проник в глубь улицы Мариньяно,
задержался на фасаде здания, на котором каждый вечер вспыхивало огнем
огромное "Ты".
   Он припарковал машину на Биржевой площади. Зашел в бистро. Здесь
часто бывали журналисты: в квартале расположены редакции многих газет.
Иногда и он забегал сюда закусить.
   - Красного, сынок.
   Молоденький официант в синем фартуке, видимо, еще не помнил
постоянных клиентов в лицо. Алена он явно забыл, хотя тот заходил сюда
совсем недавно.
   - Еще стаканчик.
   Терпкое красное вино. Это в программу не входило. Нет, надо быть
точным.
   - Сколько с меня?
   Он ничего против них не имел, ни против одной, ни против другой.
Мур-мур шла за ним, пока могла. Может быть, она верила в него, думала,
что необходима ему? Не все ли равно!
   Просто ей надоело быть Мур-мур, вечно плыть в его фарватере. Ей
тоже захотелось играть первую роль.
   Первую роль! Смехота.
   В старое здание на улице Монмартр Ален вошел как к себе домой. На
лестнице с выщербленными ступеньками валялись окурки. С той поры,
когда он бывал здесь, стены ни разу не перекрашивались. На дверях
висели все те же эмалевые таблички. Исчезла только одна - на двери, за
которой помещалась редакция еженедельника, где он сотрудничал.
Собственно, не исчезла: вместо старой появилась новая:
   Ада Искусственные цветы
   А может, это всего только камуфляж и на самом деле там не цветы, а
дом свиданий? Возможно, эта Ада изготовляет заодно и траурные венки?
Отлично моющиеся, не боящиеся дождя венки из пластмассы.
   Еще два этажа. Алену стало жарко. Наконец он вошел в коридор. На
третьей двери слева была прибита не эмалевая табличка, а визитная
карточка, обернутая в целлофан:

   Жюльен Бур Фотограф-художник

   Фотограф-художник! Только и всего. В замке торчал ключ. Ален открыл
дверь и оказался в довольно просторном салоне. Повсюду стояли юпитеры.
Над дверью в соседнюю комнату горела красная лампочка. Мужской голос
крикнул:
   - Не открывай. Сейчас выйду.
   Это был голос Бура. Кого он ждал? Может быть, комиссар предупредил
его о приходе Алена?
   В углу установленный на четырех деревянных обрубках помещался
пружинный матрас, покрытый марокканским ковром. Он служил хозяину
одновременно диваном и кроватью. Ален толкнул вторую дверь. Она вела в
крохотную туалетную комнату с сидячей ванной. От времени под кранами
образовались ржавые борозды.
   Он прикрыл дверь, обернулся и оказался лицом к лицу с Буром.
Фотограф был в жилете, без галстука. Он застыл на месте и побледнел,
как мертвец.
   - Не волнуйся, глупыш!
   Бур оглянулся на дверь, словно намеревался бежать.
   - Садись. Не бойся. Я тебе ничего не сделаю.
   Почему вчера вечером ему казалось, что этот визит так уж необходим?
Видеть жалкого, до смерти перепуганного Бура не доставило ему ни
малейшего удовольствия. Так же равнодушно смотрел он и на диван, на
котором поочередно валялись его жена и свояченица. Он попытался
представить себе рядом с ними голого Бура. Но и тут ничто не
шевельнулось у него в душе.
   - Клянусь вам, патрон...
   - О господи! Да плевать мне на все это. Просто захотелось
посмотреть, где ты живешь и на тебя заодно. И вот смотрю и думаю:
пожалуй, ты прав, что не следишь за собой. Наверно, есть женщины,
которым это нравится.
   Ален закурил сигарету, подошел к окну и посмотрел на двор,
загроможденный ручными тачками. Вероятно, это был один из немногих
парижских дворов, где вместо машин стояли ручные тачки.
   - Ты кого-нибудь ждешь?
   - Должна прийти натурщица.
   Ален вглядывался в Бура. Непривычно так внимательно рассматривать
человека, от которого тебе ничего не требуется, о котором ты даже не
собираешься составить мнение. Так рассматривают животное. Видишь, как
оно дышит, как косит на тебя настороженными глазками. Отмечаешь, что
губы у него тревожно дергаются, а над верхней от страха проступил пот.
   - Сфотографируй меня, а?
   Это тоже не входило в программу. Случайно промелькнувшая мысль.
   - Зачем? Вы не шутите?
   - Какие могут быть шутки.
   - Сделать портрет?
   - Можно и портрет.
   Бур встал, нетвердыми шагами подошел к одному из юпитеров и включил
его. Повернулся и двинулся к стоявшему в углу аппарату на штативе. По
тому, как он втянул голову в плечи, было видно, что он ждет выстрела
или удара ножом в спину.
   Ален сидел, не шевелясь.
   - Анфас?
   - Все равно.
   Бур навел аппарат. Пальцы его дрожали.
   - А Мур-мур ты снимал?
   - Нет, честное слово, нет. Клянусь!
   - Что за привычка клясться по любому поводу! Сказал "нет" - и
баста. И тебе ни разу не захотелось снять ее голой? У тебя на диване?
   - Что вы!
   - А Адриену?
   - Адриена сама меня попросила.
   - И ты ее снимал?
   - Да.
   - Пленка сохранилась?
   - Нет. Она ее уничтожила. Она только хотела посмотреть, как это
выглядит. . - А в какой позе ты ее, снял?
   - В разных.
   Ален услышал, как щелкнул затвор.
   - Второй раз не надо?
   - Нет.
   - Выйдет хорошо.
   - У тебя есть виски?
   - Осталось только немного вина. Ален еще раз пристально посмотрел
на Бура, глаза в глаза.
   - Прощай.
   Что ему было здесь нужно? Чего он ждал от этой встречи? Помощник
комиссара зря опасался. Все обошлось самым лучшим образом. В Алене
ничто не возмутилось при виде соперника. По совести говоря, во всей
этой истории Бур ни при чем, ему выпала случайная роль.
   Где же машина? Ален искал ее на улице, потом вспомнил, что оставил
"ягуара" на Биржевой площади.
   Теперь торопиться больше некуда. Времени- пропасть. Надо только
найти побольше приятных баров. Желательно таких, где его не знают.
Говорить с людьми не хотелось.
   Надоедало лишь отыскивать всякий раз стоянку для машины. Не отыскав
стоянки, нельзя попасть в бар. Ну и занудство!
   Ален ехал по улице Фобур-Монмартр. Нет, на площадь Клиши он не
завернет. С этим покончено, как и с "Монахиней". Он последователен.
   Он очутился на площади Мадлен. Какой-то бар с девицами,
поджидающими клиентов. Девицы его не интересовали.
   - Двойное виски.
   Красотки подмигивали ему, а он смотрел на них, как недавно смотрел
на Бура, словно это не люди, а рыбы или кролики, в общем, всего-
навсего живые твари, которые двигаются и дышат. Правда, когда
смотришь, как они дышат, становится чуть-чуть не по себе.
   - Еще стаканчик, старина.
   Не легко отыскивать бары, где его не знают. Он попытал счастья на
бульваре Осман. Какой-то новый бар. На бармене красная куртка.
   - Двойное.
   - "Джонни Уокер"?
   Как медленно действует алкоголь! И вкуса у виски никакого.
   - Я похож на пьяного?
   - Нет, месье.
   Верно. Ален убедился в этом, посмотрев на себя в зеркало, но ему
хотелось услышать подтверждение. Глубина зала тонула в полумраке.
Какая-то парочка сидела на мягком диванчике, держась за руки.
   Видно, все-таки есть на свете любовь. Есть! Ален пожал плечами и
чуть не забыл заплатить. Впрочем, ему напомнили бы.
   - Привет, Боб.
   - Меня зовут Джонни, месье.
   - Привет, глупыш.
   Он невольно продолжал разыгрывать индейца.
   Допустим... Нет! Слишком поздно менять решение. У него было
довольно времени для размышлений. Но допустим. Просто так, из
интереса. В понедельник он приходит в редакцию. Прекрасно. Все, и
первый -
   Борис, делают вид, будто ничего не случилось.
   Вот только он, Ален, не сможет больше делать вид. И это главное! Ни
перед другими, ни наедине с собой.
   Все дело случая, пусть так. Когда Мур-мур пожалела Жюльена Бура и
потом влюбилась в него, она не могла предвидеть, что это приведет ее к
убийству родной сестры.
   Теперь и она знает. Знает. Как комиссар Румань. Потому и передала
через Рабю, что не хочет его видеть.
   "...Лишь на суде..."
   Она уже обдумала все детали и мелочи. Это женщины умеют: обдумывать
детали и мелочи. На это-то и уходит вся их потрясающая толковость.
   А он оказался идиотом. Вполне достойным идиотских статей журнала
"Ты".
   - Двойное, бармен.
   - Мартини, месье?
   - Нет, виски.
   Это было где-то за Бурбонским дворцом, неподалеку от дома его
свояка. Интересно, осмелился ли Бланше после всего, что произошло,
заглянуть себе в душу при свете дня? Ну нет, не так-то он глуп! Знает,
наверно, что это дело опасное.
   Начать все сначала? Только вот с какого конца, спрашивается. И что,
собственно, начинать?
   Если бы он не завалил экзамены на бакалавра... Э, не надо искать
для себя оправданий! Завалил бы что-нибудь другое.
   - Еще стаканчик.
   Бармен посмотрел на него и помедлил, прежде чем налить.
   Значит, заметно, что он пьянеет. Теперь пойдет быстро.
   - Не бойтесь, я привык.
   - Все так говорят, месье.
   С чего это сегодня бармены так важничают?
   Ален допил стакан и с подчеркнутым достоинством пошел к двери. Он
пытался скрыть неуверенность походки. В машине с трудом зажег спичку и
закурил сигарету.
   - Ты ему нужен, Ален.
   Слова матери. Казалось, он слышит их, видит ее тусклый взгляд.
Взгляд женщины, никогда не знавшей радостей. Впрочем, не знал этих
радостей и его отец.
   Что он, Ален, может дать Патрику? Не больше, чем Мур-мур. Они
ничего не значат для сына, ни он, ни она.
   Патрик гораздо лучше чувствует себя с мадемуазель Жак, с Мусиком,
как он ее называет, со стариками Фердинандом и Лулу. Он никогда не
поймет, что "Монахиня"- это "липа", неудавшаяся мечта.
   Патрик унаследует много денег. Миллионы читателей и читательниц - в
особенности читательниц- принесли Алену богатство.
   Несправедливо! Его отец всю жизнь, изо дня в день работал от темна
до темна, чтобы свести концы с концами, а он, Ален, за стаканом виски
в ночном кабаре, пошучивая с приятелями, напал на золотую жилу.
   Где это он едет? Голова перестала соображать. Бульвару не было
конца. Он хотел выехать к Булонскому лесу, а вовсе не на Большие
бульвары. Он вел машину наугад, куда глаза глядят. Полицейский свисток
заставил его остановиться. Его охватил страх, как бы из-за этого
дурацкого свистка все не рухнуло.
   - Проезд закрыт. Вы что, не видели?
   Только бы полицейский не заметил, что он пьян.
   - Прошу прощения. Будьте добры, как проехать в Булонский лес?
   - Булонский лес позади вас. Сверните направо, потом еще раз направо
к мосту Александра Третьего.
   Фу! Он заслужил последний глоток виски. Не сейчас, конечно. При
въезде в лес. Места были знакомые. Он вошел в кафе. Во рту был вкус
перегара.
   - Виски?
   - Одинарное. Лучше...
   Ален указал на полке квадратную бутылку "Джонни Уокер".
   - Большой стакан.
   Он больше не стыдился. Конец. Он держался молодцом до последней
минуты. Может быть, он что-то забыл? Поздно думать. Мысли путались.
   Мысли? Он взглянул на соседа. Увидел, как тот дышит. Вот именно: к
чему мысли. Надо просто дышать.
   - Налейте-ка еще.
   И здесь официант посмотрел на него и заколебался.
   - Я вас очень прошу. Очень.
   Ален выпил стакан залпом и бросил стофранковую бумажку на мокрую
стойку.
   Сдачи не требовалось.
   Тут где-то неподалеку есть дерево. Огромный платан. Как раз на
повороте. Только бы его найти. У него были в парке приметные места.
   Если бы Мур-мур...
   При чем тут Мур-мур? С другой женщиной было бы то же самое. Он бы и
ту, другую, называл Мур-мур или еще каким-нибудь уменьшительным
именем. Мало ли уменьшительных имен. Заинька, глупышка и так далее.
   Все дело в том, что, в сущности, им всегда владел страх перед
жизнью. И Мур-мур теперь это знает. Они все теперь это знают.
   Вот оно, его дерево. До него метров сто. Ален до упора вдавил
педаль газа. "Ягуар" рванулся вперед. Все понеслось. Алену казалось,
что он всасывает встречные машины.
   Всю жизнь им владел страх.
   Только не сейчас. Нет.
   Он не почувствовал удара, не услышал оглушительного скрежета
металла, ни яростного визга тормозов чужих машин, ни топота бегущих
ног, ни криков, ни возгласов, ни нарастающего воя "скорой помощи".
   Для него все было кончено.

                                                      1967 г.

================================================================

ББК 47
   С37
   СОДЕРЖАНИЕ
   Мегрэ и убийца. Роман. Перевод И. Русецкого под редакцией Ю.
Корнеева ...........	3
   Тюрьма. Роман. Перевод Н. Брандис и Э. Шрайбер под
   редакцией Ю. Корнеева .......... 137
   Составители:
   доктор филологических наук,
   профессор В. Е. Балахонов,
   кандидат филологических наук, доцент
   Э. Л. Шрайбер
   Художник Дмитрий Аникеев
   ЖОРЖ СИМЕНОН
   Сочинения
   в двадцати томах
   ТОМ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ
   Редактор В. КОПЦОВА. Художник Д. АНИКЕЕВ. Технический редактор М.
ПЛЕ-ШАКОВА. Корректор Т. КАЛИНИНА
   Сдано в набор 21.11,90. Подписано в печать 01.02.91. Формат
TOxlOOV^. Бумага офсетная. Гарнитура "Тайме". Печать офсетная. Усл.
печ, л. 12,64. Усл. кр.-отт. 12,96. Уч.-изд. л. 14,6. Тираж 250 000
экз. Заказ J6 2278. Цена 10 р. 125319, Москва, ул. Черняховского, д.
3. ТПО "Истоки".
   Набрано на Можайском полиграфкомбинате В/О "Совэкспорткнига"
Государственного комитета СССР по печати. 143200, Можайск, ул. Мира.
93. Ордена Трудового Красного Знамени Тверской полиграфический
комбинат Государственного комитета СССР по печати. 170024, г. Тверь,
пр. Ленина, 5.
   (c) ТПО "Истоки", 1991. (c). Оформление. Д. Аникеев, 1991. (c)
Составление. В. Е. Балахонов, Э. Л. Шрайбер, 1991.



   Жорж СИМЕНОН 
   ВИСЕЛЬНИК ИЗ СЕН-ФОЛЬЕНА 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru 
 
I 
 
ПРЕСТУПЛЕНИЕ КОМИССАРА МЕГРЭ 
 
   Никто не заметил, что произошло. Никто даже не заподозрил, что в зале
ожидания маленького пограничного  вокзала,  пропитанного  запахом  кофе,
пива и лимонада, там,  где  в  томительном  ожидании  поезда  собирались
несколько пассажиров, разыгрывается драма.
   Было пять часов пополудни. Смеркалось. Лампы были зажжены,  но  через
витрины окон, сквозь серую дымку сумерек, в конце перрона все еще  можно
было различить силуэты железнодорожных служащих, голландских и  немецких
таможенников,  топающих  ногами  на  месте  для  того,   чтобы   немного
согреться.
   Станция  находилась  на  границе  Голландии  и  Германии.  Через  это
незначительное местечко не  проходит  ни  одна  крупная  железнодорожная
магистраль. Поезда тут бывают только утром и  вечером.  В  основном  они
предназначаются  для  перевозки  рабочих-немцев,  которые,  привлеченные
высокими заработками, работают на заводах в Нидерландах.
   Каждый  день  здесь  происходит  одна  и  та  же  церемония:   поезд,
прибывающий из Германии, останавливается на  одном  конце  платформы,  а
поезд, идущий в глубь Голландии,  ожидает  своих  пассажиров  на  другой
стороне  перрона.  Чиновники  в  оранжевых  фуражках   и   чиновники   в
зеленовато-синих прусских мундирах проводят все таможенные процедуры.
   Обычно в поезде бывает  человек  двадцать,  не  больше;  пограничники
хорошо знают их всех  в  лицо,  необходимые  формальности  заканчиваются
быстро.  И  люди  отправляются  посидеть  в  буфет,  характерный   буфет
пограничной зоны, где цены обозначены в центах и  пфеннигах.  В  витрине
мирно соседствуют голландский шоколад и немецкие  сигареты,  посетителям
подают можжевеловую настойку и шнапс.
   В этот вечер в зале ожидания было душно. За кассой дремала кассирша.
   Из носика чайника монотонно вырывались струйки пара. Дверь  на  кухню
была открыта, и оттуда доносились звуки радиоприемника. Все  здесь  было
по-семейному, однако в воздухе ощущалось что-то  тревожно  таинственное,
и,  казалось,  достаточно  малейшей  мелочи,   чтобы   атмосфера   резко
изменилась. Возможно, сказывалось присутствие  форменных  мундиров  двух
разных стран, смесь афиш, сообщающих на немецком языке о начале  зимнего
спортивного сезона в Германии и на голландском - об открытии  ярмарки  в
Утрехте. А может быть, причиной тому был силуэт сидящего в углу  мужчины
лет тридцати, с бесцветным, плохо выбритым лицом,  в  старом  поношенном
костюме и мягкой серой шляпе. Он приехал сюда  поездом  из  Голландии  и
предъявил  таможеннику  билет  до   Бремена.   Чиновник   пытался   было
растолковать ему, что он выбрал неудачный  маршрут,  так  как  здесь  не
проходят скорые поезда, но человек  жестом  объяснил,  что  не  понимает
по-немецки.
   Придя  в  буфет,  путешественник  занял  столик  и,   обратившись   к
официантке по-французски,  заказал  стакан  кофе.  Все  сидящие  в  зале
наблюдали за ним с нескрываемым любопытством. У  него  были  лихорадочно
блестящие, глубоко посаженные глаза.  Закурив  сигарету,  он  держал  ее
словно приклеенной на оттопыренной нижней  губе  с  выражением  скуки  и
презрения. В ногах у него стоял  маленький,  совершенно  новый  фибровый
чемодан, один из тех, которые в изобилии продаются в дешевых магазинах.
   Когда ему подали кофе, он вынул из кармана горсть мелких французских,
бельгийских и голландских  монет.  Официантке  пришлось  самой  выбирать
оттуда необходимую сумму. Но мало кто обращал внимания на  широкоплечего
грузного пассажира, сидевшего за соседним столом. На нем  было  суконное
черное пальто с бархатным воротником.
   Первый  пассажир,  словно  боясь  пропустить  поезд,  с   нетерпением
доглядывал в окно. Второй - спокойно наблюдал за ним, выпуская из  своей
трубки кольца дыма.
   Беспокойный пассажир, встав из-за стола, удалился  на  пару  минут  в
уборную. Мгновенно широкоплечий придвинул ногой его чемодан, толкнув  на
свободное место свой, стоявший рядом с  ним  на  полу,  точно  такой  же
чемодан. Через полчаса состав отошел от платформы. Оба пассажира  заняли
места в одном и том же купе третьего класса, не обмолвившись при этом ни
словом.
   После остановки в Леере поезд опустел  -  в  нем  остались  лишь  два
пассажира.
   Было десять  часов  вечера,  когда  поезд  остановился  под  огромной
стеклянной крышей вокзала Бремена. Под  высокой  аркой  горели  гирлянды
электрических лампочек, заливая  перрон  желтоватым  светом.  При  таком
освещении лица у людей казались тусклыми и бледными.
   Первый пассажир, по-видимому, действительно не понимал по-немецки. Он
много раз сбивался с дороги, забрел по ошибке в  ресторан,  неоднократно
ходил не в те двери, но все же добрался до буфета третьего класса.
   Подойдя к стойке, он пальцем указал на  лежащие  в  витрине  магазина
булочки с сосисками, жестом объяснил буфетчице, что хочет  унести  их  с
собой. Чтобы расплатиться, он протянул ей на выбор горсть монет.
   Более получаса бродил он по привокзальным улицам, не выпуская  своего
чемоданчика, с озабоченным видом человека, который  кого-то  или  что-то
ищет. Путешественник в суконном пальто, терпеливо и не таясь следовал за
ним. Оказалось, что предметом поисков  молодого  человека  была  дешевая
гостиница.
   Он часто останавливался, подолгу изучая  вывески,  и  наконец  выбрал
второразрядное заведение, над дверью которого висел большой шар матового
стекла. В одной  руке  он  по-прежнему  нес  чемодан,  в  другой  держал
завернутые в бумагу булочки с сосисками.
   На улице было много прохожих.  Свет  витрин  едва  пробивался  сквозь
сгущавшийся туман.
   Человеку в тяжелом пальто с трудом удалось получить  соседнюю  с  ним
комнату. Это был нищенский номер, похожий как  две  капли  воды  на  все
номера в дешевых гостиницах, с той только разницей, что нигде нищета  не
бывает такой мрачной и унылой,  как  на  севере  Германии.  Между  двумя
комнатами была внутренняя дверь, которую при желании можно было открыть,
чтобы  сделать  эти  комнаты  смежными.  В  двери,  со  стороны   номера
коренастого  путешественника,  торчал  ключ.  Вынув  его,  он  увидел  в
замочную скважину, как пассажир, открыв чемодан, в котором вместо  вещей
лежали  газеты,  смертельно  побледнел.  Дрожащими  руками  он  рылся  в
чемодане, потом высыпал из него все содержимое на пол.  Круглые  булочки
лежали на столе, завернутые в бумагу, но молодой человек, хотя ничего  и
не ел в течение целого дня, не удостоил их далее взглядом.  Он  бросился
обратно на вокзал, сбился с пути и  раз  десять  обращался  к