ьордам, как багаж, отправленный Маликом. А ведь он  старик.  Как
тяжело говорить правду таким людям, уличать их в неблаговидных поступках!
   Мегрэ, мрачный и насупленный, снова сел в такси, но на этот раз не  рядом
с шофером, а забился в угол машины.
   Бернадетта Аморель - та еще старше. Комиссар не знал, да и не мог знать -
ведь он же не Господь Бог, - видела ли она, как старый Кампуа  проехал  мимо
ее дома в своей нагруженной вещами машине.
   А  если  видела,  то,  конечно,  все  поняла.   Может   быть,   она   еще
проницательней, чем  сам  Мегрэ.  Встречаются  же  такие  женщины,  особенно
старухи, обладающие даром провидения.
   Если бы Мегрэ был в Орсене и  проходил,  как  вчера,  мимо  ее  окон,  то
наверняка увидел бы, как она разговаривает со своей служанкой.
   "Знаешь, Матильда, а ведь он заставил убраться отсюда старого Кампуа!"
   Мегрэ не расслышал бы этих слов, но он видел  бы,  как  две  эти  женщины
долго разговаривали, чем-то взволнованные,  после  чего  Матильда  вышла  из
комнаты, а старуха Аморель все ходила из угла в угол, пока наконец к  ней  с
виноватым видом не зашла ее дочь Эме, жена Шарля Малика.
   Иначе и не могло быть.
   Семейная  драма  назревала  в  течение  двадцати  лет,  а  теперь,  через
несколько дней после гибели Мониты, с  минуты  на  минуту  должен  произойти
взрыв.
   - Высадите меня здесь!
   Он шел по Аустерлицкому мосту. Домой  идти  не  хотелось.  Сена  казалась
совсем черной. На уснувших баржах иногда  мелькали  огоньки,  по  набережной
бродили тени.
   Мегрэ шел медленно, засунув  руки  в  карманы,  с  трубкой  в  зубах,  по
пустынным улицам, обрамленным гирляндами фонарей.
   На площади Бастилии, на углу улицы Рокетт, огни были ярче и  резче.  Этот
свет, роскошь бедных кварталов, так же необходим, как и ярмарочные  палатки,
где можно выиграть  пачку  сахару  или  бутылку  шипучки,  необходим,  чтобы
выманить людей из их темных и душных улочек.
   Он пошел на эти огни к просторному, почти  пустому  кафе,  где  наигрывал
аккордеон и несколько мужчин и женщин за рюмкой вина ждали неизвестно чего.
   Он знал их. Он столько лет провел, занимаясь делами самых  разных  людей,
что изучил их насквозь, даже таких, как Малик, считающих себя гораздо  умней
или хитрее остальных.
   С такими людьми всегда бывает труднее.  Приходится  преодолевать  иллюзию
порядочности,  которую  придают  им  изысканные  манеры,  прекрасные   дома,
автомобили, слуги.
   Нужно научиться видеть их такими, как они есть, без позолоты, голенькими!
   Теперь Эрнест Малик дрожит от страха, как  какой-нибудь  жалкий  воришка,
которого в два часа ночи, во время облавы, вталкивают в полицейскую машину.
   Мегрэ не видел, но  мог  догадываться,  как  разыгрывалась  драматическая
сцена между двумя женщинами в комнате Бернадетты. Он не видел, как Эме, жена
Шарля, упала посреди комнаты на колени и поползла по ковру к ногам матери.
   Теперь это уже не имело значения. В каждой семье, как говорят  англичане,
есть свой "скелет в шкафу".
   Два прекрасных дома на берегу рек  у  излучины  Сены,  где  она  особенно
широка и красива. Два  прекрасных  дома,  утопающих  в  зелени  среди  мягко
вздымающихся холмов. На такие дома смотришь, вздыхая, из окна поезда.
   Как, должно быть, счастливы люди, живущие в них!
   Здесь  протекли  долгие  жизни.  Жизнь  старого  Кампуа,  который  всегда
работал, а теперь  совсем  износился  и  отправлен  на  запасной  путь.  Или
Бернадетты Аморель, потратившей впустую свою бьющую ключом энергию.
   Мегрэ шел, охваченный гневом. Вогезская площадь  оказалась  пустынной.  В
окнах его квартиры горел свет. Он  позвонил  и,  проходя  мимо  привратницы,
пробурчал свое имя. Жена, заслышав его шаги, тотчас открыла дверь.
   - Тихо! Он спит. Только что уснул.
   Не важно. Разве он его сейчас  не  разбудит,  не  возьмет  за  плечи,  не
встряхнет?
   "Вставай, малыш! Довольно упрямиться".
   Надо быстрее покончить с этим "скелетом в шкафу", с  этим  отвратительным
делом, где от начала до конца все самым мерзким образом упиралось  только  в
деньги.
   Ведь за фасадами этих прекрасных домов, в глубине ухоженных парков  живет
одна мечта - деньги!
   - Ты, кажется, в плохом настроении? Ты не обедал?
   - Да... Нет...
   Он и в самом деле не обедал и теперь принялся за еду, пока Мимиль, стоя у
окна, дышал свежим воздухом и покуривал сигарету. Когда Мегрэ  направился  к
двери комнаты для гостей, где спал Жорж Анри, г-жа Мегрэ запротестовала:
   - Пусть он поспит! Не буди его!
   Мегрэ пожал плечами. Часом раньше, часом позже... Ладно, пусть  выспится!
Тем более что и его самого клонило ко сну.
   Он не знал, какая драма разыгралась ночью.
   При всей своей проницательности он не предполагал, что Бернадетта Аморель
одна вышла ночью из дома, что ее младшая  дочь,  Эме,  обезумев  от  страха,
напрасно пыталась дозвониться по телефону, тогда как  Шарль,  стоя  рядом  с
ней, повторял:
   - Но что с тобой? Что тебе сказала мать?..
   Мегрэ проснулся только в восемь утра.
   - Мальчик еще спит, - сообщила ему жена.
   Он побрился, оделся, наскоро позавтракал и стал набивать  первую  трубку.
Когда комиссар вошел в комнату Жоржа Анри, тот еще только просыпался.
   - Вставай! - сказал  Мегрэ  спокойным,  немного  усталым  голосом,  каким
обычно говорил в те минуты, когда решал заканчивать какое-нибудь дело.
   Сначала он не мог  понять,  почему  мальчик  не  поднимается,  и  наконец
догадался: Жорж Анри спал голым и стыдился отбросить одеяло.
   - Если хочешь, можешь лежать. Оденешься позже.  Как  ты  узнал  все,  что
натворил твой отец? Тебе, наверное, сказала Монита, правда?
   Жорж Анри с ужасом смотрел на комиссара.
   - Можешь говорить. Я теперь все знаю.
   - Что вы знаете? Кто вам рассказал?
   - Старый Кампуа тоже знал.
   - Вы уверены? Это невозможно! Если бы он знал...
   - ..что твой отец убийца его сына... Конечно, он не заколол его  ножом  и
не застрелил из револьвера. А такие преступления...
   - Что вам еще рассказали? Что вы сделали?
   - Знаешь, в этой истории столько грязи, что одним  фактом  больше,  одним
меньше...
   Мегрэ мутило. Это случалось с ним часто, когда он заканчивал какое-нибудь
расследование, - то ли от нервного переутомления, то  ли  оттого,  что  было
горько и унизительно видеть человека во всей его неприглядной наготе.
   В квартире приятно пахло кофе. С Вогезской площади доносилось пение  птиц
и журчание фонтанов. Люди шли на работу под легкими лучами свежего утреннего
солнца.
   Он смотрел на бледного мальчишку, который, натянув одеяло до  подбородка,
не спускал с него глаз.
   Что Мегрэ мог сделать для него, для других? Ничего! Такого вот Малика  не
арестуют. Правосудие не занимается подобными преступлениями. Возможен только
один выход...
   Удивительно, что он подумал об этом  как  раз  перед  тем,  как  зазвонил
телефон. Он  стоял,  посасывая  трубку,  озабоченный  судьбой  мальчика,  не
знавшего, что ему делать, и  на  мгновение  перед  Мегрэ  промелькнул  образ
Эрнеста Малика, которому вкладывают в руку револьвер и спокойно приказывают:
   "Стреляй!"
   Он не стал бы. Он не согласился бы покончить с  собой.  Ему  пришлось  бы
посодействовать.
   В квартире раздался  настойчивый  телефонный  звонок.  Г-жа  Мегрэ  сняла
трубку и постучала в дверь:
   - Тебя.
   Комиссар прошел в столовую и схватил трубку.
   - Слушаю!
   - Это вы, шеф? Говорит Люкас. Сегодня  в  полиции  для  вас  есть  важное
сообщение из Орсена... Да... Этой ночью госпожа Аморель...
   Ему бы, наверное, не поверили, если бы он стал утверждать, что  в  ту  же
секунду догадался, что произошло. И все-таки это была правда.
   Черт возьми, у нее был тот же ход мысли, что и у него! Она пришла к  тому
же заключению почти в одно время с ним. Только она все довела до конца.
   Зная, что Малик не выстрелит в себя, она спокойно выстрелила сама.
   - Госпожа Аморель убила Эрнеста Малика выстрелом из револьвера...  Да,  у
него в доме. В его кабинете... Он был в пижаме и халате. В первом часу  ночи
сюда звонили из жандармерии, чтобы предупредить вас, потому  что  она  хочет
вас видеть.
   - Я поеду, - сказал Мегрэ.
   Он вернулся в комнату. Мальчик тем временем успел натянуть брюки и  стоял
полуголый.
   - Твой отец умер, - сказал он, глядя в сторону. Тишина. Мегрэ  обернулся.
Жорж Анри не заплакал. Он стоял неподвижно, глядя на комиссара.
   - Он застрелился?
   Оказывается, не двое, а даже трое пришли к  одному  решению.  Кто  знает,
может быть, в какую-то минуту мальчик и  сам  попытался  бы  найти  выход  с
помощью револьвера.
   Однако в его голосе все еще звучало недоверие, когда он спросил:
   - Он застрелился?
   - Нет. Это твоя бабушка.
   - Кто же ей сказал? Он закусил губу.
   - Что сказал?
   - То, что вы знаете... Кампуа?
   - Нет, малыш. Это не то, о чем ты подумал. Его  собеседник  покраснел,  и
это доказывало, что Мегрэ прав.
   - Есть кое-что другое, и ты это знаешь. Бернадетта Аморель  убила  твоего
отца не за то, что он когда-то довел сына Кампуа до самоубийства.
   Он ходил по комнате. Он мог бы продолжать и легко  одержал  бы  верх  над
противником, который был гораздо слабее его.
   - Оставайся здесь, - наконец произнес он.  Мегрэ  прошел  в  столовую  за
своей шляпой.
   - Продолжайте за ним следить, - сказал он жене  и  Мимилю,  которого  она
кормила завтраком.
   Париж был залит солнцем, и утренняя прохлада казалась такой  живительной,
что невольно хотелось впиться в свежий воздух, как в спелый плод.
   - Такси!.. Дорога на Фонтенбло. Дальше я покажу, как ехать.
   На бечевнике вдоль Сены стояло  уже  несколько  машин.  Должно  быть,  из
прокуратуры. Несколько любопытных у ворот, охраняемых безучастным жандармом,
который козырнул Мегрэ. Комиссар прошел по аллее и поднялся на крыльцо.
   Комиссар уголовной полиции в Мелене был уже здесь, в шляпе, с сигарой  во
рту.
   - Рад снова вас видеть, Мегрэ.  А  я  и  не  знал,  что  вы  вернулись  в
полицию... Любопытное дельце! Она вас ждет. Она отказалась давать  показания
до вашего приезда. Она сама  позвонила  около  часу  ночи  в  жандармерию  и
сообщила, что только что убила своего зятя... Сейчас вы ее увидите. Она  так
же спокойна, как если бы варила варенье или перекладывала вещи в  шкафу.  За
ночь она привела все в порядок, и, когда я приехал, у нее уже стоял  готовый
чемодан.
   - Где остальные?
   - Ее второй зять, Шарль, сидит с женой в  гостиной.  Сейчас  как  раз  их
допрашивают товарищ прокурора и следователь. Они уверяют, что им  ничего  не
известно, что в последнее время у старухи появились странности...
   Мегрэ тяжело поднялся по лестнице и, что с  ним  редко  случалось,  выбил
свою трубку и положил  в  карман.  Потом  постучал  в  дверь  комнаты,  тоже
охраняемой жандармом. В таком жесте не было ничего необычного, и все же  это
была дань уважения Бернадетте Аморель.
   - Кто там?
   - Комиссар Мегрэ.
   - Пусть войдет.
   Ее оставите в комнате одну с горничной, и комиссар застал ее за маленьким
секретером: она писала какое-то письмо.
   - Это моему нотариусу, - сказала она. - Оставьте нас, Матильда!
   Солнце потоками врывалось в три окна комнаты, в которой  старуха  провела
много лет. В ее глазах зажегся веселый огонек  и  даже  -  Бог  знает,  быть
может, сейчас это могло показаться и неуместным, - какая-то юношеская удаль.
   Она  была  довольна  собой.  Горда  тем,  что  совершила.  Даже   немного
подтрунивала над толстым комиссаром, который не сумел довести дело до конца.
   - Иного выхода не было, не так ли? -  сказала  она.  -  Садитесь.  Вы  же
знаете, я не терплю, когда человек, с  которым  я  разговариваю,  стоит  как
столб.
   Потом она поднялась и, немного щурясь от ослепительного солнца, сказала:
   - Вчера вечером, когда я наконец добилась того, что Эме призналась мне во
всем...
   Он невольно вздрогнул. Трудно было  не  выдать  волнения,  когда  старуха
произнесла имя Эме, жены Шарля Малика. Бернадетта, не менее  проницательная,
чем он, сразу все поняла.
   - А разве вы этого не знали? Где Жорж Анри?
   - У меня дома, с моей женой.
   - В Мене?
   И она улыбнулась, вспомнив, как приняла Мегрэ за садовника, когда вошла к
ним в сад через маленькую зеленую калитку.
   - Нет, в Париже, в нашей квартире на Вогезской площади.
   - Он знает?
   - Перед тем как уехать сюда, я поставил его в известность.
   - Что он сказал?
   - Ничего. Он спокоен.
   - Бедный мальчуган! Удивляюсь, откуда у него  взялось  мужество  все  это
скрывать... Вы не находите забавным, что женщина в моем возрасте окажется  в
тюрьме? Впрочем, эти господа очень учтивы. Вначале они даже  не  хотели  мне
верить. Думали, что я взяла на себя чужую вину. Еще немного, и они могли  бы
потребовать доказательство.
   Все произошло гак, как было задумано. Я не знаю точно, который  был  час.
Револьвер лежал у меня в сумке.
   Я пошла туда. В комнате Малика на втором этаже горел свет.  Я  позвонила.
Он спросил из окна, что мне угодно.
   "Поговорить с тобой", - ответила я.
   Я уверена, что он испугался. Он просил меня прийти  завтра,  уверял,  что
плохо себя чувствует, что его мучает невралгия.
   "Если ты сейчас не спустишься, - крикнула я, - я тебя посажу!"
   Наконец он спустился в пижаме и халате.
   - Вы его видели?
   - Нет еще.
   "Пойдем к тебе в кабинет. Где твоя жена?"
   "Она уже легла. Думаю, что спит".
   "Тем лучше".
   "Вы уверены, мама, что мы не можем отложить этот разговор до завтра?"
   И знаете, что я ему ответила:
   "Это тебе ничего не даст, не беспокойся. Часом раньше или часом позже..."
   Он догадывался... Похолодел, как щука. Я всегда говорила, что он похож на
щуку, но надо мной смеялись.
   Он открыл дверь своего кабинета и сказал мне:
   "Садитесь!"
   "Не стоит".
   Понимал ли он, что я собираюсь сделать? Я уверена,  что  да.  По  крайней
мере он бросил взгляд на  ящик  письменного  стола,  где  обычно  лежит  его
револьвер. Дай я ему время, бьюсь  об  заклад,  он  стал  бы  защищаться  и,
конечно, выстрелил бы первым.
   "Послушай, Малик, - продолжала я, - я знаю обо всех мерзостях, которые ты
наделал. Роже погиб. Роже - это сын Кампуа, твоя дочь погибла, твой сын..."
   Услышав слова "твоя дочь", Мегрэ выпучил  глаза.  Только  сейчас  он  все
понял и смотрел на старуху с изумлением, даже не пытаясь его скрыть.
   "Так вот. Раз уж  так  получилось,  что  из  создавшегося  положения  нет
другого выхода и ни у  кого  не  хватает  мужества  довести  все  до  конца,
придется это взять на себя старой бабушке. Прощай, Малик!"
   И, произнеся это последнее слово, я выстрелила. Он стоял в трех шагах  от
меня. Он поднес руки к животу, так как я прицелилась слишком  низко.  Я  еще
два раза нажала на курок.
   Он упал, а Лоране вбежала в комнату как безумная.
   "Вот так, - сказала я ей. - Теперь мы можем спокойно дышать".
   Бедная Лоране! Думаю, и для нее это было лучшим выходом.
   "Если  хочешь,  позови  врача,  но,  по-моему,  это  уже  бесполезно,   -
продолжала я. - Он мертв. А если бы был еще жив, я прикончила бы его пулей в
голову. Советую тебе провести остаток ночи у нас. Слуг звать бесполезно".
   И мы обе ушли. Эме выбежала нам  навстречу,  а  Шарль,  стоя  на  пороге,
злобно глядел на нас.
   "Что ты сделала, мама? Почему Лоране здесь?.."
   Я обо всем  рассказала  Эме.  Она  боялась  такого  исхода  после  нашего
последнего разговора в моей комнате. Она боялась, что этим  кончится.  Шарль
не осмеливался открыть рта. Он шел за нами, как большой пес.
   Я вернулась к себе  и  позвонила  в  жандармерию.  Там  вели  себя  очень
прилично.
   - Так, значит, - вымолвил после недолгого молчания комиссар, - Эме...
   - Я оказалась старой дурой: я должна была  догадаться  раньше  всех.  Что
касается Роже Кампуа, то на этот счет я всегда что-то подозревала. Во всяком
случае, картежником его сделал не кто иной, как Малик.
   Подумать только, что я была довольна, когда он стал нашим зятем!  Он  был
интереснее других. Умел быть забавным. У моего мужа были вкусы  неотесанного
буржуа, даже крестьянина, а Малик научил  нас  жить.  Отвез  нас  в  Довиль.
Подумайте, прежде и ноги моей не было в казино, и я помню, как он вручал мне
первые жетоны для игры в рулетку...
   И вскоре женился на Лоране...
   - Потому что Эме была еще слишком молода, не так ли? - прервал  Мегрэ.  -
Ведь ей в ту пору было только пятнадцать лет. Будь она двумя годами  старше.
Роже Кампуа мог бы остаться в живых. Он женился бы на  Лоране,  а  Малик  на
Эме.
   Слышно было, как внизу расхаживают жандармы. В окно комиссар увидел,  как
группа людей направилась к вилле Малика, где еще находился труп.
   - Эме его действительно любила... - вздохнула госпожа Аморель. - Она  все
еще любит его, несмотря ни на что. А меня теперь возненавидит за то,  что  я
сделала этой ночью.
   "Скелет в шкафу"! Если бы в этом символическом шкафу был только один труп
робкого Роже Кампуа!
   - Когда он решил  вызвать  брата,  чтобы  женить  его  на  вашей  младшей
дочери?
   - Кажется, года два спустя после своей женитьбы. Но как  я  была  наивна!
Ведь я прекрасно видела, что Эме интересовалась только своим шурином и  была
влюблена в него больше, чем ее сестра. Люди, не знавшие  нас,  ошибались.  И
когда мы путешествовали все вместе, именно Эме называли "мадам", несмотря на
ее юный возраст.
   Лоране была не ревнива. Она ничего не замечала и довольствовалась  жизнью
в тени мужа. Эрнест подавлял ее личность.
   - Значит, Монита - его дочь?
   - Об этом я узнала только вчера. Но  есть  и  другие  вещи,  такие,  что,
несмотря на свой преклонный возраст, я предпочла бы не знать.
   А этот брат его, Шарль, которого вызвали из  Лиона,  где  он  зарабатывал
какие-то гроши, чтобы женить на богатой наследнице!..
   Знал ли он тогда?..
   Конечно! Человек он слабый, покорный и женился,  потому  что  ему  велели
жениться. Он служил для  них  ширмой!  Роль  мужа,  которую  его  заставляли
играть, позволяла ему делить с братом состояние Маликов.
   Итак, Эрнест имел двух жен, имел детей в обоих домах.
   Когда Монита неожиданно узнала, чья она дочь, это  переполнило  ее  таким
отвращением, что она решила утопиться.
   Я не  могу  точно  сказать,  каким  образом  она  узнала  правду,  но  со
вчерашнего  вечера  стала  догадываться.  На  прошлой  неделе  я  пригласила
нотариуса, чтобы изменить свое завещание.
   - Я знаю: мэтра Балю.
   - Я уже давно терпеть не могу Маликов и,  странная  вещь,  из  них  двоих
больше ненавидела Шарля. Почему  -  и  сама  не  понимала.  Мне  он  казался
притворщиком, я была недалека от мысли, что он хуже брата.
   Я хотела их обоих лишить наследства и оставить все свое состояние Моните.
   В тот вечер - Эме мне призналась во время разговора ночью - Эрнест  зашел
к Шарлю.
   Их пугало новое завещание, содержания которого они не знали,  хотя  могли
догадываться. Братья долго оставались вдвоем  в  кабинете  Шарля  на  первом
этаже, Эме поднялась к себе и легла спать. Только позже, когда ее муж  вошел
в спальню, она спросила:
   "Монита не вернулась?"
   "А почему ты спрашиваешь?"
   "Она не зашла пожелать мне спокойной ночи, как обычно".
   Шарль пошел в комнату девушки. Кровать была не тронута. Он спустился вниз
и  застал  Мониту  в  гостиной.  Она  сидела  в  темноте,  бледная,   словно
заледеневшая.
   "Что ты здесь делаешь?"
   Кажется, она не слышала его слов. Она согласилась подняться в спальню.
   Теперь я уверена, что она слышала весь  разговор.  Она  знала.  И  утром,
когда все в доме еще спали, пошла купаться, как это делала довольно часто.
   Только на этот раз она не выплыла.
   И она нашла время рассказать обо всем  своему  кузену.  Кузену,  которого
любила, не  подозревая,  что  в  действительности  он  доводится  ей  родным
братом...
   Кто-то робко постучал в дверь, Бернадетта Аморель встала, чтобы  открыть,
и в комнату вошел комиссар из Ме