бы  заставить
заплатить человеческое правосудие. Вы сейчас не дали Домалю дойти до  конца.
Я надеюсь, комиссар, вы мне верите?
   И Мегрэ дважды утвердительно кивнул головой.
   - Я хотел исчезнуть вместе с нею. Потом решил взять вину на себя.  Но  он
меня удержал - боялся влипнуть в грязную историю.
   - Я понял.
   - Это он побежал за корзиной из  ивовых  прутьев  к  себе  в  комнату.  И
предложил бросить ее  в  реку.  Но  этого  я  не  мог.  Тут  есть  еще  одно
обстоятельство, об этом вы не могли догадаться. Пришел Анджелино. Он  видел.
Он  знал.  Он  мог  донести  на  меня.  Жозеф  настаивал,  чтобы  мы  уехали
немедленно. И вот два дня...
   - Понимаю. Два дня вы держали ее у себя.
   - Анджелино никому ничего не рассказал. Жозеф с ума сходил от  бешенства.
А я  был  в  таком  ужасном  состоянии,  и  его  присутствие  было  мне  так
отвратительно, что я отдал ему последние деньги, чтобы  он  все  сделал.  Он
купил по случаю  грузовичок.  Мы  сделали  вид,  что  переезжаем  на  другую
квартиру, и погрузили все, что у нас было... Отъехали на пятьдесят  миль  от
города, и в лесу, на берегу реки, я...
   - Замолчи, отец, - раздался умоляющий голос Мак-Джилла.
   - Это все. Я сказал, что заплатил все, заплатил  всем,  чем  только  мог.
Заплатил сомнениями. И  это  было  самое  страшное.  Ведь  долгие  месяцы  я
продолжал сомневаться, я говорил себе, что, может быть, это не мой  ребенок,
что, может быть, Джесси солгала мне. Я отдал его одной  порядочной  женщине,
которую знал и которой доверял, - я не  хотел  его  видеть...  И  еще  долго
считал, что не имею права видеть его. Человек не имеет права видеть  ребенка
от... Но разве я мог  рассказать  вам  все  это,  когда  Жан  привез  вас  в
Нью-Йорк? Жан тоже мой сын. Но не сын Джесси... Скажу вам правду,  комиссар,
и Джоз это тоже знает: через несколько лет я стал надеяться, что снова стану
таким же человеком, как все, а не каким-то автоматом. Я женился. Женился без
любви. Так принимают лекарство. У меня появился ребенок. Но я не смог жить с
его матерью. Она мне... Она сама потребовала развода. Уехала в Южную Америку
и там начала новую жизнь. Вам известно, что Джоз исчез, когда ему  было  лет
двадцать. В Монреале он угодил в среду гангстеров,  примерно  вроде  той,  в
которой, как вы видели, вращался Парсон. Старуха Мак-Джилл умерла. Я потерял
следы Джоза и понятия не имел, что он живет в нескольких метрах от меня,  на
Бродвее, среди известных вам людей. Мой младший сын Жан признался  мне,  что
показал вам мои письма к нему и вы, конечно, были удивлены. Видите ли,  ведь
я все время думал о другом сыне, о сыне  Джесси.  Я  заставлял  себя  любить
Жана. Я делал это с какой-то яростью. Хотел любой ценой дать ему то чувство,
которое в глубине души испытывал  к  другому  сыну.  И  вот  однажды,  около
полугода тому назад, ко мне пришел вот этот мальчик.
   Какая бесконечная нежность прозвучала в слове "мальчик", сколько нежности
было в движении руки, которым он указал на Мак-Джилла!
   - От Парсона и его друзей он узнал правду.  Я  помню  его  первые  слова,
когда мы остались с ним наедине: "Мистер Мора, вы мой отец..."
   И снова умоляющий голос Мак-Джилла.
   - Молчи, папа!
   - Молчу. Я расскажу только самое главное. С тех пор мы стали жить вместе,
мы трудимся вместе, чтобы спасти то, что молено спасти, и это  объяснит  вам
ту тревогу, о которой вам говорил господин д'Окелюс. Ведь я чувствовал,  что
не сегодня-завтра должна произойти катастрофа. Наши  враги,  прежние  друзья
Джоза, не стеснялись, и, когда вы приехали, один из них -  Билл  -  разыграл
целую комедию, чтобы сбить вас с толку. Вы решили,  что  Билл  действует  по
нашим указаниям, но нет - это  мы  выполняли  указания  Билла.  Мы  напрасно
старались  заставить  вас  уехать.  Они  убили  Анджелино  из-за  вас   они
чувствовали, что вы напали на верный след, и не хотели проиграть свое лучшее
дело. У меня три миллиона долларов, господин Мегрэ... За полгода я отдал  им
полмиллиона, но они хотят заполучить все. Попробуйте объяснить это полиции.
   Почему именно в этот момент Мегрэ вспомнил о печальном клоуне? Декстер  в
гораздо большей степени, чем Мора, стал для него символической  фигурой,  и,
как это ни парадоксально, таким же символом стал и Парсон, который дал  себя
убить на улице в тот самый момент, когда почти честным путем  заработал  две
тысячи долларов.
   Роналд Декстер в глазах комиссара воплощал в себе  все  невезение  и  все
несчастья, какие только могут обрушиться на человека Декстер тоже заработал
ценой предательства маленькое  вознаграждение  -  пятьсот  долларов,  но  он
пришел и положил их на этот самый стол, где бутылки из-под пива и стаканы  с
виски соседствовали теперь с сандвичами, к которым никто не притронулся.
   - А вы не могли бы уехать за границу? -  как-то  неубедительно  подсказал
Мегрэ.
   - Нет, комиссар. Это мог бы сделать человек вроде  Жозефа,  но  не  я.  Я
боролся в одиночку почти тридцать лет. Боролся против самых  страшных  своих
врагов: против самого себя и своего горя. Сотни  раз  я  мечтал,  чтобы  все
провалилось  в  тартарары  -  понимаете?  Я  действительно  искренне   хотел
заплатить за все.
   - Зачем?
   И тут Маленький Джон произнес слова, которые теперь,  когда  он  позволил
себе расслабиться, раскрыли самую глубину его мысли:
   - Чтобы отдохнуть.

***

   - Алло!.. Лейтенант Льюис?
   Было пять  утра,  и  Мегрэ,  оставшись  один  у  себя  в  номере,  звонил
полицейскому домой.
   - У вас новости?  -  спросил  тот.  -  Дело  в  том,  что  сегодня  ночью
неподалеку  от  вас,  прямо  на  улице  было  совершено  преступление,  и  я
полагаю...
   - Парсон?
   - А вы уже в курсе?
   - Мне кажется, этому не стоит придавать значения.
   - Как так?
   - Невелика важность! Все равно через два-три года он умер бы  от  цирроза
печени, а страдал бы при этом гораздо больше.
   - Я вас не понимаю.
   - Ничего... Я звоню вам, лейтенант, потому, что, по-моему, завтра утром в
Европу отходит английское судно, и я хочу отплыть на нем.
   - Вы знаете, мы так и не разыскали акта о смерти той молодой женщины!
   - Вы его и не найдете.
   - Что вы сказали?
   - Так, ничего... Так вот, было совершено  только  одно  преступление,  то
есть, простите, еще одно было совершено сегодня ночью, итого два!  Анджелино
и Парсон. У нас во Франции это называют "драмой преступных элементов".
   - Каких элементов?
   - Ну, людей, которых не интересует жизнь человека.
   - Я вас не понимаю.
   - Не беда!.. Я хочу попрощаться с вами, лейтенант я возвращаюсь домой, в
Мен-сюр-Луар, и буду счастлив принять вас у себя, если вы окажетесь в  наших
краях.
   - Вы отказываетесь участвовать в розысках?
   - Да.
   - Считаете дело безнадежным?
   - Нет.
   - Я не хотел бы вас обидеть...
   - Ну, конечно.
   - Но мы их изловим.
   - Я в этом уверен.
   Кстати сказать, так оно и вышло: через три дня, в море, Мегрэ услышал  по
радио,  что  четверо  опасных  гангстеров,  и  среди  них  двое  сицилийцев,
задержаны полицией за убийство Анджелино и Парсона и что их адвокат пытается
идти против очевидных фактов.
   В момент отплытия парохода на набережной появилось несколько человек все
они делали вид, что не знают друг друга, но все смотрели в сторону Мегрэ. То
были: маленький Джон в синем костюме  и  темном  пальто  Мак-Джилл,  нервно
докуривавший сигареты до самого фильтра  унылый  человек,  который  пытался
проникнуть  на  пароход  и  с  которым  стюарды  обращались  высокомерно   и
пренебрежительно, - Роналд Декстер.
   Был тут и рыжий мужчина с хитрой физиономией, который до последней минуты
оставался на борту и которому полиция оказывала явные знаки уважения.
   То был капитан О'Брайен перед последним стаканом виски в  баре  парохода
он тоже спросил:
   - Стало быть, бросаете это дело?
   Выражение лица у  него  было  самое  невинное,  и  Мегрэ,  тоже  стараясь
напустить на себя как можно более невинный вид, ответил:
   - Как вы заметили, капитан, бросаю.
   - В тот самый момент, когда...
   - ...в тот самый момент, когда можно было бы заставить заговорить  людей,
которые ничего интересного сказать не могут, а в долине  Луары  самое  время
высаживать на унавоженные грядки  дынную  рассаду.  Я,  видите  ли,  увлекся
садоводством.
   - Вы довольны?
   - Нет.
   - Разочарованы?
   - Тоже нет.
   - Неудача?
   - Понятия не имею.
   Тогда еще все зависело  от  сицилийцев.  Когда  их  арестуют,  они  могут
заговорить, но могут и не заговорить, чтобы окончательно не засыпаться.
   И они рассудили, что благоразумнее, вернее выгоднее, молчать.
   Через десять дней г-жа Мегрэ спросила:
   - Так что же ты все-таки делал в Америке?
   - Ровно ничего.
   - Ты даже не купил себе трубку, а ведь я тебе писала, чтобы ты купил.
   Тут он, в свою очередь, сыграл роль Жозефа Домаля и трусливо ответил:
   - Знаешь, трубки там слишком дорогие. И к тому же непрочные.
   - Ну, во всяком случае, мог бы что-нибудь привезти мне на память.
   Услышав это, он позволил себе дать телеграмму Маленькому Джону:  "Просьба
прислать проигрыватель".
   Этот проигрыватель да еще  несколько  медяков  и  никелевых  пятицентовых
монеток - вот и все, что осталось у Мегрэ от поездки в Нью-Йорк.



   Жорж СИМЕНОН
   МЕГРЭ И СТРОПТИВЫЕ СВИДЕТЕЛИ



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


Глава 1

   - Ты взял зонтик?
   - Да.
   Дверь уже закрывалась, и Мегрэ двинулся к лестнице.
   - Не надеть ли тебе шарф?
   И она бросилась за шарфом, не подозревая, что  эта  простая  фраза  может
выбить его из колеи и надолго испортить настроение.
   Стоял ноябрь, 3 ноября, но было еще довольно тепло. Только непрерывно шел
дождь; падая с низкого, серого неба, он казался в это раннее  утро  особенно
неприятным и  надоедливым.  Вставая  сегодня  с  постели,  Мегрэ  болезненно
поморщился, так у него одеревенела шея. Конечно,  это  нельзя  было  назвать
невралгией, просто он  неловко  повернул  голову,  отсюда  и  появилось  это
неприятное ощущение.
   Дождь моросил и вчера вечером, когда они с женой долго шли по  бульварам,
возвращаясь из кино.
   Все это, конечно, не имеет  значения,  но  из-за  этого  шарфа,  плотного
шарфа, связанного мадам Мегрэ, он вдруг почувствовал себя старым.
   Спускаясь по лестнице, затем шагая по улице  под  зонтиком,  он  все  еще
вспоминал вчерашний разговор с женой о том, что  через  два  года  ему  надо
выходить на пенсию.
   Они вместе порадовались этому, а потом долго, неторопливо строили  планы,
говорили о деревне, в которой будут жить на берегу Луары - эти места они оба
любили.
   Мальчишка с непокрытой головой, бежавший навстречу,  налетел  на  него  и
даже не извинился. Молодожены, тесно прижавшись друг к другу, шли под  одним
зонтиком - должно быть, всегда ходят на работа вместе.
   Вчера было воскресенье - более унылое, чем обычно, возможно, потому,  что
в этом году на него пришелся  день  поминовения  усопших.  Мегрэ  готов  был
поклясться, что и сегодня утром в воздухе еще чувствовался запах  хризантем.
Они с женой смотрели из окна на людей, которые целыми  семьями  направлялись
на кладбище, а из их близких никто не был похоронен в Париже.
   На углу бульвара Вольтера, на остановке, настроение  у  него  испортилось
еще больше при  виде  огромного  автобуса  нового  образца.  Знают,  ему  не
придется стоять на площадке, и он будет вынужден погасить трубку.
   У каждого из нас бывают такие дни, правда?
   Ну, ничего, они скоро пройдут, эти два года, и тогда ему не  нужно  будет
надевать толстый шарф, выходя утром под этот противный дождь,  чтобы  шагать
через весь Париж, который иногда, как сегодня, бывает черно-белым, словно  в
старом немом фильме.
   Автобус был битком набит молодежью, одни узнавали комиссара, а другие  не
обращали на него никакого внимания.
   На набережной дождь показался ему еще более  упрямым  и  холодным.  Мегрэ
углубился под своды здания уголовной  полиции,  где  вечно  гулял  сквозняк,
быстро поднялся по лестнице и тотчас же, вдохнув привычный  запах  и  увидев
тусклый свет еще горящих ламп, ощутил грусть при мысли, что скоро ему уже не
придется приходить сюда каждое утро.
   Старый Жозеф, который по таинственным причинам избежал ухода  на  пенсию,
поклонился ему с видом сообщника:
   - Вас дожидается инспектор Лапуэнт,  господин  комиссар.  Как  всегда  по
понедельникам, в приемной и  просторном  коридоре  в  этот  ранний  час  уже
собралось много народа. Несколько незнакомых лиц,  среди  них  две  или  три
молодые дамы - их странно было видеть здесь, - и  в  основном,  завсегдатаи,
которых часто можно встретить в уголовной полиции.
   Он  вошел  в  свой  кабинет,  повесил  в  стенной  шкаф  пальто,   шляпу,
пресловутый шарф, хотел открыть зонтик и поставить его в угол сушиться,  как
ему наказывала мадам Мегрэ, но раздумал и тоже сунул его в шкаф.
   Было около половины девятого утра. Почта ждала его на столе. Открыв дверь
в комнату инспекторов, он сделал приветственный жест Люка и всем остальным.
   - Скажите Лапуэнту, что я пришел.
   Конечно, они немедленно начнут шептаться,  что  патрон  встал  сегодня  с
левой ноги, а ведь это было не совсем так. Случается,  что  именно  те  дни,
когда ты ворчишь, обижаешься, вспоминаются много времени  спустя  как  самые
счастливые дни твоей жизни.
   - Доброе утро, патрон!
   Лицо у Лапуэнта было усталое, но глаза, покрасневшие от  бессонной  ночи,
радостно блестели. Он прямо дрожал от нетерпения.
   - Я его поймал!
   - Где он?
   - В закутке, в конце коридора, под охраной Торранса.
   - В котором часу?
   - В четыре утра.
   - Он тебе все рассказал?
   - Я велел принести кофе, потом около шести утра легкий завтрак на  двоих,
и мы болтали, как старые друзья.
   - Давай его сюда.
   Это была хорошая работа. Вот уже несколько лет Грегуар Бро, известный под
кличкой  Терпеливый,  а  также  часто  именуемый   Каноником,   безнаказанно
действовал в чужих квартирах, никогда не попадаясь на месте преступления.
   Его поймали единственный раз,  двенадцать  лет  назад,  застав  на  месте
преступления, но, отбыв срок, он снова принялся за старое, ничего не меняя в
своих привычках.
   Он вошел в кабинет следом за сияющим  Лапуэнтом,  у  которого  был  такой
торжествующий вид, как будто он поймал самую большую в мире форель или щуку.
Каноник смущенно остановился перед Мегрэ, углубленным в бумаги.
   - Садись.
   Комиссар спросил, дочитывая письмо:
   - У тебя есть сигареты?
   - Да, месье Мегрэ.
   - Можешь закурить.
   Арестованный был толстым парнем сорока трех лет, с  двойным  подбородком,
носом картошкой и детским ртом. Должно быть, он был толстым с  детства.  Его
светлая, розоватая кожа легко краснела.
   - Итак, ты наконец попался?
   - Да, попался.
   В первый раз его арестовал сам Мегрэ, с тех пор они часто  встречались  и
дружелюбно раскланивались..
   - Ты снова принялся за старое! - говорил комиссар, намекая  на  очередное
таинственное ограбление квартиры.
   В ответ Каноник отмалчивался, скромно улыбаясь.  Невозможно  было  ничего
доказать. И все-таки, хотя не  было  никаких  очевидных  улик,  сомнений  не
оставалось: подобные ограбления как бы носили его подпись.
   Каноник всегда работал один, подготавливая  каждую  кражу  с  необычайной
тщательностью и терпением.  Он  был  человеком  спокойным  от  природы,  без
пороков и страстей, с крепкими нервами.
   Большую часть времени он проводил в углу бара, кафе  или  ресторана,  как
будто погруженный в чтение газеты или подремывая, но на самом деле,  обладая
тонким слухом, не пропускал ни одного слова из разговоров своих соседей,  Он
также был страстным читателем еженедельников,  в  которых  тщательно  изучал
светскую хронику, и потому был прекрасно осведомлен об отъездах  и  приездах
всех видных лиц.
   Затем в один прекрасный день в уголовной  полиции  раздавался  телефонный
звонок какой-нибудь знаменитости, актера или кинозвезды, которые, вернувшись
из Голливуда, Лондона, Рима или Ниццы, находили свою квартиру ограбленной.
   Мегрэ не нужно было дослушивать до конца Жалобы  пострадавших.  Он  сразу
спрашивал:
   - Холодильник?
   - Пуст.
   Домашний бар был также пуст, кроме того, можно было быть  уверенным,  что
на кровати спали и пользовались пижамой, халатом и домашними туфлями хозяина
дома.
   Это и было "подписью Каноника" - привычкой, появившейся с  самого  начала
его "деятельности". Возможно, прежде он действительно голодал и  нуждался  в
теплой постели.  Убедившись,  что  квартира  осталась  пустой  на  несколько
недель, что в ней нет слуг, что консьержке не поручили ее  проветривать,  он
проникал в нее без отмычек, ибо ему были известны тайны всех замков.
   Очутившись  на  месте,  он  не  спешил  складывать  вещи,  драгоценности,
картины, безделушки, а располагался надолго, вернее  на  то  время,  которое
было необходимо, чтобы прикончить все съестные припасы.
   Случалось, что после  его  пребывания  обнаруживали  до  тридцати  пустых
консервных банок, а также  изрядное  количество  пустых  бутылок.  Он  читал
книги. Он спал. Он блаженствовал в ванной и при этом  никогда  не  возбуждал
подозрения соседей.
   Затем  он  отправлялся  к  себе  домой  и  снова  возвращался   к   своим
повседневным привычкам. По вечерам он посещал подозрительный бар на авеню де
Терн, где играл в белот .  Завсегдатаи  бара  относились  к
нему с уважением, хотя и несколько недоверчиво, потому что он всегда работал
один и никогда не рассказывал о своих подвигах... - Она  вам  позвонила  или
написала? Он задал этот вопрос с той грустью, которая  напомнила  Мегрэ  его
собственное недавнее настроение.
   - О чем ты спрашиваешь?
   - Вы сами знаете, месье Мегрэ. Без  нее  вам  бы  меня  не  поймать.  Ваш
инспектор (он повернулся к Лапуэнту)  караулил  на  лестнице  еще  до  моего
прихода, и я думаю, что его коллега стоял на улице. Не так ли?
   - Да, так.
   На самом деле Лапуэнт провел не одну, а  две  ночи  на  лестнице  дома  в
Пасси, в котором находилась квартира  некоего  месье  Элевара.  Этот  Элевар
уехал в Лондон на две недели. В газетах сообщали о его  отъезде  в  связи  с
договором, который он заключил на постановку фильма  с  участием  знаменитой
кинозвезды.
   Каноник никогда не спешил "въезжать" в квартиру сразу  же  после  отъезда
хозяев. Он выжидал некоторое время, принимал меры предосторожности.
   - Я ломаю себе голову, как это я сразу не  заметил  вашего  инспектора...
Теперь, конечно, неважно!.. Получил хороший урок... Так она вам позвонила?
   Мегрэ отрицательно покачал головой.
   - Значит, написала?
   Мегрэ кивнул.
   - Вы, наверное, не можете показать мне ее  записку?  Хотя  она,  конечно,
изменила почерк?
   Положим,  она  даже  не  потрудилась  это  сделать,  но  не   стоит   ему
рассказывать.
   - Я так и думал, что это случится в один прекрасный день, только не хотел
верить... Она просто уличная девка, извините за выражение... И однако, я  не
обижаюсь на нее... Я был счастлив целых  два  года,  правда...  Долгие  годя
ничего не было известно о его любовных связях. И вдруг на сорок первом  году
жизни он внезапно поселился с девицей по имени Жермен, которая  была  моложе
его на двадцать лет и незадолго до их знакомства ежедневно прогуливалась  по
авеню Ваграм.
   - Ты женился на ней? В мэрии?
   - Даже в церкви. Она же из  Бретани.  Она,  наверное,  уже  переехала,  к
Анри?
   Он имел в виду молодого сутенера по прозвищу Анри - мой глазок.
   - Нет, это он перебрался в твою квартиру. Каноник не возмущался, не  клял
судьбу, он обвинял в случившемся одного себя.
   - Сколько я заработаю?
   - От двух до пяти. Инспектор Лапуэнт допросил тебя?
   - Да. Он записал все, что я ему рассказал. Раздался телефонный звонок.
   - Алло! Комиссар Мегрэ слушает. Он слушал, нахмурив брови.
   - Повторите фамилию, пожалуйста.
   Он подвинул к себе блокнот и записал: