рд.
     - Маратье, должно быть, вне себя, - заметил Люка. - Его, всегда одетого с иголочки и напускающего на себя вид большого начальника, отправили шлепать по снегу...
     Прошло минут двадцать, и телефон зазвонил. Мегрэ, повернувшись в сторону, проговорил:
     - Говорит заместитель комиссара Маратье... И, действительно, это было первое, что он услышал в трубке.
     - Ну, как с красной машиной?
     - На стоянке есть какая-то красная "альфа-ромео", и, судя по номерам, она из парижского района...
     - Закрыта на ключ?
     - Да... Пара, отвечающая приметам, которые вы мне продиктовали, села в три часа десять минут на самолет, вылетевший в Амстердам...
     - У вас есть их фамилии?
     - Инспектор, который ими занимался, не помнит имен. Ему запомнилось только, что у мужчины был колумбийский паспорт, а у женщины голландский... В обоих документах было много виз и печатей...
     - В котором часу они должны прибыть в Амстердам?
     - Если самолет не задержится в пути и посадочная полоса в хорошем состоянии, они приземлятся в четыре семнадцать.
     Было четыре двадцать две. Вероятно, пара уже проходила паспортный и таможенный контроль. Во всяком случае, сейчас, учитывая ситуацию, Мегрэ не мог позволить себе прямо обратиться в полицию голландского аэропорта.
     - Ну что, шеф? Что мне делать? - спросил Люка.
     - Ничего. Будешь ждать сменщика. Что касается меня, я пойду спать.
     Спокойной ночи, ребята... Да, может быть, кто-то из вас отвезет меня домой?
     Полчаса спустя он крепко спал рядом со своей женой.

II

     Есть дела, которые сразу же становятся сенсацией, и о них громкими заголовками сообщают газеты. Другие же, с виду заурядные, удостаиваются лишь трех-четырех строчек в отделе хроники, и только потом обнаруживается, что за этим, как казалось, простым событием, крылась настоящая драма, овеянная тайной.
     Мегрэ завтракал, сидя возле окна напротив жены. Часы показывали половину девятого, но утро было таким тусклым, что пришлось зажечь свет.
     Комиссар не выспался и чувствовал ломоту во всем теле, голова была тяжелой, в ней роились какие-то неясные мысли.
     Края оконных стекол заиндевели, и, глядя на них, он вспомнил, как в детстве ему нравилось рисовать на морозном стекле, он как бы вновь испытал это странное ощущение, приятное и болезненное одновременно, когда тонкие пластинки льда попадали под ногти.
     После трех холодных дней потеплело, шел снег, и с трудом можно было рассмотреть в окно стоящие на другой стороне бульвара дома и складские помещения.
     - Ты не очень устал?
     - Еще чашечку кофе, и я окончательно приду в себя.
     Невольно он пытался представить эту пару элегантных иностранцев, бог весть откуда появившихся в кабинете скромного квартального врача. Пардон сразу же почувствовал, что они принадлежали к другому миру, отличному от мира его и Мегрэ, от квартала Пикпюс, где они оба жили.
     Много раз комиссару приходилось заниматься людьми подобного рода, которые^ непринужденно чувствуют себя как в Лондоне, так в Нью-Йорке и Риме, садятся в самолет, как другие в вагон метро, останавливаются в роскошных гостиницах, и в какой бы стране это ни происходило, они сохраняют прежние привычки и встречают друзей, с которыми как бы создают некое своеобразное международное сообщество.
     Принадлежность к нему определяется не только тугим кошельком. Такие люди ведут определенный образ жизни, имеют свою манеру поведения, даже мораль, отличающуюся от морали простых смертных.
     Мегрэ никогда не чувствовал себя непринужденно в их присутствии, и ему трудно было справиться с раздражением, которое можно было принять за чувство зависти.
     - О чем ты думаешь?
     - Ни о чем.
     Казалось, он действительно ни о чем не думал. В голове у него возникали неясные мысли, и он вздрогнул, услышав телефонный звонок. Было уже без десяти минут девять, и он собирался подняться из-за стола, чтобы надеть пальто.
     - Алло!..
     - Это Люка-Люка, который должен был уйти с дежурства в девять часов.
     - Мне только что позвонил комиссар Маникль из четырнадцатого округа... Прошлой ночью в небольшом частном доме на авеню Парк-Монсури убит человек... Некий Наур, ливанец... Приходящая служанка обнаружила его в восемь часов...
     - Лапуэнт пришел?
     - Я, кажется, слышу его шаги в коридоре... Минутку... Да... Это действительно он...
     - Скажи ему, чтобы заехал за мной... Сообщи Маниклю, что я постараюсь приехать как можно скорее... А ты иди спать...
     - Спасибо, шеф...
     Мегрэ повторил вполголоса:
     - Наур... Наур...
     Еще один иностранец. Этой ночью - голландка и колумбиец. Теперь Наур с Ближнего Востока.
     - Что, новое дело? - спросила его жена.
     - Преступление на авеню Парк-Монсури... Он обмотал толстым шарфом шею, надел пальто и взял в руки шляпу.
     - Разве Лапуэнт не поднимется сюда?
     - Мне нужно несколько минут подышать свежим воздухом...
     Лапуэнт ждал его перед домом. Мегрэ уселся в маленькую черную машину.
     - У тебя есть точный адрес?
     - Да, шеф. Это последний дом перед парком, он окружен садом...
     Кажется, вам не удалось выспаться этой ночью...
     Машины двигались медленно, с трудом. Несколько автомобилей занесло, и они остановились поперек улицы, прохожие шли с большой осторожностью.
     Сена, по которой медленно плыла шуга, отливала темно-зеленым цветом.
     Они остановились у дома с громадными окнами на первом этаже. Здание было построено, видимо, в конце двадцатых годов, когда в некоторых районах Парижа, главным образом в Отей и на Монпарнасе, вырос целый ряд домов, похожих на этот.
     Полицейский, расхаживавший взад и вперед, отдал честь комиссару и открыл перед ним железную дверцу, ведущую в небольшой сад.
     Мегрэ и Лапуэнт, пройдя по аллее, поднялись по ступенькам на крыльцо и встретили второго полицейского, который провел их в гостиную.
     Маникль находился там с одним из своих инспекторов. Это был небольшого роста сухощавый человек с усами, которого Мегрэ знал вот уже лет двадцать. Они пожали друг другу руки, и комиссар полиции указал на тело, распростертое на полу позади письменного стола красного дерева.
     - Служанка, некая Луиза Воден, вызвала нас по телефону в восемь часов пять минут. Ее рабочий день начинается в восемь утра. Она живет в двух шагах отсюда.
     - Кто он, Наур?
     - Феликс Наур, сорока двух лет, гражданин Ливана, профессии не имеет.
     Вот уже шесть месяцев как поселился в этом доме, он снимает его со всей обстановкой у художника, который уехал в Соединенные Штаты...
     В комнате было очень жарко, несмотря на огромные окна, наполовину покрытые изморозью, как и в квартире Мегрэ на бульваре Ришар-Ленуар.
     - Когда вы приехали, шторы были открыты?
     - Нет, задернуты... Эти плотные шторы с подкладкой из фетра не позволяют холоду проникать в комнату.
     - Врач приехал?
     - Квартальный врач только что заходил и подтвердил факт смерти, которая и без того очевидна... Я вызвал судебно-медицинского эксперта, жду его и представителя прокуратуры с минуты на минуту...
     Мегрэ повернулся к Лапуэнту.
     - Позвони-ка Моэрсу, пусть сейчас же приедет со своими людьми... Нет, не отсюда... Здесь на телефонных трубках могут быть отпечатки пальцев...
     Поищи какое-нибудь кафе или автомат поблизости.
     Он снял пальто, затем шарф, так как после почти бессонной ночи от стоявшей в комнате жары у него кружилась голова.
     Комната была просторной. Пол покрывал светло-голубой ковер, а мебель, хотя и разного стиля, была дорогой и подобрана со вкусом.
     Обходя кругом письменный стол в стиле ампир, чтобы лучше разглядеть убитого, комиссар заметил возле бювара фотографию в серебряной рамке.
     Это был портрет молодой женщины с печальной улыбкой, державшей на коленях годовалого ребенка, рядом стояла девочка лет трех.
     Нахмурив брови, он схватил портрет, чтобы разглядеть его поближе, и увидел на лице женщины шрам, идущий от левого глаза к уху.
     - Это его жена?
     - Полагаю, что да. Я попросил посмотреть наши реестры. Она записана под именем Эвелины Наур, до замужества Виемерс, родилась в Амстердаме.
     - Она находится в доме?
     - В ее комнату стучали и, не получив ответа, открыли дверь. В помещении некоторый беспорядок, но постель не смята...
     Мегрэ наклонился над скрюченным телом, но увидел лишь половину лица убитого. Насколько он мог судить, ни к чему не прикасаясь руками, пуля проникла в горло, разорвав сонную артерию, отчего на ковре разлилась впечатляющая лужа крови.
     Наур был небольшого роста, полноватый, начинающий лысеть человек с короткой черной бородкой. На холеной левой руке было обручальное кольцо, а правой он сжимал горло, словно пытаясь остановить кровотечение.
     - Вам известно, кто жил в этом доме?
     - Я задал служанке лишь несколько вопросов, предпочитая, чтобы вы сами допросили ее. Я попросил мадам Боден и секретаря остаться наверху, с ними один из моих людей.
     - Где эта мадам Боден?
     - Позвать ее?
     - Да, прошу вас.
     Лапуэнт вернулся в комнату и сообщил:
     - Я позвонил, шеф... Моэрс сейчас приедет...
     Луиза Боден вошла с выражением упрямства и вызова на лице. Мегрэ знал этот тип парижской прислуги, видевшей в жизни лишь страдания и неприятности. Такие люди без всякой надежды ждут наступления еще более мучительной старости. Характер у них ожесточается, они становятся недоверчивыми и злятся на весь мир из-за своих несчастий.
     - Вас зовут Луиза Боден?
     - Да, я мадам Боден.
     Она подчеркнула слово "мадам", что, очевидно, представляло в ее глазах признак женского достоинства. Одежда висела на ее тощем теле, а темные глаза смотрели пристально и, казалось, горели каким-то лихорадочным огнем.
     - Вы замужем?
     - Была...
     - Ваш муж умер?
     - Если вам так хочется знать, то он во Френе, и поделом ему...
     Мегрэ предпочел не уточнять, что привело ее мужа за решетку.
     - Вы давно работаете в этом доме?
     - Завтра будет пять месяцев...
     - Каким образом вас приняли на работу?
     - Я пришла наниматься по объявлению. Раньше я работала приходящей прислугой то в одном месте, то в другом...
     Она ухмыльнулась, взглянув на тело убитого, и пробурчала:
     - И они еще утверждали в объявлении - постоянное место!
     - Вы не оставались здесь ночевать?
     - Никогда. Я уходила в восемь вечера и приходила в восемь утра...
     - У господина Наура была какая-нибудь профессия?
     - Должно быть, он что-то делал, ведь у него есть секретарь, который часами возится с его бумагами...
     - Кто этот секретарь?
     - Какой-то тип из его же страны, господин Фуад...
     - Где он сейчас?
     Она повернулась к комиссару квартала.
     - В своей комнате...
     Ее голос звучал вызывающе.
     - Вам он не нравится?
     - Почему он должен мне нравиться?
     - Вы пришли сегодня утром в восемь часов... и сразу вошли в эту комнату?
     - Вначале я пошла на кухню, поставила греться воду на плиту и повесила пальто...
     - Сначала вы открыли эту дверь?
     - Я всегда начинала уборку отсюда...
     - Когда увидели тело, что вы сделали?
     - Позвонила в комиссариат...
     - Не сообщив о случившемся господину Фуаду?
     - Я никому об этом не сообщала...
     - Почему?
     - Потому что я не доверяю людям, и особенно тем, которые живут в этом доме...
     - По какой причине вы им не доверяете?
     - Потому что они ненормальные...
     - Что вы хотите этим сказать?
     - Я-то знаю, что имею в виду... Никто не может помешать мне иметь свое мнение, правда?
     - Ожидая полицию, вы не поднялись, чтрбы предупредить секретаря?
     - Нет. Я пошла на кухню варить себе кофе, утром у меня нет времени приготовить его дома...
     - Господин Фуад уже был внизу?
     - Он редко спускается вниз раньше десяти...
     - Он спал?
     - Говорю вам, я не поднималась на второй этаж.
     - А горничная?
     - Это горничная мадам. Она не занимается хозяином. Мадам остается в постели до полудня, и ничто не мешало горничной тоже поспать подольше...
     - Как ее зовут?
     - Нелли какая-то... Раз или два я слышала, как ее называли по фамилии, но не запомнила... Голландская фамилия... Она голландка, как и мадам...
     - Она вам тоже не нравится?
     - А что, это преступление не любить кого-то?
     - На этой фотографии я вижу, что у вашей хозяйки двое детей... Они находятся в доме?
     - Ноги их никогда не было в этом доме...
     - Где они живут?, - Где-то на Лазурном берегу, со своей няней...
     - Родители часто навещали их?
     - Мне ничего об этом неизвестно. Они много путешествовали, почти всегда врозь, но я никогда не спрашивала, ку да они направлялись...
     Фургончик полицейской лаборатории остановился перед садом, и из него вышли Моэрс и его сотрудники.
     - Много ли гостей принимал господин Наур?
     - Что вы подразумеваете под словом "принимал"?
     - Приглашал ли он друзей обедать или ужинать?
     - Нет, не приглашал, во всяком случае, пока я здесь работаю. К тому же он сам чаще всего обедал в городе.
     - А его жена?
     - И она тоже.
     - Они вместе обедали?
     - Я за ними никогда не следила.
     - К хозяевам кто-нибудь приходил?
     - Иногда господин встречался с кем-то в кабинете...
     - С кем-то из друзей?
     - У меня нет привычки подслушивать под дверью... Это были почти всегда иностранцы, люди из его страны, с которыми он говорил на непонятном языке.
     - Господин Фуад присутствовал на этих беседах?
     - Иногда.
     - Минутку, Моэрс, вы не можете начать свою работу, пока не прибудет судебно-медицинский эксперт... Благодарю вас, мадам Бодан... Прошу вас оставаться на кухне и не делать уборку до тех пор, пока все помещения не будут осмотрены... Где находится комната мадам Наур?
     - Наверку, на втором этаже...
     - Господин Наур и его жена занимали одну общую комнату?
     - Нет. Комната хозяина на первом этаже, с другой стороны коридора...
     - В этом доме есть столовая?
     - Эта комната и есть столовая...
     - Благодарю вас за помощь.
     - Не за что.
     И она с достоинством вышла.
     Минуту спустя Моэрс поднимался по лестнице, которая была застелена ковром того же цвета лаванды, что и пол гостиной. За ним шли Маникль и Лапуэнт. На лестничной площадке второго этажа они встретили квартального инспектора в штатском, курившего сигарету.
     - Где комната мадам Наур?
     - Вот эта, как раз напротив...
     Комната была просторной, обставленной в стиле Людовика Шестнадцатого.
     Хотя постель и не была разобрана, вокруг царил беспорядок. Зеленое платье и какое-то белье валялись на ковре. Широко раскрытые дверцы шкафов наводили на мысль о поспешном отъезде. Несколько вешалок, одна из которых лежала на кровати, а другая - на обитом шелком кресле, говорили, казалось, что кто-то торопливо хватал одежду, чтобы сунуть ее в чемодан.
     Мегрэ небрежно открыл несколько ящиков.
     - Лапуэнт, позови, пожалуйста, горничную.
     Через несколько минут появилась молодая женщина, почти такая же белокурая, как и мадам Наур, с удивительно голубыми глазами. За ней, в проеме двери, стоял Лапуэнт.
     На ней не было ни рабочей блузки, ни традиционного черного платья с белым передником. Она была одета в облегающий костюм из твида.
     Это была голландка вроде тех, которых рисуют на банках какао, и для этого ей не хватало национального чепчика с загнутыми вверх уголками.
     - Входите... Садитесь...
     Ее лицо ничего не выражало, и она, казалось, не понимала ни того, что происходило, ни того, что за люди стояли перед ней.
     - Как вас зовут?
     Она покачала головой и прошептала:
     - Не понимать...
     - Вы не говорите по-французски? Она знаком показала, что нет.
     - Только по-голландски?
     Мегрэ уже предвидел, насколько сложно будет отыскать переводчика.
     - Вы говорите по-английски?
     - Йес...
     Мегрэ немного знал этот язык, но для ведения допроса, возможно важного, этого было недостаточно.
     - Не хотите ли, шеф, чтобы я перевел? - скромно предложил Лапуэнт.
     Комиссар удивленно посмотрел на него, ведь молодой инспектор никогда не говорил, что знает английский.
     - Где ты ему научился?
     - Я им занимаюсь каждый день вот уже в течение года... Девушка смотрела то на одного, то на другого. Когда ей за давали вопрос, она не отвечала сразу, а немного медлила, словно ей нужно было время, чтобы осмыслить услышанное.
     В ее ответах не было недоверчивой агрессивности, как у Луизы Боден, скорее она казалась какой-то безучастной, и было непонятно, естественная это безучастность или наигранная. Не старалась ли она выглядеть более глупой, чем была на самом деле?
     Фразы на английском языке доходили до нее с трудом, и ответы были слишком краткими и простыми.
     Ее звали Нелли Фелтхеис. Ей двадцать четыре года. Она родилась во Фрисландии, на севере Нидерландов, откуда в возрасте пятнадцати лет уехала в Амстердам.
     - Она сразу же поступила на работу к мадам Наур? Лапуэнт, который перевел этот вопрос, получил в качестве ответа лишь слово "ноу".
     - Когда она стала ее горничной?
     - Шесть лет назад...
     - Каким образом?
     - По объявлению, появившемуся в одной амстердамской газете.
     - В то время мадам Наур уже была замужем?
     - Да.
     - Сколько времени?
     - Не знаю.
     Мегрэ с большим трудом удавалось сохранять хладнокровие, так как все эти "да" и "нет", а вернее, "йес" и "ноу" угрожали затянуться надолго.
     - Скажи ей, что мне не нравится, когда меня принимают за дурака.
     Смущенный Лапуэнт перевел, и девушка посмотрела на комиссара с легким удивлением, но затем ее лицо вновь приняло выражение полного безразличия.
     Две автомашины остановились у края тротуара, и Мегрэ пробурчал:
     - Прокуратура прибыла... Оставайся здесь с ней... Постарайся извлечь из допроса максимум возможного...

***

     Заместитель генерального прокурора Нуара, немолодой, с седой старомодной бородкой, успел поработать почти во всех провинциальных судах до того, как был наконец назначен на должность в Париже и ожидал выхода на пенсию, старательно избегая всяческих неприятных историй.
     Судебно-медицинский эксперт, некий Колинэ, склонился над трупом, сейчас он замещал доктора Поля, с которым Мегрэ проработал столько лет.
     Со временем исчезли и другие - такие, как судебный следователь Камельо, которого комиссар мог бы назвать своим задушевным врагом и об уходе которого ему все-таки случалось сожалеть.
     Что касалось следователя Кайота, то он принципиально давал полиции возможность трудиться несколько дней, прежде чем сам вмешивался в расследование.
     Врач дважды поменял положение тела убитого, его руки были липкими от загустевшей крови. Он посмотрел на Мегрэ.
     - Разумеется, я не могу ничего окончательно утверждать до вскрытия.
     Входное отверстие пули дает основание полагать, что речь идет об оружии среднего, если не крупного калибра, выстрел был произведен с расстояния более двух метров. Учитывая, что нет выходного отверстия, можно считать, что пуля осталась в теле. Маловероятно, что она задержалась в горле, где не могла встретить достаточного сопротивления, и я думаю, что выстрел скорее всего произведен снизу вверх, и пуля застряла в черепной коробке...
     - Вы хотите сказать, что жертва стояла, в то время как убийца сидел, например, по другую сторону письменного стола?
     - Не обязательно сидел, он мог выстрелить, не поднимая руки или приложив ее к бедру...
     И только когда люди из похоронного бюро подняли тело, чтобы положить его на носилки, присутствовавшие заметили на ковре пистолет с рукояткой, инкрустированной перламутром, калибра 6,35.
     Заместитель генерального прокурора и следователь вопросительно взглянули на Мегрэ, словно желая знать, что он думает по поводу этой находки.
     - Как я полагаю, - обратился комиссар к судебно-медицинскому эксперту, - выстрел вряд ли был сделан из этого пистол