удалось проскользнуть с  Фернандой  сквозь  толчею,  и  они
оказались у колбасной на углу улицы.
   - Большая любовь? - полюбопытствовал он.
   Только сейчас Мегрэ заметил, что на женщине меховое манто. Он пощупал
его.
   - Он?
   - Да, нынче утром.
   - Тебе известно, что это он завалил Пепито?
   - А!
   Фернанда даже глазом не моргнула. Мегрэ улыбнулся.
   - Сам сказал?
   Она ограничилась тем, что опустила веки.
   - Когда?
   - Тоже утром.
   И неожиданно посерьезнев, добавила с уверенностью влюбленной:
   - Вам его не взять.
   Фернанда оказалась права. Месяцем позже она уехала к Эжену в Стамбул,
где он открыл ночной ресторан на главной  улице  Перы  {Район  Стамбула,
населенный преимущественно европейцами}.
   На каторге Кажо сумел устроиться бухгалтером.
   "Как ты просила, - писала сестре г-жа Лауэр, - высылаю  тебе  багажом
шесть черенков сливы. Думаю, что они отлично привьются и у вас на Луаре.
Но все-таки напомни  мужу,  что  он,  по-моему,  недостаточно  прорежает
фруктовые деревья.
   После возвращения домой  Филипп  чувствует  себя  лучше.  Он  славный
мальчик, только большой домосед.
   Страсть его по вечерам - кроссворды. Однако в последние дни  я  часто
вижу, как он бродит возле дома Шефферов (тех, что с газового завода),  и
надеюсь, это завершится свадьбой.
   А еще скажи мужу, что вчера у нас давали  пьесу,  которую  мы  с  ним
видели в "Пале Ройяль", но она понравилась мне меньше, чем в Париже".
   Мегрэ вернулся в резиновых сапогах и с тремя щуками в руке.
   - Надеюсь, их мы есть не будем? - заметила его жена.
   - Конечно нет.
   Муж произнес это таким странным тоном, что г-жа Мегрэ подняла  голову
и посмотрела на него. Нет, ничего. Он уже вошел  в  сарай,  поставил  на
место удочки и снимал сапоги.
   - Нельзя же проглотить все, что убиваешь.
   Фраза сама собой сложилась у него в  голове  одновременно  с  нелепым
видением: бледный растерянный Кажо перед трупами Пепито  и  Одиа.  Мегрэ
даже не улыбнулся.
   - Что сегодня на первое? - крикнул он, присев на какой-то ящик.
   - Суп с томатами.
   - Годится.
   И  сапоги  один   за   другим   шлепнулись   об   утоптанную   землю,
сопровождаемые вздохом облегчения.

   1933 г.



   Жорж СИМЕНОН
   МЕГРЭ В ВИШИ

Перевод с французского Ю. Уварова. OCR: tymond


Глава 1

   - Ты  их  знаешь?  -  вполголоса  спросила  мадам  Мегрэ,  когда  муж
обернулся вслед только что повстречавшейся им парочке.
   Мужчина тоже обернулся, и лицо его озарила улыбка. Казалось даже,  он
подумывает вернуться, чтобы пожать руку комиссару.
   - Нет... Не думаю... Не знаю...
   Человек был маленький, плотный, а его пухленькая жена ростом не  выше
мужа. Почему у Мегрэ сложилось  впечатление,  что  она  бельгийка?  Быть
может, это из-за ее светлого лица, волос почти  желтого  цвета,  голубых
навыкате глаз?
   Это была их по крайней мере  пятая  встреча.  В  первый  раз  мужчина
остановился с таким видом, словно его охватила внезапная радость.  Он  в
нерешительности приоткрыл рот, в то время как комиссар, нахмурив  брови,
вел тщетные поиски в своей памяти.
   Силуэт, лицо явно знакомы. Но кто бы это мог быть?
   Где он встречал этого  маленького  веселого  человечка  и  его  жену,
напоминавшую марципан?
   - Право, я не знаю...
   Впрочем, это не имело значения. Люди здесь держались совсем по-иному,
чем обычно. С минуты на минуту зазвучит  музыка.  Сидящие  в  беседке  с
тонкими колоннами и вычурными украшениями музыканты, устремив взгляды на
дирижера, были готовы поднести к губам медные инструменты.  Был  ли  это
оркестр муниципальных  служащих  или  пожарных?  Они  имели  столько  же
галунов и позолоты, столько же кроваво-красных эполет и белых  портупей,
сколько бывает у южноамериканских генералов.
   Казалось, сотни, если не тысячи стульев, окрашенных  в  желтый  цвет,
обступали беседку расширяющимися кругами, и  почти  всюду  сидели  люди,
мужчины и женщины, которые ожидали в торжественном молчании.
   Через минуту-другую, в девять часов,  под  большими  деревьями  парка
начнется концерт. После тяжелого, душного дня вечер был почти свежим,  и
ветерок заставлял листву слегка шуршать, в то время как ряды  фонарей  с
молочного стекла колпаками образовывали  в  темной  листве  пятна  более
светлого зеленого цвета.
   - Ты не хочешь сесть?
   Несколько  стульев  оставались  свободными,  но  Мегрэ   никогда   не
садились. Они неторопливо ходили. Другие тоже гуляли,  слоняясь,  как  и
они, без цели, не особенно вслушиваясь в музыку. Среди  пар  встречалось
немало одиноких мужчин и женщин, почти все они уже  вступили  во  вторую
половину своей жизни.
   Все вокруг казалось слегка нереальным. Казино, белое и  перегруженное
лепниной по моде 1900 года, сияло огнями. И пока со стороны улицы  Жоржа
Клемансо  не   доносился   очередной   гудок   автомобиля,   создавалось
впечатление, что время остановилось.
   - Она здесь... - прошептала мадам Мегрэ и повела подбородком.
   Это уже стало у них игрой. Она привыкла следить  за  взглядом  своего
мужа и сразу угадывала, когда он был чем-то удивлен или заинтересован.
   Чем еще могли они заполнить свои дни? Прогуливались неспешным  шагом,
время от времени останавливаясь, но не потому, что  задохнулись,  а  для
того, чтобы посмотреть на дерево, на дом, полюбоваться игрой  света  или
взглянуть на какое-нибудь лицо.
   Супруги Мегрэ готовы были поклясться,  что  находятся  в  Виши  целую
вечность, тогда как на самом деле доживали там  всего  пятый  день.  Они
составили некое расписание и строго  соблюдали  его,  словно  это  имело
значение, а их дни были отмечены определенным числом ритуалов, к которым
оба относились с самой большой серьезностью.
   Был ли Мегрэ действительно серьезным? Его  жена  спрашивала  себя  об
этом, украдкой бросая на него взгляды. Он был не тот, что в Париже.  Его
походка стала раскованнее, черты лица - мягче. Большую часть времени его
едва уловимая улыбка выражала удовлетворение, но  была  в  ней  также  и
мрачная ирония.
   - На ней белая шаль...
   Прогуливаясь каждый день в одни и те же часы по  аллеям  парка  и  по
берегу Аллье, по засаженным платанами бульварам, по улицам,  заполненным
людьми или же пустынным, они замечали лица и силуэты, которые уже  стали
частью их мира.
   Разве каждый здесь не выполнял одни и те же действия в одни и  те  же
часы дня, и не только  тогда,  когда  толпился  вокруг  источников  ради
самого святого - стакана целебной воды?
   Взгляд Мегрэ уловил  кого-то  в  толпе  и  стал  более  острым.  Жена
посмотрела в том же направлении.
   - Ты думаешь, это вдова?
   Они могли бы называть ее  дамой  в  сиреневом,  или  скорее  дамой  в
лиловом, ибо в ее туалете всегда было что-нибудь лиловое. В  этот  вечер
она, должно быть, пришла позже  и  нашла  себе  стул  лишь  в  одном  из
последних рядов.
   Накануне она являла собой  зрелище  неожиданное,  и  в  то  же  время
трогательное. Мегрэ проходили мимо беседки в восемь часов вечера, за час
до начала концерта.
   Маленькие желтые стулья  образовывали  столь  правильные  круги,  что
казалось, их вычертили циркулем.
   Все стулья были не заняты, кроме одного, в первом  ряду,  на  котором
сидела дама в лиловом. Она не читала при свете ближайшего фонаря. Она не
вязала. Она ничего не делала  и  при  этом  не  проявляла  ни  малейшего
нетерпения.  Держась  прямо,  положив   руки   на   колени,   оставалась
неподвижной и смотрела прямо перед собой, как хорошо воспитанная особа.
   Женщина эта точно сошла со страниц иллюстрированной книги. Она носила
белую шляпу, в то время  как  большинство  представительниц  прекрасного
пола здесь оставляли голову непокрытой. Шаль, наброшенная на  ее  плечи,
тоже была белой, воздушной, а под ней - платье лилового  цвета,  который
дама так любила.
   Ее лицо было длинным и узким, губы - тонкими.
   - Она, должно быть, старая дева, тебе не кажется?
   Мегрэ избегал высказываний на эту тему. Он не вел  расследования,  не
шел ни по какому следу. Ничто не заставляло его наблюдать  за  людьми  и
пытаться открыть их истину.
   И все-таки он делал это то здесь, то там, помимо воли,  по  привычке.
Случалось, он интересовался, безо всякой  на  то  причины,  каким-нибудь
прогуливающимся господином,  пытаясь  угадать  его  профессию,  семейное
положение, образ жизни, который тот ведет всякий час, когда не лечится.
   Впрочем, делать это комиссару удавалось с трудом, ибо  каждый,  через
несколько дней или  несколько  часов,  включался  в  маленький  круг.  В
большинстве взглядов читалось какое-то пустое спокойствие,  которого  не
было лишь у тяжелобольных, узнаваемых по увечьям, по  неровной  походке,
но особенно - по смеси тревоги и надежды в глазах.
   Дама в лиловом стала персонажем так называемого кружка близких  Мегрэ
- тех, кого он заприметил с самого начала, тех, кто интриговал его.
   Трудно было определить ее возраст. Ей  могло  быть  сорок  пять  лет,
равно как и пятьдесят пять - годы прошли, не оставив заметных следов.
   В  ней  угадывалась  привычка  к  молчанию,  свойственная  монахиням,
привычка, а может быть, даже пристрастие к одиночеству. Когда  дама  шла
куда-нибудь или сидела, как сейчас,  она  не  обращала  внимания  ни  на
прохожих, ни на соседей, и, несомненно, была бы очень  удивлена,  узнав,
что  комиссар  Мегрэ  пытался,  и  вовсе  не  в  силу   профессиональных
обязанностей, постичь ее индивидуальность.
   - Не думаю, что она когда-либо жила с мужчиной... - произнес он в тот
миг, когда в беседке зазвучала музыка.
   Вряд ли и с детьми. Скорее  с  очень  пожилой  особой,  требующей  ее
забот, - старой матерью, например.
   В таком случае она, вероятно, была дурной сиделкой, ибо ей не хватало
мягкости и дара общения. Если ее взгляд не останавливался  на  людях,  а
лишь невидяще скользил по ним, то  это  потому,  что  он  был  направлен
внутрь.
   В себя, в себя одну всматривалась  она  и,  несомненно,  получала  от
этого тайное удовлетворение.
   - Сделаем еще круг?
   Они пришли сюда не для того, чтобы слушать музыку. Просто у них стало
ритуалом проходить в этот час мимо беседки, в которой играла  музыка,  -
впрочем, не каждый день.
   В иные вечера эта часть парка бывала почти пустынной. Они  пересекали
ее, потом поворачивали направо и шли по крытой  аллее,  которая  вела  к
изобилующей ярко освещенными вывесками  улице  с  отелями,  ресторанами,
магазинами, кинотеатрами. Они еще не ходили в кино - просмотр фильмов их
распорядок дня не предусматривал.
   Одни прохожие шли тем же маршрутом и почти тем же неторопливым шагом,
что и супруги Мегрэ,  другие  направлялись  в  противоположную  сторону.
Некоторые срезали  угол,  чтобы  побыстрее  добраться  до  театра,  куда
попадут с опозданием; изредка встречались мужчины в смокингах,  попалось
несколько дам в вечерних платьях.
   Эти люди  вели  разный  образ  жизни  в  парижских  квартирах  или  в
провинциальных французских городах, в Брюсселе, Амстердаме либо в  Риме,
а то и в Филадельфии.
   Каждый из них принадлежал к определенной среде, имеющей свои правила,
свои табу, свои пароли. Одни  были  богаты,  другие  бедны.  Встречались
здесь очень больные люди, чье лечение затягивалось надолго,  но  были  и
такие, кому здоровье позволяло не слишком следить  за  собой  оставшуюся
часть года.
   Мегрэ привел сюда банальный случай, а началось все  однажды  вечером,
когда они обедали у Пардонов. Мадам Пардон приготовила  утку  с  кровью,
которая прекрасно ей удалась. Комиссар очень любил это блюдо.
   - Плохо прожарено? - забеспокоилась хозяйка,  видя,  что  Мегрэ  съел
лишь несколько маленьких кусков.
   Пардон вдруг посмотрел на своего гостя серьезно и внимательно:
   - Вам плохо?
   - Немного... Но это ничего...
   Тем не менее врач заметил,  что  лицо  друга  побледнело,  а  на  лбу
проступили капельки пота, однако во время еды предпочел больше  об  этом
не говорить.
   Комиссар едва смочил губы в бокале вина. Когда же вместе с  кофе  ему
подали старый арманьяк, он отказался:
   - Не сегодня... Прошу меня извинить...
   Только после этого Пардон прошептал:
   - А не пройти ли нам на минутку в мой кабинет?
   Мегрэ нехотя пошел за ним. С некоторых пор он предвидел, что  в  один
прекрасный день будет вынужден  обратиться  к  врачу,  но  откладывал  и
откладывал этот визит. Кабинет врача не был ни большим, ни роскошным. На
столе стетоскоп соседствовал со склянками,  тюбиками  мазей  и  деловыми
бумагами, а кушетка, на которую ложились больные, еще сохраняла глубокую
вмятину, оставшуюся от последнего пациента.
   Что вас беспокоит, Мегрэ?
   - Не знаю. Возраст, наверное...
   - Вам пятьдесят два?
   - Пятьдесят три... В  последнее  время  у  меня  было  много  работы,
навалилось  всякое...  Никаких  сенсационных   расследований...   Ничего
увлекательного, напротив...
   С одной стороны, ворох рутинной писанины, ибо как раз сейчас меняется
структура уголовной полиции... С другой стороны, эта эпидемия  нападений
на одиноких девушек и  женщин,  с  изнасилованием  или  без  такового...
Пресса подняла большой шум  по  этому  поводу,  но  у  меня  не  хватает
сотрудников для того,  чтобы  организовать  нужное  число  патрулей,  не
развалив работу своей службы...
   - Вы плохо перевариваете пищу?
   - В иные дни... Случается, как  сегодня,  у  меня  возникает  боль  в
желудке, а скорее какое-то сжатие в груди и животе...  Я  чувствую  себя
отяжелевшим, усталым...
   - Вы не будете возражать, если я послушаю вас?
   Жена за стеной, должно быть, обо  всем  догадалась,  мадам  Пардон  -
тоже, и это смущало Мегрэ. Он  терпеть  не  мог  всего,  что  прямо  или
косвенно относилось к болезни.
   Снимая галстук, пиджак, рубашку, майку,  он  вспомнил  одну  из  идей
своего отрочества.
   "Я не хочу жить, -  объявил  он  тогда,  -  с  пилюлями,  настойками,
строгим режимом и ограничением деятельности. Лучше умереть молодым,  чем
войти в состояние болезни".
   Он называл состоянием болезни  тот  период  существования,  во  время
которого люди прислушиваются к биению  сердца,  внимательны  к  желудку,
печени и почкам и с более или менее регулярными  интервалами  выставляют
голое тело на обозрение врача.
   Он больше не  желал  умереть  молодым,  но  всячески  откладывал  миг
вхождения в состояние болезни.
   - Брюки тоже снимать?
   - Приспустите их немного...
   Пардон измерил ему давление, выслушал сердце, прощупал живот, нажимая
пальцами в некоторых местах.
   - Я вам делаю больно?
   - Нет... Может быть, немного чувствительно... Нет, пониже...
   Вот он и стал похож  на  других  -  встревоженный,  стыдящийся  своих
страхов и не осмеливающийся взглянуть другу в лицо. Он неуклюже  оделся.
Голос Пардона не изменился.
   - Когда вы в последний раз были в отпуске?
   - В прошлом году смог ускользнуть на недельку, потом меня отозвали  в
связи с тем, что...
   - А в позапрошлом году?
   - Я оставался в Париже...
   - При такой жизни, которую вы ведете,  ваши  органы  должны  были  бы
износиться раз в пять или шесть сильнее, чем сейчас...
   - А печень?
   -  Она  героически  справляется  с  той  работой,   которую   вы   ей
навязываете...  Конечно,  слегка  увеличена,  но  в  пределах  нормы   и
сохраняет упругость...
   - Так что же вышло из строя?
   - Ничего определенного... Все понемногу... Вы утомлены, это  факт,  и
неделя отпуска не снимет с вас эту усталость... Как вы  себя  чувствуете
при пробуждении?
   - Тоскливо...
   Пардон рассмеялся:
   - А спите вы хорошо?
   - Жена утверждает, что я  сплю  неспокойно,  иногда  разговариваю  во
сне...
   - Почему вы не набиваете свою трубку?
   - Стараюсь меньше курить...
   - Почему?
   - Не знаю... Я также стараюсь меньше пить...
   - Садитесь...
   Пардон тоже сел. За рабочим столом он больше походил на врача, чем  в
столовой или гостиной.
   - Послушайте меня внимательно... Вы  не  больны  и  вообще  обладаете
исключительным здоровьем, учитывая ваш возраст и работу...  Вбейте  себе
это в голову раз и навсегда. Перестаньте  обращать  внимание  на  всякую
резь, возникающую то тут,  то  там,  на  смутные  боли  и  не  начинайте
подниматься по лестнице с осторожностью...
   - Как вы узнали?
   - А как вы узнаете, когда допрашиваете подозреваемого?
   И они оба улыбнулись.
   - Сейчас конец июня. В Париже жарко. Вы возьмете отпуск и уедете,  по
возможности не оставив на службе  адреса,  или,  во  всяком  случае,  не
станете ежедневно звонить на набережную Орфевр...
   - Это можно устроить, - пробормотал Мегрэ. - Наш  маленький  домик  в
Мён-сюр-Луаре...
   - У  вас  еще  будет  время  воспользоваться  им,  когда  выйдете  на
пенсию... На этот год у меня для  вас  есть  другой  план...  Вы  знаете
Виши?
   -  Никогда  там  не  бывал,  хотя  родился  менее  чем  в  пятидесяти
километрах оттуда, около Мулена... В те времена далеко не у каждого  был
собственный автомобиль...
   - Кстати, у вашей жены есть водительские права?
   - Мы даже купили машину, "катр шво".
   - Полагаю, лечение в Виши пойдет вам на пользу...
   Прекрасная очистка организма...
   Врач чуть было не расхохотался,  увидев  выражение,  которое  приняло
лицо комиссара.
   - Лечение?..
   - Несколько стаканов воды в  день...  Я  не  думаю,  что  специалисты
предпишут вам грязевые или газовые ванны, массаж и все  такое  прочее...
Ваш случай не столь серьезен... Двадцать один день размеренной жизни без
забот...
   - Без пива, без вина, без хорошо приготовленных блюд, без...
   - В течение скольких лет вы всем этим наслаждались?
   - Я свое получил сполна... - признал комиссар.
   - И получите еще, пусть даже в меньшем объеме...
   Решено?..
   Мегрэ с удивлением услышал, как, поднимаясь, говорит, словно он всего
лишь пациент Пардона:
   - Решено.
   - Когда?
   - Через несколько  дней,  самое  большее  -  через  неделю,  ибо  мне
понадобится время, чтобы привести дела в порядок...
   - Я направлю вас к одному  из  моих  коллег  в  Виши,  который  лучше
разбирается в этом вопросе... Я знаком  с  полудюжиной  из  них...  Так,
посмотрим... Риан еще молод и держится просто... Я дам вам его  адрес  и
номер телефона... Завтра же напишу в  Виши,  чтобы  ввести  его  в  курс
дела...
   - Спасибо, Пардон...
   - Я не делал вам слишком больно?..
   - Вы действовали очень мягко.
   В гостиной он ободряюще улыбнулся жене, но у Пардонов они не говорили
о болезни. И только когда шли рука об  руку  по  улице  Попинкур,  Мегрэ
пробормотал так, словно речь шла о деле, не имеющем большого значения:
   - Мы проведем отпуск в Виши...
   - Ты будешь проходить там курс лечения?
   - Это я-то!.. - иронически воскликнул он. - Я не болен. Кажется даже,
что я исключительно здоров... Потому меня посылают просто попить воды.
   Это началось еще  до  визита  к  Пардону.  С  некоторых  пор  у  него
складывалось любопытное впечатление, что все вокруг гораздо моложе  его,
будь то префект, следователь или подозреваемые, которых он допрашивал, а
теперь вот этот доктор Риан, светловолосый и любезный, не достигший  еще
и сорока лет. Словом, мальчишка, ну, во всяком случае, молодой  человек,
тем не менее важный и уверенный в себе, который должен был так или иначе
решать судьбу Мегрэ.
   Эта мысль раздражала и в то  же  время  беспокоила  его,  ибо  он  не
чувствовал себя ни пожилым, ни даже стареющим человеком.
   Молодость не  мешала  доктору  Риану  жить  в  красивом  особняке  из
розового кирпича на бульваре Соединенных Штатов,  и  если  декор  здания
слегка напоминал стиль 1900 года, то само оно, с мраморными  лестницами,
с  натертой  до  блеска  мебелью,  с  горничной  в  чепчике,  украшенном
английской вышивкой, не выглядело от этого менее богатым.
   - Полагаю, ваших родителей уже нет?.. От чего умер ваш отец?.. - Врач
отмечал ответы на карточке, делая записи  старательно,  четким  почерком
штабного писаря. - А ваша мать?.. У вас есть бра