режде  чем
поднять глаза на комиссара, несколько мгновений рассматривал дно  своего
стакана.
   - Вы хотите знать точную дату?
   - Да, возможно более точную.
   - Шарль вам подтвердит, что я никогда не  помню  чисел  и  путаю  дни
недели.
   - Больше недели тому назад?
   - Примерно неделя.
   - В воскресенье?
   - Нет. Даже под присягой я дважды подумал бы, прежде чем ответить. Ну
а на скорую руку могу сказать, что было это в прошлую среду или четверг.
   - Часто вы с ней встречались?
   - Не помню точно. Два-три раза.
   - Познакомились вы с ней не у вашей мачехи?
   - Вам, наверное, говорили, что я не встречаюсь с мачехой. Я не  знал,
где работает эта девушка, когда с ней познакомился.
   - Где это произошло?
   - На гулянье в местечке Вокотт.
   - Ты стал волочиться за горничными? - пошутил  Шарль,  давая  понять,
что это не в привычках старшего брата.
   - Я смотрел бег в мешках. Она стояла рядом со мной. Не  припомню  уж,
кто первым заговорил - то ли  она,  то  ли  я.  Во  всяком  случае,  она
сказала, что деревенские праздники похожи друг на  друга,  что  все  это
глупо и она предпочитает уйти. Я тоже собирался уходить и из  вежливости
предложил ей место у себя в машине.
   - И это все?
   - Повторить, Чарли!
   Тот, уже не спрашивая позволения, наполнил три стакана,  и  Мегрэ  не
стал возражать.
   - Она говорила, что много читает, рассказала  о  книгах,  которые  не
могла понять, но которые волновали ее.
   Должен  ли  я  рассматривать  это  как  допрос,  господин   комиссар?
Заметьте, что я готов подчиниться, если это требуется,  но  согласитесь,
что не в таком месте...
   - Полно, Тео! - возразил Шарль. -  Не  забывай,  что  господин  Мегрэ
приехал сюда по моей просьбе.
   - Из тех, с кем я встречался, вы первый, кто, видимо,  немного  знает
эту девушку, - добавил комиссар. - Во всяком случае,  вы  первый  что-то
рассказываете мне о ней.
   - Что же еще вы хотите узнать?
   - Что вы думаете о ней?
   - Это деревенская девушка, но она  слишком  много  читала  и  поэтому
задавала несуразные вопросы.
   - О чем?
   - Обо всем. О доброте  и  эгоизме,  об  отношениях  между  людьми,  о
разуме. Разве все упомнишь?
   - А о любви?
   - Она заявила мне, что не верит в любовь и никогда  не  опустится  до
того, чтобы отдаться мужчине.
   - Даже выйдя замуж?
   - К замужеству она относилась как к чему-то,  по  ее  словам,  весьма
постыдному.
   - Стало быть, между вами ничего не было?
   - Абсолютно ничего.
   - Никаких вольностей?
   - Случалось, что она брала меня за руку, когда мы шли пешком, а когда
случалось ехать в автомобиле - слегка опиралась о мое плечо.
   - Она никогда не говорила вам о ненависти?
   - Нет, ее коньком были эгоизм  и  высокомерие,  последнее  слово  она
произносила с сильным нормандским акцентом. Чарли!
   - Короче  говоря,  -  вмешался  брат,  -  ты  ради  забавы  занимался
изучением характера?
   Тео не стал утруждать себя ответом.
   - Это все, господин комиссар?
   - До смерти Розы вы были знакомы с Анри?
   На этот раз Шарль забеспокоился не на шутку. Откуда Мегрэ, говоривший
с ним о пустяках, все это знает? Поведение Тео начинало казаться ему  не
таким уж естественным, особенно его затянувшееся пребывание в Этрета.
   - Я знал его только по имени. Она рассказывала  мне  обо  всех  своих
родных, которых она не любила, конечно, по той причине, что они якобы не
понимали ее.
   - А Анри Трошю вы встретили только после ее смерти?
   - Он остановил меня на улице, спросил, тот ли я  самый  человек,  кто
встречался с его сестрой. Вид у него был такой, что он  вот-вот  полезет
драться. Я обстоятельно объяснил ему все, и он успокоился.
   - Вы встречались с ним еще раз?
   - Да, вчера вечером.
   - Зачем?
   - Просто мы встретились, случайно...
   - Он зол на ваших родных?
   - Особенно на Валентину.
   - По какой причине?
   - Это уж его  дело.  Полагаю,  что  вы  сможете  его  допросить,  как
допрашиваете меня. Чарли!
   Мегрэ вдруг понял, на кого с таким старанием пытался походить Тео: на
герцога Виндзорского!
   - Еще два-три вопроса, поскольку вы уж так любезны. Когда-нибудь  вам
приходилось встречаться с Розой в "Гнездышке"?
   - Никогда.
   - А ждать где-нибудь поблизости от дома Валентины?
   - Она сама сюда приходила.
   - Случалось ли ей бывать пьяной в вашем обществе?
   - Она сильно пьянела после одной-двух рюмок.
   - Она не высказывала желания умереть?
   - Смерти она боялась панически. В автомобиле она всегда умоляла  меня
сбавить скорость.
   - Любила ли она вашу мачеху? Была ли ей предана?
   - Не думаю, чтобы две женщины, живя вместе и  встречаясь  с  утра  до
вечера, могли любить друг друга.
   - Вы полагаете, что в конце концов они неизбежно  начали  друг  друга
ненавидеть?
   - Этого слова я не произносил.
   - Кстати, - снова вмешался Шарль Бессон, -  я  вспомнил,  что  должен
зайти к Валентине. Было бы просто  невежливо  приехать  в  Этрета  и  не
узнать, как у нее дела. Вы не поедете со мной, господин комиссар?
   - Нет, спасибо.
   - Вы останетесь с братом?
   - Я побуду здесь еще какое-то время.
   - Вам я больше не понадоблюсь сегодня? Завтра  я  поеду  в  Дьепп  на
похороны. Кстати, Тео, у меня умерла теща.
   - Поздравляю.
   Шарль выскочил из комнаты красный как рак, и трудно было бы  сказать,
что тому причиной: выпитые ли аперитивы или поведение брата.
   - Идиот! - пробормотал Тео сквозь зубы. - Значит, это он заставил вас
приехать сюда из Парижа?
   Он пожал плечами, протянул руку  к  игральным  костям,  словно  давая
понять, что сказать ему больше нечего. Мегрэ вынул бумажник из  кармана,
повернулся к Чарли, но Тео пробормотал тому:
   - Запиши на мой счет.
   Выйдя из казино, Мегрэ увидел машину Кастэна, а возле отеля и  самого
инспектора, который дожидался его.
   - Вы не торопитесь? - спросил Кастэн. - Может, выпьем по рюмочке?
   - Вот уж чего мне не хочется. Кажется, я  проглотил  только  что  три
аперитива подряд. И мне бы хотелось скорее сесть за стол.
   Комиссар  чувствовал,  что  его  разморило.  Все   это   дело   вдруг
представилось ему в комическом свете, даже  Кастэн  с  его  серьезным  и
деловитым видом показался уморительным типом.
   - Мне  кажется,  вам  стоило  бы  прокатиться  в  Ипор,  -  заговорил
инспектор. - Уже пять лет я здесь работаю и думал, что знаю  нормандцев.
Но совладать с этой семейкой мне оказалось не по плечу.
   - Что они говорят?
   - Ничего. Ни да  ни  нет.  Разглядывают  тебя  исподлобья,  сесть  не
предлагают и  словно  ждут,  пока  ты  уберешься  восвояси.  То  и  дело
переглядываются,  будто  говорят  друг   другу:   "Так   будем   с   ним
разговаривать?" - "Решай сам!" - "Нет, ты решай!" Потом  мать  пробурчит
какую-то фразу, вроде бы ничего не значащую, но, видимо, полную скрытого
смысла.
   - Что же она говорит?
   - Вот, например, такое: "Все эти люди - одна шайка, никто  из  них  и
слова не проронит".
   - А еще что?
   - "У них, конечно, были причины, по каким они не  пускали  сюда  нашу
дочь".
   - Роза их не навещала?
   - Насколько я понял, редко. Хотя  из  их  слов  можно  сделать  любые
выводы. Впечатление такое, что слова у них имеют  совсем  другой  смысл,
чем обычно. Можно было понять лишь одно: мы с вами явились сюда  не  для
того,  чтобы  установить  истину,  а  чтобы  избавить  "тех  людей"   от
неприятностей.
   Они, кажется, не верят, что  Роза  погибла  по  ошибке,  -  продолжал
инспектор. - Послушать их, так  это  в  нее,  а  не  в  Валентину  метил
убийца... Отец, вернувшись, все  же  предложил  мне  стакан  сидра;  он,
правда, долго колебался, но, как-никак, я был в его доме. Был там и  его
сын - в море он уходил только в ночь. Но со мной он не чокнулся.
   - Это старший, Анри?
   - Да. Сам он не проронил ни слова да и  им  делал  знаки,  чтобы  они
молчали. Если бы я повстречал папашу в  одном  из  кабачков  Фекана,  да
навеселе, возможно, он рассказал бы мне больше... А что удалось  сделать
вам?
   - Я поговорил с обоими Бессонами. Сначала с Шарлем, затем с Тео.
   Они сели за стол. Перед ними стояла бутылка белого вина, и  инспектор
наполнил оба стакана. Мегрэ не ограничивал себя, и, когда они  вышли  на
улицу, ему мучительно захотелось поспать после обеда,  широко  распахнув
окна на море.
   Его удержало вдруг возникшее чувство стыда. Это тоже  было  наследием
детства  -  сознание  долга,  которое  он  сам  добровольно  доводил  до
крайности. Ему  все  казалось,  что  он  мало  делает  для  того,  чтобы
отработать свой хлеб. Это настолько укоренилось в нем, что, даже  будучи
в отпуске - что случалось далеко не каждый год, и пример тому  нынешний,
- он не переставал испытывать какое-то ощущение вины.
   - Чем мне заняться? - спросил Кастэн, заметив, что комиссар сонлив  и
нерешителен.
   - Чем тебе угодно, малыш. Ищи. Не знаю уж, где.
   Может, тебе удастся повидать доктора?
   - Доктора Жолли?
   - Да. И других людей! Не важно кого. Наугад. Престарелая  мадемуазель
Серэ, должно быть, любит поболтать и томится в одиночестве.
   - Подвезти вас куда-нибудь?
   - Нет, спасибо.
   Он знал, что подобное состояние находило на него каждый раз, когда он
вел следствие. И случайно ли или же тут работал инстинкт, но каждый  раз
ему доводилось именно в это время выпивать лишку. В  общем,  это  бывало
тогда, когда материал следствия "начинал бродить".
   Поначалу ему были известны одни сухие факты,  которые  приводились  в
полицейских рапортах. Потом он попадал в среду людей, которых  прежде  в
глаза не видал и еще накануне ничего не знал о них. И он разглядывал  их
так, как рассматривают фотографии в альбомах.
   С ними нужно было  знакомиться  возможно  скорее,  задавать  вопросы,
верить или не верить ответам, избегать слишком поспешных выводов. В этот
начальный период люди и вещи виделись недостаточно отчетливо, как  бы  в
отдалении, и казались поэтому безликими, лишенными индивидуальности.
   И вот в какой-то момент,  как  будто  без  всякой  причины,  все  это
начинало "бродить". Персонажи  становились  менее  расплывчатыми,  более
земными и совсем не простыми. Тут уж приходилось держать ухо востро.
   Словом, он начинал видеть их изнутри, пока еще на ощупь,  неуверенно,
и все же создавалось впечатление, что еще одно усилие, совсем небольшое,
- и все прояснится, и истина раскроется сама по себе...
   Сунув руки в карманы, с трубкой в зубах, он медленно шел по  знакомой
уже пыльной дороге. Вдруг  пустяковая  мелочь  привлекла  его  внимание.
Совсем незначительная, но, возможно, и немаловажная.
   В Париже он  привык,  что  на  каждом  перекрестке  к  твоим  услугам
какие-либо средства сообщения. А каково  расстояние  от  "Гнездышка"  до
центра Этрета?
   Примерно километр.  У  Валентины  нет  телефона.  Нет  и  автомобиля.
Видимо, на велосипеде она уже не ездит.
   Стало быть, пожилой женщине приходится совершать  целое  путешествие,
чтобы встретиться с людьми; вероятно, бывали времена, когда она  подолгу
ни с кем не виделась. Ближайшая  ее  соседка  -  одна  из  сестер  Серэ,
которой около девяноста лет, она,  несомненно,  уже  не  поднимается  со
своего кресла.
   Интересно, Валентина сама ходила за покупками?
   Или поручала это Розе?
   В зелени  живых  оград  чернели  крупные  ягоды  ежевики,  но  он  не
остановился, чтобы сорвать их, не  остановился  он  и  для  того,  чтобы
срезать себе тросточку.
   Увы, не тот возраст! Но ему было приятно думать  об  этом.  Он  думал
также о Шарле, о его брате Тео, пообещал себе выпить стаканчик  сидра  у
Трошю. Интересно, предложат ли они ему этот стаканчик?
   Он толкнул зеленую калитку, вдохнул в себя  сложный  запах  цветов  и
растений в саду, услышал ритмичное поскребывание и на повороте  тропинки
увидел старика, который окапывал кусты роз. Это  был,  очевидно,  Эдгар,
садовник, приходивший к Валентине три раза в неделю; его нанимала  также
и мадемуазель Серэ.
   Человек распрямился, стараясь рассмотреть вошедшего, поднес  руку  ко
лбу, и нельзя было понять, приветствие ли  это  или  он  просто  прикрыл
рукой глаза от солнца.
   Это был настоящий садовник, "как на картинках".
   Почти горбатый оттого, что всегда нагибался  к  земле,  с  маленькими
сверлящими глазами, похожий на зверька, высунувшего мордочку из норы.
   Он ничего не сказал, проводил взглядом Мегрэ и  лишь  когда  услышал,
как отворилась дверь, вновь принялся монотонно скрести лопатой.
   Дверь на этот раз открыла не мадам Леруа, а сама Валентина. Она вышла
ему навстречу с таким видом, словно они старые, очень давние знакомые.
   - Ко мне  сегодня  приходили,  -  объявила  она  оживленно.  -  Шарль
навестил меня. Его, кажется, расстроил холодный прием, оказанный вам его
братом.
   - Он рассказывал вам о нашем разговоре?
   - О каком разговоре? Постойте-ка. Он говорил мне  главным  образом  о
мадам Монте, которая умерла. Это изменит его положение. Теперь он богат,
богаче, чем когда-либо, ведь  у  старой  карги  было  более  шестидесяти
собственных домов, не  считая  ценных  бумаг  и  наверняка  припрятанных
мешков с золотыми монетами.
   Что вы выпьете, господин комиссар?
   - Стакан воды, самой холодной.
   - При  том  лишь  условии,  что  запьете  его  еще  чем-нибудь,  хоть
капельку. Сделайте это ради меня. Я никогда не пью  одна.  Это  было  бы
ужасно, не правда ли?
   Представьте себе старую  женщину,  которая  в  одиночестве  распивает
кальвадос. Но когда приходит кто-нибудь, признаюсь, я бываю рада  случаю
пригубить рюмочку.
   Что ж, будь что будет! Чувствовал он себя отлично.
   В маленькой комнате было, правда, немного жарко, солнечные лучи грели
плечо. Валентина, указав ему кресло, хлопотала  вокруг  него,  она  была
оживленна и подвижна, и почти мальчишеский огонек светился в ее глазах.
   - Шарль ни о чем другом вам не рассказывал?
   - О чем именно?
   - О своем брате, например?
   - Он просто сказал мне, что не понимает, почему Тео  решил  предстать
перед вами в дурном свете. И  добавил,  что,  вероятно,  он  сделал  это
нарочно. Шарль был огорчен. Он просто обожает Тео,  к  тому  же  у  него
чрезвычайно развиты родственные чувства. Могу держать пари, что  вам  он
не сказал обо мне ничего плохого.
   - Совершенно верно.
   - А кто же тогда?
   Мегрэ не пробыл здесь и трех минут, и вот уже  незаметно  его  самого
подвергают допросу.
   - Моя дочь, не так ли? - Однако произнесла она это с  улыбкой.  -  Не
опасайтесь выдать ее. Она и не пыталась скрыть от меня,  что  довела  до
вашего сведения свое мнение обо мне.
   - Мне кажется, ваша дочь не очень счастлива?
   - А вы полагаете, что у нее  есть  желание  быть  счастливой?  -  Она
улыбнулась, глядя в стакан, улыбался и Мегрэ. - Не знаю,  часто  ли  вам
приходилось иметь дело с женщинами.  Роза,  например,  чувствовала  себя
глубоко несчастной, если  у  нее  постоянно  не  было  сложных  проблем,
которые она должна была разрешить. Это были  философские  проблемы,  над
которыми она вдруг принималась размышлять,  и  столь  упорно,  что  едва
отвечала мне, когда я к ней обращалась, и с грохотом мыла посуду, словно
ей мешали найти ответ на вопрос, от которого зависели судьбы мира.
   - Верно ли, что она перестала навещать своих родителей?
   - Она редко бывала у них, потому что каждый раз там бывали скандалы.
   - Из-за чего?
   - Вы не догадываетесь? Она приходила к ним с этими своими проблемами,
давала им советы, вычитанные из книг, и, естественно, с  ней  обходились
как с дурочкой.
   - У нее не было подружек?
   - По той же самой причине. Это мешало ей  встречаться  и  с  местными
парнями; они были для нее слишком неотесанными, слишком от сохи.
   - Стало быть, помимо вас, она почти ни с кем не общалась?
   - Она ходила за покупками, но, должно быть, и  на  улице  не  слишком
охотно раскрывала рот. Впрочем,  простите.  Я  забыла  о  докторе.  Роза
как-то нашла в моей библиотеке медицинскую книгу и читала  ее  время  от
времени, после чего засыпала меня мудреными вопросами.
   "Признайтесь, вам ведь известно, что мне немного  осталось  жить?"  -
говорила она. "Ты больна, Роза?"
   Она находила у себя то рак, то какую-нибудь  другую,  но  обязательно
редкую болезнь. Это переваривалось в ее голове несколько дней, затем она
выпрашивала у меня свободный час  и  бежала  к  доктору.  Возможно,  это
позволяло  ей  поговорить  и  о  других  ее  проблемах  -  доктор  Жолли
внимательно выслушивал ее и никогда ей не противоречил.
   - Вечера она проводила с вами?
   - Ни разу она не оставалась со мной в гостиной.
   Впрочем, мне бы это  не  понравилось.  Вы,  наверное,  считаете  меня
старой привередой? Покончив с посудой, она сразу же поднималась к себе в
комнату, не раздеваясь, плюхалась  в  постель  с  книгой  и  принималась
курить сигареты. Ей наверняка не нравился вкус табака.
   Курить она не умела... Дым ей ел глаза,  ей  приходилось  то  и  дело
закрывать их, но  это  входило  в  ее  представление  о  поэтичности.  Я
чересчур зла? Не настолько, однако, как вам кажется. Когда я поднималась
к себе, она входила с раскрасневшимся лицом, горящими глазами  и  ждала,
пока я улягусь, чтобы подать мне лекарство.
   "Не забудьте проветрить комнату, прежде чем ляжете спать".
   Это была моя традиционная фраза,  ибо  дым  из  ее  комнаты  проникал
из-под двери. Она отвечала: "Нет, мадам. Спокойной ночи,  мадам".  Затем
раздевалась с таким шумом, словно там была рота солдат...
   Мадам Леруа тоже громыхала на кухне, но, вероятно,  делала  это  ради
собственного   удовольствия   или    чтобы    продемонстрировать    свою
независимость. Она открыла дверь, рыбьими глазами  глянула  на  Мегрэ  и
словно не заметила его.
   - Ставить суп на огонь?
   - Только не забудьте мозговую кость.
   Когда мадам Леруа ушла, Валентина снова обернулась к комиссару:
   - Итак, за исключением моего зятя Жюльена, вы  повидали  всех  членов
семьи. Они небезупречны, но, согласитесь, не так уж и плохи.
   Он пытался припомнить, что говорила Арлетта о своей матери, но так  и
не смог.
   - В конце концов я, подобно милому Шарлю, также поверю, что произошел
всего  лишь  необъяснимый  несчастный  случай.  Вы  же  видите,  что   я
по-прежнему жива, и если кто-то и решил в одно прекрасное  время  -  Бог
знает почему? - покончить со мной, то, кажется, он  отступился.  Что  вы
думаете об этом?
   Он совсем об этом не думал. Он смотрел на  нее  прищурившись:  мешали
солнечные лучи, струившиеся между ними. Едва заметная улыбка блуждала по
ее губам - улыбка ханжи, сказала бы мадам Мегрэ. И  он  спрашивал  себя,
впрочем не придавая этому серьезного значения, словно  играя:  можно  ли
смутить такую женщину?
   Он не спешил, давая  ей  возможность  наговориться  вволю,  время  от
времени  потягивал  кальвадос  из  рюмки.  Аромат   фруктового   напитка
становился для него запахом этого дома, вместе с запахом хорошей  кухни,
мастики для натирки полов и чистоты.
   Она, должно быть, не  полагалась  полностью  на  горничных  по  части
уборки. И он представил себе, как по утрам, в ночном колпаке,  она  сама
стирает пыль с многочисленных хрупких безделушек.
   - Вы считаете, что у меня есть  причуды?  Может  быть,  подобно  иным
местным жителям, вы даже решили, что  я  выжившая  из  ума  старуха?  Со
временем вы поймете меня. Когда приходит старость, перестаешь  считаться
с чужим мнением и делаешь то, что тебе действительно хочется.
   - Вы не видели еще раз Тео?
   - Нет. К чему?
   - Вам известно, в какой гостинице он остановился?
   -  В  воскресенье  он  как  будто  говорил,  что   снял   комнату   в
"Английской".
   - Нет, в "Приморской".
   - А почему вы подумали, что он мог прийти ко мне снова?
   - Не знаю. Он хорошо знал Розу?
   - Тео?
   - Да. Он несколько раз встречался с ней.
   - Ну, едва ли часто. Она почти не выходила из дому.
   - Вы ей не разрешали?
   - Конечно же я ей не разрешала шляться вечерами по улице.
   -