большинство  окон
открылись одно за другим. Мадемуазель Клеман даже не переступила  порога
своей комнаты. Она спросила:
   - Он ранен?
   И, не теряя времени, бросилась  к  телефону,  чтобы  вызвать  "скорую
помощь".
   - Сколько времени прошло между выстрелом и тем моментом, когда  месье
Валентен вышел из дому?
   - Меньше полминуты. Несколько секунд.
   Кухня была рядом с его комнатой, и ему нужно было только пересечь ее.
Он даже забыл погасить газ и снова зашел туда несколько  секунд  спустя,
чтобы сделать это.
   Но ни Валентен, ни другие не слышали шагов. Преступник практически  и
не успел бы скрыться из виду.
   Ему пришлось бы пройти хотя бы под одним из фонарей. Но никто  ничего
не видел.
   Казалось бы, Мегрэ выяснил очень мало, но эти  несколько  достоверных
фактов были установлены в результате многочисленных допросов.
   Консьержка дома напротив, мадам Келлер, делала все  возможное,  чтобы
помочь комиссару, но она была из  тех  маленьких,  очень  живых  женщин,
которые говорят страшно быстро и,  стараясь  быть  точными,  только  все
запутывают.
   - Вы вышли из своей комнаты?
   - Да, я вышла на порог, но не стала переходить улицу.  Я  думала,  он
убит, а я не люблю смотреть на мертвецов.
   - Некоторые из ваших жильцов вышли?
   - Месье Пьедбеф, с третьего этажа, тот, что с бородой, - он  работает
в магазине дешевых товаров - вышел в халате и пошел взглянуть на тротуар
напротив. Я даже сказала ему, что он простудится.
   - Вы видели, как приехала "скорая помощь"?
   - Да... Нет... То есть, когда она заворачивала  за  угол,  я  была  у
себя, пошла взять пальто...
   По словам полицейских, первыми приехавших к  месту  преступления,  на
тротуаре вокруг Жанвье было уже человек двадцать.  Они  записали  только
несколько фамилий, наудачу. Месье Валентен назвал свою фамилию, хотя  об
этом не просили. Все они заметили толстую мадемуазель Клеман.
   К группе, образовавшейся вокруг Жанвье, подходили все  новые  соседи,
смешивались с нею, иногда давали советы,  другие  возвращались  к  себе.
Остановились также два-три прохожих.
   Казалось, расспросы ни к чему не приведут. Все это  было  уныло,  как
дождь, который  шел  не  переставая  и  создавал  в  доме  пронизывающую
сырость. Камин топился только в гостиной, куда Мегрэ  время  от  времени
заходил посидеть.
   В Брюсселе легко разыскали ван  Дамма,  потому  что,  как  и  говорил
Паулюс, он  по  приезде  прежде  всего  отправился  в  справочный  отдел
консульства США.
   Ван Дамм начал с того, что  отрицал  свое  участие  в  деле  "Аиста",
потом, прижатый к стене, свалил всю вину на Паулюса. Был установлен  тот
факт, что в ночь, когда ранили Жанвье, он находился в Брюсселе. Отыскали
ту женщину, с которой он ходил в тот вечер  в  кино.  Потом  его  видели
вместе с ней в популярном ресторане на улице Мясников...
   - Вас к телефону, месье Мегрэ...
   Это  уже  превратилось  в  игру.  Мадемуазель   Клеман   каждый   раз
поднималась на третий этаж, как будто ей  это  доставляло  удовольствие,
бросала любопытный взгляд на исписанные им страницы.
   Звонок обычный. Уголовная полиция опять просит у него разъяснений  по
поводу одного из текущих дел.
   В его отсутствие его там  заменяет  Люка.  Раз  или  два  в  день  он
приходит на улицу Ломон и приносит комиссару бумаги на подпись.
   Комиссар еще раз пересек улицу и направился в дом напротив.
   - Скажите, мадам Келлер...
   В привратницкой было очень чисто, но темновато.
   Пылала большая печь, к которой Мегрэ машинально прислонился спиной.
   - Жилец второго этажа...
   - Да... Мы всегда называли его месье Дезире... Это его имя...
   - Вы говорили, что он работает в Объединенном грузовом пароходстве.
   - Уже больше двадцати лет. Он уполномоченный  компании  на  одном  из
пароходов.
   - А на каком, не знаете?
   - Он переходил с одного парохода на другой.
   - Когда я видел его утром с чемоданом, наверное,  он  направлялся  на
пароход?
   - Сейчас он на пути к Черному Мысу.  Они  идут  почти  месяц  туда  и
столько же обратно.
   - Значит, он бывает здесь каждые два месяца?
   - Да.
   - Приезжает надолго?
   - По-разному. Это довольно сложно. Он много раз объяснял мне, как они
там сменяются, но я ничего не поняла.
   - Я полагаю, что когда он приезжает в Париж, так это уж на  несколько
недель?
   - Как раз нет. Только через раз. Тогда он свободен почти месяц. А  то
у него едва хватает времени, чтобы обнять жену и взять кое-какие вещи.
   - Сколько он был дома в последний раз?
   - Ночевал две ночи.
   Мегрэ не обольщался.  Уже  раз  десять,  допрашивая  кого-нибудь,  он
думал, что достиг известного результата, а  потом  какой-нибудь  простой
ответ разрушал его надежды.
   - Вы говорите, две ночи? Постойте. Значит, он приехал  в  тот  вечер,
когда ранили инспектора?
   - Да, именно в тот. Я забыла сказать вам об этом.
   - Раньше выстрела?
   - Нет. Когда стреляли, его еще не было дома.
   - Значит, позже?
   - Гораздо позже. Его поезд прибыл на вокзал только после полуночи.
   - Он приехал на такси?
   - Конечно. Он не мог бы донести свой чемодан.
   - Жена ждала его?
   - Разумеется. Она всегда знает, где он. Пароход, это ведь как  поезд.
Ходит по расписанию. Она посылает ему авиаписьма на  каждую  стоянку.  Я
это знаю лучше всех, потому что сама их отправляю.
   - Значит, она его ждала?
   - С нетерпением.
   - Они живут дружно?
   - Я никогда не видела, чтобы люди жили так дружно, хоть они  и  редко
бывают вместе, из-за работы месье Дезире.
   - Какой он человек?
   - Славный человек, очень добрый. Такой терпеливый. Через год уйдет на
пенсию, и они переедут в деревню.
   - Его жена больна?
   - Вот уже пять лет, как она почти не встает с постели. Ей  совсем  не
следовало бы вставать, но, когда меня нет наверху, она иногда бродит  по
квартире.
   - А что с ней?
   - Точно не знаю. Что-то с ногами. Она наполовину парализована. Иногда
кажется, что она совсем парализована и не может двигаться.
   - Не знаете ли, есть у нее родственники в Париже?
   - Никого.
   - Никто к ней никогда не приходит?
   - Только я. Убираю у нее в комнате, ношу ей еду и спрашиваю, не  надо
ли чего.
   - А почему ее муж не поселится в деревне или в Бордо, раз его пароход
прибывает туда?
   - Он ей предлагал. По-моему, она привыкла ко мне. Он думал  поместить
ее в санаторий, но она отказалась.
   - Вы говорите, у нее нет ни родственников, ни знакомых?
   - Только мать Дезире, очень старая и  тоже  совсем  уже  слабая;  она
приходит к ней каждый месяц и всегда приносит коробку шоколадных конфет.
Бедная женщина не смеет признаться ей,  что  она  не  любит  шоколад,  и
отдает его мне для моей дочери.
   - Вам больше нечего сообщить?
   - А что еще можно сказать? Это хорошие  люди,  и  живется  им  совсем
нелегко. Для мужчины не сладко иметь больную женщину, а для  женщины  не
сладко...
   - Скажите, мадам Келлер, в тот вечер, когда раздался  выстрел,  вы  к
ней не поднимались?
   - Поднималась.
   - В какой момент?
   - О, гораздо позже. Молодого человека уже  увезли  в  карете  "Скорой
помощи". Я перешла через улицу посмотреть на то место, где  он  упал,  и
послушать, что говорят люди. На тротуаре была кровь. Я заметила  свет  в
окне мадам Бурсико  и  подумала,  что  бедняжка,  должно  быть,  страшно
перепугана. Потом, примерно через полчаса, я поднялась к ней. Она  ждала
меня: она знала, что я приду ее успокоить.
   - Что она вам сказала?
   - Ничего. А я сообщила ей обо всем, что случилось.
   - А она вставала?
   - Кажется, она подходила к окну. Врач запрещает ей ходить. Но  я  уже
объясняла вам, что она не всегда слушается.
   - Нервничала?
   - Нет. Под глазами у нее были круги, как обычно, потому что она почти
не спит, несмотря на снотворное. Я  приношу  ей  книги,  но  она  их  не
читает.
   Четверть часа спустя Мегрэ с телефонной  трубкой  в  руках,  устремив
взгляд на маленькое объявление под копилкой, уже говорил с  Объединенным
грузовым пароходством.
   Все, что консьержка сообщила ему о Бурсико, было правдой: в  компании
его очень уважали. Пароход прибыл в Бордо по расписанию, и Бурсико успел
сесть в поезд, уходящий с вокзала Монпарнас сразу после полуночи.
   Значит, не он стрелял в Жанвье.
   Только что Мегрэ повесил трубку, как чей-то голос произнес у него над
головой:
   - Вы не подниметесь ко мне, месье комиссар?
   Это была мадемуазель Бланш; ее дверь часто оставалась полуотворенной,
и сейчас она, должно быть, слышала его разговор по телефону. С  тех  пор
как  в  доме  появился  Мегрэ,  ее  знаменитый  дядюшка  не  отваживался
приходить к ней, а  значит,  он,  вероятно,  с  большим,  чем  кто-либо,
нетерпением ждал окончания следствия.
   - Не знаю, имеет ли это значение, но я услышала, что вы  говорите  по
телефону, и мне пришла в голову одна мысль.
   Комната была полна табачного дыма. На столике  возле  постели  стояла
тарелка с пирожными, мадемуазель Бланш была, как  всегда,  в  халате,  и
было видно, что под халатом на  ней  ничего  нет.  Ее  бесстыдство  было
спокойное, бессознательное.
   - Садитесь. Простите, что я заставила вас подняться.  Это  по  поводу
людей, живущих напротив.
   Сидя на краю постели, скрестив ноги,  она  протянула  ему  тарелку  с
пирожными.
   - Спасибо, не хочется.
   - Заметьте, что я их не знаю и никогда с ними не разговаривала. Но  я
почти весь день дома и, не вставая с постели, могу смотреть в окно. Я не
особенно любопытна.
   Это была правда. Она, должно быть, интересовалась только собой да еще
героями романов, которые читала один за другим.
   - И все-таки я, сама не знаю почему,  заметила  одну  деталь.  Бывают
дни, когда их шторы подняты весь день и сквозь кружевные  занавески  мне
видна женщина, лежащая в постели.
   - А в другие дни?
   - В другие дни штора  опущена  с  утра  до  вечера,  и  они  даже  не
открывают окно, чтобы проветрить комнату.
   - Это часто бывает?
   - Довольно часто, я даже удивилась. В  первый  раз  подумала:  уж  не
умерла ли эта женщина? Потому что я привыкла видеть ее  в  постели...  Я
говорила об этом мадемуазель Клеман...
   - Давно это началось?
   - О да...
   - Несколько месяцев тому назад?
   - Раньше. Уже года два. Я заметила это через несколько  недель  после
того, как поселилась здесь.
   Меня это особенно удивило, потому что было лето и  в  предыдущие  дни
окна весь день были широко раскрыты.
   - Вы не знаете, это бывает через определенные промежутки времени?
   - Я не обратила внимания. Но иногда это продолжается по три дня.
   - Вы никого другого не видели в комнате?
   - Только консьержку. Она бывает там каждый день по  несколько  часов.
Да, я забыла, разумеется, бывает еще доктор.
   - А доктор часто приходит?
   - Смотря что вы называете частым. Может быть, раз в месяц.  Я  же  не
все время смотрю в окно.
   - Вспомните, прошу  вас,  сразу  после  выстрела  штора  у  них  была
опущена?
   - Не думаю. Когда она опущена, то видно  светлое  пятно,  потому  что
штора кремовая. Мне  кажется,  наоборот,  было  черное  пятно  от  окна,
открытого в неосвещенной комнате.
   Когда Мегрэ спустился, мадемуазель Клеман, как обычно, не  вышла  ему
навстречу. Может, она ревновала его к мадемуазель Бланш?
   - Это опять я, - заявил Мегрэ, входя в комнату мадам Келлер.
   - Я как раз собираюсь отнести обед мадам Бурcико.
   - Скажите, бывает так, чтобы  она  целый  день  лежала  с  опущенными
шторами?
   - Целый день? Да иногда и по три и по четыре дня!
   Сколько я ей ни говорила...
   - А чем она объясняет то, что живет в полутьме?
   - Видите ли, месье комиссар, больных ведь трудно понять. Иногда  меня
просто зло берет. А потом я ставлю себя на ее  место  и  думаю,  что  я,
наверное,  была  бы  еще  хуже.  По-моему,  временами   у   нее   бывает
неврастения. Я говорила об этом доктору.
   - И что он ответил?
   - Чтобы я не беспокоилась. У нее бывают  такие  приступы,  когда  она
меня просто ненавидит, честное слово!  Она  не  только  заставляет  меня
опускать шторы или сама их  опускает,  но  еще  запрещает  мне  наводить
порядок. Говорит, что у нее мигрень, что малейший шум, малейшее движение
в комнате просто сводят ее с ума.
   - И это бывает часто?
   - К сожалению, часто.
   - Но она все-таки что-то ест?
   - Как обычно. В такие дни  она  разрешает  мне  только  постелить  ей
постель и вытереть пыль в спальне.
   - Сколько у них комнат?
   - Четыре да еще чулан и уборная. Там две спальни,  из  которых  одной
никто не пользуется, столовая и гостиная, где тоже никого не бывает. Они
платят недорого,  потому  что  месье  Бурсико  живет  здесь  уже  больше
двадцати лет. Поселился тут раньше меня.
   - И мадам Бурсико тоже?
   - Они поженились лет пятнадцать тому назад, оба уже были не молоды.
   - Сколько ей лет?
   - Сорок восемь.
   - А ему?
   - На будущий год исполнится шестьдесят.  Он  признался  мне  в  этом,
когда сообщил, что скоро уйдет на пенсию и квартира освободится.
   - Вы говорили, что носите письма мадам Бурсико на почту?
   - Сама я их не ношу. Когда почтальон бывает здесь, он забирает  их  у
меня.
   - Кому она пишет?
   - Мужу. Иногда свекрови.
   - А много писем она получает?
   - Да, от мужа. Свекровь-то ей никогда не пишет.
   - А больше никаких писем она не получает?
   - Редко. Случалось, что я носила ей конверты, адрес  на  которых  был
напечатан на машинке.
   - Сколько раз это было?
   - Четыре или пять. В остальном - письма от газовой или  электрической
компании или какие-нибудь рекламы.
   - Есть у них телефон?
   - Поставили пять лет назад, когда она заболела.
   - Не говорите ей о нашем разговоре, ладно?
   - Я уже говорила, что вы о ней расспрашивали.
   Напрасно? Я всегда стараюсь чем-нибудь  ее  заинтересовать.  Сказала,
что вы расспрашиваете обо всех, кто живет на этой улице. Я пошутила, что
если бы ее муж вернулся на несколько часов раньше, то на  него  бы  пало
подозрение. Простите меня.
   - Как она на это реагировала?
   - Совсем не реагировала. Она, кажется, очень плохо себя чувствует.  Я
не удивлюсь, если завтра или послезавтра у нее начнется мигрень.
   - Теперь отнесите ей обед и передайте, что я хочу с  ней  поговорить.
Скажите, что я расспрашиваю всех жильцов и мне надо  задать  ей  два-три
вопроса.
   - Сейчас?
   - Я вернусь через несколько минут.
   Ему хотелось подышать свежим воздухом и зайти к овернцу выпить белого
вина.
   Сквозь занавески гостиной мадемуазель Клеман следила  за  ним,  и  он
чуть было не показал ей язык.

Глава 6,
где речь пойдет о беззащитной женщине, лежащей в постели, и о комиссаре, который становится свирепым.

   В сущности, ему нужно было придать себе смелость.
   Уже в последние дни, когда он  был  вынужден  беспокоить  супружеские
пары, мирно поглощавшие суп, и задавать вопросы, ему было не по себе.
   Мадам Бурсико он знал только по частям: сначала  заметил  в  окне  ее
обнаженную руку в первый день, когда уезжал ее муж, потом увидел ее лицо
и очертания  худого  тела  под  простыней.  У  нее,  казалось,  не  было
возраста: исхудалое бледное  лицо  походило  на  лики  святых,  и  он  с
неловкостью вспоминал два-три случая, когда их взгляды, брошенные  через
улицу, встретились. Знала ли она, кто он? Или просто принимала за нового
жильца мадемуазель Клеман?
   Говорила ли о нем консьержка, когда убирала ее комнату?
   У мадам Бурсико были маленькие  темные  глаза,  и,  казалось,  в  них
сконцентрировались все ее жизненные силы. "Вы крупный и сильный мужчина,
вы здоровы, вы можете ходить по  улицам,  а  проводите  все  свое  время
здесь,  облокотившись  на  подоконник  и  разглядывая  бледную   больную
женщину, как будто это какое-то волнующее зрелище!"
   Может  быть,  она  этого  совсем  и  не  думала.  Возможно,  все  это
существовало только в воображении Мегрэ.
   И все же ему было неприятно подниматься к ней,  и  он  все  оттягивал
этот  момент,  ждал,  когда  она  закончит  обед,  который  отнесла   ей
консьержка.  Мадам  Келлер  должна  была  осторожно  предупредить  ее  о
предстоящем визите как о не имеющем особого значения, сказать, что Мегрэ
зайдет к ней просто для порядка.
   Он ждал, думая, что консьержка после  обеда  будет  убирать  комнату,
менять простыни, наволочки.
   - Еще рюмку! - заказал он.
   Мегрэ вышел из бистро, когда почувствовал, что согрелся. Через  улицу
он увидел возвращавшуюся домой  мадемуазель  Изабеллу.  Она  весело  ему
улыбнулась. Вот эта уж здорова, полна жизни, полна...
   С чего это ему пришла в голову  такая  мысль?  Он  принялся  набивать
трубку. Потом сунул ее  в  карман,  вспомнив,  что  собирается  посетить
больную, и нахмурился при  мысли  о  том,  что  ему  довольно  долго  не
придется курить.
   Он поднялся по лестнице, постучал в дверь, из-под которой  пробивался
свет лампы, хотя на улице еще было светло.
   - Войдите!
   Это была консьержка. Она открыла ему дверь. На стуле, обитом  красным
бархатом,  стоял  поднос.  Больная  выпила  только  половину  бульона  и
поковыряла вилкой второе - нечто похожее на пюре.
   - Мне неловко вас беспокоить, мадам Бурсико...
   Он не  ошибся.  Консьержка  положила  чистые  простыни  и  переменила
больной ночную рубашку. Мадам Келлер  даже  причесала  ее.  В  темных  с
проседью волосах еще видны были следы гребенки.
   Мадам Бурсико сидела на постели и костлявой рукой показывала  ему  на
кресло, стоявшее у изголовья.
   - Я пойду вниз, мадам Франсуаза. Я приду пожелать вам спокойной ночи,
когда комиссар  кончит  разговаривать  с  вами.  Главное,  повторяю,  не
волнуйтесь.
   Она  сказала  это  подчеркнуто  веселым  тоном,   каким   говорят   с
умирающими, и Мегрэ заговорил, невольно подражая ей:
   - Вам нет никаких причин волноваться. Вы знаете, что  на  этой  улице
совершено преступление как раз напротив ваших окон.  Я  допрашиваю  всех
соседей, иных по несколько раз, потому что важно восстановить факты  как
можно точнее.
   Мадам  Бурсико  смотрела  на  него  серьезно,  как  некоторые   дети,
кажущиеся старше своего возраста, смотрят на взрослых.
   - Мадам Келлер сообщила мне, что вы можете меня принять...
   - Если хотите, курите трубку, - сказала мадам Бурсико.  Должно  быть,
она видела в окно, что он целый день не выпускал трубку изо рта.  -  Мой
муж тоже курит. Меня это не беспокоит.
   И так как он все еще колебался, она добавила:
   - Прошу вас...
   Может быть, поэтому он счел  своим  долгом  пуститься  в  пространные
объяснения:
   - В подобного рода следствии самое трудное -  это  точно  установить,
где кто был в момент преступления. Не  потому,  что  люди  лгут,  просто
многие не могут это точно вспомнить. И вот мне пришла  в  голову  мысль,
что человек, который воспринимает внешний мир только из  своей  постели,
должен запомнить некоторые детали с большей точностью, чем другие  люди.
Я полагаю, мадам Бурсико, что вы лежали в постели в момент выстрела?
   - Да, месье комиссар. Я ведь так редко встаю! Если бы я их слушала, я
бы никогда не вставала. Я делаю это только тайком.
   Она говорила медленно, монотонно, и это придавало  ее  речи  какую-то
безжизненность.
   - В ту ночь вы ждали вашего мужа, не так ли?
   - Я знала, что он придет около часа ночи.
   - Но вы все-таки заснули?
   - Я не спала. Только потушила свет. Если лампа горит долго, свет меня
утомляет.
   - Окно у вас было закрыто?
   - Кажется, приотворено. Наверное, на несколько сантиметров.
   - Штора была опущена?
   - Возможно. Сейчас не помню.
   - Вы слышали выстрел?
   - Как же я могла бы его не услышать?
   - Вы сразу поняли, что это выстрел?
   - Автомобили на улице не проезжали. Значит, это не могло быть  звуком
лопнувшей шины.
   - А перед этим вы не слышали шагов?
   - Нет.
   - А звука открываемой двери или окна?
   - До выстрела нет, но  после  него  слышала.  Даже  не  один.  Соседи
открывали окна, чтобы посмотреть, в  чем  дело.  Кто-