г  вернулось  кокетство.  Прежде  чем  уйти,  она
прошептала с неловкой улыбкой:
   - Благодарю вас, комиссар. Вы были так добры ко мне. Я...
   Это было приглашение, обещание.
   - Ладно! Ладно! - проворчал он, удаляясь. И  толкнул  дверь  "Кабачка
ньюфаундлендцев".
   В ту минуту, когда он взялся за ручку двери, из кафе шел  такой  шум,
словно  говорили  одновременно  человек  двенадцать.  Как  только  дверь
отворилась, моментально воцарилось полное молчание. А между тем  в  зале
было больше десяти человек, две или три группы людей, которые перед тем,
несомненно, переговаривались.
   Хозяин вышел навстречу Мегрэ, не без некоторого стеснения  пожал  ему
руку.
   - Правда ли, что тут рассказывают? Правда, что Ле Кленш  выстрелил  в
себя из револьвера?
   Посетители пили, делая вид, что разговор их не интересует. Здесь были
Малыш Луи, негр, бретонец, главный механик траулера и несколько  других,
которых комиссар уже запомнил.
   -  Правда,  -  отозвался  Мегрэ.  И  заметил,  что  главный   механик
беспокойно заерзал на обитой вельветом банкетке.
   - Ну и  плавание!  -  проворчал  кто-то  в  углу  с  ярко  выраженным
нормандским акцентом.
   Его слова, должно быть, очень хорошо выразили  общее  мнение,  потому
что  головы  присутствующих  опустились,  кто-то  ударил  по  мраморному
столику кулаком, а чей-то голос, как эхо, повторил:
   - Да, хуже не бывает!
   Но тут Леон кашлянул, призывая клиентов к осторожности, и показал  им
на моряка в красном свитере, который одиноко сидел и пил в углу.
   Мегрэ сел возле стойки и заказал коньяк с водой.
   Все замолчали. Каждый старался для вида чем-то заняться. И Леон,  как
ловкий режиссер, предложил самой многолюдной группе:
   - Хотите домино?
   Это был способ произвести шум, занять руки. Домино, повернутые  вверх
черной стороной, были смешаны на мраморной  доске  столика.  Хозяин  сел
возле комиссара.
   - Я заставил их замолчать, - прошептал он, - потому  что  тот  тип  в
левом углу-отец парнишки. Понимаете?
   - Какого парнишки?
   - Юнги Жана Мари. Того, что упал за борт на третий день плавания.
   Этот человек прислушивался. Если он и не различал слов, он понял, что
речь идет о нем. Он сделал  знак  официантке  наполнить  его  стопку  и,
сморщившись, залпом осушил ее.
   Он был пьян. Его выпуклые светло-голубые глаза уже  помутнели.  Комок
жеваного табака оттопыривал левую щеку.
   - Он тоже ходил к Ньюфаундленду?
   - Прежде ходил. Теперь у него семеро детей, и зимой он ловит сельдь.
   Зимой ведь плавание короче: сначала месяц, потом все меньше и меньше,
по мере того как рыба спускается к югу.
   - А летом?
   - Летом он рыбачит самостоятельно, ставит тройные  сети,  клетки  для
ловли омаров.
   Человек этот сидел на той же скамье, что и комиссар, только с другого
края. Мегрэ наблюдал за ним в зеркало. Он был маленького роста, широк  в
плечах. Типичный моряк с Севера-коренастый, упитанный, с короткой  шеей,
розовой кожей, светлой бородой. Как и у большинства  рыбаков,  руки  его
были покрыты шрамами от фурункулов.
   - Он всегда так много пьет?
   - Они все пьют. Но особенно  он  напивается  с  тех  пор,  как  погиб
парнишка. Ему очень тяжело видеть "Океан".
   Теперь этот человек смотрел на них с наглым видом.
   - Что вы от меня хотите? - заикаясь, обратился он к Мегрэ.
   - Ровно ничего.
   Матросы следили за сценой, продолжая партию в домино.
   - Нет, вы должны сказать! Что, я не имею права выпить?
   - Да нет, почему же!
   - Только скажите, что я не имею права пить! - повторил он с упорством
пьяного.
   Взор комиссара упал на черную повязку,  которую  он  носил  на  своем
красном свитере.
   - Тогда чего же вы прилипли ко мне и все время про меня говорите?
   Леон сделал Мегрэ знак, чтобы тот не отвечал, и направился  к  своему
клиенту.
   - Послушай, перестань скандалить, Каню. Господин комиссар говорит  не
о тебе, а о парне, который пустил в себя пулю.
   - Так ему и надо! Он что, умер?
   - Нет. Может быть, его еще спасут.
   - Тем хуже! Пусть они все подохнут!
   Эти слова произвели сильное впечатление. Все лица повернулись к Каню.
   И у того появилась потребность прокричать еще сильней:
   - Да, все, сколько их тут есть!
   Леон  встревожился.  Он  смотрел  на  всех  умоляющими   глазами   и,
повернувшись к Мегрэ, развел руками, показывая, что он бессилен.
   - Послушай, иди спать. Жена тебя ждет.
   - Плевать мне на это!
   - Завтра у тебя не будет сил вытащить твои тройные сети.
   Пьяница усмехнулся. Малыш Луи в это время позвал Жюли.
   - Сколько с нас?
   - Два раза всем по стопке?
   - Да, запиши это на мой счет. Завтра я получаю аванс, а потом ухожу.
   Он встал, и бретонец, который не отставал от него ни на шаг, поднялся
за ним, как автомат. Луи притронулся к фуражке. Притронулся второй  раз,
повернувшись к Мегрэ.
   - Подлецы! - проворчал Каню, когда оба они проходили мимо него. - Все
вы подлецы.
   Бретонец сжал кулаки, хотел было ответить, но Малыш Луи  потащил  его
за собой.
   - Иди ложись  спать!  -  твердил  Леон.  -  Все  равно  сейчас  будем
закрывать.
   - Уйду тогда, когда все уйдут. Что я, хуже других, что ли? - Взглядом
он искал Мегрэ. Казалось, он хочет затеять ссору. -  Вот  этот  толстяк,
например, что он во всем этом понимает?
   Он говорил о комиссаре. Леон чувствовал себя как на горячих углях.
   Оставшиеся в зале посетители следили за сценой, уверенные, что сейчас
что-то произойдет.
   - Ладно! Лучше я уж уйду. Сколько с меня?
   Он пошарил у себя под блузой, вытащил кожаный кошелек, бросил на стол
жирные ассигнации, встал, качнулся, пошел  к  двери,  которую  с  трудом
отворил.
   Он ворчал что-то неясное - ругательства или угрозы. Выйдя  на  улицу,
прильнул лицом к окну, чтобы в последний раз посмотреть на Мегрэ, и  нос
его расплющился на затуманенном стекле.
   - Это для него страшный удар, - вздохнул Леон,  возвращаясь  на  свое
место. - У него был только один сын. Все остальные-девочки.  Они,  можно
сказать, в счет не идут.
   - А что здесь рассказывают? - спросил Мегрэ.
   - О радисте? Да они ничего не знают. Вот и выдумывают всякую ерунду.
   - Что именно?
   - Да не знаю. Все о дурном глазе.
   Мегрэ почувствовал, что на него  устремлен  чей-то  взгляд.  Это  был
взгляд главного механика, сидевшего за столом, напротив него.
   - Ваша жена вас больше не ревнует? - спросил Мегрэ.
   - Да ведь мы завтра уходим. Пусть теперь попробует привязать  меня  к
Ипору!
   - "Океан" отплывает завтра?
   - Да, в час прилива. Не думаете же вы, что судовладельцы оставят  его
плесневеть в гавани?
   - Нашли кого-нибудь на место капитана?
   - Пенсионера, который вот уже восемь лет как не плавал. И  командовал
всего лишь трехмачтовым барком. Хорош капитан...
   - А радиста?
   - Взяли одного мальчишку из училища.  Он  приедет  завтра  утром.  Из
Школы искусств и ремесел, так ее называют.
   - Старший помощник вернулся?
   - Вызвали телеграммой. Прибудет завтра утром.
   - А команда?
   - Как обычно. Собрали тех, что болтались в порту.
   - А юнгу нашли?
   Главный механик вскинул на него острый взгляд.
   - Да, - сухо бросил он.
   - И вы рады, что уходите?
   Ответа не последовало. Главный механик заказал еще  стакан  грога.  А
Леон вполголоса сказал:
   - Только  что  получили  известие  о  "Мирном",  который  должен  был
вернуться на этой неделе. Это судно  той  же  серии,  что  "Океан".  Оно
затонуло за три минуты, после того как наскочило на скалу.  Все  матросы
погибли. У меня наверху жена старшего  помощника,  которая  приехала  из
Руана встретить мужа. Она целые дни проводит  на  молу.  Еще  ничего  не
знает: компания ждет подтверждения, прежде чем объявить о несчастье.
   - Из той же серии!  -  проворчал  главный  механик,  слышавший  слова
Леона.
   Негр зевал, тер глаза, но и  не  думал  уходить.  Домино,  в  которое
теперь  никто  не   играл,   образовало   сложный   рисунок   на   сером
прямоугольнике стола.
   - Итак, - медленно заключил Мегрэ, - никто не  знает,  почему  радист
пытался покончить с собой?
   Его слова были встречены упрямым молчанием. Может быть, все эти  люди
и знали? Может  быть,  до  такой  степени  были  связаны  тайными  узами
братства моряков, которые не любят, чтобы люди с суши вмешивались  в  их
дела?
   - Сколько с меня, Жюли?
   Мегрэ поднялся, уплатил и тяжело направился к двери.  Десять  человек
провожали его  взглядами.  Он  обернулся,  но  увидел  только  замкнутые
недоброжелательные  лица.  Сам  Леон,  несмотря   на   всю   любезность,
обязательную  для  хозяина  бистро,  составлял  одно  целое  со   своими
клиентами.
   Был отлив. Виднелись только трубы траулера и грузовые  краны.  Вагоны
исчезли. Набережная опустела.
   Рыбачья лодка с белым фонарем, качающимся на вершине мачты,  медленно
удалялась к молу; с нее доносились голоса двух матросов.
   Мегрэ  набил  последнюю  трубку,  посмотрел  на   город,   на   башни
бенедиктинского монастыря, у подножия  которых  виднелись  темные  стены
больницы.
   Окна  "Кабачка  ньюфаундлендцев"  выделялись  на   набережной   двумя
светящимися прямоугольниками.
   Море было спокойно. Слышался только тихий шепот воды, которая  лизала
гальку и сваи мола.
   Комиссар стоял у самого  края  набережной.  Толстые  канаты,  которые
держали "Океан", были наброшены на бронзовые кнехты.
   Он наклонился. Матросы опускали крышки трюма,  куда  днем  складывали
соль. Какой-то совсем молодой человек, моложе  Ле  Кленша,  в  городской
одежде, смотрел у кабины радиста, как работают  моряки.  Это,  вероятно,
был преемник того, кто сегодня  пустил  себе  пулю  в  живот.  Он  курил
сигарету короткими, нервными  затяжками.  Парнишка  был  взволнован.  Он
приехал из Парижа, из Высшей школы. Быть может, мечтает о приключениях.
   Мегрэ все не решался  уйти.  Его  удерживало  странное  чувство:  ему
казалось, что тайна скрывается  здесь,  совсем  близко,  что  нужно  еще
только одно усилие...
   Вдруг он обернулся, потому что почувствовал: кто-то стоит у  него  за
спиной. В темноте он заметил красный свитер, черную нарукавную повязку.
   Человек не видел комиссара или не обратил на него внимания.
   Совершенно пьяный, он дошел до самого края набережной и лишь каким-то
чудом не рухнул в пустоту.
   Теперь  комиссар  видел  его  лишь  со  спины.  У   Мегрэ   создалось
впечатление, что сейчас у пьяницы  закружится  голова  и  он  упадет  на
палубу траулера. Но нет! Тот говорил  сам  с  собой.  Усмехался.  Грозил
кому-то кулаком.
   Потом плюнул на  палубу  раз,  другой,  третий.  Он  плевался,  чтобы
выразить  свое  отвращение.  После  этого,   по-видимому,   почувствовал
облегчение и ушел не по направлению к своему дому, который  находился  в
рыбацком квартале, а в приморскую часть города, где виднелись освещенные
окна какого-то притона.
 
9. Двое мужчин на палубе 
 
   Со стороны  скал  раздался  дребезжащий  звук:  часы  бенедиктинского
аббатства пробили час ночи.
   Заложив руки за спину, Мегрэ шел к гостинице "Взморье", но,  по  мере
того как он продвигался вперед, шаги его становились все медленнее  и  в
конце концов посреди набережной он остановился совсем.
   Впереди была гостиница, его комната, постель,  мирная,  успокаивающая
обстановка.
   Позади...  Он  обернулся.  Увидел  трубу  траулера,  которая   слегка
дымилась, потому что пары уже развели. Фекан спал. Посреди бухты плавало
отражение луны. Поднялся ветерок, он дул с океана и обдавал холодом.
   Тогда Мегрэ повернулся кругом, повернулся тяжело, с сожалением. Снова
перешагнул через канаты, зачаленные за кнехты, опять остановился на краю
набережной, устремив взгляд на "Океан".
   Глаза его совсем сощурились, рот принял угрожающее  выражение,  руки,
засунутые в карманы, сжались в кулаки.
   Это  был  одинокий,  недовольный,  замкнутый  Мегрэ,  который  упрямо
добивался своего, не беспокоясь о том, что он может показаться смешным.
   Был отлив. Палуба траулера  опустилась  на  четыре-пять  метров  ниже
уровня суши. Но с  набережной  на  капитанский  мостик  была  перекинута
доска. Тонкая, узкая доска.
   Шум моря становился все сильнее: должно быть, начинался прилив.
   Мутная вода постепенно заливала гальку пляжа.
   Мегрэ ступил на доску, которая прогнулась дугой, когда  он  дошел  до
середины. Но он пошел дальше. Опустился на скамью  вахтенного,  лицом  к
штурвалу.
   На компасе висели толстые морские перчатки капитана Фаллю. Мегрэ  был
похож на собаку, которая злобно и упрямо делает стойку перед норой,  где
она кого-то почуяла.
   Письмо Жориссана, его дружеское отношение к Ле Кленшу,  хлопоты  Мари
Леоннек уже не играли для Мегрэ никакой роли: теперь это было его личное
дело.
   В своем воображении комиссар воссоздал капитана Фаллю. Познакомился с
радистом, Аделью, главным  механиком.  Постарался  прочувствовать  жизнь
всего траулера.
   Но этого оказалось недостаточно: что-то от  него  ускользало,  и  ему
казалось, что он понял все, кроме самой сути драмы.
   "Океан" спал. На борту улеглись моряки.  Комиссар  сидел  на  скамье,
сгорбившись, слегка расставив колени, опершись на них локтями. И  взгляд
его  то  и  дело  останавливался  на  какой-нибудь   детали:   например,
перчатках, огромных, бесформенных. Фаллю, должно быть, надевал их только
на вахте и здесь же оставлял.
   Повернувшись назад, можно было видеть  кормовую  надстройку.  Впереди
выделялись вся палуба, полубак и совсем близко радиорубка.
   Плескалась вода. Давление пара незаметно повышалось. И теперь,  когда
в топке горел огонь, когда котлы были наполнены водой,  корабль  казался
более живым, чем в предыдущие дни.
   Кто это спит там, возле кучи угля? Не Малыш ли Луи?
   Направо - маяк. На конце мола - зеленый  свет,  на  конце  другого  -
красный. И море - большая черная яма, издающая острый запах.
   Мегрэ рассматривал все это медленно, пристально, пытаясь оживить  то,
что его окружало, почувствовать  все  это.  И  понемногу  им  овладевало
какое-то лихорадочное состояние.
   Тогда была такая же ночь, как эта,  но  холоднее,  потому  что  весна
только еще начиналась.
   Траулер стоял на том же месте. Над трубой поднималась струйка дыма.
   Несколько спящих людей.
   Пьер Ле Кленш обедал в Кемпере у невесты. Семейная  атмосфера.  Мари,
наверное, проводила его до дверей, чтобы поцеловать без свидетелей.
   Всю ночь он провел в третьем классе поезда.  Он  вернется  через  три
месяца. Снова увидит ее. Потом еще один рейс, и зимой, перед Рождеством,
свадьба. Он не спал. Сундучок его лежал в багажной  сетке.  В  нем  была
провизия, приготовленная матерью.
   В тот же час капитан Фаллю выходил из домика  на  улице  Этрета,  где
спала г-жа Бернар.
   Капитан  Фаллю,  конечно,  очень  нервничал  и  волновался,   заранее
терзаемый угрызениями совести. Разве между ним и его квартирной хозяйкой
не было молчаливого уговора, что он когда-нибудь женится на ней?
   А между тем он всю зиму, иногда даже по несколько раз в неделю, ездил
в Гавр, чтобы встретиться там с женщиной. С женщиной, с  которой  он  не
смел показаться в Фекане, -  молодой,  хорошенькой,  соблазнительной  до
того, что это даже внушало ему тревогу.
   Капитан был человек благоразумный, педантичный,  безупречно  честный,
так что судовладельцы  ставили  Фаллю  всем  в  пример,  а  его  судовые
документы представляли собой образцы тщательности и порядка.
   И все-таки он шел один по сонным улицам к вокзалу, куда  должна  была
приехать Адель. Быть может, он еще колебался? Ведь  он  вернется  только
через три месяца. Найдет ли он ее  по  возвращении?  Разве  сможет  она,
такая живая, такая жадная до жизни, сохранить ему верность?
   Это была женщина, совсем не похожая на г-жу Бернар. Она не  проводила
все свое время за уборкой в доме, чистя  медные  ручки  дверей,  натирая
паркет. Это была женщина, запечатлевшая в его памяти такие  картины,  от
которых он краснел.
   Она смеялась пронзительным, чувственным смехом. Ее забавляло, что она
будет плавать по морю,  будет  спрятана  на  корабле,  будет  переживать
приключение.
   Но разве не должен он был предупредить ее, что это приключение совсем
не обещает быть забавным?  Что,  напротив,  трехмесячное  путешествие  в
запертой каюте может оказаться смертельным? Он собирался сказать ей это.
   Но не решался. Когда она была рядом, когда она смеялась,  он  не  мог
произнести ничего осмысленного.
   - Значит, сегодня ночью ты тайком отведешь меня на корабль?
   Они шли по улицам. В разных кафе и в "Кабачке ньюфаундлендцев" рыбаки
кутили, пропивая аванс, который они получили только сегодня днем.
   А капитан Фаллю, маленький, чистенький, все больше бледнеет, по  мере
того как они приближаются к порту, к его судну. Он уже видит трубу.
   Горло его сжимается. Еще есть  время  одуматься...  Но  на  его  руке
повисла Адель.  Она  прижимается  к  нему,  и  он  ощущает  ее,  теплую,
трепещущую.
   Повернувшись к набережной, где не было  ни  души,  Мегрэ  представлял
себе их обоих.
   - Это и есть твое судно? Ну и воняет же здесь! И надо пройти по  этой
доске?
   Они ступили на трап. Капитан Фаллю в тревоге просит Адель помолчать.
   - С помощью этого колеса управляют судном?
   - Тс-с, тс-с.
   Они спустились по железному трапу. Она уже была на  палубе.  Вошли  в
каюту капитана. Дверь за ним закрылась.
   - Да. Это было так, - проворчал Мегрэ. - Вот они оба здесь, в каюте.
   Это их первая ночь на борту.
   Он хотел бы отдернуть  занавес  мрака,  увидеть  бледное  небо  зари,
силуэты  матросов,  которые,  качаясь,  огрузшие  от  выпитого   спирта,
пробираются на корабль.
   Главный механик прибыл из Ипора с первым утренним  поездом.  Помощник
приехал из Парижа. Ле Кленш из Кемпера.
   Матросы  суетились  на  палубе,  спорили  из-за  коек  на   полубаке,
смеялись, переодевались и появлялись  вновь  уже  в  жестких  клеенчатых
робах.
   Среди них был парнишка, юнга Жан Мари, которого отец привел  сюда  за
руку. Матросы толкали его, смеялись над его сапогами  не  по  ноге,  над
тем, что глаза его то и дело наполнялись слезами.
   Капитан все еще не выходил из своей каюты. Наконец дверь  отворилась,
и он тщательно закрыл ее за собой.  Он  словно  весь  высох,  побледнел,
черты его заострились.
   - Это вы  радист?  Хорошо,  я  сейчас  дам  вам  инструкции.  А  пока
осмотрите радиорубку.
   Часы шли. Судовладелец стоял на  пристани.  Жены  и  матери  все  еще
приносили пакеты для тех, кто отправлялся в плавание.
   Фаллю дрожал, думая о своей каюте, дверь которой  ни  в  коем  случае
нельзя было открывать, потому что  Адель,  полураздетая,  с  приоткрытым
ртом, спала, лежа поперек кровати.
   На рассвете всем было немного тошно-не только Фаллю, но  и  тем,  кто
обошел все кабачки города, и тем, кто приехал по железной дороге.
   Один за другим они заходили в "Кабачок ньюфаундлендцев", глотали кофе
с коньяком.
   - До свиданьица. Если, конечно, вернемся.
   Завыла сирена. Потом еще два раза. Женщины и дети,  в  последний  раз
обнявшись с уходящими в море, бросились к молу. Судовладелец пожал  руку
Фаллю.
   Траулер отвалил. Он уже скользил по воде, удаляясь от берега. Тут Жан
Мари, юнга, задыхаясь от  страха,  затопал  ногами,  хотел  прыгнуть  на
землю...
   Фаллю стоял на том самом месте, где сейчас находился Мегрэ.
   - Средний вперед. Сто пятьдесят оборотов. Полный вперед...
   "Как там Адель? Все еще спит? Наверное,  испугается,  когда  начнется
качка".
   Фаллю не двигался с места, на котором он простоял столько лет.  Перед
ним расстилалось море.
   Все  его  нервы  были  натянуты:  теперь  он  понимал,  какую  сделал
глупость. На берегу это не казалось ему таким серьезным.
   И вдруг раздались крики; группа людей,  стоявших  на  молу,  подалась
вперед. Один из матросов, влезший  на  грузовую  стрелу,  чтобы  послать
прощальный привет семье, упал на палубу.
   - Стоп! Задний ход! Стоп!
   В каюте полная тишина