-богу, придется еще раз посадить вас за решетку...
     Машер не верил своим ушам. Смущенный неудачей, он, в свою очередь, встал в тот же угол, чтобы проверить утверждение комиссара.
     - Да, конечно, - согласился он.
     Что касается речника, то он даже и не пытался отвечать. Он опустил голову и смотрел на ноги Мегрэ ироническим и злым взглядом.
     - Не забудь, что я тебе только что сказал: давай другую историю и более правдоподобную... Иначе - в тюрьму!.. Пойдемте, Машер!..
     Мегрэ повернулся и направился к мосту, на ходу набивая трубку.
     - Вы думаете, этот речник?..
     - Я думаю, что сегодня вечером или завтра он принесет нам новое доказательство виновности Питерсов...
     Инспектор Машер совсем растерялся...
     - Не понимаю... Если у него есть доказательство...
     - У него оно будет...
     - Но каким образом?
     - Откуда я знаю?.. Что-нибудь да придумает...
     - Чтобы оправдать себя?
     Но комиссар перевел разговор на другое. Он спросил:
     - Есть у вас огонь?.. Вот уже сжег двадцать спичек, а они...
     - Я не курю!
     Машер не был вполне уверен, что услышал:
     - Так я и знал...

Глава 5
КАК МЕГРЭ ПРОВЕЛ ВЕЧЕР

     Дождь пошел около полудня. В сумерки он еще сильнее забарабанил по булыжной мостовой. В восемь часов начался потоп.
     Улицы Живе были пустынны. Вдоль набережной блестели огни баржей. Мегрэ, подняв воротник пальто, направился прямо к дому фламандцев, толкнул дверь (при этом раздался звонок, звук которого уже стал ему знакомым) и вдохнул теплый запах мелочной лавки.
     Был тот же час, когда Жермена Пьедбёф вошла в лавку третьего января, после чего никто ее больше не видел.
     Комиссар впервые заметил, что кухня была отделена от магазина только застекленной дверью. На ней висела тюлевая занавеска, через которую неясно различались контуры хозяев дома.
     Кто-то поднялся с места.
     - Не беспокойтесь! - крикнул Мегрэ.
     Он вошел в кухню, вмешавшись таким образом в повседневную жизнь ее хозяев. Мадам Питере встала и вышла в лавку. Ее муж сидел в своем плетеном кресле, так близко к печке, что было даже страшно: вдруг загорится. В руке он держал пенковую трубку с длинным мундштуком из вишневого дерева. Но он уже перестал курить. Веки его были опущены. Из полуоткрытых губ исходило мерное дыхание.
     Анна сидела у некрашеного стола, натертого песком и отполированного годами. Она что-то подсчитывала в маленькой записной книжке.
     - Проводи комиссара в столовую, Анна! - сказала вернувшаяся мадам Питере.
     - Да нет же, - запротестовал он. - Я только на минутку.
     - Дайте мне ваше пальто.
     И Мегрэ заметил, что голос у мадам Питере красивый, глубокий, а легкий фламандский акцент придает ему еще больше сочности.
     - Но вы ведь выпьете чашку кофе?
     Ему захотелось узнать, что она делала до его прихода. Он увидел на столе очки в стальной оправе, сегодняшнюю газету.
     Дыхание старика, казалось, отмечало ритм жизни всего дома. Анна закрыла записную книжку, надела наконечник на карандаш, встала и сняла с этажерки чашку.
     - Извините, - сказала она.
     - Я надеялся познакомиться с вашей сестрой Марией.
     Мадам Питере горестно покачала головой. Анна объяснила:
     - Вы ее не увидите в ближайшие дни... Разве что поедете к ней в Намюр. Сейчас приходила ее коллега, которая тоже живет в Живе... Сегодня утром Мария, выходя из поезда, вывихнула себе ногу в щиколотке...
     - Где она?
     - В школе... У нее там есть комната...
     Мадам Питере вздыхала, качая головой:
     - Не знаю, чем мы провинились перед Господом!
     - А Жозеф?
     - Он не приедет раньше субботы... Правда, суббота Уже завтра...
     - А ваша кузина Маргарита к вам не заходила?
     - Нет! Я видела ее в церкви, у вечерни...
     В чашку налили горячего кофе. Мадам Питере вышла и вернулась с рюмкой и с бутылкой можжевеловой водки.
     - Это старый Шидам.
     Мегрэ сел. Он не надеялся ничего узнать. Быть может, его присутствие здесь даже не имело прямого отношения к делу.
     Этот дом напомнил Мегрэ одно следствие, которое ему когда-то пришлось вести в Голландии, но все же дом фламандцев чем-то отличался от того дома, и Мегрэ не мог определить чем. Здесь был тот же покой, такой же насыщенный запахами воздух, то же ощущение плотности атмосферы, как будто она представляла собой твердое тело, которое могло разбиться при малейшем толчке. Время от времени плетеное кресло потрескивало, хотя старик сидел неподвижно. И жизнь по-прежнему шла в ритме его дыхания, так же, как и разговор.
     Анна сказала что-то по-фламандски, и Мегрэ, который выучил несколько слов этого языка в Делфзейле, понял приблизительно следующее:
     - Ты бы дала рюмку побольше...
     Время от времени по набережной проходили люди.
     Дождь барабанил по витрине лавки.
     - Вы мне сказали, что и тогда шел дождь, правда?
     Такой же сильный, как сегодня?
     - Да... Кажется, такой же...
     Теперь обе женщины снова сидели, глядя, как Мегрэ берет свою рюмку и подносит к губам.
     У Анны были не такие тонкие черты лица, как у матери, и ей не хватало доброты и благожелательности, сквозившей в улыбке мадам Питере. Она, как обычно, не спускала глаз с Мегрэ.
     Заметила ли она исчезновение фотографии Жерара из ее спальни? Конечно нет! Иначе она бы встревожилась.
     - Мы живем здесь уже тридцать пять лет, господин комиссар, - сказала мадам Питере. - Мой муж сначала завел здесь мастерскую для плетения корзин, в этом же доме, а потом мы надстроили этаж...
     Мегрэ думал о другом, об Анне, когда она была на пять лет моложе и посетила Рошфорские пещеры вместе с Жераром Пьедбёфом.
     Что толкнуло эту девушку в объятия ее спутника?
     Почему она отдалась ему? Какие мысли терзали ее потом?
     Ему казалось, что это было единственное приключение в ее жизни, что больше у нее уже никого не будет...
     Ритм жизни в этом доме был угнетающий. От можжевеловой водки голова Мегрэ отяжелела. Он слышал малейший шум, скрипение кресла, храп старика, слышал, как капли дождя барабанили по подоконнику.
     - Сыграли бы вы мне снова ту пьесу, что играли утром, - сказал он Анне.
     И так как она колебалась, мать добавила:
     - Ну конечно!.. Она хорошо играет, правда?.. Она занималась шесть лет, три раза в неделю, с лучшим преподавателем в Живе...
     Девушка вышла. Две двери, отделявшие ее от кухни, оставались открытыми. Щелкнула крышка рояля.
     Несколько ленивых аккордов правой рукой.
     - Ей следовало бы учиться петь... - прошептала мадам Питере. - Маргарита поет лучше... Думали даже о том, не поступить ли ей в консерваторию...
     Аккорды звучно раздавались в пустом доме. Старик не просыпался, и его жена, боясь, как бы он не выронил трубку, осторожно взяла ее у него из рук и повесила на гвоздь, вбитый в стену.
     Почему Мегрэ все не уходил отсюда? Здесь больше ничего не узнаешь. Мадам Питере слушала, поглядывая на свою газету, но не решаясь взять ее. Анна стала понемногу аккомпанировать себе левой рукой. Вероятно, здесь, на этом столе, Мария обычно проверяла задания своих учеников.
     И это было все!
     Кроме того, что весь город обвинял Питерсов в том, что они убили Жермену Пьедбёф в такой же, как сегодня, вечер.
     Мегрэ вздрогнул, услышав звонок в лавке. На мгновение ему почудилось, что сейчас сюда войдет любовница Жозефа, чтобы потребовать деньги на содержание ребенка, те сто франков, которые ей платили каждый месяц.
     Это оказался речник в клетчатом плаще; он подал мадам Питере маленькую бутылку, и она наполнила ее можжевеловой водкой.
     - Восемь франков!
     - Бельгийских?
     - Нет, французских. Или десять бельгийских...
     Мегрэ встал, прошел через лавку.
     - Вы уже уходите?
     - Я приду завтра.
     Выйдя из дома, он увидел речника, который возвращался к себе на баржу. Мегрэ обернулся и посмотрел на дом. Со своей светлой витриной он был похож на театральную декорацию, в особенности потому, что из него доносилась нежная, сентиментальная музыка.
     Не примешивался ли к ней и голос Анны?

     Но ты ко мне вернешься,
     Прекрасный мой жених.

     Мегрэ месил ногами грязь; дождь был такой сильный, что его трубка погасла.
     Теперь уже весь Живе казался ему похожим на театральную декорацию. Когда речник вернулся к себе на баржу, на улице не осталось ни души.
     Только притушенный свет из нескольких окон. И шум разливающейся Мёзы постепенно заглушил звуки рояля.
     Когда он прошел метров двести, он смог одновременно видеть в глубине сцены дом фламандцев и на первом плане другой дом, дом Пьедбёфов.
     Во втором этаже не было света. Но коридор был освещен. Акушерка, должно быть, оставалась одна с ребенком.
     Мегрэ был не в духе. Он редко до такой степени ощущал бесполезность своих усилий.
     Зачем он, собственно говоря, сюда приехал? У него не было официального поручения. Люди обвиняли фламандцев в убийстве девушки. Но ведь не было даже уверенности в том, что она умерла!
     Может быть, устав от своей бедной жизни в Живе, она уехала в Брюссель, в Реймс, в Нанси или в Париж и теперь сидела где-нибудь в пивной, угощаясь пивом с какими-нибудь случайными знакомыми?
     А даже если она умерла, может быть, ее совсем и не убили?
     Может быть, когда она, потеряв мужество, вышла из мелочной лавки, ее потянула к себе, мутная река?
     Никаких доказательств! Никаких признаков преступления! Машер тщательно вел следствие, но ничего не нашел, и прокуратура вот-вот положит дело под сукно.
     Тогда зачем же Мегрэ мок под дождем в этом чужом городе?
     Как раз напротив него, по другую сторону Мёзы, он видел завод, двор которого был освещен только одной электрической лампой. У самых ворот светилось окно сторожки.
     Значит, старик Пьедбёф вышел на работу. Что он делает там всю ночь?
     И вот комиссар, сам хорошенько не зная почему, засунув руки в карманы, направился к мосту. В кафе, где он утром выпил грогу, дюжина речников и владельцев буксиров разговаривали так громко, что их было слышно с набережной. Но комиссар не остановился.
     От ветра вибрировали стальные лонжероны моста, который был построен вместо каменного, разрушенного во время войны.
     А на другом берегу набережная даже не была вымощена. Приходилось шлепать по грязи. Какая-то бродячая собака прижалась к оштукатуренной белой стене.
     В запертых воротах была проделана маленькая дверь.
     И Мегрэ увидел Пьедбёфа, который прижался лицом к окну сторожки.
     - Добрый вечер!
     На стороже была старая военная куртка, перекрашенная в черный цвет. Он тоже курил трубку. Посреди сторожки стояла маленькая печь, труба которой, сделав два колена, уходила в стену...
     - Вы знаете, что не имеете права...
     - Ходить сюда по ночам? Ничего!
     Деревянная скамья. Старый стул. От пальто Мегрэ уже пошел пар.
     - Вы всю ночь сидите здесь в сторожке?
     - Нет, простите! Я должен трижды обойти дворы и цеха.
     Издали его длинные седые усы имели внушительный вид. При ближайшем рассмотрении это был застенчивый человек, готовый замкнуться в себе и ясно сознающий свое весьма скромное положение. Мегрэ смущал его. Он не знал, что ему сказать.
     - В общем, вы всегда бываете один... Ночью здесь...
     Утром у себя в постели... а днем?
     - Я работаю в саду!
     - В саду акушерки?
     - Да... Овощи мы делим пополам...
     Комиссар заметил в золе какие-то круглые предметы. Он пошарил в ней кочергой и обнаружил неочищенные картофелины. Мегрэ понял. Он представил себе, как этот человек, совсем один, среди ночи ест картошку, устремив взгляд в пустоту.
     - Ваш сын никогда не приходит к вам на завод?
     - Никогда!
     И здесь перед дверью, одна за другой, падали капли дождя, отмечая приглушенный ритм жизни.
     - Вы в самом деле думаете, что ваша дочь была убита?
     Человек ответил не сразу. Он не знал, куда девать глаза.
     - Раз уж Жерар...
     И вдруг в голосе его послышалось рыдание:
     - Она бы не покончила с собой... Она бы не уехала...
     Его слова прозвучали с неожиданным трагизмом.
     Сторож машинально набивал свою трубку.
     - Если бы я не думал, что эти люди...
     - Вы хорошо знаете Жозефа Питерса?
     Пьедбёф отвернулся.
     - Я знал, что он на ней не женится... Это богатые люди... А мы...
     На стене висели красивые электрические часы, единственная роскошь в этой сторожке. Напротив них черная доска, на которой было написано мелом: прием на работу не производится.
     Наконец, возле двери, сложный аппарат, который отмечал час прихода и ухода рабочих и служащих.
     - Мне пора идти в обход...
     Мегрэ чуть не предложил пойти вместе с ним, чтобы поглубже вникнуть в жизнь этого человека. Пьедбёф надел бесформенный плащ, при ходьбе шлепавший его по пяткам, взял в углу электрический фонарь.
     - Не понимаю, почему вы настроены против нас...
     Может быть, это, в конце концов, естественно!.. Жерар говорит, что...
     Но они вышли во двор, и разговор был прерван дождем. Пьедбёф проводил своего гостя до ворот, которые он хотел запереть прежде, чем начать обход.
     Комиссар огляделся. Отсюда он видел город, разделенный на одинаковые участки железными прутьями ворот: барки, пришвартованные на другом берегу реки, Дом фламандцев со своей освещенной витриной, набережную, где фонари через каждые пятьдесят метров отбрасывали круги света.
     Было хорошо видно здание таможни, кафе речников...
     Особенно ясно виден был угол переулка, в котором вторым налево был дом Пьедбёфов.
     3 января...
     - Ваша жена давно умерла?
     - Через месяц будет двенадцать лет... Она умерла от чахотки...
     - Что сейчас делает Жерар?
     Фонарь качался в руке сторожа. Он уже вложил в замочную скважину большой ключ. Вдалеке засвистел поезд.
     - Должно быть, он в городе...
     - Вы не знаете, где приблизительно?
     - Молодые люди собираются чаще всего в "Кафе у мэрии".
     И Мегрэ снова углубился в дождь, в темноту. В сущности, это не было следствием. Никакой отправной точки, никаких оснований.
     Была только горсточка людей, живших каждый своей жизнью в маленьком городке, где свирепствовал ветер.
     Быть может, все они были искренни? А может быть, душа кого-нибудь из них терзалась, испуганная, при мысли о плотной фигуре, бродившей в эту ночь по улицам?
     Мегрэ прошел мимо своей гостиницы, но не заглянул в нее. Сквозь стекла окон он заметил инспектора Машера, разглагольствовавшего перед группой людей, среди которых был и хозяин отеля. Чувствовалось, что все они выпили уже по четвертой или пятой рюмке.
     Машер, чем-то воодушевленный, размахивал руками и, должно быть, говорил:
     - Эти комиссары, которые приезжают из Парижа, воображают...
     И они судачили о фламандцах! Рвали их на клочки!
     В конце узкой улицы начинается обширная площадь.
     На углу кафе с белой вывеской, с тремя хорошо освещенными витринами: "Кафе у мэрии".
     Как только вы открываете дверь, вы сразу попадаете в шумный зал. Оцинкованный прилавок. Столы.
     Карты на красных скатертях. Дым трубок, сигарет и кислый запах пива.
     - Две кружки пива!
     Звон жетонов на мраморной дощечке кассы. Белый передник гарсона.
     - Проходите сюда!
     Мегрэ сел за первый попавшийся столик и сначала увидел Жерара Пьедбёфа в одном из запотевших зеркал, украшавших стены зала. Он тоже был возбужден, как и Машер. Заметив комиссара, он сразу замолчал и сделал знак своим собеседникам.
     Это был его приятель и две подружки. Все четверо сидели за одним столом. Молодые люди одного возраста. Женщины, вероятно, работницы с завода.
     Все замолчали. Даже игроки в карты за другими столиками объявляли о своих взятках вполголоса, и взгляды всех устремились на вновь прибывшего.
     - Кружку пива!
     Мегрэ зажег трубку, положил свою шляпу, с которой капала вода, на банкетку, обтянутую коричневым молескином.
     - Одну кружку пива!..
     А Жерар Пьедбёф иронически улыбнулся и презрительно пробормотал вполголоса:
     - Это друг фламандцев...
     Он уже тоже выпил. Его глаза слишком блестели. Алые губы подчеркивали бледность его лица. Чувствовалось, что он возбужден. Он наблюдал за присутствующими. Искал, что бы такое сказать, что поразило бы его собутыльников.
     - Ты понимаешь, Нини, когда ты разбогатеешь, тебе нечего будет бояться полиции.
     Приятель толкнул его локтем, чтобы он замолчал, но в результате Жерар разошелся еще больше.
     - Ну и что ж такого? Значит, теперь уже нельзя говорить то, что думаешь?.. Я повторяю: полицией распоряжаются богатые, ну, а если вы бедны, она...
     Он был бледен. В сущности, он сам испугался своих слов, но хотел сохранить внимание всего зала.
     Мегрэ сдул пену с пива, сделал большой глоток.
     Слышно было, как игроки вполголоса говорили, чтобы нарушить воцарившееся молчание.
     - Три карты одной масти!
     - Четыре валета!
     - Тебе ходить!
     - Крою!
     А две молоденькие работницы, которые не осмеливались глядеть в сторону комиссара, ловили его отражение в зеркале.
     - Можно подумать, что во Франции быть французом преступление. В особенности если ты к тому же еще беден.
     Хозяин у кассы нахмурился, повернулся к Мегрэ в надежде дать ему понять, что молодой человек пьян; но комиссар не смотрел на него.
     - Пики!.. И еще раз пики! Ага... такого не ожидали...
     - Люди, которые разбогатели на контрабанде! - продолжал Жерар так громко, что его слышал весь зал. - В
     Живе это знают! До войны они получали сигары и кружева... А теперь, поскольку алкоголь запрещен в Бельгии, они поят можжевеловой водкой фламандских речников...
     И поэтому их сын может стать адвокатом... Ему это очень пригодится, чтобы защищать самого себя!..
     А Мегрэ сидел за столиком один, и на него смотрели все клиенты кафе.
     Хозяин забеспокоился, предвидя скандал. Он подошел к комиссару:
     - Умоляю вас, не обращайте внимания... Он выпил...
     И потом, он переживает за сестру...
     - Пойдем отсюда, Жерар, - прошептала девушка, сидевшая рядом с ним.
     - Чтобы он решил, что я его боюсь?
     Он по-прежнему сидел спиной к Мегрэ. Каждый из них видел только отражение другого в зеркале.
     Посетители кафе играли теперь уже из приличия, забывая отметить число очков на грифельной доске.
     - Рюмку коньяка, гарсон!..
     Хозяин хотел было отказать Жерару, но не посмел, учитывая, что Мегрэ все еще делал вид, что не замечает его.
     - Мошенничество, да и только!.. Вот что это такое!..
     Эти люди берут наших девушек и убивают их, когда им надоест... А полиция...
     Комиссар представлял себе старика Пьедбёфа в его перекрашенной форменной куртке, представлял себе, как он обходит цеха, освещая себе путь фонарем, потом возвращается в свою сторожку, где тепло и где он будет есть печеный картофель.
     Напротив был дом Пьедбёфов; акушерка, должно быть, уже уложила ребенка и, коротая вечер, читает или вяжет.
     А там, дальше, мелочная лавка фламандцев: старика Питерса разбудили и повели в свою комнату, мадам Питере закрывает ставни, а Анна одна раздевается у себя в спальне.
     И уснувшие баржи в реке, от быстрого течения которой натягиваются канаты, скрипят рулевые колеса и ударяются друг о друга шлюпки.
     - Еще кружку пива!
     Мегрэ говорил спокойно. Он медленно курил, пуская клубы дыма к потолку.
     - Вы все видите, что он издевается надо мной!.. Ведь он издевается!..
     Хозяин был в отчаянии. Не знал, что делать. Начинался скандал.
     Потому что при последних словах Жерар встал и наконец повернулся к Мегрэ. Черты его напряглись, губы искривились от гнева.
     - Я говорю, что он приехал сюда только для того, чтобы издеваться над нами!.. Посмотрите на него!.. Он насмехается над нами, потому что я выпил рюмку...
     Или, вернее, потому, что у нас нет денег...
     Мегрэ не двигался с места. Это было невероятно.
     Он был таким же неподвижным, как его мраморный столик. В руке он держал кружку и не переставая курил.