э
заметил, что она довольно хорошо одета, и не в пляжном костюме, на ногах
у нее шелковые чулки и туфли на высоком каблуке. Из-за этого, когда  она
сошла на гальку пляжа, походка ее стала тяжелой и  неграциозной.  Каждую
минуту она рисковала вывихнуть себе лодыжку. Но  неуклонно  шла  вперед,
разъяренная, упрямая.
   - Сколько я вам должен, официант?
   - Но ведь я же еще не принес лимонад, который госпожа...
   - Неважно. Сколько там с меня?
   - Девять с половиной франков. Вы не будете здесь обедать?
   - Пока ничего не знаю.
   Мегрэ повернулся, чтобы посмотреть на  спутника  Адели,  который  был
явно смущен, так как понимал, что соседи все слышали.  Он  был  высокого
роста, одет со щегольством. Глаза его казались усталыми, а по лицу сразу
было заметно, что нервы у него крайне напряжены.
   Он встал, не сразу решил,  в  каком  направлении  пойти,  и  в  конце
концов, пытаясь казаться безразличным,  направился  к  молодой  женщине,
которая шла теперь по извилистому берегу моря.
   - Ясное дело, еще один неудачный брак, - сказал кто-то за столом, где
сидели три женщины с вязаньем в руках.
   - Могли бы стирать свое белье не на  людях!  Хорошенький  пример  для
детей.
   Оба силуэта двигались теперь рядом по берегу моря. Разговора не  было
слышно, однако по  взмахам  рук  можно  было  угадать,  что  между  ними
происходит.
   Мужчина умолял и угрожал. Женщина, видимо, не  уступала.  В  какой-то
момент он схватил  ее  за  руку,  и  показалось,  что  сейчас  их  ссора
превратится в драку.
   Но нет. Он оставил ее, пошел крупным шагом по направлению к ближайшей
улице и сел в маленькую серую машину.
   - Еще кружку, официант.
   Мегрэ только сейчас заметил, что молодая женщина забыла на столе свою
сумочку. Сумочка была  новенькая,  под  крокодиловую  кожу,  набитая  до
отказа.
   По земле промелькнула тень. Он поднял голову и  увидел  лицо  хозяйки
сумочки, она возвращалась к террасе.
   Мегрэ затаил дыхание, ноздри его дрогнули.
   Конечно, он  мог  ошибиться.  Это  было  скорее  впечатление,  нежели
уверенность. Но он мог поклясться, что перед ним  оригинал  фотопортрета
без головы.
   Он потихоньку вытащил  фотографию  из  кармана.  Женщина  уселась  за
столик.
   - Ну, официант, где мой лимонад?
   - Я думал... Господин сказал...
   - Но ведь я вам заказала лимонад.
   Это была та же несколько полная шея, пышная и в то же  время  упругая
грудь. И та же манера одеваться, то  же  пристрастие  к  гладким  шелкам
ярких цветов.
   Мегрэ уронил фотографию так, чтобы его соседке пришлось ее увидеть.
   И она в самом деле увидела. Оглядела комиссара, словно пытаясь что-то
вспомнить. Но если она и смутилась, то внешне никак не обнаружила своего
смущения.
   Прошло пять, десять минут. Вдали послышался шум мотора,  который  все
приближался.  Это  была  серая  машина.  Она  притормозила  у   террасы,
остановилась, снова отошла,  словно  водитель  не  мог  решиться  уехать
окончательно.
   - Гастон!
   Женщина встала, поманила своего приятеля. На этот раз она взяла  свою
сумочку и через мгновение уже влезала в машину.
   Три женщины, сидевшие за соседним столом, с укоризной следили за ней.
   Молодой человек с "кодаком" обернулся.
   Серый автомобиль уже исчез, слышался только гул мотора.
   - Официант! Где можно достать машину?
   - Не думаю, что вы найдете  ее  в  Ипоре.  Там  есть,  правда,  одна,
которая иногда подвозит людей в Фекан или в Этрета, но как  раз  сегодня
утром на ней уехали англичане.
   Толстые пальцы комиссара в быстром темпе барабанили по столу.
   - Принесите мне дорожную  карту.  И  соедините  меня  по  телефону  с
полицейским  комиссаром  Фекана.  Вам  раньше  приходилось  видеть  этих
людей?
   - Ту парочку, что здесь ссорилась? На этой неделе  они  бывали  здесь
почти каждый день. Вчера завтракали тут. По-моему, они из Гавра.
   Стоял  теплый  летний  вечер.  На  пляже  теперь  оставались   только
супружеские  пары  с  детьми.  Черная  лодка  незаметно  приближалась  к
горизонту, проникла  в  освещенную  солнцем  зону,  вышла  с  другой  ее
стороны, словно пройдя через затянутый бумагой обруч.
 
4. Под знаком гнева 
 
   - Что до меня, признаюсь, я уже потерял надежду, - заявил полицейский
комиссар Фекана, затачивая  при  этом  синий  карандаш.  -  Эти  морские
истории редко удается распутать. Да что тут говорить! Попробуйте хотя бы
разобраться в самой обычной драке, что почти ежедневно бывает в порту. В
тот момент, когда приезжают мои люди, матросы лупят друг друга, но  едва
лишь завидят полицейскую форму, сразу объединяются и вместе кидаются  на
нас. Попробуйте их  допросить!  Все  лгут,  противоречат  друг  другу  и
настолько запутывают дело, что в конце концов приходится отступаться.
   Был вечер. Они курили вчетвером в кабинете, уже наполненном  табачным
дымом: комиссар гаврской опербригады, которому официально было  поручено
вести следствие, прибыл в сопровождении молодого инспектора.
   Мегрэ присутствовал здесь неофициально. Усевшись в углу, у стола,  он
пока молчал.
   - А вот мне дело  кажется  совсем  не  сложным,  -  рискнул  заметить
инспектор,    глядя    на    своего    начальника    и    ожидая     его
одобрения.Побудительный мотив преступления -  не  кража,  следовательно,
дело идет о мести. С кем капитан  Фаллю  был  наиболее  суров  во  время
рейса?
   Но комиссар из Гавра только пожал плечами,  и  инспектор,  покраснев,
умолк.
   - Однако...
   - Нет, дружок, нет. Тут другое. И прежде всего, женщина, которую  вы,
Мегрэ, обнаружили. Вы дали все приметы,  по  которым  полиция  может  ее
найти? И все-таки я, например, никак не могу уточнить ее роль. Судно три
месяца  находилось  в  плавании.  Она   не   присутствовала   даже   при
отправлении, иначе нам бы  об  этом  сказали.  Радист  обручен.  Капитан
Фаллю, судя по тому, что о нем говорят, отнюдь не  напоминает  человека,
способного на безумства. Тем не менее незадолго до того, как его  убили,
он составляет завещание...
   - Интересно бы узнать, кто постарался доставить это завещание сюда, -
вздохнул Мегрэ. - Один журналистик - он еще  ходит  в  бежевом  плаще  -
напечатал в "Эклер де Руан", будто владельцы "Океана" возложили  на  это
судно совсем иную миссию, не имеющую ничего общего с ловом трески.
   - Это каждый раз говорят, - проворчал полицейский комиссар Фекана.
   Разговор шел вяло. Воцарилось долгое  молчание,  и  слышалось  только
потрескивание трубки Мегрэ; вдруг он с усилием поднялся и сказал:
   - Если бы меня попросили охарактеризовать это дело, я ответил бы, что
мне оно видится под знаком  гнева.  Все,  что  связано  с  "Океаном",  -
злобно, напряженно,  запальчиво.  Экипаж  пьянствует,  заводит  драки  в
"Кабачке ньюфаундлендцев". Радист, к которому я привожу его  невесту,  с
трудом сдерживает раздражение и оказывает ей довольно холодный прием.
   Чуть ли не просит ее не вмешиваться  в  его  дела.  В  Ипоре  главный
механик осыпает бранью свою  жену  и  принимает  меня  как  какую-нибудь
дворняжку.
   Наконец, я встречаю еще двоих, тоже как будто отмеченных этим знаком:
женщину по имени Адель и ее спутника, которые устраивают сцены на  пляже
и мирятся только перед тем, как исчезнуть.
   - Какой же вы делаете из этого вывод? - спросил комиссар из Гавра.
   - Да не делаю я никаких выводов. У меня только сложилось впечатление,
что я нахожусь среди банды взбесившихся людей. Прощайте, господа. Я ведь
здесь только в качестве любителя. В гостинице меня  ждет  жена.  Вы  мне
сообщите, комиссар, если найдут  женщину  из  Ипора  и  владельца  серой
машины?
   - Обязательно сообщу. Спокойной ночи.
   Вместо того чтобы пройти по городу, Мегрэ, сунув руки  в  карманы,  с
трубкой в зубах, пошел вдоль набережных.
   Большой  черный  четырехугольник  опустевшей  гавани  освещался  лишь
лампами с "Океана", который все еще продолжали разгружать.
   - Под знаком ярости! - пробурчал себе под нос комиссар.
   Он поднялся на борт, и никто не обратил на него внимания. Словно  без
всякой цели, Мегрэ прошел по  палубе,  заметил  свет  в  люке  полубака,
наклонился. Из люка хлынул на него теплый воздух и  запах,  напоминавший
казарму, дешевую столовую и рыбную  лавку.  Он  спустился  по  железному
трапу и сразу наткнулся на трех матросов; они ели из  котелков,  которые
держали на  коленях.  Свет  шел  от  керосиновой  лампы,  подвешенной  к
карданному валу. Посреди помещения  стояла  чугунная  печурка,  покрытая
жирной грязью. Вдоль перегородок виднелись койки, в  четыре  яруса  друг
над другом. На некоторых еще оставалась солома, другие были пусты.
   Повсюду висели сапоги и зюйдвестки.
   Из всех троих с места поднялся один Малыш Луи. Там были еще  бретонец
и какой-то негр с босыми ногами.
   - Приятного аппетита! - проворчал Мегрэ. Ему ответили тоже ворчанием.
   - А где ваши товарищи?
   - У себя дома. Где еще? - отозвался Малыш Луи. -  Когда  тебе  некуда
идти и у тебя уже нет ни гроша, приходится торчать здесь, хоть ты и не в
плавании.
   Комиссару ничего не оставалось, как привыкать к полутьме и особенно к
запаху. Можно представить себе, каково живется  здесь  сорока  матросам,
которые, лежа на койках, не могут повернуться, не задев соседа.
   Сорок человек, не снимая сапог, бросаются на койки, храпят,  плюются,
жуют табак.
   - Капитан когда-нибудь сюда заходил?
   - Никогда.
   Ко  всему  этому  нужно  добавить  шум  мотора,  запах  угля,   сажи,
накаленные металлические перегородки, плеск ударяющихся в борта волн.
   - Пойдем-ка со мной, Малыш Луи.
   Мегрэ заметил, что за  его  спиной  матрос,  куражась,  махнул  рукой
товарищам. Но как только они очутились наверху,  на  утонувшей  во  мгле
палубе, наглость с него как рукой сняло.
   - Что случилось? - спросил Малыш Луи.
   - Ничего. Предположим, что капитан умер еще в  пути.  Мог  кто-нибудь
другой привести корабль в порт?
   - Пожалуй, нет, потому  как  старший  помощник  не  умеет  определять
координаты судна... Правда, говорят, что  с  помощью  радиосвязи  радист
всегда может определить положение судна.
   - Часто ты видел радиста?
   - Никогда. Не думайте, что во время  рейса  можно  прогуливаться  вот
так, как мы сейчас. У каждого свое место. В течение долгих дней только и
сидишь в своем углу.
   - А главного механика?
   - Этого видел. Можно сказать, каждый день.
   - В каком он был состоянии?
   Малыш Луи постарался увильнуть от ответа:
   - Что я, в конце концов, могу знать? И что вы  хотите  выяснить?  Вот
если бы вы были здесь, когда все не ладилось, когда юнгу унесло  волной,
когда вырвало выхлопной клапан, капитан упорно заставлял спускать сеть в
таком месте, где рыбы и в помине нет, а один матрос подцепил гангрену  и
тому подобное!.. Тогда бы вы все проклинали и метали бы молнии и громы.
   Из-за любого пустяка заехали  бы  кому-нибудь  по  морде.  Когда  вам
говорят, что капитан к тому же еще и рехнулся...
   - А он действительно рехнулся?
   - Я его об этом не спрашивал. А впрочем...
   - Что впрочем?
   - Впрочем, почему бы мне и  не  сказать?  Все  равно  кто-нибудь  вам
расскажет. Кажется, эти трое, там, наверху, все время  носили  при  себе
револьверы. Следили друг за другом, боялись один другого. Капитан  почти
никогда не выходил из своей каюты, ему туда принесли компас, секстант  и
все остальное.
   - И так продолжалось все три месяца?
   - Да. Вам еще что-нибудь от меня нужно?
   - Спасибо, можешь идти.
   Малыш  Луи  нехотя  отошел  и  задержался  возле  люка,  наблюдая  за
комиссаром, который медленно раскуривал трубку.
   Из зияющих трюмов при свете ацетиленовых ламп  по-прежнему  выгружали
треску. Но Мегрэ хотелось забыть все это: вагоны, грузчиков, набережные,
мол и маяк.
   Комиссар стоял среди царства рифленого железа  и,  полузакрыв  глаза,
представлял себе открытое море, похожее на поле,  испещренное  глубокими
бороздами равной высоты, которое безостановочно, час за часом,  день  за
днем, неделя за неделей, вспахивает форштевень.
   "Не думайте, что во время рейса можно прогуливаться вот так,  как  мы
сейчас..."
   Матросы у машин. Матросы на баке. А  в  кормовой  надстройке  горстка
людей: капитан, старший помощник, главный механик  и  радист.  Маленькая
лампа нактоуза, освещающая компас. Разложенные карты.
   Три месяца!
   Когда они возвратились из плавания, у капитана Фаллю было  составлено
завещание, из которого следовало, что он собирается  покончить  счеты  с
жизнью.
   Через час после прибытия его задушили и бросили в воду.
   А г-жа Бернар, его квартирная хозяйка, сокрушается оттого, что теперь
невозможен столь удачный союз. Главный механик устраивает сцены жене.
   Некая Адель ссорится с каким-то мужчиной,  но  удирает  с  ним,  едва
Мегрэ сунул ей под нос ее портрет, замазанный красными чернилами. Радист
Ле Кленш находится в тюрьме в убийственном настроении.
   Судно едва покачивалось. Движение легкое,  словно  дыхание.  Один  из
мужчин на полубаке играл на аккордеоне.
   Повернув голову, Мегрэ заметил на набережной две женские  фигуры.  Он
бросился к ним, перешел мостик.
   - Что вы здесь делаете?
   И тут  же  покраснел,  потому  что  сказал  это  резким  тоном,  а  в
особенности потому что сознавал, что и сам  поддался  тому  исступлению,
которое охватило всех участников этой драмы.
   -  Нам  захотелось  посмотреть  судно,  -  сказала   г-жа   Мегрэ   с
обезоруживающим смирением.
   - Это моя вина, - вмешалась  Мари  Леоннек.  -  Я  настояла  на  том,
чтобы...
   - Ладно, ладно. Вы ужинали?
   - Конечно. Ведь уже десять часов. А вы?
   - Да. Спасибо.
   Свет горел только в "Кабачке ньюфаундлендцев".  На  молу  угадывались
какие-то фигуры -  туристы,  которые  добросовестно  совершали  вечернюю
прогулку.
   - Удалось вам что-нибудь обнаружить? - спросила невеста Ле Кленша.
   - Пока еще нет. Вернее, совсем немного.
   - Я не осмеливаюсь просить вас об одолжении...
   - Ну, говорите же.
   - Мне бы хотелось увидеть каюту Пьера. Вы позволите?
   Пожав плечами, комиссар  проводил  ее  туда,  г-жа  Мегрэ  отказалась
переходить по мостику.
   Каюта была настоящей металлической коробкой. Радиоаппараты,  стол  из
листового железа, скамейка и койка. На стенке  портрет  Мари  Леоннек  в
костюме бретонки. На полу-старые башмаки. На кушетке - брюки.
   Девушка смотрела на все это с любопытством, смешанным с радостью.
   - Да. Здесь не совсем так, как я себе  представляла.  Он  никогда  не
чистил башмаки. Смотрите, он все время пил из этого  стакана  и  никогда
его не мыл.
   Странная девушка! С одной стороны, смесь робости, слабости и хорошего
воспитания, с другой - энергия и смелость. Поколебавшись, она спросила:
   - А каюта капитана?
   Мегрэ едва заметно улыбнулся. Он понимал,  что  в  глубине  души  она
надеялась сделать какое-нибудь открытие. И он отвел ее туда. Сходил даже
на палубу за фонарем.
   - Как можно жить среди такой вони! - вздохнула она.
   Она внимательно осматривала все вокруг. Вдруг она  смутилась,  причем
комиссар заметил это, и робко спросила:
   - А почему кровать приподнята?
   Услышав это, комиссар забыл даже зажечь погасшую  трубку.  Наблюдение
было точное. Весь экипаж спал в койках, вделанных  в  переборки  и,  так
сказать, составлявших часть архитектуры судна. Только  у  капитана  была
настоящая кровать. И вот под каждую ее ножку  подложили  по  деревянному
кубику.
   - Вы не находите, что это странно? Можно подумать...
   - Продолжайте.
   От дурного настроения не осталось и следа. Мегрэ смотрел  на  бледное
лицо девушки, которое светилось радостью открытия.
   - Можно подумать... Но  вы  будете  надо  мной  смеяться...  Кровать,
наверное, подняли для того, чтобы кто-то мог под ней спрятаться. Если бы
не эти куски дерева, матрац был бы куда ниже. Тогда как сейчас...
   Не успел комиссар и слова сказать, как она улеглась на пол,  несмотря
на покрывавшую его грязь. Потом полезла под кровать.
   - Места вполне достаточно, - сообщила она.
   - Да вылезайте же!
   - Погодите. Дайте мне сюда на секунду лампу, комиссар.
   Она вдруг замолкла. Мегрэ не мог понять, что она там делает. Он начал
терять терпение.
   - Ну, что?
   - Сейчас... Подождите.
   Она вылезла из-под кровати. Серый ее костюм был весь выпачкан,  глаза
лихорадочно горели.
   -  Отодвиньте  кровать.  Вы  увидите...  Голос  ее  прерывался,  руки
дрожали.  Мегрэ  резким  движением  отодвинул  кровать  от  переборки  и
посмотрел на пол.
   - Ничего не вижу.
   Она молчала Мегрэ обернулся и увидел, что девушка плачет.
   - Но что вы тут нашли? Почему плачете?
   - Вот. Читайте.
   Пришлось нагнуться и поднести лампу к самой переборке.  Теперь  Мегрэ
различил слова, нацарапанные на дереве  чем-то  острым  -  булавкой  или
гвоздем:
   Гастон - Октав - Пьер - Ан...
   Последнее имя было недописано. Однако работа эта была  выполнена  без
спешки. На некоторые буквы, вероятно,  ушло  больше  часа.  Вокруг  были
всякие завитушки, линии, выведенные, по-видимому, от нечего делать.
   Оленьи рога  над  именем  Октав  придавали  всей  надписи  комический
оттенок.
   Девушка уселась на край кровати, выдвинутой на  середину  каюты,  она
молча плакала.
   - Любопытно, - проворчал Мегрэ. - Я был бы счастлив узнать...
   Тогда она резко поднялась:
   - Ну да! Так оно и есть. Здесь была женщина.  Она  тут  пряталась.  И
ясно, что к ней сюда приходили мужчины.  Разве  имя  капитана  Фаллю  не
Октав?
   Комиссар редко попадал в такое затруднительное положение.
   - Не  торопитесь  с  выводами,  -  сказал  он  без  всякой,  впрочем,
убежденности.
   - Но это же написано! Здесь изложена вся история...  Четверо  мужчин,
которые...
   Что мог сказать комиссар, чтобы успокоить ее?
   - Поверьте моему полицейскому  опыту.  В  таких  делах  нужно  всегда
выждать, судить не сразу. Ведь только вчера  вы  мне  говорили,  что  Ле
Кленш не способен убить.
   - Да! - с рыданием воскликнула она. - Да! Я в это верю. Разве это  не
так? - Она цеплялась за слабую надежду на то, что Пьер не виновен. -  Но
его зовут Пьер!
   - Ну и что с того? Каждого десятого матроса зовут Пьер, а их на борту
было пятьдесят... Речь идет еще о каких-то Гастоне и Анри...
   - Что вы об этом думаете?
   - Ничего.
   - Вы не покажете это следователю? Стоит  мне  подумать,  что  это  я,
своими руками...
   - Успокойтесь. Мы еще  ничего  не  открыли,  только  обнаружили,  что
кровать по той или иной причине приподнята и  что  кто-то  нацарапал  на
переборке имена.
   - Тут была женщина.
   - Почему женщина?
   - Но как же?..
   - Пойдемте. Госпожа Мегрэ ждет нас на набережной.
   - Правда. - И она, всхлипывая, стала утирать слезы. -  Не  надо  было
мне сюда приходить. Я-то думала... И все же невозможно, чтобы Пьер...
   Послушайте, мне необходимо как можно скорее его увидеть. Я поговорю с
ним сама. Вы сделаете все необходимое, правда?
   Перед тем как ступить на мостик, она бросила злобный взгляд на черное
судно: она возненавидела его с  того  момента,  как  узнала,  что  здесь
скрывалась женщина.
   Г-жа Мегрэ сочувственно посмотрела на нее.
   - Не плачьте. Успокойтесь. Вы же прекрасно знаете, все уладится.
   - Нет, нет!
   Мари в отчаянии покачала головой. Она не могла говорить. Задыхалась.
   Хотела снова посмотреть на пароход, а г-жа Мегрэ, ничего не  понимая,
глазами спрашивала объяснения у мужа.
   - Отведи ее в гостиницу и постарайся успокоить.
   - Что произошло?
   - Ничего определенного. Я вернусь, наверное, поздно.
   Он посмотрел им вслед.  Мари  Леоннек  раз  десять  оборачивалась,  и
спутнице приходилось вести ее, как ребенка.
   Мегрэ чуть было снова не поднялся на борт. Но его мучила жажда,  а  в
"Кабачке ньюфаундлендцев" по-прежнему горел свет.
   За одним из столиков четверо матросов играли в  карты,  возле  стойки
юный гардемарин обнимал за талию служанку, которая то и дело хихикала.
   Хозяин следил за игрой и давал советы.
   - А! Вот и вы! - ска