (за кафе, а не за кабинетом!) был роскошный винный
магазин "Погреба Бургундии", он знал владельцев, и ему стоило  взглянуть
на одну из своих  карточек,  чтобы  выяснить,  что  именно  и  кому  они
сказали.
   Нет. Они ничего не видели. В субботу они уехали на уик-энд в  Шеврез,
где у них был домик.
   За "Погребами Бургундии" разместилась лавчонка сапожника  по  фамилии
Буске.
   Этот говорил,  напротив,  очень  много,  но  зато  всем  разное.  Все
зависело от того, когда с ним разговаривали - утром, днем  или  вечером,
то есть от того, сколько аперитивов или чего-нибудь  более  крепкого  он
выпил в одном из трех, не важно каком, кафе.
   Затем шел писчебумажный магазин Фрэр - мелкооптовая  торговля,  а  во
дворе, в глубине дома, была их картонажная фабрика.
   Над мастерской Стёвельса, во втором этаже чьего-то бывшего  особняка,
выпускали серийную бижутерию.
   Это была фирма "Сасс  и  Лапинский",  в  которой  работали  по  найму
двадцать женщин и четверо или пятеро мужчин с совершенно непроизносимыми
фамилиями.
   Всех допрашивали, кого-то по четыре,  а  то  и  по  пять  раз  разные
инспектора, не говоря уже  о  бесконечных  расспросах  журналистов.  Два
стола светлого дерева в кабинете у Люка были завалены бумагами, планами,
справочниками, и во всем этом мог разобраться только он один.
   Люка без устали добавлял все новые данные. После обеда,  как  всегда,
Мегрэ безмолвно уселся у него за спиной, потягивая трубку.
   На столе у Люка листок бумаги с надписью  "Мотивы"  сверху  весь  был
испещрен заметками, вычеркнутыми одна за другой.
   Пытались нащупать какой-нибудь политический мотив. Не в том смысле, в
каком высказывался господин Лиотар, - его идея  не  выдерживала  никакой
критики.
   Но Стёвельс,  живший  очень  замкнуто,  мог  быть  членом  какой-либо
подрывной организации.
   Эти поиски ни к чему не привели. Чем больше копались в его жизни, тем
яснее  было,  что  ничего  подозрительного  там  не  найти.  Его   книги
представляли собой со вкусом подобранную библиотеку,  точнее,  коллекцию
лучших произведений мировой  классики  и  свидетельствовали  о  человеке
умном, толковом и широко образованном. Читая  и  перечитывая  книги,  он
делал пометки на полях.
   Может быть, ревность? Но  Фернанда  никогда  и  никуда  без  него  не
ходила, только за покупками, и то в своем же квартале; он  почти  всегда
мог видеть  ее  через  стеклянные  двери,  даже  когда  она  заходила  в
какую-нибудь лавочку.
   Стали  выяснять,  нет  ли  связи  между  предполагаемым  убийством  и
соседством переплетчика с фирмой "Сасс и Лапинский". Но у тех ничего  не
было украдено. Ни хозяева фирмы, ни рабочие с переплетчиком даже не были
знакомы, разве что видели его, проходя мимо мастерской.
   "Бельгийские" проверки тоже ничего не дали. Стёвельс покинул  Бельгию
в восемнадцать лет и никогда больше там не бывал. Политикой не занимался
и даже отдаленно не был связан с фламандским экстремистским движением.
   Разбирались буквально со всем. Люка для очистки совести  рассматривал
самые безумные предположения, наугад звал кого-нибудь из инспекторов.
   Всем было понятно, зачем он зовет их. Очередные выяснения,  визит  на
улицу Тюренн или еще куда-нибудь.
   - Я, кажется, кое за что зацепился, - сказал Люка, обращаясь на  этот
раз к Мегрэ и вытягивая один листок из множества разбросанных по  столу.
- Я разослал бумажку с обращением ко всем водителям такси, и вот  только
что  ко  мне  приходил  один  шофер,  натурализовавшийся  русский.  Буду
выяснять.
   Это было самое модное словечко - "выяснять"!
   - Я хотел узнать, не доставляло  ли  какое-нибудь  такси  одного  или
нескольких человек к переплетчику семнадцатого февраля, когда  стемнело.
Этого шофера, Жоржа Пескина, семнадцатого вечером, в четверть  девятого,
остановили в районе вокзала Сен-Лазар три клиента; высадил он их на углу
улиц Тюренн и Фран-Буржуа. Было не меньше половины девятого, когда он их
привез, что вполне согласуется со свидетельством  консьержки,  слышавшей
какой-то шум. Шофер этих клиентов не знает. Но утверждает, что  один  из
них, говоривший с ним, -  похоже,  он  у  них  за  главного,  -  человек
восточный.
   - И на каком языке они говорили между собой?
   - По-французски. Второй -  довольно  плотный  блондин  лет  тридцати,
говоривший с сильным венгерским акцентом, нервничал, ему было явно не по
себе.
   Третий, француз средних лет, одет похуже, явно принадлежал к  другому
слою общества.
   Выходя из машины, восточный человек расплатился, и все трое пошли  по
улице Тюренн в сторону мастерской переплетчика.
   Если бы не этот эпизод с такси, Мегрэ, быть может, и не вспомнил бы о
том, что приключилось с его женой.
   - Раз ты связался  с  таксистами,  попробуй  навести  справки  насчет
случившегося с моей женой. Эта история к нашему делу никакого  отношения
не имеет, но мне она любопытна.
   Люка вовсе  не  разделял  этого  убеждения  Мегрэ,  ибо  был  склонен
связывать со своим делом даже самые далекие и самые случайные события. С
раннего утра он просматривал все  отчеты  муниципальной  полиции,  чтобы
удостовериться, что в них нет ничего, имеющего отношение к его поискам.
   В своем кабинете он проворачивал огромную работу, о которой  публика,
следя за делом Стёвельса и с нетерпением ожидая продолжения этой истории
в свежем номере газеты, и приблизительно не догадывалась.
   Мегрэ в нескольких словах рассказал про даму в шляпке с малышом.
   - Знаешь, позвони еще в полицию девятого округа.
   Скорее всего, раз эта  дама  сидела  каждое  утро  на  той  же  самой
скамейке в Антверпенском сквере, она  где-то  там  поблизости  и  живет.
Пусть они  выяснят  что-нибудь  на  месте,  поспрашивают  в  лавочках  у
продавцов, в гостиницах и меблированных комнатах.
   Выяснения! Обычно по десять инспекторов одновременно сидели,  курили,
просматривали газеты, составляли отчеты, а порой даже играли в  карты  в
соседнем кабинете. Теперь и двоих вместе было не застать. Стоило кому-то
появиться на пороге, как Большой Тюренн выглядывал из своей берлоги.
   - Ты, малыш, свободен? Зайди-ка на минутку.
   Так еще один отправлялся по следу.
   Исчезнувший  чемодан  искали  повсюду:  во  всех  вокзальных  камерах
хранения, у всех скупщиков старья.
   Юный Лапуэнт, может, был и неопытен, но в высшей степени ответствен и
ничего не придумывал.
   Стало быть, в мастерской Стёвельса  утром  двад