ночевали под  мостом  Берси.
Однажды ночью... Вы меня слышите?
   Тот кивнул.
   - Однажды ночью, в декабре, вы невольно явились свидетелем  преступления,
в котором был замешан этот человек.
   Келлер, казалось, раздумывал, как ему поступить.
   - Тогда он столкнул в реку, - продолжал Мегрэ,  -  хозяина  баржи,  подле
которой вы ночевали. Правда, его-то вытащили слишком поздно...
   Опять молчание и полное безразличие на лице больного.
   - Это правда? Увидев вас в понедельник  на  набережной  Селестэн,  убийца
испугался, что вы проболтаетесь.
   Больной с трудом повернул голову и посмотрел прямо в лицо Жефу ван Гуту.
   Однако в его взгляде не угадывалось ни  ненависти,  ни  злобы  -  ничего,
кроме проблесков любопытства.
   Мегрэ понял, что ему ничего больше не  удастся  вытянуть  у  бродяги,  и,
когда сестра попросила посетителей уйти, комиссар не  стал  настаивать.  Они
вышли.
   В коридоре речник вскинул голову:
   - Ну как? Здорово вы продвинулись в этом деле? Фламандец был прав: на сей
раз выиграл он.
   - Я тоже, - торжествующе продолжал ван  Гут,  -  умею  выдумывать  всякие
истории!
   Не стерпев, Мегрэ буркнул сквозь зубы:
   - Заткнись!
   Пока Жеф в обществе Торанса сидел в кабинете на Набережной Орфевр,  Мегрэ
провел около двух часов у судьи Данцигера. Тот позвонил помощнику  прокурора
Паррену и попросил его зайти. Затем Мегрэ подробно - от начала  до  конца  -
изложил им свою версию преступления.
   Судья делал у себя в блокноте пометки карандашом и, когда Мегрэ закончил,
со вздохом произнес:
   - В общем, у вас нет против него ни одной улики.
   - Ни одной, - подтвердил комиссар.
   - За исключением несовпадения во  времени  в  его  показаниях.  Но  любой
опытный адвокат отведет этот аргумент.
   - Знаю.
   - У вас есть надежда добиться признания?
   - Никакой.
   - Бродяга будет по-прежнему молчать?
   - Я в этом убежден.
   - Как вы думаете, почему он занял такую странную позицию?
   Объяснить это было трудно. Особенно тем, кто  никогда  не  сталкивался  с
людьми, ночующими под мостами.
   - Вот именно: почему? - вставил слово помощник прокурора. - Ведь он  чуть
не отправился на тот свет. Мне думается, он должен был бы...
   В самом деле, как иначе мог думать  помощник  прокурора,  который  жил  с
семьей в Пасси*, устраивал у себя дважды в месяц приемы и  заботился  прежде
всего о собственной карьере и о повышении оклада.
   * Пасси - один из фешенебельных районов Парижа,
   Но не так думал бродяга.
   Ведь существует же правосудие!
   Еще бы! Но те, кто не боится спать зимой под  мостами,  завернувшись  для
тепла в старые газеты, меньше всего думают об этом самом правосудии.
   - Ну, а вы, комиссар, его понимаете?  Мегрэ  не  решился  ответить  "да",
поскольку это вызвало бы недоумение.
   - Видите ли... для него суд  присяжных,  разбирательство  дела,  вопросы,
приговор и тюрьма - все это не имеет существенного значения.
   Что бы подумали эти двое, если бы  комиссар  рассказал  им  о  стеклянном
шарике, который он вложил в руку пострадавшего?  Или  хотя  бы  о  том,  что
бывший доктор Келлер, чья жена живет на острове Сен-Луи, а дочь вышла  замуж
за крупного фабриканта аптекарских товаров, хранит у  себя  в  кармане,  как
десятилетний мальчишка, стеклянные шарики?
   - Он все еще требует встречи с консулом? Речь снова зашла о Жефе.
   Взглянув на помощника прокурора, судья нерешительно заметил:
   - При таком положении дела я едва ли смогу подписать ордер на его  арест.
Судя по вашим словам, комиссар, если я даже и допрошу ван Гута, то  это  все
равно ни к чему не приведет.
   Да, чего не смог добиться Мегрэ, вряд ли добьется судья!
   - Что же дальше?
   Что дальше? Прежде чем прийти сюда, Мегрэ уже знал, что партия проиграна.
Остается только одно: отпустить ван Гута да еще принести ему извинения, если
он потребует.
   - Простите, Мегрэ, но при таких обстоятельствах...
   - Я понимаю...
   Предстояло пережить несколько неприятных минут. Это случалось не в первый
раз и всегда, когда он сталкивался с людьми недалекими.
   - Извините, господа, - тихо произнес Мегрэ, покидая кабинет судьи.
   Немного спустя комиссар повторил эти слова уже у себя в кабинете.
   - Извините, мосье ван Гут! Правда, я приношу извинения только  формально.
Знайте: своего мнения я не изменил. Я по-прежнему убежден, что это вы  убили
своего хозяина, Луи Виллемса, и сделали все возможное, чтобы  избавиться  от
бродяги, который мог оказаться нежелательным  свидетелем.  А  теперь  можете
вернуться на свою баржу к жене и ребенку. Прощайте, мосье ван Гут!
   Вопреки ожиданиям, речник не возмутился, а только с некоторым  удивлением
поглядел на комиссара и, уже стоя на  пороге,  протянул  ему  длинную  руку,
проворчав:
   - Всякий может ошибиться, верно?
   Мегрэ сделал вид, что не заметил протянутой руки, и пять минут  спустя  с
головой погрузился в текущие дела.
   В последующие недели полиция  произвела  нелегкую  работу,  проверив  все
обстоятельства дела как в районе набережной  Берси,  так  и  у  моста  Мари.
Допросили  множество  людей.  Бельгийская   полиция   прислала   запрошенный
материал, который подкололи к остальным материалам расследования.
   Что же касается комиссара, то в течение трех месяцев его часто  видели  у
причала на набережной Селестэн. Сунув руки в карманы, с трубкой в зубах, он,
словно бездельник, прохаживался мимо моста Мари. Тубиб выписался из больницы
и снова вернулся в свое убежище под сводом моста. Вещи ему возвратили.
   Иногда Мегрэ как бы случайно останавливался возле  бродяги.  Разговор  их
бывал недолог:
   - Живем?
   - Живем!
   - Рана вас больше не беспокоит?
   -  Временами  немного  кружится  голова...  Они   избегали   говорить   о
случившемся, но Келлер прекрасно понимал, зачем приходит  сюда  комиссар.  И
Мегрэ тоже знал, что тот все понимает. Это превратилось уже  в  своеобразную
игру. Невинную игру, которая длилась до наступления летней жары.
   Однажды утром комиссар остановился перед бродягой, который  жевал  краюху
хлеба, запивая ее красным вином.
   - Живем?
   - Живем!
   Быть может, Франсуа Келлер решил, что  его  собеседник  достаточно  ждал?
Посмотрев на  стоявшую  на  приколе  бельгийскую  баржу,  очень  похожую  на
"Зваарте Зваан", он заметил:
   - Хорошо живется этим людям. И, указав на двух белокурых детей,  игравших
на палубе, добавил:
   - В особенности малышам...
   Мегрэ внимательно посмотрел ему в глаза, инстинктивно чувствуя: сейчас за
этим что-то последует.
   - Но жизнь никому не дается легко, - продолжал бродяга.
   - Так же, как и смерть...
   - И судить никому не дано. Они поняли друг друга.
   - Спасибо, - прошептал  комиссар.  Наконец-то  он  узнал  то,  что  хотел
узнать.
   - Не за что. Я же ничего  не  сказал.  -  И,  подражая  фламандцу,  Тубиб
добавил: - Верно?
   Он и вправду ничего не сказал.  Он  отказывался  судить.  Он  не  пожелал
давать свидетельских показаний.
   Тем не менее за завтраком Мегрэ не удержался и как бы  мимоходом  спросил
жену:
   - Ты помнишь историю с баржей и бродягой?
   - Конечно. Есть что-нибудь новое?
   - Я тогда не ошибся...
   - Значит, ты его арестовал?
   Он отрицательно покачал головой.

   Жизнь никому не дается легко, - сказал Келлер комиссару Мегрэ.
   - Нет! Пока фламандец не допустит какого-либо промаха -  а  это  вряд  ли
случится, - его не арестуешь.
   - Тубиб что-нибудь сказал?
   - В известном смысле - да...
   Больше взглядом, чем словами. Они поняли друг друга, и  Мегрэ  улыбнулся,
вспоминая то удивительное сообщничество, которое на мгновение возникло между
ними под мостом Мари.



   ЖОРЖ СИМЕНОН
   ПЕРВОЕ ДЕЛО МЕГРЭ
   (1913)

   OCR - Красно
   Глава 1 ПОКАЗАНИЯ ФЛЕЙТИСТА
   Низкий черный барьер разделял комнату пополам. В  той  половине,  которая
предназначалась для публики, у выбеленной стены, сплошь оклеенной служебными
объявлениями и плакатами, стояла только черная  скамья  без  спинки.  Другую
половину комнаты занимали столы с чернильницами, полки, забитые  толстенными
справочниками, тоже черными, так что все  здесь  было  черное  и  белое.  Но
главной достопримечательностью комнаты была печка,  красовавшаяся  на  листе
железа, - чугунная печка из тех, что в наши дни можно встретить разве только
на вокзале какого-нибудь захолустного городка.  Труба  печки  сначала  круто
поднималась вверх, к самому потолку, а потом,  изогнувшись,  тянулась  через
всю комнату и исчезала в стене.
   Лек„р, полицейский агент с детским лицом, чуть розовым и припухлым, сидел
в расстегнутом мундире и пытался вздремнуть, положив голову  на  согнутую  в
локте руку. Стенные часы в черном футляре  показывали  двадцать  пять  минут
первого. Время от времени единственный газовый  рожок,  освещавший  комнату,
тихо покашливал. Сухо потрескивали дрова в печке.
   Тишину ночи все реже  и  реже  нарушали  возгласы  подгулявших  прохожих,
разухабистая песня какого-нибудь пьянчуги или стук колес фиакра, с  грохотом
катившегося по крутой улице.
   Секретарь комиссариата квартала Сен-Жорж сидел в левом  углу  комнаты  и,
низко склонившись над столом и шевеля губами, словно школьник, читал  только
что вышедшую брошюру: ".Курс описательных признаков (словесный портрет)  для
офицеров и инспекторов полиции".
   На форзаце книги чья-то рука аккуратно  вывела  лиловыми  чернилами:  "Ж.
Мегрэ".
   Трижды за ночь молодой секретарь комиссариата Жюль  Мегрэ  поднимался  со
своего места, чтобы помешать дрова в печке. Воспоминания об  этой  печке  он
пронесет через всю свою жизнь:  почти  такая  же  будет  стоять  у  него  на
Набережной Орфевр, а позднее, когда центральное отопление будет проведено во
все помещения Сыскной полиции, Мегрэ - уже дивизионный комиссар и  начальник
оперативной группы - добьется  разрешения  сохранить  такую  печку  в  своем
кабинете.
   Итак, наступило 15 апреля 1913 года. Сыскная полиция называлась тогда еще
Сюртэ*. В то утро некий коронованный иностранец прибыл  на  вокзал  Лонгшан,
где был встречен торжественно президентом Республики. Кортеж,  эскортируемый
частями национальной гвардии в парадной форме, медленно двигался по авеню Дю
Буа и по Елисейским Полям.
   * Сюртэ - служба безопасности.
   В тот же день в Онере состоялся торжественный вечер, и только к ночи стих
гул народных гуляний и погасли огни фейерверков.
   Полиция просто с ног сбилась. Несмотря на меры предосторожности, несмотря
на заранее произведенные аресты и  на  договоренность  с  некоторыми  лицами
сомнительной репутации, можно было в  любой  момент  опасаться  какой-нибудь
выходки со стороны анархистов:
   гого и гляди, по маршруту  следования  высокого  гостя  могла  взорваться
бомба.
   Мегрэ и полицейский агент Лекер  коротали  ночь  в  комиссариате  полиции
квартала Сен-Жорж, на тихой и спокойной улице Ля Рошфуко.
   Ровно в час двадцать пять минут оба одновременно подняли головы, заслышав
торопливые  шаги  на  тротуаре.  Дверь  распахнулась.  Запыхавшийся  молодой
человек, щурясь, осмотрелся, ослепленный светом газового рожка.
   - Господин комиссар? - спросил он, с трудом переведя дыхание.
   - Я его секретарь, - ответил Мегрэ, не поднимаясь с места.
   Он и не подозревал, что в этот момент началось его первое самостоятельное
дело.
   * * *
   Молодой человек оказался хилым блондином с голубыми глазами и  нездоровым
румянцем на щеках. Поверх черного костюма на нем был прорезиненный  плащ,  в
одной руке он держал котелок, другую то  и  дело  прикладывал  к  распухшему
носу.
   - На вас напали бандиты?
   - Нет. Я пытался помочь женщине, которая звала на помощь.
   - На улице?
   - В особняке на улице Шапталь. Вы должны немедленно  отправиться  туда!..
Они выставили меня за дверь.
   - Кто?
   - Какой-то верзила... Не то дворецкий, не то консьерж.
   - А не лучше ли рассказать все сначала? Что вы делали на улице Шапталь?
   - Я возвращался с работы. Меня зовут Жюстец Минар. Я  второй  флейтист  в
оркестре Лямурэ, а по вечерам играю в ресторанчике "Клиши".  Живу  на  улице
Ангиен, как раз напротив "Пти Паризьен". Я шел, как обычно, сначала по улице
Баллю, а потом по Шапталь.
   Мегрэ  добросовестно  и  подробно  записывал  все  показания   тщедушного
блондина.
   - Когда я был уже на середине улицы, почти всегда безлюдной в этот час, я
заметил автомобиль. Это был "дион-бутон", мотор его работал, хотя  он  стоял
на месте. В нем сидел мужчина в сером кожаном пальто,  большие  темные  очки
скрывали часть его лица. Когда я поравнялся с ним, на третьем этаже особняка
распахнулось окно.
   - Вы запомнили номер дома?
   - Да. Семнадцать-бис. Это, как я уже сказал, особняк с большим подъездом.
Нигде не было света. Только второе окно, если считать слева, было освещено -
то самое, которое открылось.  Я  поднял  голову  и  увидел  силуэт  женщины,
которая выглянула в окно и закричала: "На помощь!.."
   - Вы что-нибудь предприняли?
   - Погодите... Кто-то, по-видимому, оттащил ее  назад.  И  в  тот  же  миг
раздался выстрел. Я обернулся к автомобилю, мимо которого только что прошел,
но он резко взял с места и умчался.
   - Вы уверены, что это был выстрел, а не треск мотора?
   - Уверен... Тогда я подошел к двери и позвонил.
   - Вы были один?
   - Да.
   - У вас было оружие?
   - Нет.
   - Что же вы собирались делать?
   - Но...
   Вопрос сбил флейтиста с толка: он растерялся и  не  знал,  что  ответить.
Если бы не усики  и  редкая  бородка,  ему  можно  было  бы  дать  не  более
шестнадцати лет.
   - Соседи ничего не слышали?
   - Мне кажется, нет.
   - Вам открыли?
   - Не сразу. Я звонил по меньшей мере три раза. Потом стал стучать  ногами
в дверь. В конце концов я услышал шаги, потом кто-то снял цепочку, отодвинул
засов.
   В подъезде света не было, но как раз  перед  самым  домом  горел  газовый
фонарь.
   Час сорок семь минут...
   Флейтист то и дело бросал испуганный взгляд на часы.
   - Верзила в черном костюме - должно быть, дворецкий - спросил  меня,  что
мне угодно.
   - Вы говорите, он был одет?
   - Ну да!
   - В брюках и при галстуке?
   - Да.
   - А между тем в доме было темно?
   - Кроме освещенного окна на третьем этаже.
   - Что вы ему сказали?
   - Точно не помню. Я хотел войти в дом.
   - Зачем?
   - Посмотреть, что там происходит. Он заслонил собой дверь. Тогда я сказал
ему о женщине, которая звала на помощь.
   - Он казался смущенным?
   - Он смотрел на меня угрожающе и, не говоря ни слова, старался оттолкнуть
от дверей.
   - А потом?
   - Он пробурчал несколько слов. Точно я не разобрал. В общем, нечто  вроде
того, что мне все приснилось, что я  просто  пьян.  Потом  в  темноте  вдруг
раздался голос - мне показалось, что крикнули на площадке второго этажа.
   - Что именно?
   - "Живее, Луи!"
   - А дальше?
   - Тогда он меня толкнул. А так как я сопротивлялся, ударил меня  прямо  в
лицо, и я очутился на тротуаре перед закрытой дверью.
   - На третьем этаже по-прежнему горел свет?
   - Нет.
   - Автомобиль вернулся?
   - Нет... Может быть, нам следовало бы пойти туда сейчас?
   - Нам? Вы намерены сопровождать меня? Поразительный контраст между  почти
женственной хрупкостью флейтиста и его отчаянной решимостью  одновременно  и
смешил, и трогал.
   - Разве не мне съездили по физиономии? Так вот, я подаю жалобу.
   - Ваше право.
   - Мне думается, нам следовало  бы  тотчас  же  отправиться  туда.  Вы  не
находите?
   - Номер дома вы уже назвали?
   - Семнадцать-бис.
   Мегрэ нахмурился - этот адрес о чем-то смутно ему напоминал.  Он  снял  с
полки толстый справочник, перелистал его, задержался на одной из  фамилий  и
нахмурился еще больше.
   В тот вечер он был в мундире. Это был, можно сказать, первый мундир в его
жизни.  За  несколько  дней  до  описываемых   событий   служебная   записка
рекомендовала всем служащим полиции по случаю визита коронованной особы быть
в парадной форме - каждого могли в любую минуту вызвать.
   Его прорезиненный плащ, купленный в магазине готового платья, был как две
капли воды похож на плащ Жюстена Минара.
   - Пошли! Если меня спросят, Лекер, скажите, что я еще вернусь.
   Мегрэ волновался. Фамилия, которую он отыскал в справочнике,  была  столь
громкой, что ему стало не по себе.
   Ему было двадцать шесть лет, и он всего пять  месяцев  как  женился.  Все
четыре года, что он прослужил в полиции,  ему  приходилось  выполнять  самые
скромные обязанности, начав с дежурств на  дорогах,  вокзалах  и  в  больших
магазинах.  Только  год  назад  он  был  назначен  на  должность   секретаря
комиссариата квартала Сен-Жорж.
   Самой уважаемой фамилией  во  всем  квартале  была,  безусловно,  фамилия
обитателей дома номер 17-бис по улице Шапталь.
   Жандро-Бальтазар. Кафе "Бальтазар". Это имя, выведенное огромными  бурыми
буквами,  мелькало  на  всех  станциях   метро.   Фургоны   торгового   дома
"Бальтазар", запряженные четверкой великолепных лошадей в  роскошной  сбруе,
являли собой как бы неотъемлемую часть парижского пейзажа.
   Сам Мегрэ с удовольствием пил кофе "Бальтазар".
   И когда он шел  по  авеню  Дел'Опера,  он  никогда  не  пропускал  случая
вдохнуть прекрасный запах жареного кофе,  доносившийся  из  магазинов  фирмы
"Бальтазар".
   Ночь была светлой и холодной. На улице - ни души, ни одного фиакра. Мегрэ
в ту пору был почти такой же худощавый, как и флейтист, так что,  когда  они
шли вверх по улице, их можно было смело принять за двух подростков.
   - Надеюсь, вы были трезвы?
   - Я никогда не пью. Врач запретил.
   - Вы уверены, что видели, как открылось окно?
   - Абсолютно уверен.
   Это была первая самостоятельная вылазка  Мегрэ.  До  сих  пор  он  только
сопровождал в нескольких поли.цейских облавах своего  начальника,  господина
Ле Бре, самого светского из всех полицейских комиссаров Парижа.
   Улица Шапталь была так же безлюдна, как  и  улица  Ла  Рошфуко.  В  окнах
особняка Жандро-Бальтазар, одного из самых красивых зданий  квартала,  света
не было.
   - Вы сказали, что у дома остановился автомобиль?
   - Не совсем у дома. Чуть выше.
   Мегрэ, голова которого  была  набита  только  что  прочитанными  теориями
доказательств, зажег восковую спичку и склонился над брусчатой мостовой.
   -  Видите!  -  торжествующе  воскликнул  музыкант,  указывая  на  большое
маслянистое темное пятно.
   - Пошли. Хотя не очень-то я уверен, что поступаю правильно, разрешая  вам
идти со мной.
   - Но ведь меня же стукнули кулаком по физиономии.
   И все-таки на душе у Мегрэ было тревожно.  Поднимая  руку  к  звонку,  он
почувствовал, как сжалось сердце. Он  сам  себе  задавал  вопрос,  на  какую
статью закона он может сослаться. Ордера у него не было. Кроме того,  сейчас
ночь. Мог  ли  он  объяснить  мотивы  своего  вторжения,  если  единственным
доказательством преступления являлся распухший нос флейтиста?
   Как и флейтисту, ему пришлось позвонить три раза подряд. Потом  голос  за
дверью спросил:
   - В чем дело?
   - Полиция! - неуверенно заявил Мегрэ.
   - Минуточку. Только схожу за ключом.
   Что-то щелкнуло. В особняке зажегся  свет.  Затем  прошло  еще  несколько
долгих минут ожидания.
   - Это он, - подтвердил музыкант, тотчас же узнав голос говорившего.
   Наконец  загремела  цепочка,  заскрипел   засов,   показалась   заспанная
физиономия, и взгляд, мельком скользнувший по Мегрэ, остановился на  Жюстене
Минаре.
   - Все-таки вы его  задержали!  -  сказал  мужчина.  -  Вероятно,  он  еще
где-нибудь выкинул тот же фортель?
   - Разрешите войти?
   - Если вы считаете это необходимым.  Попрошу  вас  не  шуметь,  чтобы  не
разбудить весь дом. Пройдемте сюда.
   Слева  над  тремя  мраморными  ступеньками  поблескивала   двухстворчатая
застекленная дверь, выходившая в холл с колоннами.  Впервые  в  жизни  Мегрэ
попал в дом, роскошь и величавость которого напоминали резиденцию по меньшей
мере министра.
   - Вас зовут Луи?
   - Откуда вы знаете?