ся.
   - Входите, комиссар. А я-то думала, что такие, как вы, встают рано.
   Они вошли в ее комнату, очень большую, с тремя окнами. Кровать с  резными
колоннами была уже застелена, но на креслах, стульях  и  столах  валялись  в
беспорядке разные вещи. Чувствовалось,  что  почти  вся  жизнь  старой  дамы
проходит в этой комнате, что это ее личные владения,  куда  она  не  слишком
охотно допускает других.
   - Садитесь!.. Нет,  нет,  ненавижу  разговаривать,  если  мой  собеседник
стоит. Можете курить свою трубку, если вам это необходимо. Мой муж с утра до
вечера не выпускал трубки изо рта. От нее все же не так противно пахнет, как
от сигары... Значит, вы уже успели пообедать с моим зятем?
   Пожалуй, это было даже смешно. Она обращалась с ним как с мальчишкой.  Но
в это утро Мегрэ утратил чувство юмора.
   - Да, я обедал у Эрнеста Малика, - буркнул он.
   - Что же он вам говорил?
   - Говорил, что вы выжили из ума и что его сын Жорж Анри  почти  такой  же
сумасшедший, как вы.
   - И вы ему поверили?
   - А потом, когда я возвращался в гостиницу,  кто-то,  считая,  что  я  на
своем веку выловил уже достаточно преступников, стрелял в  меня...  Полагаю,
юноша был здесь?
   - Какой юноша?.. Вы имеете в виду Жоржа Анри? Я не видела его весь вечер.
   - Однако, по утверждению его отца, он вырвался и убежал к вам.
   - Ну, если вы верите его словам как Евангелию...
   - Значит, вы не знаете, куда мог деться ваш младший внук?
   - Нет, но рада была бы узнать. Итак, что же вам удалось выяснить?
   Он посмотрел на нее и, сам не зная почему, подумал, действительно  ли  ей
так хочется, чтобы он что-нибудь выяснил.
   - Это правда, что вы в приятельских отношениях с моим зятем Эрнестом?
   - Мы учились с ним  в  одном  классе  в  Муленском  лицее,  и  он  упорно
продолжает мне "тыкать", как в те времена, когда нам было по двенадцать лет.
   Мегрэ был не в настроении. Головная боль не  проходила.  Трубка  противно
пахла. Вдобавок он отправился сюда вместе с горничной, даже не  выпив  кофе,
потому что в гостинице "Ангел" его еще не успели приготовить.
   Мегрэ начинала раздражать эта семья, где все Друг за  другом  шпионили  и
никто, казалось, не говорил правду.
   - Я боюсь за Жоржа Анри, - пробормотала старуха. - Он  очень  любил  свою
кузину. Возможно даже, между ними что-то было.
   - Но ему же всего шестнадцать лет!
   Она смерила его взглядом с ног до головы.
   - А вы думаете, это помеха?  Я  никогда  не  была  так  влюблена,  как  в
шестнадцать лет, и если бы совершила глупость, то именно в этом  возрасте...
Вы бы хорошо сделали, если бы нашли Жоржа Анри.
   Он холодно спросил:
   - А где вы посоветуете мне его искать?
   - Ну, знаете, это уж ваша забота, а не моя. Меня только  смущает,  почему
его отец уверял, будто он видел, как мальчик  побежал  ко  мне.  Ведь  Малик
прекрасно знает, что это не правда.
   В голосе старухи слышалось неподдельное беспокойство. Она ходила  взад  и
вперед по комнате и всякий раз, когда комиссар хотел встать, повторяла:
   - Сидите!
   Казалось, она разговаривает сама с собой.
   - Сегодня они устраивают званый обед. Придет Шарль  Малик  с  женой.  Еще
пригласили старого Кампуа и эту развалину господина Тру. Мне тоже рано утром
прислали приглашение. Я только не знаю, вернется ли Жорж Анри...
   - Вы больше ничего не хотите мне сказать, сударыня?
   - Что вы имеете в виду?
   - Ничего. Вчера в Мене вы говорили, что не верите, будто ваша внучка сама
ушла из жизни.
   Она пристально посмотрела на Мегрэ, не выдавая своих мыслей.
   - А побывав здесь, - спросила она запальчиво, - вы убедились,  что  здесь
все нормально?
   - Этого я не утверждал.
   - Ладно, продолжайте. Сходите на этот обед.
   - А вы придете?
   - Еще не знаю.  Советую  вам:  поглядывайте  на  них.  Да  повнимательней
слушайте. И если вы действительно мастер своего дела, как это утверждают...
   Очевидно,  она  была  им  недовольна.  Быть  может,   он   показал   себя
недостаточно гибким, недостаточно проницательным, чтобы понять ее  мысли?  А
может быть, ее разочаровало то, что он до сих пор все еще  не  разобрался  в
происходящем?
   Старуха вела себя нервно, беспокойно, несмотря  на  свое  умение  владеть
собой. Она подошла к двери, давая Мегрэ понять, что он свободен.
   - Боюсь, как бы эти негодяи не оказались  умнее  нас!  -  произнесла  она
вместо прощания. - Посмотрим! Держу пари на что угодно:  они  поджидают  вас
внизу.
   Так и оказалось. Когда Мегрэ вышел в коридор,  одна  из  дверей  бесшумно
отворилась. Горничная - другая, не та, которая приходила за ним к  Жанне,  -
сказала ему с почтительным поклоном:
   - Не угодно ли вам пройти со мной? Господин и госпожа Малик ожидают вас в
малой гостиной.
   В доме было прохладно. Стены, окрашенные в блеклый  цвет,  резные  двери,
много зеркал, на стенах - картины, гравюры. Пушистые  ковры  скрадывали  шум
шагов, а шторы были наполовину спущены, чтобы не  пропускать  слишком  много
света.
   Вот и последняя дверь. Он переступил порог и  оказался  лицом  к  лицу  с
ожидавшими его г-ном и г-жой Малик. Оба были в трауре.

***

   Почему ему кажется, что он видит не  саму  семью,  а  искусно  написанный
семейный портрет? Он впервые встречал Шарля Малика и нашел, что, хотя  лицом
тот непохож на брата, сходство все же существовало. Шарль был немного моложе
и плотнее Эрнеста. Полное лицо, румяные щеки, глаза не серые, как у того,  а
голубые, почти простодушные.
   И он казался не таким самоуверенным, как брат. Мешки под глазами,  мягкая
линия губ, тревога во взгляде.
   Держась очень прямо, он стоял возле  белого  мраморного  камина,  а  жена
сидела рядом с ним в кресле стиля Людовика  XVI,  положив  руки  на  колени,
словно приготовилась фотографироваться.
   Видно было, что они  расстроены,  даже  подавлены.  Голос  Малика  звучал
неуверенно:
   - Входите,  комиссар,  и  простите  нас,  пожалуйста,  что  рискнули  вас
побеспокоить на минутку.
   Лицо  г-жи  Малик,  очень  похожей  на  сестру,  было  тоньше,  и  в  ней
угадывалось что-то от живости ее матери. Теперь  эта  живость  была  как  бы
притуплена, что, впрочем, объяснялось  горем.  В  правой  руке  она  держала
скатанный  комочком  носовой  платок  и  беспрестанно  мяла  его  во   время
разговора.
   - Прошу вас, садитесь! - продолжал Шарль Малик. -  Я  знаю,  что  все  мы
приглашены к моему брату и скоро увидимся. Во всяком случае, я там буду,  но
боюсь, что у жены недостанет сил присутствовать на  этом  завтраке.  Я  знаю
также, почему вы приехали сюда, и мне хотелось бы...
   Он взглянул на жену, и та ответила ему спокойным, но твердым взглядом.
   - Мы переживаем очень тяжелые дни, господин комиссар,  а  упрямство  моей
тещи сулит нам еще более суровые испытания. Вы ее видели. Не знаю, какое она
произвела на вас впечатление...
   Мегрэ, во всяком случае, постарался уклониться от ответа на этот  вопрос,
потому что чувствовал: его собеседник теряет почву под ногами и  снова  ждет
помощи от жены.
   - Не надо забывать, что маме восемьдесят два года, - сказала г-жа  Малик.
- В это трудно поверить: она удивительно энергична. К сожалению, ее  кипучая
деятельность не всегда направлена в нужную сторону. Смерть моей  дочери,  ее
любимой внучки, окончательно выбила ее из колеи.
   - Я это понял, сударыня.
   - Теперь вы видите, в  какой  атмосфере  мы  живем  после  постигшей  нас
катастрофы. Мама вбила себе в голову, что гибель Мониты связана с Бог  весть
какой тайной.
   -  Комиссар,  конечно,  все  понял,  -  сказал  Малик.  -  Не  нужно  так
нервничать, дорогая... Моя жена в ужасном состоянии, господин комиссар,  нам
обоим сейчас очень тяжело. Только уважение к матери жены  не  позволяет  нам
принять соответствующие меры, хотя, казалось  бы...  Вот  почему  мы  просим
вас...
   Мегрэ насторожился.
   - Мы просим вас.., хорошенько взвесить все "за"  и  "против",  перед  тем
как...

***

   Ах вот оно что! Не этот ли  нерешительный  толстяк  стрелял  в  комиссара
накануне вечером? В подобной мысли, только сейчас пришедшей в голову  Мегрэ,
не было ничего невероятного.
   Эрнест Малик был хладнокровной  скотиной,  и  если  бы  стрелял  он,  то,
конечно, целился бы точнее. Этот же, напротив...
   - Я понимаю ваше положение, -  произнес  хозяин  дома,  облокотившись  на
камин, словно продолжая позировать для семейного пор грета. - Оно деликатно,
крайне деликатно. В сущности...
   - Собственно говоря, мне непонятно, зачем я сюда приехал, - с  притворным
простодушием отрезал Мегрэ.
   Он исподлобья посмотрел на хозяина дома и заметил, как тот  вздрогнул  от
радости.
   Этих слов от него и ждали. Что ему, в сущности, здесь понадобилось?  Ведь
никто   его   сюда   не   приглашал,   не    слушая    выжившей    из    ума
восьмидесятидвухлетней старухи.
   - Ну, это уж вы слишком... - поправил Шарль Малик с очень светским видом,
- однако, принимая во внимание, что  вы  друг  Эрнеста,  я  думаю,  было  бы
лучше...
   - Я вас слушаю.
   - Да... Я думаю, было бы уместнее, даже желательно, чтобы вы  не  слишком
поддерживали тещу в ее бреднях, которые.., которые...
   - А вы  убеждены,  господин  Малик,  что  смерть  вашей  дочери  не  была
насильственной? Он покраснел, но ответил твердо:
   - Я уверен, что это несчастный случай.
   - А вы, сударыня?
   Носовой платок в руке г-жи Малик уже превратился в крошечный комочек.
   - Я разделяю мнение моего мужа.
   - В таком случае я, не колеблясь...
   Он подавал им надежду. Он чувствовал, как в них растет надежда на то, что
скоро он навсегда освободит их от своего тягостного присутствия.
   - ..считаю своим долгом принять приглашение вашего брата. А  потом,  если
ничто не потребует моего присутствия здесь...
   Он встал, чувствуя себя почти так же неловко, как и хозяева дома. Ему  не
терпелось выйти на воздух, вздохнуть полной грудью.
   - Итак, до скорого свидания, - произнес Шарль Малик. - Простите,  что  не
провожаю вас... Мне еще нужно кое-что сделать.
   - Пожалуйста, не беспокойтесь. Мое почтение, сударыня.

***

   Он не успел еще выйти из парка и направиться в сторону Сены, как  услышал
какое-то потрескивание. Откуда  оно  исходит  -  догадаться  было  нетрудно.
Сначала  кто-то  вертел  ручку  местного  телефона,  потом  короткий  звонок
возвестил ", том, что на другом конце провода сняли трубку.
   "Он звонит брату, чтобы рассказать ему  о  нашем  разговоре",  -  подумал
Мегрэ.
   И ему показалось, что он угадал переданные по телефону слова:
   "Все в порядке! Он уедет. Он обещал. Только бы  ничего  не  произошло  за
завтраком!"
   Буксир с зеленым треугольником фирмы "Аморель и Кампуа" тянул к верховьям
Сены восемь барж, принадлежащих, разумеется, той же фирме.
   Было еще только половина двенадцатого. Комиссару не хотелось возвращаться
в "Ангел", да, впрочем, ему и нечего было там делать. Он пошел вдоль берега;
в голове его копошились смутные мысли. Потом, словно любопытный  зевака,  он
остановился перед роскошной купальней Эрнеста  Малика,  стоя  спиной  к  его
вилле.
   - А! Это ты, Мегрэ?
   Перед ним стоял Эрнест Малик. На этот раз на  нем  был  серый  костюм  из
твида, на ногах белые замшевые туфли, на голове панама.
   - Брат только что звонил мне по телефону.
   - Знаю.
   - Оказывается, и тебе уже смертельно надоели выдумки моей тещи.
   Голос его был сдержан, взгляд - внушителен.
   - Если я правильно понял, - продолжал Малик, - тебе уже хочется вернуться
к своей жене и к своему огороду?
   И тут, сам не зная почему - это, вероятно, и называл ют  вдохновением,  -
став еще тяжелее, еще толще, еще неподвижнее, чем когда-либо, Мегрэ отрезал:
   - Нет.
   Удар попал в цель. Малик не  мог  этого  скрыть.  Тут  ему  изменило  его
обычное хладнокровие. Мгновение он как будто пытался проглотить слюну, кадык
его несколько раз судорожно дернулся.
   - А!..
   Он быстро огляделся вокруг, однако не  потому,  что  собирался  столкнуть
Мегрэ в Сену.
   - У нас еще порядочно времени до того, как  соберутся  гости.  Мы  обычно
завтракаем позднее. Зайдем на минутку ко мне в кабинет.
   Парк они пересекли в полном молчании. Через открытое окно  Мегрэ  увидел,
как в гостиной г-жа Малик расставляет цветы в вазах.
   Они обогнули виллу, и Малик  ввел  гостя  в  свой  просторный  кабинет  с
глубокими кожаными креслами. Стены были украшены моделями яхт.
   - Можешь курить...
   Малик старательно закрыл дверь и наполовину спустил шторы - комната  была
залита солнцем. Наконец он сел за письменный стол и принялся вертеть в руках
хрустальный нож для разрезания бумаги.
   Мегрэ,  присев  на  подлокотник  кресла,  с  равнодушным  видом  принялся
медленно набивать трубку. Помолчав, он спокойно спросил:
   - Где твой сын?
   - Который?.. - спохватившись. Малик добавил:
   - При чем тут он? Речь идет не о моем сыне. Речь идет обо мне.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Ничего.
   - Да, речь и в самом деле идет о тебе. Рядом с этим элегантным человеком,
со стройной фигурой,  с  тонким  холеным  лицом,  Мегрэ  выглядел  настоящим
увальнем.
   - Сколько ты мне предлагаешь?
   - А кто тебе сказал, что я собираюсь тебе что-то предложить?
   - Никто. Просто догадываюсь.
   - А в конце концов, почему бы и нет! Наши власти ведь не  слишком  щедры.
Какую тебе назначили пенсию?
   А Мегрэ все так же миролюбиво и смиренно ответил:
   - Три тысячи два франка.  -  И  тут  же  с  обезоруживающим  простодушием
добавил:
   - Конечно, у нас есть кое-какие сбережения.
   На этот раз Эрнест Малик был и вправду смущен. Этот выход  показался  ему
слишком уж легким. У него даже  возникло  подозрение,  что  бывший  соученик
издевается над ним. И однако...
   - Послушай!
   - Слушаю внимательно.
   - Я знаю, о чем ты сейчас думаешь.
   - Да ведь я так мало думаю!
   - Ты, вероятно, воображаешь, что можешь прижать меня,  что  у  меня  есть
какие-то тайны. Но даже если бы в самом деле было так...
   - ..но даже если бы в самом деле так оно и было, - подхватил Мегрэ, - это
меня не касается, не правда ли?
   - Шутишь?
   - Что ты, и не думаю!
   - Видишь ли, здесь ты только теряешь время. Ты, вероятно,  считаешь  себя
очень ловким. Ты сделал солидную карьеру, преследуя воров и убийц. Так  вот,
мой бедный Жюль,  здесь  нет  ни  воров,  ни  убийц.  Понимаешь?  Совершенно
случайно ты попал в незнакомую тебе среду и невольно можешь причинить  много
зла. Вот почему я говорю тебе...
   - Сколько?
   - Сто тысяч.
   Мегрэ и бровью не повел, только нерешительно покачал головой.
   - Сто пятьдесят. А то и двести.
   Малик встал, взвинченный, напряженный, не переставая вертеть в руках нож,
который неожиданно сломался. На указательном пальце показалась капля  крови,
и Мегрэ заметил:
   - Ты порезался.
   - Молчи! Вернее, отвечай на мой вопрос. Я подписываю тебе чек  на  двести
тысяч франков. Не хочешь чек? Ну, можно сделать иначе.  Сейчас  мы  сядем  в
машину и поедем в Париж. Там я возьму в банке деньги. А потом отвезу тебя  в
Мен.
   Мегрэ вздохнул.
   - Ну, что ты на это скажешь?
   - Где твой сын?
   На этот раз Малик не сдержал гнева.
   - Это тебя не касается! Это никого не касается! Слышишь? Я не  у  тебя  в
кабинете на набережной Орфевр, да и тебя самого там уже нет.  Я  прошу  тебя
уехать, потому что твое присутствие здесь по меньшей  мере  некстати.  Людям
лезут в голову разные мысли. Они начинают задумываться...
   - О чем же они задумываются?
   - В последний раз предлагаю тебе уехать по доброй воле. Я готов щедро это
компенсировать. Ну как - да или нет?
   - Конечно нет.
   - Что же, в таком случае я буду говорить по-другому.
   - Не стесняйся!
   - Я не мальчик из церковного хора и никогда им не был. Иначе я не стал бы
тем, кто я сейчас. Так вот: из упрямства,  вернее,  по  глупости  -  да,  по
глупости - ты можешь причинить людям беды, о которых даже не подозреваешь. А
ты  доволен,  не  правда  ли,  доволен?  Ты  чувствуешь  себя  так,   словно
по-прежнему служишь в уголовной полиции, выслеживаешь  какого-нибудь  убийцу
или молодого негодяя, задушившего старуху. Я никого не задушил.  Слышишь?  И
никого не ограбил.
   - В таком случае...
   - Молчи! Ты хочешь здесь остаться, вот и останешься! Ты и  дальше  будешь
совать повсюду свой толстый нос. Однако потом  пеняй  на  себя.  Видишь  ли,
Мегрэ, я гораздо сильнее тебя. Я это доказал. Будь я из того же теста, что и
ты, я стал бы маленьким сборщиком прямых налогов,  как  мой  отец...  Ладно!
Продолжай соваться не в свои дела. Только потом пеняй на себя.
   Наконец он овладел  собой,  и  на  губах  его  опять  заиграла  привычная
саркастическая усмешка.
   Мегрэ поднялся и стал искать свою шляпу.
   - Куда ты идешь?
   - Хочу подышать воздухом.
   - Ты не останешься завтракать с нами?
   - Предпочитаю поесть в другом месте.
   - Как хочешь! Даже в этом  сказывается  твоя  мелкая  душонка.  Жалкая  и
ничтожная.
   - Ты все сказал?
   Держа шляпу в руках, Мегрэ спокойно направился к двери. Он  открыл  ее  и
вышел, не обернувшись; а  когда  спустился  в  сад,  мимо  него  прошмыгнула
какая-то фигура. Мегрэ успел  заметить  Жан  Клода,  старшего  сына  Малика.
Значит, во время разговора он стоял под открытым окном и все слышал.
   Комиссар обогнул виллу и, когда вышел  на  главную  аллею,  столкнулся  с
двумя незнакомцами.
   Один из них был маленький, коренастый, с толстой шеей и большими  грубыми
руками, несомненно, это г-н Кампуа, судя по  описанию,  сделанному  накануне
вечером старой Жанной. Второй, рослый малый с открытым лицом - должно  быть,
его внук.
   Оба с удивлением оглядели Мегрэ, спокойно идущего к воротам, а потом даже
остановились, чтобы посмотреть ему вслед.
   "Слава Богу, что я не остался", - подумал Мегрэ, удаляясь по берегу Сены.
   С той стороны по реке приближалась лодка; на веслах сидел старик в желтом
полотняном костюме и ярко-красном галстуке. Это г-н  Гpy  спешил  на  званый
завтрак. Скоро соберутся все гости - все, кроме Мегрэ,  ради  которого  этот
завтрак и был затеян.
   А Жорж Анри? Мегрэ ускорил шаг. Есть ему не хотелось,  но  ужасно  мучила
жажда. Во всяком случае, он дал себе слово ни под каким видом больше не пить
со старой Жанной ни рюмки кюммеля.
   Когда он вошел в гостиницу, старой Жанны на ее привычном месте у часов не
оказалось. Он просунул голову  в  дверь  кухни  и  увидел  Ремонду,  которая
крикнула ему:
   - А я думала, что вы не будете здесь завтракать!  Потом,  воздев  толстые
руки к небу, воскликнула:
   - Я ничего не приготовила! А мадам как раз больна и не  хочет  спускаться
вниз. В доме не было даже пива.

Глава четвертая

Псарня в верхнем парке

   Непонятно, как это произошло, но Мегрэ и Ремонда внезапно стали друзьями.
А ведь еще час назад она чуть было не запретила комиссару даже  заходить  на
кухню.
   - Говорила же я вам, что никакой  еды  у  меня  нет!  Надо  сказать,  что
Ремонда вообще терпеть не могла мужчин. Она считала  их  грубыми,  твердила,
что от них плохо пахнет. Из тех, кто останавливался в "Ангеле", большинство,
даже люди женатые, пробовали за ней ухаживать, и это ей было противно.
   Когда-то она хотела стать монахиней. Рослая, рыхлая, она  только  с  виду
выглядела здоровой.
   - Чего вы тут ищете? - с раздражением спросила она,  видя,  что  комиссар
стоит перед открытым стенным шкафом.
   - Неужели у вас ничего не найдется поесть? Хоть самую  малость.  В  такую
жарищу у меня не хватит духу тащиться в ресторан к шлюзу.
   - Вы думаете, что-нибудь осталось? Черта с два! Прежде  всего,  гостиница
бездействует. Она закрыта. Точнее говоря, она продается. Вот уже  три  года,
как продается, и всякий раз, когда находится  покупатель,  хозяйка  начинает
колебаться, вечно находит  какой-нибудь  предлог  и  в  последний  момент  о
сказывает. У нее и без того хватает на жизнь, можете не сомневаться!
   - А сами-то вы что собираетесь есть?
   - Хлеб с сыром.
   - Неуж