бинации, которые без кружев. Дюжину пар
чулок, неношеных, она их недавно купила, лежат в красном шелковом
мешочке.
   Сидеть в Птит-Рокетт по обвинению в убийстве, знать, что тебе
грозит пожизненное заключение, и думать о новых чулках!
   - Я не быстро диктую? Домашние туфли, черные лакированные. Сандалии
для ванной. Купальный халат. Пару туфель на венском каблуке. Ее
любимые духи, вы их знаете, один флакон, не очень большой.
   Даже духи! Да, не теряется девочка! Держит хвост морковкой. Крепко,
видно, стоит на земле, обеими ногами!
   - Два-три тюбика со снотворным и таблетки от изжоги. Простите, я
забыла, она еще тут прибавила гребень и щетку.
   - Жена сама писала этот перечень?
   - Да. Она отдала его мэтру Рабю и просила при первой же возможности
передать вам. Тут в конце еще что-то приписано, какое-то слово, никак
не разберу. Бумага плохая, карандаш. "So...". Да, здесь, кажется два
"r   ". Ах, вот что, это по-английски: "Sorry!"
   Да, они нередко пересыпали свою речь англицизмами. "Sorry" - извини
меня.
   Ален взглянул на Колетт - конечно, не спускает с него глаз, -
поблагодарил секретаршу Рабю и повесил трубку.
   - Ну, Колетт, скажите, как допрос? Много вам тут крови попортили?
   Колетт изумленно уставилась на него.
   - Прости, заговариваюсь, - добавил он. - Стал обращаться к тебе на
"вы". Неприятно, наверно, было признаваться, что нам случалось
переспать, а?
   - Это никого не касается.
   - Так принято думать. Каждый воображает, что в его жизнь никто и
носа не имеет права сунуть. А потом - бац! - случается какая-нибудь
петрушка, и вся твоя жизнь со всем ее грязным бельем выставлена на
всеобщее обозрение. На этот раз, - добавил он с иронией, - выставили
на обозрение меня.
   - Ты очень страдаешь?
   - Нет.
   - А не притворяешься?
   - Поклясться могу-мне на это наплевать. Пусть бы даже они обе
переспали со всем Парижем.
   Бедняжка Колетт. Сентиментальная дурочка! Ни дать ни взять усердная
читательница журнала "Ты". Видно, одна из немногих в редакции
принимает еженедельник всерьез.
   Колетт со своей стороны предпочла бы видеть Алена в отчаянии. Чтобы
он положил голову ей на плечо, а она бы его утешала.
   - Бегу. Нужно отвезти ей вещи.
   Ален спустился во двор, сел в свою машину и еще раз проделал хорошо
знакомый ему теперь путь. Посвежело. Прохожие уже не брели уныло по
тротуарам, как это было вчера. Вид у них стал бодрее, некоторые
задерживались у витрин.
   Он поднялся в лифте, открыл дверь ключом и увидел новую служанку.
Он забыл про нее и в первую минуту недоуменно остановился. Так,
значит, она решила поступить к нему на полный день. Работа была в
разгаре. Все шкафы и ящики в коридоре открыты.
   - Что это вы делаете, крольчонок? Он все еще говорил ей "вы". И сам
этому подивился. Долго так не продлится:
   - Хочешь, чтоб от тебя была польза в доме, - надо знать, где что
лежит. А заодно решила и одежду почистить. Давно пора.
   - В таком случае вы сейчас мне поможете. Ален достал из кармана
список и принес вместительный чемодан.
   - Серое платье из джерси.
   - Его надо бы отдать в чистку.
   - Жена забыла, чистили его или нет. Ладно, давайте его сюда.
   За платьем последовали комбинации, штанишки, чулки, обувь и все
прочее.
   - Пустите, я уложу сама, а то суете как попало.
   Он посмотрел на нее с интересом. Ого, она, оказывается, не просто
хорошенькая, молодая и аппетитная, а еще, как видно, и дело свое знает
неплохо.
   - Это в тюрьму?
   - Да,
   - И духи тоже?
   - Видимо, да. Подследственные пользуются особыми правами. Не знаю
только, распространяется ли это на духи.
   - Вы ее видели?
   - Она сама не хочет меня видеть. Кстати, а где эта девушка, что
сегодня здесь ночевала. Он думал, что Бесси еще не ушла.
   - Она встала вскоре после вашего ухода, опять попросила кофе и
пришла ко мне на кухню помогать его варить.
   - Голая?
   - Надела ваш халат, хоть он ей велик, по полу волочится. Мы тут с
ней поболтали. Я ей приготовила ванну.
   - Она ничего не сказала?
   - Рассказывала про вашу встречу и как у вас было дело ночью. Все
удивлялась, что я здесь сегодня первый день. А потом говорит: "Ты ему
скоро понадобишься".
   - Для чего?
   - Для всего, - невозмутимо ответила Минна.
   - Налей мне не очень крепкого виски.
   - Так рано?
   Ален пожал плечами.
   - Ничего, привыкай.
   - Вы часто такой, как прошлой ночью?
   - Почти никогда. Пью много, но пьянею редко. Такое похмелье, как
сегодня утром, - это у меня за всю жизнь, наверно, третий раз. Давай,
поторапливайся.
   Ну вот, готово - он уже говорит ей "ты". Одним "кроликом" стало
больше. Он испытывал потребность приобщать все новых и новых людей к
своему окружению, но при этом ставить их немного - нет, пожалуй,
намного - ниже той ступеньки, на которой стоял сам.
   Неужели это и вправду так? Прежде Ален над этим не задумывался. Он
полагал: приятели - это кружок людей с одинаковыми вкусами, людей, на
которых можно положиться.
   Но это оказалось фикцией, как и многое другое, во что он верил.
Когда-нибудь он составит перечень своих фальшивых ценностей, не
выдержавших проверки жизнью. Вроде того, как Мур-мур составляла список
своих платьев, белья, обуви и всего остального.
   А сейчас он проверит, не отправился ли все-таки Бланше на улицу Ла
Врийер несмотря на то, что в гостиной торжественно установлен гроб с
телом жены. Хотя нет, маловероятно. Бланше, разумеется, стоит у дверей
задрапированной крепом комнаты, неподалеку от постамента и трепещущего
пламени высоких свечей.
   - Алло! Альбер?.. Могу я переговорить со свояком?.. Да, знаю, мне
надо сказать ему несколько слов. Непрерывный поток людей, как и
следовало ожидать. Должностные лица, депутаты, может быть, даже
министры: Бланше занимали важное место в этой иерархии. Трудно
предсказать, до каких вершин они еще поднимутся.
   Отчего Ален усмехнулся? Ведь он им не завидует. Он ни за что не
согласился бы стать таким, как они. Он их терпеть не может. Более
того: презирает за приспособленчество, за все компромиссы, на которые
они идут во имя карьеры. Он определял Бланше одним словом- "дерьмо" и
любил повторять: "От них смердит".
   - Говорит Ален. Прости, что побеспокоил.
   - Да, для меня это очень трудный, мучительный день и...
   - Именно поэтому я и решил тебе позвонить. Вокруг дома, наверно,
толкутся фотографы и журналисты.
   - Полиция пытается держать их на расстоянии.
   - Мне, пожалуй, не стоит у тебя показываться?
   - Я тоже так считаю.
   - Что касается завтрашнего дня...
   - Нет, нет, на похоронах тебе присутствовать не следует.
   - Это я и собирался тебе сказать, поскольку я муж убийцы. А кроме
того...
   Какой бес в него вселился?
   - Это все, что ты хотел мне сообщить? - прервал его Бланше.
   - Да, все. Поверь, я огорчен до глубины души. Повторяю: я здесь ни
при чем. В этом теперь убедилась и полиция.
   - Что ты им еще рассказал?
   - Ничего. Просто были допрошены мои сотрудники. И полицейские
побывали на улице Лоншан.
   - Ты думаешь, эти подробности доставляют мне большое удовольствие?
   - Мои соболезнования, Ролан. Передай тестю: я сожалею, что не могу
повидаться с ним. Он хороший человек. Если я ему понадоблюсь, он
знает, куда звонить.
   Бланше, не прощаясь, повесил трубку.
   - Это был муж?
   - Да, мой свояк.
   В глазах Минны блеснуло что-то, похожее на насмешку.
   - Чему ты улыбаешься?
   - Так. Вызвать такси и отвезти чемодан? Ален заколебался.
   - Нет, лучше уж я поеду сам.
   Как-никак, а все-таки он и Мур-мур были привязаны друг к другу.
Вероятно, это была не любовь, не то, что люди называют любовью. Просто
Мур-мур в течение многих лет жила подле него. Всегда была рядом.
   Как это она сказала Рабю? "Я не хочу его видеть. Если мы и
встретимся, то лишь на суде, но там мы будем далеко друг от друга".
   А если ее оправдают? У Рабю слава: девять из десяти его подзащитных
непременно бывают оправданы.
   Ален мысленно увидел, как входят друг за другом в зал судья,
заседатели, прокурор, присяжные. Вид у них торжественный и
значительный. Старшина присяжных с расстановкой читает:
   "По первому пункту обвинения... невиновна... По второму пункту
обвинения... невиновна..."
   Шум в зале, быть может, крики протеста, свистки. Журналисты
протискиваются сквозь толпу и бегут к телефонным кабинам.
   А она? Что тогда она? Он уже видел: вот она стоит в темном платье,
а может быть, в костюме, между двумя конвойными. Что же она сделает?
   Рабю повернется к ней, пожмет руку. А она? Будет искать глазами
Алена? И что сделает он, Ален? Будет стоять и смотреть на нее?
   Или, может быть, она улыбнется кому-то другому?
   "...Передайте, что я не хочу его видеть. Если мы и встретимся, то
лишь..."
   Куда она пойдет? Сюда, где все ее вещи лежат на привычных местах,
она не вернется. Пришлет за вещами или отправит ему список, как
сегодня утром?
   - О чем вы задумались?
   - Ни о чем, крольчонок. Он похлопал ее ниже спины.
   - У тебя крепкие ляжки.
   - А вам что, нравятся дряблые? Он чуть не... Нет, не теперь. Надо
ехать на улицу Рокетт.
   - До скорого.
   - Обедать будете дома?
   - Вряд ли.
   - Тогда до завтра.
   - Ну что ж. До завтра, крольчонок.
   Ален помрачнел. Значит, он снова вернется в пустую квартиру, будет
сидеть один, глядя на огни Парижа, потом нальет себе последний стакан
и отправится спать.
   Он посмотрел на девушку, покачал головой и повторил:
   - До завтра, крольчонок!
   Ален вручил чемодан равнодушной надзирательнице, сел в машину и
поехал по каким-то малознакомым улицам. Минуя ограду кладбища Пер-
Лашез, где на ветвях тут и там еще висели поблекшие листья, он
подумал, не здесь ли завтра похоронят Адриену.
   На каком-нибудь кладбище у Бланше наверняка есть фамильный склеп.
Этакий внушительный монумент из разноцветного мрамора. Ален звал ее не
Адриеной, а Бэби. Ведь и она была всего-навсего еще одним занятным
зверьком в его зоологической коллекции.
   Через несколько минут Мур-мур откроет чемодан и с серьезным лицом,
нахмурив брови, станет раскладывать платья и белье.
   Устраивается на новом месте. У нее теперь своя, отдельная от него
жизнь. Он безуспешно пытался представить себе ее камеру. Собственно,
он ничего не знал о порядках в тюрьме Птит-Рокетт и досадовал на свою
неосведомленность.
   Дали ли ей свидание с отцом? Интересно, как они говорили? Через
решетку, как показывают в кино?
   Он очутился на площади Бастилии и направил машину к мосту Генриха
IV, чтоб затем проехать вдоль Сены.
   Пятница. Еще неделю назад, как почти всегда в этот день, он с Мур-
мур катили в своем "ягуаре" по Западной автостраде. Маленькие машины
хороши для Парижа. Для дальних поездок у них был "ягуар" с откидным
верхом.
   А она вспоминает об этих поездках? Не пришла ли она в отчаяние от
мрачной обстановки, которая теперь ее окружает? От постоянного,
неистребимого запаха хлорной извести?
   Выбросить все это из головы! Она решила не видеть его. Он и глазом
не моргнул, когда Рабю передал ему ее слова, но у него по спине
пробежал холодок. Слишком многое стояло за этими словами!
   В сущности, Мур-мур, подобно некоторым вдовам, вероятно, испытывает
теперь чувство освобождения. Она вновь обрела себя, свою личность. Она
не будет больше жить на привязи при другом человеке, звонить ему по
два раза в день и потом ехать на свидание с ним.
   Она перестанет быть бессловесной. Отныне будет говорить не он, и не
его станут слушать, а ее. Уже сейчас она для адвокатов, судей,
надзирательниц, начальницы тюрьмы лицо самостоятельное и представляет
интерес сама по себе.
   Когда сворачиваешь с автострады, дорога ныряет в лес. Там, за
рощей, посреди лугов стоит их "Монахиня". В прошлом году на рождество
они купили для Патрика козу.
   Мальчик большую часть времени проводит с садовником, добряком
Фердинандом. С ним ему куда интереснее, чем с няней, мадемуазель Жак.
Это ее фамилия - Жак. Патрик зовет ее Мусик. Вначале это коробило Мур-
мур. Она была всего-навсего "мамой", а самым главным лицом для Патрика
была Мусик.
   - Папа, а почему мы не живем тут все вместе?
   А правда, почему? Нет, лучше не думать. Станешь вдумываться, только
хуже будет. Просто надо завтра съездить на виллу.
   - А мама? Где мама?
   Что он ответит? И все-таки съездить нужно. Все равно в субботу
редакция закрыта.
   Ввести машину во двор было нельзя: с грузовика сгружали бочки с
мазутом. Ален кое-как пристроил ее на улице. Проходя мимо касс, бросил
взгляд на очередь. Кроме всевозможных конкурсов, редакция организовала
клуб для подписчиков журнала, и теперь его членам выдавали значки.
   Смехота! Впрочем, такая ли уж смехота? Начав с двух-трех комнат на
верхнем этаже, он сумел приобрести все здание, а через год полностью
его перестроит. Тираж журнала с каждым месяцем растет.
   - Привет, Ален.
   Старые сотрудники, те, кто окружал его с первых шагов и входил в
его компанию, когда он был еще начинающим журналистом, звали его по-
прежнему Ален. Для остальных он стал патроном.
   - Привет, кролик.
   Он любил подниматься с этажа на этаж, пробираться узкими
коридорами, взбегать вверх и спускаться вниз по лестницам, проходить
через различные отделы редакции, наблюдая сотрудников за работой.
   Он не корчил недовольную мину, если заставал в какой-нибудь комнате
пять-шесть человек, рассказывающих анекдоты и хохочущих до слез. Он
присоединялся к ним. Но сегодня-нет.
   Ален продолжал подниматься по лестнице, пытаясь выбросить из головы
сумятицу осаждавших его мыслей, обрывочных и смутных, как иные сны.
Они были так нечетки и бессвязны, что он едва ли сумел бы выразить их
словами. И тем не менее они грозили раздавить его.
   Земля уходила у него из-под ног. Он как бы присутствовал при своем
собственном вскрытии.
   В кабинете он застал Малецкого.
   - Нет, мадемуазель, - отвечал тот по телефону, - нам ничего не
известно. Очень сожалею, но ничем не могу быть вам полезен.
   - Все по поводу?..
   - Да. Теперь пошла провинция. Эта вот звонила из Ла-Рошсюр-Йон. У
меня к тебе поручение. Звонил комиссар Румань. Просил тебя заглянуть к
нему, как только сможешь.
   - Еду.
   Честно говоря, этот вызов не огорчил Алена. Он не знал, куда себя
деть. Ему казалось, что его присутствие всех стесняет.
   Но прежде чем ехать, он зашел в бар напротив выпить стакан виски.
Он не собирался выходить за обычные рамки - он еще утром сказал об
этом Минне. И сегодня пил не больше обычного.
   Он всегда так пил - может быть, потому, что алкоголь его
подстегивал. Вечная погоня за повышенным жизненным тонусом. Приятели
его тоже пили. За исключением тех, кто после женитьбы отошел от
компании и все реже встречался со старыми собутыльниками. Над ними,
беднягами, одержали верх жены. Женщины. Всегда и во всем они незаметно
одерживают верх.
   Мур-мур тоже. Разве не она в конечном счете одержала верх?
   Или Минна. Она переступила порог его квартиры в семь утра. А в
одиннадцать, самое позднее в половине двенадцатого уже добилась того,
что он нанял ее на полный рабочий день. Как знать: не застанет ли он
ее вечером у себя дома? Пройдет немного времени, и не исключено, что
она вообще переедет к нему на улицу Шазель.
   - Двойное?
   Зачем спрашивать? Он не стыдится пить, не устыдится даже, если
станет так называемым алкоголиком. Нынче это не порок, а болезнь. А
раз болезнь - тут уж ничего не поделаешь.
   - Что, сегодня работы поменьше?
   Люди обладают даром задавать дурацкие вопросы. Впрочем, бармен,
знающий его многие годы, преисполнен лучших намерений.
   - А провались она пропадом, эта работа!
   - Простите. Мне показалось... Еще стаканчик?
   - Хватит.
   Расплачиваться не надо. В конце месяца ему приносили счет, как и
большинству сотрудников, которые время от времени забегали сюда
промочить горло. Когда-то они приносили бутылки с виски в редакцию. Но
вскоре заметили, что пить в баре - это одно, а у себя в отделе -
другое, тем более что, пристрастившись, начинаешь пить машинально,
прямо из горлышка.
   Зачем он понадобился Руманю? Отчего его вызывает помощник
комиссара, а не следователь?
   Он может завтра спрятаться где-нибудь за углом дома, когда ее будут
хоронить. Он все увидит. У нее была странная манера смотреть на него.
В глубине ее глаз всегда тлел насмешливый огонек. Почему? Этого она не
объясняла.
   - Что тебя так забавляет, Бэби?
   - Ты.
   - Что ты находишь во мне смешного?
   - Ничего.
   - У меня дурацкая физиономия?
   - Ничего подобного. Ты, пожалуй, даже красив. Пожалуй!
   - Может быть, я как-то не так говорю?
   - Оставь. Ты у меня пусинька!
   Однако быть "пусинысой" ему удовольствия не доставляло, хотя сам он
весьма охотно именовал других кроликами, глупышками, бэби.
   Интересно, только ли она не принимала его всерьез? Да, конечно.
Остальные принимали его вполне всерьез. Владельцы типографий,
рекламных бюро, банков - никто из них не смотрел на него как на юнца
или на клоуна.
   - Вам назначено? - спросил полицейский, останавливая Алена у входа
во Дворец правосудия.
   - Меня ждет комиссар Румань.
   - По лестнице налево.
   - Знаю.
   По пути он никого не встретил. На площадке дежурный дал ему
заполнить карточку. После слов "причина вызова" Ален размашисто вывел
вопросительный знак.
   На этот раз его не заставили ждать, и, когда он вошел в кабинет
Руманя, находившийся там инспектор сразу удалился.
   Комиссар дружелюбно протянул ему руку и указал на кресло.
   - Я не ждал вас так рано. Не был уверен, что вы зайдете в редакцию.
К тому же мне известно, что по пятницам вы обычно уезжаете за город.
   - С тех пор много воды утекло, - сыронизировал Ален.
   - Расстроены?
   - Нет. Даже не расстроен.
   Лицо человека, в недалеком прошлом связанного с землей. Дед или
прадед, вероятно, был крестьянин. Ширококостый, крепко сбитый комиссар
смотрел собеседнику прямо в глаза.
   - Вам, очевидно, нечего мне сообщить, господин Пуато?
   - Не знаю, что вас интересует. Но могу вам сказать, что всю ночь
пропьянствовал, что утром, когда проснулся, меня шатало с похмелья, а
в постели у меня спала какая-то девка.
   - Мне это известно.
   - Установили наблюдение?
   - А зачем? - комиссар посуровел. - Ведь не вы же стреляли в
свояченицу, правда? Не сердитесь, что я сегодня утром устроил обыск у
вас в кабинете.
   - По сравнению с остальным это чепуха.
   - Мне было необходимо допросить ваших сотрудников.
   - В свою очередь могу вам сообщить, что мне это известно.
   - Их показания подтвердили то, что вы говорили вчера о своих
отношениях со свояченицей.
   - А именно?
   - Что вы действительно порвали с нею в прошлом году накануне
рождества. В этом же заверил нас и владелец дома на улице Лоншан.
   - У меня не было причин врать.
   - Они могли у вас быть.
   Комиссар помолчал и, закурив, подвинул пачку посетителю. Ален
машинально взял сигарету. Он догадался, что пауза умышленная, но
сделал вид, что этого не понял. Он тоже закурил, рассеянно поглядывая
по сторонам.
   - Я хотел бы, чтобы вы так же откровенно ответили на вопрос,
который я сейчас вам задам. Вы поймете, насколько это важно. Как бы вы
себя повели, узнав, кто был любовником вашей жены?
   - Вы хотите сказать: любовником моей жены и ее сестры?
   - Совершенно верно.
   У Алена сжались кулаки. Лицо стало жестким. Теперь пауза наступила
по его вине.
   - Не знаю, - наконец проговорил он, -  это будет зависеть...
   - От того, кто этот человек?
   - Возможно.
   - А если он из ваших сотрудников?
   Мгновенно перед взором Алена возник, как бы в разрезе с первого до
последнего этажа, дом на улице Мариньяно. Одно за другим пронеслись
перед ним лица мужчин, молодых, пожилых и даже старых. Но Ален их тут
же мысленно зачеркивал. Франсуа Люзен - заведующий рекламным отделом?
Этот красавчик считает себя неотразимым. Нет! Во всяком случае, не для
Мур-мур.
   Малецкий? Отпадает. Секретарь редакции Ганьон. Этот коротышка с
животиком и п