- Где?
   - У нее в комнате. Она осталась там жить после того, как Мур-мур
вышла замуж.
   - Адриена работала?
   - Слушала лекции по истории искусств.
   - А после того как вышла замуж?
   - Сначала уехала с мужем в свадебное путешествие. А когда
вернулась, позвонила мне и назначила свидание. Мы отправились на улицу
Лоншан, и я снял там меблированную комнату.
   - Ваш свояк ни о чем не подозревал?
   - Конечно, нет.
   Ален был поражен таким вопросом. Ролан Бланше был слишком занят
своей финансовой инспекцией и слишком уверен в себе, чтобы хоть на
минуту допустить, что его жена может иметь связь с другим мужчиной.
   - Надеюсь, вы не задали ему этого вопроса?
   - Разве недостаточно того, что случилось? - довольно сухо ответил
полицейский. - А ваша жена?
   - Тоже нет. Она считала нас добрыми друзьями. Как-то раз, вначале,
еще до замужества сестры, Мур-мур сказала мне:
   - Как жаль, что мужчинам нельзя жениться сразу на двух женщинах.
   Я понял, что она имеет в виду Адриену.
   - А потом? Она не изменила своего мнения?
   - После того, что произошло, я и сам не знаю, что вам ответить.
Случалось, мы с Адриеной не виделись по два-три месяца. У нее было
двое детей. У нас рос сын. Их загородный дом находился в другой
стороне, в Орлеанском лесу.
   - Что же произошло на рождество?
   - Это было за день до сочельника. Мы встретились...
   - По-прежнему на улице Лоншан?
   - Да, мы оставались ей верны. Праздники нам предстояло провести
врозь, и мы решили распить бутылку шампанского до встречи в Новом
году.
   - По чьей инициативе произошел разрыв? Алену надо было собраться с
мыслями.
   - Вероятно, по ее. Понимаете, мы встречались уже только по
привычке. Я все чаще и чаще бывал занят. Она сказала что-то вроде: "От
нашего чувства уже ничего не осталось, ты согласен, Ален?"
   - Вам тоже хотелось покончить с этой связью?
   - Быть может... Вы задаете мне вопросы, которых сам я себе никогда
не задавал.
   - Да, но поймите, что еще два часа назад я и не подозревал о
существовании вашей жены или вашей свояченицы, и если мне знакомо ваше
имя, то только благодаря журналу.
   - Я пытаюсь ответить.
   Ален словно просил прощения, а это было вовсе не в его характере.
Да и вообще, с той минуты, как он переступил порог уголовной полиции,
все его поведение, мысли, чувства, слова были не в его характере.
   - Помнится, я хотел приласкать ее в последний раз.
   - Она уступила?
   - Она предпочла, чтоб мы расстались добрыми друзьями.
   - А потом?
   - Все было в порядке. Мы с Мур-мур не раз у них ужинали. Встречали
ее с мужем в театре, в ресторане.
   - В поведении вашей жены никаких перемен не произошло?
   - Нет... Не знаю... Простите, что я так часто произношу эти слова,
но мне, право, нечего больше сказать.
   - Вы с женой всегда ужинаете вместе?
   - Почти каждый вечер...
   - Вдвоем, без посторонних?
   - Нет, вдвоем - редко. У нас много друзей, и часто приходится
присутствовать на всевозможных ужинах, коктейлях...
   - Как вы проводите конец недели?
   - Суббота у нас обычно спокойный день. Но на Мур-мур почти всегда
висит какая-нибудь недописанная статья. Случается, я уезжаю, а она
остается в Париже до воскресенья, чтобы закончить работу. Мур-мур
набила себе руку на интервью с приезжими знаменитостями... Но, может
быть, вы мне скажете наконец, почему она все-таки убила сестру?
   Его вдруг охватило негодование, он сам себе удивился. Так
обнажаться перед каким-то полицейским, который от усталости слушает
его вполуха! Выворачивать перед ним наизнанку свою семейную жизнь,
свои интимные отношения!
   - По-моему, как раз мы оба и пытаемся это выяснить.
   - Нет, невероятно...
   - Что невероятно?
   - Что она вдруг ни с того ни с сего приревновала меня к Адриене и
из ревности...
   - Вы с женой очень любили друг друга?
   - Я вам уже сказал.
   - Вы мне рассжазывали о начале вашей совместной жизни в Сен-Жермен-
де-Пре. А с тех пор?
   - Нет, мы друг друга любим...
   Разве его теперешнее состояние не доказательство? Он настолько
подавлен, что самого себя не узнает. Каких-нибудь полчаса или час
назад Мур-мур, наверно, сидела в этом же самом кресле, и та же самая
лампа под молочно-белым абажуром освещала ее лицо.
   - Вы у нее тоже об этом спрашивали?
   - Она отказалась отвечать на мои вопросы...
   - А она призналась?
   У Алена появился луч надежды.
   - Только в том, что убила свою сестру.
   - Но почему? Она объяснила?
   - Нет. Я предложил ей вызвать адвоката по ее выбору.
   - Что она ответила?
   - Что вы сами, если захотите, можете нанять адвоката, а ей все
равно, будет адвокат или нет.
   Ей все равно... Неужели Мур-мур так сказала? Эти слова не вяжутся с
нею, с ее манерой говорить. Она, наверное, выразилась иначе.
   - Как она держалась?
   - На вид спокойно. Даже удивила меня. Посмотрела на часы и вдруг
сказала: "Мы с Аленом должны были встретиться дома в половине
восьмого. Он будет беспокоиться".
   - Она была взволнована?
   - По правде сказать, нет. У меня в этом кабинете перебывало немало
людей, только что совершивших преступление. Но я не помню, чтобы кто-
нибудь из них так владел собой, был до такой степени спокоен.
   - Вы просто не знаете Мур-мур.
   - Если я правильно понял, вам нечасто приходилось проводить время
вдвоем? Я имею в виду последние годы.
   - Да, нечасто. Вместе-бывали, но с глазу на глаз-лишь перед сном, и
то не всегда. Не забывайте о моей профессии, она вынуждает меня
встречаться с людьми с утра до вечера, а зачастую и после полуночи.
   - У вас есть любовница, господин Пуато? Опять любовница! Слово,
лишенное смысла. Ветхозаветное понятие.
   - Если вы имеете в виду, сплю ли я с другими женщинами, кроме жены,
признаюсь откровенно - да. И не с одной. Всякий раз, как
представляется случай, но только стоящий...
   - Принимая во внимание направление вашего журнала, в подобных
случаях, вероятно, недостатка нет.
   В голосе комиссара прозвучала зависть.
   - Теперь давайте подытожим: вы ничего не знаете. У вас была связь
со свояченицей, но с декабря прошлого года эта связь прекратилась, и,
насколько вам известно, ваша жена о ней не подозревала. Тем не менее
нам нужно будет все это уточнить. Тогда мы, возможно, что-то и поймем.
   Ален с любопытством взглянул на комиссара, он почувствовал себя
задетым. Что надеется понять полицейский, ничего не знающий об их
жизни, когда он сам ни черта не может понять?
   - Кстати, для какой газеты работает ваша жена?
   - Для всех понемножку... Она то, что называется по-английски free
lance, иначе говоря, журналист, не связанный с определенной редакцией.
Она работает по собственному почину. Принимаясь за статью или серию
статей, она уже заранее знает, в какую газету или журнал их
предложить. Часто печатается в английских и американских журналах.
   - А для вашего еженедельника она что-нибудь делает?
   - Вы мне уже задавали этот вопрос. Нет. Это не ее жанр.
   - У вас есть адвокат, господин Пуато?
   - Разумеется.
   - В таком случае, может быть, вы попросите его сегодня вечером или
завтра утром связаться со мной? Комиссар с облегчением вздохнул и
поднялся.
   - Я попрошу вас пройти в соседнюю комнату. Вы повторите свои
основные показания, а стенограф их зафиксирует.
   Как это до него сделал Бланше. И что Бланше мог им рассказать?
Интересно, как он вынес это унижение? Занимать такой видный пост во
Французском банке и попасть на допрос к полицейскому!
   Комиссар открыл дверь.
   - Жюльен, сейчас господин Пуато изложит вам вкратце свои показания.
Вы их зафиксируете, а завтра в течение дня он зайдет их подписать. Мне
уже давно пора домой.
   Он повернулся к Алену:
   - Простите, господин Пуато, что задержал вас. До завтра.
   - Когда я увижу жену?
   - Это уже дело следователя.
   - Где она будет ночевать?
   - Внизу, в камерах предварительного заключения.
   - Могу я передать ей что-нибудь из вещей, может быть, белье,
предметы туалета?
   - Если хотите. Но обычно, в первую ночь... Он не закончил фразы.
   - Только чемодан вам придется доставить на набережную Орлож.
   - Знаю.
   Камеры, дворы, кабинет, где женщины проходят медицинский осмотр.
Лет десять назад он написал об этом репортаж.
   - Когда вы мне понадобитесь, я вам позвоню. Помощник комиссара
надел шляпу, натянул плащ.
   - Может быть, дома вам что-нибудь придет в голову. Спокойной ночи,
Жюльен.
   Этот кабинет был поменьше- чем первый. И мебель не красного, а
светлого дерева.
   - Фамилия, имя, возраст, служебное положение?
   - Ален Пуато, родился в Париже, площадь Клиши, тридцать два года,
издатель журнала "Ты".
   - Женаты?
   - Женат, имею сына. Адрес в Париже: улица Шазель, 17-а. Основной
адрес: Сент-Илер-ла-Виль, вилла "Монахиня".
   - Итак, вы признаете...
   - Я ничего не признаю. Ко мне в квартиру явился полицейский
инспектор и спросил, есть ли у меня оружие. Я ответил, что есть, и
стал искать свой браунинг в ящике, где он обычно лежит. Там его не
оказалось. Инспектор привез меня сюда, и комиссар-не помню, как его
фамилия...
   - Помощник комиссара Румань.
   - Совершенно верно. Так вот, комиссар Румань сообщил мне, что моя
жена убила свою сестру. Он показал мне браунинг, который я как будто
узнал, хотя на нем нет никаких опознавательных знаков и я им никогда
не пользовался. Комиссар спросил меня, известны ли мне мотивы
преступления, совершенного моей женой, я ответил, что они мне
неизвестны.
   Он шагал взад и вперед, как у себя в кабинете, и нервно курил
сигарету.
   - Это все?
   - Был затронут еще один вопрос, но я полагаю, что в протоколе он
фигурировать не должен.
   - Что за вопрос?
   - О моих взаимоотношениях со свояченицей.
   - Интимных?
   - Да, но с тех пор...
   - Давно?
   - Вот уже год, как между нами все кончено.
   Жюльен почесал лоб кончиком карандаша.
   - Если комиссар найдет нужным, мы успеем это добавить.
   - Я могу быть свободен?
   - Мне вы больше не нужны, а раз комиссар с вами уже поговорил...
   Он снова очутился в длинном сыром коридоре. Старухи в застекленной
приемной уже не было. За зеленым столом сидел другой служитель, тоже с
серебряной цепью и бляхой.
   На улице по-прежнему лил дождь, дул ветер, но Ален не ускорил шага
и, пока добрался до машины, успел основательно промокнуть.

2

   И снова, наклонясь к ветровому стеклу, чтобы лучше разглядеть
дорогу, Ален вел машину по Елисейским полям и даже не пытался
собраться с мыслями. Он был зол на стеснительного инспектора, и на
комиссара Руманя, и на равнодушного стенографа Жюльена за то, что они
его унизили, вернее, так сбили с толку своими вопросами, что он еще и
сейчас не может прийти в себя.
   Увидев свободное место для стоянки перед входом в бар, он резко
затормозил, и в него чуть не врезалась шедшая следом машина. Человек,
сидевший за рулем, размахивал руками, извергая поток брани. Алену
необходимо было пропустить стаканчик. В этот бар он попал впервые, и
бармен его тоже не знал.
   - Двойное виски.
   В последние годы он много пил. И Мур-мур тоже. Много пили все их
друзья, все его сотрудники. У Алена было преимущество: он никогда по-
настоящему не пьянел и не вставал наутро с тяжелой головой.
   Нет, это невероятно, чтобы жена, через год после...
   Он чуть не повернулся вполоборота, чтобы заговорить с ней, как
будто она сидела рядом. Как обычно.
   Для чего помощнику комиссара понадобилось так подробно копаться в
их отношениях? Разве в таких делах что-нибудь объяснишь? "Вы с женой
очень любили друг друга?" А что это вообще означает - любить?
   Все было совсем, совсем не так. Откуда знать об этом какому-то
полицейскому! Ален, бывало, сидит у себя в редакции на улице
Мариньяно. Или в типографии. Мур-мур звонит ему по телефону:
   - Какие у тебя планы на вечер? Он не спрашивает, откуда она звонит.
Она не спрашивает, что он делает.
   - Пока никаких.
   - Когда мы встретимся?
   - Давай в восемь в "Колокольчике".
   "Колокольчик" - бар напротив редакции. В Париже немало баров, где
они назначали друг другу свидание. Порой Мур-мур терпеливо ждет его
час-полтора. Он подсаживается к ней.
   - Двойное виски.
   Они не целуются при встрече, не задают друг другу вопросов. Разве
что:
   - Где сегодня будем обедать?
   В каком-нибудь более или менее модном бистро. И если идут туда
вдвоем, то там непременно встречают приятелей и составляется стол на
восемь-десять человек.
   Она сидит возле него. Он не обращает на это особого внимания.
Важно, что она рядом. Она не мешает ему пить, не пытается удержать от
идиотских выходок, когда, например, в полночь он выскакивает на
мостовую перед мчащейся машиной, чтобы проверить быстроту реакции у
водителя. Десятки раз он мог погибнуть. Его приятели тоже.
   - Ребята, пошли к Гортензии. Дадим там жизни!
   Ночной кабак, где они часто бывают. Гортензия питает к ним
слабость, хотя и побаивается.
   - У тебя можно подохнуть со скуки, старушенция. А кто этот старый
хрыч, что сидит напротив?
   - Тише, Ален! Это влиятельный человек, он...
   - Да? А по-моему, галстук у него что-то... не смотрится.
   Гортензия покорно замолкает. Ален встает, подходит к господину,
вежливо здоровается.
   - Знаете, мне что-то не нравится ваш галстук. Ну, просто совсем не
нравится.
   Атакуемый обычно сидит не один, он теряется, не знает, что сказать.
   - Вы позволите?
   Одним движением руки Ален срывает с него галстук и выхватывает из
кармана ножницы. Чик-чик!
   - Можете сохранить на память! - И он протягивает куски
искромсанного галстука хозяину.
   Некоторые из подвергшихся нападению цепенеют, не решаются рта
раскрыть. Другие негодуют. Но и эти в конце концов, как правило,
сматывают удочки.
   - Бармен, еще стаканчик.
   Он выпил его залпом, вытер губы, заплатил и снова пересек завесу
дождя, чтобы укрыться в машине.
   Войдя в квартиру, Ален зажег все лампы. Чем бы сейчас заняться? Без
Мур-мур дома было непривычно.
   Теперь он мог бы сидеть у Питера, на авеню Сюффрен, в новом
ресторане, где они договаривались сегодня поужинать. Он и еще человек
десять знакомых. Может, позвонить им, извиниться?
   Он пожал плечами и направился в угол, где стоял бар. Когда-то в
этой комнате работал знаменитый художник-портретист, имя которого
теперь всеми забыто. Этак в году 1910-м.
   - Твое здоровье, старушка!
   Он протянул стакан в пустоту, к воображаемой Мур-мур. Потом
внимательно посмотрел на телефон.
   Позвонить? Кажется, ему надо кому-то позвонить. Кому - он забыл.
Ален с утра ничего не ел. А, ерунда, он не голоден.
   Будь у него близкий друг...
   У Алена были приятели. Да, приятелей было сколько угодно:
сотрудники по редакции, актеры, режиссеры, певцы, не считая барменов и
метрдотелей.
   - Послушай, крольчишка!
   Крольчишка... Так он называл всех. И Адриену тоже. С первого же дня
их знакомства. Кстати, начал не он. На его вкус, она была слишком
холодной, слишком пресной. Но тут он ошибся. Пресной она не была. Он
убедился в этом в первые же месяцы.
   Интересно, а что думал о ней этот идиот, ее муж? Ален не любил
Бланше. Он презирал людей такого типа-уверенных в себе, исполненных
чувства собственного достоинства, надутых и без малейшего проблеска
фантазии.
   А если ему позвонить? Так, только чтобы узнать, как он всё это
воспринял.
   Взгляд его упал на комод, и он вспомнил, что нужно отнести Мур-мур
белье и туалетные принадлежности. Он прошел в коридор, отворил степной
шкаф, выбрал чемодан подходящего размера.
   Что может понадобиться женщине в тюремной камере? Ящик был набит
тонким бельем, и он удивился, что его так много. Ален отобрал
нейлоновые рубашки, штанишки, три пижамы, потом открыл несессер из
крокодиловой кожи, посмотрел, есть ли там мыло и зубная щетка.
   Подумал, не выпить ли еще стаканчик, пожал плечами, вышел и закрыл
дверь на ключ, не погасив электричество. И снова под дождь. Чуть ли не
через весь город. Ливень, правда, прекратился. Ветер стих. Теперь
моросил осенний дождик, мелкий, тягучий, холодный - такой может
продолжаться много дней подряд. Прохожие сутулились, торопливо шагая
по тротуарам, отскакивали от машин, обдававших их грязью.
   Набережная Орлож. Тусклый свет над каменным порталом. Длинный,
широкий коридор, напоминающий подземный переход. В конце коридора за
столом сидел полицейский и с любопытством смотрел на Алена,
приближавшегося к нему с чемоданом в руке.
   - Здесь находится госпожа Пуато?
   - Сейчас выясним. Полицейский проверил список.
   - Есть такая.
   - Можно передать ей чемодан?
   - Надо спросить у начальника.
   Он встал, постучал в какую-то дверь, вошел и через несколько минут
вернулся в сопровождении дородного мужчины. Толстяк был без галстука,
в рубашке с расстегнутым воротом и брюках без пояса. Видимо, собрался
вздремнуть.
   - Вы ее муж?
   - Да.
   - Документы при себе?
   Ален протянул ему паспорт, и толстяк долго изучал каждую страницу.
   - А, значит, это вы издаете журнал с такими занятными фотографиями.
Мне придется посмотреть, что в чемодане.
   - Откройте его.
   - По правилам открывать должны вы.
   Алену казалось, что они втроем заперты где-то глубоко под землей, в
плохо освещенном тоннеле. Он открыл сначала чемодан, потом несессер.
Чиновник перещупал своими толстыми пальцами все белье, вынул из
несессера маникюрные ножницы, пилку, пинцет для бровей. Оставил только
мыло и зубную щетку.
   Один за другим он протягивал запрещенные предметы Алену, а тот
машинально совал их в карманы.
   - Вы передадите ей сейчас?
   Полицейский взглянул на большие карманные часы.
   - Половина одиннадцатого. По уставу...
   - Как она?
   - Я ее не видел.
   Не всем же интересно, как чувствует себя Мур-мур.
   - Она одна в камере?
   - Конечно, нет. Последнее время у нас повсюду переполнено.
   - А кто с ней там, вы не знаете? Полицейский пожал плечами.
   - Девицы, кто же еще. Они поступают к нам без конца. Вот,
пожалуйста, еще партию привезли.
   Возле тротуара остановилась полицейская машина, и агенты в штатском
стали загонять под арку группу женщин. Ален столкнулся с ними при
выходе. Некоторые улыбались ему. Видно было, что многие уже успели
побывать здесь не раз, но у трех-четырех, совсем еще юных, глаза были
испуганные.
   Куда теперь? Никогда еще Ален не возвращался домой так рано, даже с
Мур-мур. Если он сейчас не напьется до чертиков, ему не уснуть, а
мысли, которые лезли в голову, его совсем не вдохновляли.
   Чувство одиночества было для него непривычным. Он сидел в машине на
мрачной и пустынной набережной, курил сигарету, слушал, как шумит
взбухшая от дождя Сена. Куда податься?
   В добрых двадцати, а может быть, и полсотне баров и ночных кабаре
он, конечно, встретил бы людей, которых уже много лет называл
"крольчишка" и которые, подав ему руку, сразу бы спросили:
   - Виски?
   Нашел бы и женщин, самых разных, тех, с которыми уже спал, и таких,
с которыми еще не успел или не имел желания переспать.
   Место в машине рядом с ним было пустым и холодным.
   На Университетскую улицу, что ли? К свояку? Можно себе представить,
какое у него было лицо, у этого важного, чопорного чинуши, когда он
узнал, что его жена убита, что минуту назад ей всадили пулю в...
   Да, ведь Алену не сказали, куда целилась Мур-мур - в голову или в
сердце. Ему известно только, что после убийства ее застали у окна; она
стояла, прижавшись лицом к стеклу. Очень на нее похоже. Он знает за
ней эту манеру. Обращаешься к ней, а она будто не слышит, стоит, не
шевелясь, и смотрит в окно, минут десять, час, потом вдруг
поворачивается и спрашивает как ни в чем не бывало:
   - Ты что-то сказал?
   - О чем ты задумалась?
   - Ни о чем. Просто так. Я никогда ни о чем не думаю, ты ведь
знаешь.
   Странная она. И Адриена тоже. Ее большие, окаймленные огромными
ресницами глаза чаще всего не выражали никакого чувства. Все женщины
со странностями. А мужчины? О свойствах мужчин и женщин толкуют вкривь
и вкось. Пишут всяк