еюсь.
   - Почему?
   - Потому что я нанес визит Юберу Верну.
   - Ты сказал ему...
   - Я обрисовал,  как  и  по  какой  причине  были  совершены  все  три
преступления. Дал  понять  ему,  как  убийца  должен  был  отреагировать
нормальным образом.
   Шабо,  только  что  гордившийся  принятым  решением   о   продолжении
следствия, вновь выглядел напуганным.
   - Но... в таком случае... не опасаешься ли ты, что...
   - Ужин подан, - объявила Роза, в то время как мадам  Шабо,  улыбаясь,
направлялась в столовую.

Глава 9
КОНЬЯК "НАПОЛЕОН"

   И вновь из-за пожилой матушки Шабо пришлось помалкивать, скорее  даже
болтать о том о сем, не имеющем никакой связи  с  их  заботами,  и  этим
вечером  застольная  беседа  крутилась  вокруг  кулинарных  вопросов,  в
частности относительно того, как готовить "зайчатину по-королевски".
   Мадам Шабо опять предложила профитроли, и Мегрэ, испытывавшему к  ним
отвращение, пришлось проглотить целых пять штук,  при  этом  не  спуская
глаз со стрелок старинных часов.
   Но в восемь тридцать еще ничего не произошло.
   - Тебе незачем спешить. Я заказал такси,  и  водитель  предварительно
заедет в гостиницу забрать багаж.
   - Но мне в любом случае следует туда заглянуть, чтобы оплатить счета.
   - Я позвонил, чтобы их переписали на мое имя. Тем  самым  тебе  будет
дан урок, как не останавливаться у  нас,  когда  ты  соизволяешь  раз  в
двадцать лет побывать в Фонтэне.
   Подали кофе, коньяк. Мегрэ согласился выкурить еще одну  сигару,  раз
уж это стало традицией, ибо не сделай он этого, мамаша Шабо расстроилась
бы.
   Было уже без пяти минут девять, машина тихо урчала у двери,  водитель
ожидал пассажира, как вдруг наконец-то раздался телефонный звонок.
   Шабо устремился к аппарату, снял трубку:
   - Да, это я... Как?.. Он умер?.. Не слышу вас, Ферон...
   Говорите громче...  Да...  Сейчас  же  приду.  Пусть  его  отвезут  в
больницу, это само собой разумеется... - Следователь повернулся к Мегрэ:
   - Мне надо срочно бежать по делам.
   Тебе действительно необходимо уезжать сегодня вечером?
   - Обязательно.
   - Но я тогда не смогу проводить тебя на вокзал.
   Из-за матери он не стал больше  ничего  объяснять,  схватил  шляпу  и
быстро накинул демисезонное пальто.
   И только на тротуаре тихо бросил:
   - У Верну произошла жуткая сцена; Юбер,  мертвецки  пьяный,  принялся
все крушить в своей комнате и  под  конец,  совсем  уже  разбушевавшись,
полоснул себя бритвой по венам.
   Его удивило спокойствие комиссара.
   - Он не умер, - продолжал Шабо.
   - Знаю.
   - Как это так?
   - Потому что люди такого склада не кончают самоубийством.
   - Однако его сын...
   - Ладно. Нас ждут.
   Вокзал был в пяти минутах езды. Мегрэ подошел к такси.
   - Времени в обрез, - уточнил водитель.
   Мегрэ в последний раз повернулся к другу, который, по-видимому совсем
растерявшись, застыл на тротуаре.
   - Напишешь обо всем.
   Поездка оказалась монотонной. На двух-трех вокзалах Мегрэ выходил  из
купе, чтобы пропустить рюмочку чего-нибудь крепкого  и  в  конце  концов
задремал, смутно воспринимая на остановках возгласы начальника станции и
скрип вагонов.
   В Париж он прибыл ранним утром и на  такси  добрался  до  дома,  где,
взглянув снизу на открытое окно, улыбнулся. Супруга  уже  поджидала  его
стоя на лестничной клетке.
   - Не переутомился? Хоть немного поспал?
   Мегрэ выпил три большие чашки  кофе,  прежде  чем  почувствовал,  как
постепенно отступает нервное напряжение.
   - Примешь ванну?
   Непременно!  Как  хорошо  было  снова  услышать  голос  мадам  Мегрэ,
почувствовать запах родного жилища, увидеть, что  мебель  и  все  прочие
домашние предметы стоят на своих привычных местах.
   - Я не очень хорошо поняла, о чем ты  мне  рассказывал  по  телефону.
Опять занимался каким-нибудь делом?
   - Оно закончено.
   - И что это было?
   - Тип, который не хотел смириться с тем, что проиграл.
   - Не понимаю.
   - Ничего. Есть люди, которые вместо того, чтобы катиться и  далее  по
наклонной плоскости, оказываются способными на все.
   - Ты, должно быть, знаешь, о чем говоришь, - философски заметила  она
вполголоса и больше к этому вопросу не возвращалась.
   В половине десятого в кабинете начальника Мегрэ посвятили в суть дела
об исчезновении дочери сенатора. История  была  скверная,  с  более  или
менее разнузданными типа оргий сборищами в одном  из  подвальчиков  и  в
довершение всего еще замешанная на наркотиках.
   - Есть почти полная уверенность в том, что  она  ушла  оттуда  не  по
своей воле, но мало  шансов  в  пользу  того,  что  ее  похитили.  Самая
вероятная  версия:  она  погибла  от   передозировки,   а   ее   друзья,
перепугавшись, где-то спрятали труп.
   Мегрэ переписал список фамилий и адресов.
   - Люка уже кое-кого из них опросил.  Но  до  сего  времени  никто  не
решился заговорить.
   Но разве не его это ремесло - расшевелить  людей,  заставить  их  все
выложить начистоту?
   - Поразвлекся там?
   - Где?
   - В Бордо.
   - Да там дождь лил как из ведра.
   О Фонтэне он не стал упоминать. У  него  едва  хватило  времени  лишь
мельком вспомнить о том, что там происходило в  течение  всех  тех  трех
дней, пока он добивался чистосердечных признаний от  всех  этих  молодых
болванов, которые считали себя умнее всех.
   Затем, изымая как-то свою почту, он наткнулся на конверт со штемпелем
Фонтэне-ле-Конт. К тому времени он из газет уже  в  основном  знал,  чем
закончилось это дело.
   Но теперь Шабо своим  четким,  ужатым,  немного  угловатым  почерком,
который вполне мог бы сойти за женский, снабдил его подробностями.
   "В какой-то момент, вскоре после твоего ухода из дома на улице Рабле,
хозяин особняка пробрался в домашний винный погребок, и Арсен видел, как
он оттуда вернулся  с  бутылкой  коньяка  "Наполеон",  который  в  семье
Курсонов бережно хранили на протяжении жизни двух поколений".
   На этом месте Мегрэ не смог удержаться от улыбки.
   Ради последней своей выпивки Юбер Верну не  довольствовался  каким-то
там банальным крепким напитком!
   Он выбрал то, что считалось  в  доме  самым  редким,  бутылку  весьма
почтенного  возраста,  которую  хранили,  рассматривая  ее  в  известной
степени как залог и символ древнего дворянского рода.
   "Когда дворецкий явился к нему, известив, что  ужин  подан,  у  Юбера
глаза уже налились кровью, а  взгляд  блуждал  с  предмета  на  предмет.
Величественным театральным жестом он распорядился оставить его в  покое,
воскликнув:
   - Пусть эти стервочки откушают без меня!
   Они и сели за стол без него. Но примерно через десять  минут  из  его
апартаментов стал доноситься глухой шум. Послали Арсена выяснить, в  чем
дело, но дверь оказалась закрытой на ключ, а  Верну  у  себя  в  комнате
бесновался,  ломая  все,  что  попадало   под   руку,   и   вопя   дикие
непристойности.
   Как только это довели до  сведения  его  свояченицы,  она  немедленно
предложила:
   - Через окно...
   Никто из родственников не шелохнулся,  все  остались  в  столовой  на
своих местах, только Арсен вышел во двор.
   Окно было приоткрыто. Слуга раздвинул шторы. Верну его увидел. Но  он
уже держал в руках бритву.
   Юбер снова воскликнул, чтобы  его  не  беспокоили,  что  ему  все  до
чертиков надоело,  и,  как  рассказал  Арсен,  продолжал  сыпать  такими
похабными словами, которых никогда не приходилось слышать из его уст.
   Дворецкий стал звать на помощь, поскольку не осмеливался  сунуться  в
комнату, а его хозяин тем  временем  принялся  вскрывать  себе  вены  на
запястье. Брызнула кровь.
   Верну с ужасом взглянул на этот фонтан и сразу сник, уже ничему более
не противясь. Спустя несколько мгновений он обмяк и рухнул без  сознания
на ковер.
   С тех пор он упорно отказывается отвечать на какие-либо  вопросы.  На
следующий день, уже в больнице, его застали за тем, что он потрошил свой
матрас, в связи с чем врачи были вынуждены запереть его в обитой  тканью
камере.
   Из Ниора приехал Депре, психиатр,  чтобы  сделать  первичный  осмотр;
завтра он намерен проконсультироваться со специалистом из Пуатье.
   Согласно его выводам, налицо явное помешательство, но с  учетом  того
отклика, который это дело получило в наших краях, психиатр  предпочитает
принять все необходимые меры предосторожности.
   Со своей стороны я выдал разрешение на похороны Алена. Они  состоятся
завтра. Девица Сабати все еще в больнице и чувствует  себя  превосходно.
Не знаю, как с ней поступить. Ее отец работает  где-то  во  Франции,  но
разыскать  его  никак  не  удается.  Отослать  ее  обратно   по-прежнему
местожительству не могу, так как она до сих пор не отказалась  от  мысли
покончить с собой.
   Матушка подсказывает, а не взять ли ее служанкой к нам в  дом,  чтобы
несколько облегчить работу  Розе,  которая  становится  уже  старенькой.
Боюсь, что люди..."
   В то утро Мегрэ так и не успел дочитать письмо, поскольку ему привели
на допрос важного свидетеля. Он сунул письмо в карман. И что с ним потом
сталось, так никогда и не узнал.
   - Кстати, - сказал он вечером жене, я  получил  весточку  от  Жюльена
Шабо.
   - И что он пишет?
   Мегрэ поискал письмо, но не нашел  его.  Оно,  должно  быть,  выпало,
когда комиссар вытаскивал платок или кисет с табаком.
   - Они собираются нанять новую служанку.
   - И все?
   - Почти.
   И только спустя после этих  событий  довольно  много  времени  Мегрэ,
как-то обеспокоенно глядя в зеркало, прошептал:
   - Я пришел к выводу, что он постарел.
   - О ком ты говоришь?
   - О Шабо.
   - Сколько ему сейчас?
   - Он моего возраста, разница где-то в пару месяцев, не более.
   Мадам Мегрэ наводила порядок в комнате, как это делала всегда, прежде
чем отправиться спать.
   - Лучше бы он женился, - сделала она безапелляционный вывод.



   Жорж СИМЕНОН
   ДЕЛО СЕН-ФИАКР

Перевод с французского Г. Лихачева


Глава 1
КОСОГЛАЗАЯ ДЕВЧОНКА

   В дверь робко поскреблись, затем послышался какой-то стук  -  видимо,
на пол поставили  что-то  тяжелое,  -  и,  наконец,  еле  слышный  голос
произнес:
   - Половина шестого. Только что зазвонили к заутрене.
   Мегрэ приподнялся на локтях, и пружины под ним  заскрипели.  Комиссар
недоуменно воззрился на оконце, пробитое в скате  крыши.  Тот  же  голос
прошелестел:
   - Вы пойдете к причастию?
   Тем временем комиссар Мегрэ вылез из постели и теперь  стоял  босиком
на ледяном полу. Он  двинулся  к  Двери,  единственным  запором  которой
служила бечевка, намотанная на два гвоздя.  Послышался  топоток  бегущих
ног, и, выглянув за дверь, Мегрэ успел заметить  мелькнувшую  в  дальнем
конце коридора женскую фигурку в белой ночной блузке и юбке.
   Тогда он взял принесенный Мари Татен кувшин горячей  воды,  притворил
дверь и огляделся в поисках какого-нибудь зеркальца, перед  которым  мог
бы побриться.
   Догоравшей свечи вряд ли хватило бы даже минут на  пять.  С  улицы  в
оконце лился ночной мрак - такие вот темные и холодные  ночи  нередки  в
начале зимы. Лишь  несколько  сухих  листочков  сиротливо  болталось  на
тополях, которыми была обсажена деревенская площадь.
   Потолок  мансарды  повторял  форму  двускатной  крыши,  и  Мегрэ  мог
распрямиться лишь посреди комнаты, под самым коньком. Он озяб. Всю  ночь
затылок ему леденил какой-то сквознячок, но сколько он ни искал,  так  и
не обнаружил, откуда тянет холодом.
   Но именно этот леденящий холод будоражил  его,  воскрешая  в  памяти,
казалось бы, давно забытые ощущения.
   Вот первый звон к заутрене. Благовест плывет над спящей  деревней.  В
детстве Мегрэ не нужно было вставать так рано. Он дожидался,  когда  без
четверти шесть зазвонят во второй раз - в те времена ему не  приходилось
тратить время на бритье. Он не помнил, успевал ли он в те  времена  хотя
бы умыться?
   К тому же никто не приносил ему горячей воды. Случалось, за ночь вода
в кувшине подергивалась ледком. А чуть погодя промерзшая  дорога  так  и
звенела под его ногами.
   Теперь же, одеваясь, он слышал, как Мари Татен шмыгает внизу, в  зале
маленькой деревенской гостиницы: загремела каминная решетка,  послышался
звон посуды, а теперь кофейная мельница заскрипела под рукой хозяйки.
   Он надел пиджак,  потом  пальто.  Перед  тем,  как  уйти,  достал  из
бумажника бумагу, к которой  был  приколот  отрывной  казенный  бланк  с
пометкой:
   Муниципальная полиция гор. Мулена.
   Передано на рассмотрение в Парижскую уголовную полицию.
   Под бланком - листок бумаги, на котором аккуратным почерком выведено:
   "Довожу до вашего сведения, что во время заутрени в День  поминовения
{Католический поминальный день (2  ноября)}  в  церкви  Сен-Фиакр  будет
совершено преступление".
   Бумага не один день странствовала по отделам уголовной полиции. Мегрэ
увидел ее совершенно случайно и изумился:
   - Деревня Сен-Фиакр под Матиньоном?
   - Вероятно, раз нам переслали эту бумагу из Мулена.
   И Мегрэ сунул бумагу в карман. Сен-Фиакр, Матиньон, Мулен! Привычные,
родные названия!
   Он  родился  в  Сен-Фиакре,  где  отец  его  тридцать  лет  прослужил
управляющим замка. Последний раз он был в тех краях как раз на отпевании
отца, когда его хоронили на маленьком кладбище за церковью.
   "...Во время заутрени... будет совершено преступление..."
   В Сен-Фиакр комиссар приехал накануне и остановился в единственной  в
деревне гостинице, которую держала Мари Татен.
   Она его не признала, а он сразу ее вспомнил - из-за глаз.  Прежде  ее
так и называли - косоглазая девчонка.
   Теперь тщедушная девчушка превратилась в изможденную старую  деву,  и
глаза ее косили еще сильней. Она без конца сновала из зала в  кухню,  из
кухни - на двор, где Держала кур и кроликов.
   Когда комиссар спустился в зал гостиницы, там уже горели  керосиновые
лампы. В уголке был накрыт  завтрак.  На  тарелке  лежали  ломти  серого
деревенского хлеба. Пахло кофе с цикорием и кипящим молоком.
   - В такой день, как сегодня,  непременно  следует  причаститься.  Тем
более раз вы идете к заутрене. Господи Боже! Второй раз звонят!
   Звук колоколов был  слабый,  дребезжащий.  Слышно  было,  как  кто-то
прошел по дороге. Мари Татен кинулась в кухню, надела свое черное платье
и натянула нитяные  перчатки.  Из-за  шиньона  ей  приходилось  сдвигать
шляпку чуть-чуть набок.
   - Я пойду, а вы доедайте... Запрете потом дверь на ключ.
   - Нет, нет, я уже готов.
   Ей было неловко идти рядом с мужчиной. Тем  более  -  с  приезжим  из
Парижа. Худенькая, маленькая, сгорбленная Мари мелко  семенила  рядом  с
комиссаром.  Утро  выдалось  холодное.  Шуршали,  кружась  над  дорогой,
прихваченные за ночь морозом сухие листья.
   К слабо освещенным вратам  церкви  стекались  смутные  неясные  тени.
Колокола все звонили.  Кое-где  в  окнах  низеньких  домов  горел  свет:
хозяева торопливо одевались, чтобы не опоздать к заутрене.
   А в памяти Мегрэ всплывали прежние ощущения: холод такой, что  стынут
пальцы и покалывает глаза. Привкус кофе во  рту.  А  войдешь  в  залитую
неярким светом церковь -  и  тебя  охватывает  тепло.  Пахнет  воском  и
ладаном.
   - Извините, моя скамья - здесь, - проговорила Мари Татен.
   Мегрэ  узнал  черный  стул  с  подлокотниками,   обтянутыми   красным
бархатом, принадлежавший еще старухе Татен, матери косоглазой девочки.
   Звонарь отпустил веревку колокола, и видно было, как она  подрагивает
в глубине церкви. Ризничий кончал зажигать свечи.
   Сколько же полусонных людей явилось на это фантастическое, призрачное
сборище? Десятка  полтора,  не  больше.  Мужчин  всего  трое:  церковный
сторож, звонарь и Мегрэ.
   "...совершено преступление будет..."
   В муниципальной полиции Мулена решили, что это глупая шутка, и ничуть
не встревожились. Да и в Париже все удивились, когда комиссар отправился
в Сен-Фиакр.
   А Мегрэ тем временем  прислушивался  к  шорохам,  доносившимся  из-за
двери справа от алтаря: он мог по секундам расписать все, что происходит
в  ризнице,  куда  вела  эта  дверь.   Вот   примчался   припозднившийся
мальчишка-служка, вот кюре молча надевает нарамник и, молитвенно  сложив
руки, направляется  в  неф,  а  за  ним,  путаясь  в  облачении,  спешит
мальчуган.
   Рыжеволосый  мальчик-служка   зазвонил   в   колокольчик.   Прихожане
принялись вполголоса читать литургические молитвы.
   "...во время заутрени..."
   Мегрэ внимательно оглядел прихожан. Пять  старушек,  три  из  которых
сидели на собственных стульях.
   Толстуха фермерша. Несколько крестьянок помоложе и мальчик...
   С улицы послышался шум подъехавшей машины. Со скрежетом  распахнулась
дверца. Прошелестели легкие  шаги:  через  всю  церковь  прошла  дама  в
трауре.
   На хорах для семьи владельцев замка была отведена специальная скамья,
жесткие деревянные сиденья которой за долгие годы приобрели естественную
полировку.
   Там и  уселась  тихонько  женщина  в  черном,  провожаемая  взглядами
крестьянок.
   Похоже, Мегрэ и сейчас  мог  бы  вторить  священнику.  Он  улыбнулся,
вспомнив, что раньше всегда любил заупокойные службы, потому  что  тогда
читались самые короткие молитвы. На его памяти иные  мессы  отправлялись
всего за шестнадцать минут!
   На женщину, сидевшую теперь на готической скамье с  высокой  спинкой,
Мегрэ больше не глядел. Но краем глаза все же видел ее профиль. И  никак
не мог поверить: неужели это действительно графиня де Сен-Фиакр?
   И все же это была она. Но когда он видел ее в последний раз, ей  было
лет двадцать пять - двадцать шесть. Когда эта высокая тоненькая женщина,
отмеченная печатью какой-то неизбывной грусти, бродила по парку, ее было
видно издалека.
   Теперь ей, наверное, уже за шестьдесят. Графиня тем  временем  горячо
молилась. Лицо у нее  было  изможденное,  руки,  сжимавшие  молитвенник,
казались слишком худыми и длинными.
   Мегрэ по-прежнему сидел в последнем ряду плетеных  стульев  -  в  дни
церковных праздников за пользование ими взимается плата в пять сантимов,
но во время обычной службы ими можно пользоваться бесплатно.
   "...будет совершено преступление..."
   Когда стали читать первый отрывок из Евангелия, Мегрэ поднялся вместе
со всеми. Со всех сторон, будоража нежданные воспоминания, его обступали
забытые звуки, блики, шорохи, детали. Вдруг ему припомнилось, что в День
поминовения священник должен отслужить целых три мессы.
   В те времена юный Мегрэ завтракал  у  кюре  между  второй  и  третьей
службой. Обычно ему давали яйцо всмятку  и  несколько  ломтиков  козьего
сыра.
   Видно, муленские полицейские были  правы.  Что  еще  за  преступление
может здесь произойти? Ризничий уселся  в  заднем  ряду,  неподалеку  от
графини: их разделяло теперь всего четыре  кресла.  Громко  топая,  ушел
звонарь, словно директор театра, для которого сегодняшний  спектакль  не
представляет особого интереса.
   В церкви оставалось лишь двое мужчин: Мегрэ и священник,  совсем  еще
молодой человек, глаза которого пылали страстной  мистической  верой.  В
отличие от старого кюре, которого знавал комиссар,  новый  священник  не
спешил.  Читал  молитвы  внятно,  членораздельно,  не   проглатывая   по
полстиха.
   Тем временем витражи посветлели: занималась заря.
   На соседней ферме замычала корова.
   Теперь, к возношению святых даров, все встали и согнулись в  поклоне.
Тоненько тренькал колокольчик служки.
   Из всех, кто был в церкви, лишь один Мегрэ не  подошел  к  причастию.
Женщины, как одна,  двинулись  к  дарохранительнице  -  руки  молитвенно
сложены, лица непроницаемы. Священник  подавал  им  облатки,  тоненькие,
светлые, они казались чем-то ирреальным.
   Служба продолжалась. Графиня сидела, закрыв лицо руками.
   Графиня отвела руки, открыв измученное страдальческое лицо,  раскрыла
молитвенник.
   Еще четыре минуты. Сначала будут читать молитвы.
   Потом последний отрывок из Евангелия. И все. И никакого  преступления
не будет.
   Ведь в бумаге ясно говорилось, во время заутрени...
   Вот у