й  танец,  но  теперь  только  для  тех  двоих.
Приближаясь, она поднимала ногу  у  них  под  носом,  а  в  самом  конце
поцеловала одного в лысину.
   Потом,  перед  уходом,  села  на  колени  второму  и  выпила   глоток
шампанского из его бокала.
   Наверно, так же, только изящнее, делала и Арлетта.
   По-французски мужчины говорили с трудом. Бетти повторяла:
   - Пять минут. Пять. Я вернуться.
   Она показывала им пять пальцев и действительно скоро вернулась, уже в
платье с блестками, властно подозвала Дезире и заказала вторую бутылку.
   Таня занималась  каким-то  одиночкой,  который,  держа  ее  за  голое
колено, с грустным видом поверял секреты своей семейной жизни.
   Руки голландцев так и порхали по телу Бетти.
   Они громко хохотали, их лица все больше  и  больше  краснели;  пустые
бутылки тут же убирались под стол, уступая место новым, и Мегрэ  наконец
понял, что их никогда не подавали полными. В этом  и  заключался  фокус.
Фред взглядом подтвердил предположения комиссара.
   Мегрэ зашел в туалет.  В  первой  комнате  были  разложены  расчески,
щетки, пудра, румяна. За всем следила Роза.
   - Я вспомнила кое-что, может, вам и пригодится, -  начала  она.  -  Я
подумала об этом как  раз,  когда  вы  сюда  вошли.  Чаще  всего  здесь,
прихорашиваясь, девочки откровенничают  со  мной.  Арлетта  была  не  из
болтливых, но и она кое-что рассказывала, а об остальном я  догадывалась
сама.
   Роза подала мыло, чистое полотенце.
   - Она, конечно, не нашего поля ягода. О своей семье она мне ничего не
рассказывала  и,  думаю,  не  рассказывала  никому,  но  несколько   раз
упоминала монастырь, где воспитывалась.
   - И что же?
   - Если говорили о какой-нибудь жестокой, злой женщине или о женщинах,
которые на вид добрые, но пакостят исподтишка, она  -  и  чувствовалось,
как тяжело у нее на сердце, -  бросала  сквозь  зубы:  "Ну  совсем  мать
Эвдикия".
   Я полюбопытствовала, кто такая мать Эвдикия, и Арлетта ответила,  что
это - самое ненавистное ей существо  в  мире,  причинившее  ей  особенно
много зла. Речь  шла  о  настоятельнице  монастыря,  которая  невзлюбила
Арлетту. И еще, помню, она сказала: "Я стала бы  стервой,  чтобы  только
досадить ей".
   - А что за монастырь, не узнали?
   - Нет, но где-то у моря, потому что Арлетта часто  говорила  о  море,
словно человек, который провел там свое детство.
   Забавно, что, рассказывая, Роза обращалась  с  Мегрэ  как  с  обычным
посетителем, машинально проходясь щеткой по его спине и плечам.
   - По-моему, она не любила свою мать. Не утверждаю, но знаете, женское
чутье... Однажды вечером к нам зашла весьма приличная компания - угощали
всех  по-королевски  -  и  среди  них  была  жена   министра,   вот   уж
действительно  знатная  дама.  Она   казалась   печальной,   задумчивой.
Спектакль ее не заинтересовал, шампанское она чуть пригубила,  спутников
слушала невнимательно.
   Поскольку я немного слышала об  этой  даме,  я  сказала  Арлетте  вот
здесь, на этом самом месте, пока она подкрашивалась:
   "Достойная женщина, столько всего перенесла".
   И тогда она со злостью ответила:
   "Не доверяю людям, особенно женщинам, которые много страдали,  -  они
пользуются этим, чтобы топтать других".
   Я почти уверена, она имела в виду свою мать. Об отце Арлетта  никогда
не рассказывала.  Стоило  произнести  слово  "отец",  как  она  отводила
взгляд.
   Вот, пожалуй, и все, что я знаю. Я никогда не  сомневалась,  что  эта
девушка - из хорошей семьи, но взбунтовалась. Ну а уж если таким  попала
вожжа под хвост - они невыносимы, и здесь объяснение многим загадкам.
   - Но откуда у нее страсть заводить мужчин?
   - Ох, как она это  делала!  Я  не  сегодня  родилась,  в  свое  время
занималась ремеслом и похуже, вы, наверно, знаете. Но Арлетта  -  совсем
другое, она была  неповторима.  Профессионалки  никогда  не  выкладывают
столько страсти. Посмотрите на них. Даже если они разойдутся, все  равно
чувствуется - нет души.
   Время от времени Фред подсаживался к столику  переброситься  с  Мегрэ
парой слов. И каждый  раз  Дезире  приносил  два  коньяка  с  водой,  но
комиссар заметил, что коньяк у хозяина  намного  бледнее.  Мегрэ  пил  и
думал об Арлетте и Лапуэнте, который накануне вечером сидел  с  девушкой
на этом самом месте.
   Графиней занимался инспектор Лоньон. Мегрэ о ней почти не  вспоминал.
Он хорошо знал этих увядающих, почти всегда одиноких и, как  правило,  с
ярким прошлым женщин, что, пристрастившись  к  наркотикам,  стремительно
катятся вниз. Таких, как она, на Монмартре было человек  двести  да  еще
несколько дюжин в кругах более высоких, в  шикарных  квартирах  Пасси  и
Отейля.
   Арлетта - вот кто его интересовал. Ему никак не удавалось  определить
ее место, понять ее.
   - Она была темпераментной? - спросил он у Фреда.
   Тот пожал плечами.
   - Что до меня, то вы знаете: я не беспокоюсь о девицах.  Это  же  вам
сказала вчера моя жена - так оно и есть.
   Я получаю свое в кухне или наверху, когда они  переодеваются.  А  что
там они думают - меня не касается.
   - Вы не встречались с Арлеттой в других местах?
   - На улице?
   - Нет. Я спрашиваю: у вас никогда не было с ней свиданий?
   Комиссару показалось, что Фред замялся, потом,  посмотрев  в  глубину
зала, на жену, бросил:
   - Нет.
   Он лгал. Это первое, что узнал  Мегрэ  на  Набережной,  куда  пришел,
опоздав на доклад. В  инспекторской  царило  оживление.  Мегрэ  позвонил
шефу,  извинился  и  предупредил,  что  приедет  к  нему,   как   только
переговорит с подчиненными.
   Когда он звонил, в кабинет вошли Жанвье и Лапуэнт.
   - Сначала Жанвье, - сказал комиссар. - Я вызову тебя, Лапуэнт.
   Усталый вид Жанвье сразу бросался в глаза: ясно, что он тоже допоздна
был на ногах.
   - Я думал, ты зайдешь ко мне в "Пикреттс".
   - Хотел, но закрутился и не успел. Даже спать не ложился.
   - Оскара нашли?
   Жанвье достал из кармана исписанный клочок бумаги.
   - Не знаю. Вряд ли.  Я  обошел  почти  все  меблирашки  между  улицей
Шатоден и бульваром Монмартр.
   Везде показывал фотографию девушки. Одни говорят, что никогда  ее  не
видели, другие увиливают от ответа.
   - И что же?
   - По крайней мере в десятке гостиниц ее знали.
   - Не удалось выяснить, приходила она с одним и тем же человеком?
   - Именно это я и спрашивал. По-моему, нет. Появлялась она обычно  под
утро с подвыпившими мужчинами, возможно с посетителями "Пикреттс".
   - Она долго оставалась там?
   - Час-другой, не больше.
   - Не знаешь, ей платили?
   - Когда я задавал этот вопрос, на меня смотрели, словно я свалился  с
луны. Дважды в "Модерне" ее видели с прилизанным юношей,  под  мышкой  у
того был футляр от саксофона.
   - Жан-Жак, музыкант из "Пикреттс".
   - Возможно. Последний раз  две  недели  назад.  Вы  знаете  гостиницу
"Берри"  на   улице   Бланш?   Это   рядом   с   "Пикреттс"   и   улицей
Нотр-Дам-де-Лоретт.  Там  она  уже   примелькалась.   Хозяйка   чересчур
болтлива: имела неприятности из-за несовершеннолетних,  а  теперь  хочет
нас задобрить. Так вот, несколько недель назад Арлетта пришла туда  днем
в сопровождении невысокого широкоплечего мужчины с сединой на висках.
   - Хозяйка его знает?
   - Лицо, говорит, ей знакомо, а кто он, увы, не знает, но  утверждает,
что мужчина - точно из квартала.  В  номере  они  находились  до  десяти
вечера. Хозяйку это удивило, потому что Арлетта никогда не появлялась ни
днем, ни вечером, а главное, всегда быстро уходила.
   - Достань фотографию Фреда Альфонси и покажи ей.
   Жанвье - он не знал хозяина "Пикреттс" - нахмурился.
   - Если  это  он,  Арлетта  встречалась  с  ним  и  в  других  местах.
Постойте-ка, я посмотрю список. В гостинице "Лепик" на улице Лепик. Есть
там у них одноногий - он коротает ночи за  чтением  романов,  утверждая,
что не может спать из-за болей в ноге. Я переговорил  с  ним.  Он  узнал
девушку. Арлетта неоднократно приходила туда, несколько раз с  мужчиной,
которого он частенько встречает на рынке. Лепик,  правда  имени  его  не
знает. Маленький, коренастый, он обычно в  конце  дня  делал  покупки  в
ближайших лавках и даже не пристегивал воротничок.
   Похож, не правда ли?
   - Пожалуй. Надо бы  повторить  все  сначала,  но  уже  с  фотографией
Альфонси. Одна есть в деле, но слишком старая.
   - Может, попросить у него самого?
   - Возьми у него  удостоверение  личности,  как  бы  для  проверки,  и
пересними фотографию.
   Вошел рассыльный, доложил,  что  какая-то  дама  хочет  поговорить  с
Мегрэ.
   - Пусть подождет, я скоро.
   Жанвье продолжал:
   - Маркусси разбирает почту. По  делу  Арлетты  много  писем.  Сегодня
утром звонили раз двадцать. Проверяем, но, кажется, ничего серьезного.
   - Об Оскаре спрашивал?
   - Да. Его не знают или же называют Оскаров  из  квартала,  совсем  не
тех, что надо.
   - Позови Лапуэнта.
   Лапуэнт был взволнован. Он знал, что речь шла об Арлетте,  и  мучился
вопросом: почему, против обыкновения, ему  не  разрешили  присутствовать
при разговоре?
   Он посмотрел на комиссара вопрошающим, пронизанным болью взглядом.
   -  Садись,  малыш.  Никаких  новостей  нет,  я  сказал  бы  тебе.  Со
вчерашнего дня мы ничуть не продвинулись.
   - Вы были там ночью?
   - Да, на том же самом месте, где несколько раньше сидел  ты.  Кстати,
она тебе никогда не рассказывала о своей семье?
   - Я знаю только одно: она сбежала из дому.
   - Почему?
   - Сказала, что ненавидит лицемерие: в детстве ей все время  казалось,
что она задыхается.
   - Если честно - она любезничала с тобой?
   - Что вы имеете в виду?
   - Она считала тебя другом, не лукавила?
   - Иногда, пожалуй, да, но это трудно объяснить.
   - Ты сразу стал ухаживать за ней?
   - Я признался ей в любви.
   - В первый же вечер?
   - Нет. В первый вечер я был с приятелем и почти не  открывал  рот.  А
вот когда вернулся один...
   - И что она ответила?
   - Обращалась со мной как с мальчишкой, но я сказал, что мне  двадцать
четыре года и я старше ее.
   "Главное не года, малыш, - заметила она. - Я намного старше тебя".
   Она была грустна, я сказал бы даже - в отчаянии.
   Наверно, потому я и полюбил ее. Она  смеялась,  шутила,  но  во  всем
сквозила горечь, а временами...
   - Ну-ну, продолжай.
   - Я знаю, вы тоже считаете меня наивным. Она старалась отвадить меня,
нарочно вела себя вульгарно, употребляла грубые слова.
   - Почему ты не хочешь переспать  со  мной,  как  другие?  Я  тебе  не
нравлюсь? Я дам тебе больше, чем любая  другая.  Могу  поспорить:  ни  у
одной нет такого опыта и ни одна не умеет делать то, что я.
   Постойте! Она добавила фразу, которую я понял только сейчас: "У  меня
была хорошая школа".
   - Тебе не хотелось попробовать?
   - Хотелось, и временами я был готов кричать от  желания.  Но  так  не
мог. Все рухнуло бы, понимаете?
   - Понимаю. А что она ответила на твое предложение изменить жизнь?
   - Рассмеялась, назвала меня маленьким девственником, снова  принялась
пить, но я уверен, это от отчаяния.
   А мужчину вы не нашли?
   - Какого мужчину?
   - Ну того, Оскара?
   - Ничего еще не нашли. А теперь расскажи-ка мне: что ты делал сегодня
ночью?
   Лапуэнт принес с собой толстую папку с найденными у графини бумагами;
он аккуратно их разобрал, а некоторые страницы испещрил пометками.
   - Мне удалось восстановить почти всю жизнь графини, - похвастался он.
- Сегодня утром я получил телефонограмму от коллег из Ниццы.
   - Рассказывай.
   - Прежде всего, я узнал ее настоящее имя: Мадлен Лаланд.
   - Я видел это еще вчера на свидетельстве о браке.
   - А ведь верно. Простите, шеф. Родилась она в Ла-Рош-сюр-Йон. Мать ее
- приходящая домработница, отца она не  знала.  В  Париж  Мадлен  Лаланд
приехала  как  горничная,  но  уже  через  несколько  месяцев  была   на
содержании. Неоднократно меняла любовников, всегда поднимаясь чуть выше,
и вот, пятнадцать лет  назад,  стала  одной  из  самых  красивых  женщин
Лазурного берега.
   - Она уже принимала наркотики?
   - Неизвестно, и нет никаких намеков. Частенько  она  посещала  казино
Повстречалась с графом фон Фарнхаймом из старинного австрийского рода  -
в ту пору ему было уже шестьдесят пять.
   Письма графа здесь, разложены по датам.
   - Ты их все прочел?
   - Да. Он ее страстно любил.
   Лапуэнт покраснел, словно сам написал эти письма.
   - Они очень трогательны. Граф отдавал себе  отчет,  что  он  -  почти
немощный старик. Его первые послания полны почтения. Сначала он называет
ее госпожа, потом дорогой друг  и,  наконец,  моя  девочка.  Умоляет  не
бросать его, не оставлять одного. Повторяет, что во  всем  мире  у  него
никого больше нет, только она одна, и он не допускает  даже  мысли,  что
свои последние годы проведет без нее.
   - Они сразу стали спать вместе?
   - Нет. На это ушли  месяцы.  На  вилле,  что  он  снимал  до  покупки
"Оазиса", граф заболел и уговорил ее приехать погостить и скоротать  ему
время.
   Каждая строчка - сама искренность, отчаяние, в котором  он  цепляется
за нее, готовый на все, лишь бы не потерять.
   Он с горечью говорит о разнице в возрасте, понимая, на какую  скучную
жизнь обрекает ее.
   "Но это же ненадолго, - пишет он в одном из писем. - Я  стар,  болен.
Через несколько лет, моя девочка, еще красивая, ты  будешь  свободна  и,
обещаю, богата".
   Он пишет ей  каждый  день,  иногда  просто  коротенькие  мальчишеские
записки.
   "Я тебя люблю! Я тебя люблю! Я тебя люблю!"
   И вдруг - исступление, Песнь песней. Тон его посланий  изменился,  он
воспевает ее тело со страстью, с преклонением.
   "Боюсь поверить, что это тело может принадлежать мне, что эти  груди,
бедра, живот...".
   Мегрэ задумчиво, без тени улыбки, смотрел на Лапуэнта.
   - С тех пор его стала преследовать мысль, что  он  ее  потеряет.  Его
мучит ревность. Он заклинает ее быть с ним откровенной, даже если правда
может причинить ему боль. Интересуется, чем она занималась  накануне,  с
кем из мужчин разговаривала.
   Он предостерегает ее от смазливых музыкантов из казино. Хочет  узнать
ее прошлое.
   "Ты нужна мне вся...".
   И, наконец, умоляет ее выйти за него замуж.
   Писем женщины нет. Вероятно, она не писала, а  отвечала  при  встрече
или по телефону. Одна из последних записок графа, где он снова упоминает
о возрасте, - настоящий крик души.
   "Я понимаю, твое прекрасное тело ищет того, чего я уже не могу  дать.
Эта мысль терзает меня, причиняет столько боли, что, кажется, я  умираю.
И все-таки мне легче делить тебя,  чем  не  иметь  совсем.  Клянусь,  ты
никогда не услышишь ни сцен, ни упреков. Ты по-прежнему будешь свободна,
а я в своем уголке буду ждать, когда ты придешь и дашь  немного  радости
своему старому мужу".
   Лапуэнт высморкался.
   - Свадьба, неизвестно почему, состоялась на Капри.
   Брачного контракта не было,  таким  образом,  вступил  в  силу  закон
общности имущества. Несколько месяцев  они  путешествовали,  побывали  в
Константинополе, Каире, потом надолго обосновались в роскошном отеле  на
Елисейских полях. Я установил это по гостиничным счетам.
   - Когда он умер?
   - Полиция Ниццы предоставила мне  всю  информацию.  Прошло  три  года
после свадьбы. Супруги устроились  в  "Оазисе".  В  лимузине  с  шофером
ездили по казино Монте-Карло, Канна, Жюан-ле-Пена.
   Их появление производило сенсацию.  Ее,  роскошно  одетую,  усыпанную
драгоценностями, трудно было не заметить. И  всегда  рядом  с  ней  муж,
маленький, тщедушный, с черной бородкой и моноклем. Его называли крысой.
   Играла она по-крупному, не стеснялась пофлиртовать, поговаривали даже
о ее амурных приключениях.
   А граф, словно тень, с покорной улыбкой ждал до самого утра.
   - Как он умер?
   - Вам пришлют по почте донесение из Ниццы, поскольку  по  его  смерти
велось следствие.  "Оазис"  стоит  на  карнизе,  а  терраса,  окруженная
пальмами, как  и  большинство  тамошних  поместий,  находится  на  скале
высотой в сотню метров.
   И вот однажды утром труп графа обнаружили у подножия этой скалы.
   - Он пил?
   - Соблюдал режим. Домашний врач показал, что из-за некоторых лекарств
у графа случались головокружения.
   - Граф и графиня спали в одной комнате?
   - Нет, каждый в своей. Накануне вечером они, как  всегда,  поехали  в
казино. Возвратились около трех утра, что для них было чрезвычайно рано.
Графиня устала. Она прямо заявила полиции: у нее  начались  месячные,  а
она плохо их переносит.  Графиня  сразу  легла.  Супруг  же,  по  словам
шофера, спустился в библиотеку, застекленная дверь  которой  выходит  на
террасу. Дело обычное - граф страдал бессонницей, мало  спал.  Полагают,
что ему захотелось  подышать  свежим  воздухом  и  он  сел  на  каменный
поребрик, свое любимое место: отсюда хорошо видна  бухта  Ангелов,  огни
Ниццы, побережье.
   Когда его нашли, никаких следов насилия  на  теле  не  оказалось,  не
принесла результатов и экспертиза внутренних органов.
   - Что стало с графиней?
   - Ей пришлось  побороться  с  внучатым  племянником,  объявившимся  в
Австрии, который возбудил иск, и графине потребовалось почти  два  года,
чтобы выиграть процесс. Она продолжала жить в Ницце, в "Оазисе".
   Принимала многочисленных гостей. В  доме  всегда  шло  веселье,  пили
допоздна. Частенько гости оставались ночевать, и праздник  возобновлялся
с самого утра.
   По  данным  полиции,  любовники,  сменяя  друг  друга,  прихватили  и
значительную часть ее денег.
   Я справлялся,  не  тогда  ли  она  пристрастилась  к  наркотикам,  но
вразумительного ответа не получил. Мне сказали, что попытаются выяснить,
но дело-то прошлое.
   Единственное досье, которое нашли, далеко не полно, и вряд ли удастся
узнать больше.
   Пока ясно одно: она кутила и веселилась. Стоило ей загулять, как  она
всех тащила к себе.
   Понимаете? Там, кажется, немало чудаков вроде нее.
   Должно быть, она здорово проигралась в рулетку, упрямо  ставя  иногда
по несколько часов подряд на одну и ту же цифру.
   Через четыре года после смерти мужа она продала "Оазис", и, поскольку
случилось это в самый пик  финансового  кризиса,  продала  за  бесценок.
Сейчас там, по-моему, туберкулезный санаторий или дом отдыха. Во  всяком
случае, не жилой дом.
   Больше в Ницце ничего не знают. Продав поместье, графиня  исчезла  из
поля зрения и с тех пор никогда не появлялась на побережье.
   - Зайди-ка в отдел игорных домов, - посоветовал Мегрэ. - И неплохо бы
потолковать с группой по борьбе с наркотиками  -  может,  они  в  чем-то
помогут.
   - А как с Арлеттой? Мне подключаться к расследованию?
   - Не сейчас. Позвони еще разок в Ниццу. Попроси список всех, кто  жил
в "Оазисе"  до  смерти  графа,  включая  прислугу.  Правда,  прошло  уже
пятнадцать лет, но вдруг кто отыщется.
   Падал снег. Крупные, но легкие, почти невесомые  хлопья  таяли,  едва
коснувшись стен или земли.
   - Это все, шеф?
   - Пока да. Оставь мне папку.
   - Донесение писать?
   - Не раньше чем все закончится. Ступай.
   Утомленный жарой в кабинете, Мегрэ встал.  Во  рту  по-прежнему  было
мерзко, мучила тупая боль в затылке.
   Он вспомнил, что в приемной  его  ждет  какая-то  женщина,  и,  чтобы
немного размяться, решил пойти  за  ней  сам,  жалея,  что  нет  времени
заскочить в пивную "У дофины" выпить для бодрости кружечку.
   В застекленной приемной с  креслами  необычного  ярко-зеленого  цвета
ожидали несколько человек. В углу, на подставке, стоял зонтик.  Осмотрев
посетителей, Мегрэ заметил пожилую даму в черном, которая,  вся  прямая,
сидела на стуле и поднялась, как только он вошел. Наверняка  видела  его
фотографию в газетах.
   Лоньон  тоже  оказался  там:  он  даже  не  шелохнулся,  лишь  тяжело
вздохнул, посмотрев на комиссара. Всегда в своем жанре  -  считает  себя
несчастным, неудачником, жертвой злой  судьбы.  Всю  ночь,  когда  сотни
тысяч парижан спали,  он,  под  дождем,  трудился,  хотя  расследованием
занималась уголовная полиция