бывают   монтерами   или
сапожниками, - характеризовал его лейтенант. - Рассматривал это как свою
профессию.
   Три года подряд у него не было арестов, наказаний или замечаний.
   После чего - без всякого повода - дезертировал.
   Его нашли в Алжире, в какой-то граверной мастерской, куда  он  только
что устроился на работу.
   Он отказывался объяснить что-либо по поводу того, что толкнуло его на
этот неожиданный шаг, который мог ему дорого стоить, пробормотал только:
   - Не мог дольше выдержать.
   - Почему?
   - Не знаю.
   Учитывая  три  года  его  безупречной  службы,  к  нему  отнеслись  с
определенным снисхождением, но через полгода он совершил то же самое; на
этот раз его схватили через двадцать четыре часа в грузовике, развозящем
овощи, где он старался спрятаться.
   Когда он был в Иностранном легионе, на правой руке ему  вытатуировали
- по его собственному желанию - морского конька. "Почему именно  его,  а
не что-нибудь другое?" - пробовал выяснить Мегрэ.
   Легионерам обычно  нравятся  рисунки,  изображающие  более  пикантные
создания, чем морские существа...
   Ему  было  двадцать  шесть  лет,  когда  он  предстал  перед   Мегрэ:
невысокий, плечистый, рыжеватый блондин.
   - Вы когда-нибудь видели морского конька?
   - Живого никогда.
   - А мертвого?
   - Видел.
   - Где?
   - В Лозанне.
   - При каких обстоятельствах?
   - В комнате у одной девушки.
   Из него приходилось вытягивать каждое слово.
   - Что это была за девушка?
   - Я приходил к ней.
   - До исправительного дома в Ванне?
   - Да.
   - Как вы познакомились?
   - Я заговорил с ней на улице.
   - И у нее в комнате вы видели засушенного морского конька?
   - Да. Она сказала, что это ее талисман.
   - Вы знали еще каких-нибудь девушек до нее?
   - Мало.
   Мегрэ сразу догадался, что она была у него первой.
   - Чем вы занимались после  возвращения  из  Иностранного  легиона,  в
Париже?
   - Работал.
   - Где?
   - У слесаря.
   - Его адрес?
   - Улица Рокет.
   Полиция проверила. Все совпадало. Он работал два года,  ко  всеобщему
удовольствию. Над его неразговорчивостью смеялись, но считали прекрасным
работником.
   - Что вы делали вечером после работы?
   - Ничего.
   - Ходили в кино?
   - Почти никогда.
   У вас были знакомые, друзья?
   - Нет.
   - Приятельницы?
   - Тоже нет.
   Можно было бы предположить, что женщины пробуждали в нем  робость.  А
все-таки та первая - тогда, когда ему было шестнадцать лет, -  произвела
на него такое впечатление, что в  честь  нее  он  вытатуировал  на  руке
морского конька.
   Следствие велось тщательно. В те времена  можно  было  еще  позволить
себе разрабатывать детали. Мегрэ был тогда только  инспектором  полиции,
по возрасту всего на три года старше Кюэнде.
   Все началось так же, как и в Лозанне, с той  лишь  разницей,  что  на
этот раз в полицию не поступила анонимка.
   Однажды в четыре часа утра (а значит, в то самое время,  когда  нашли
тело в Булонском лесу) полицейский остановил молодого человека,  несшего
большой сверток. Это произошло совершенно случайно. Задержанный бросился
бежать.
   В свертке были меховые шкурки, и Кюэнде отказался объяснить, откуда у
него этот странный товар.
   - Куда вы шли с ним?
   - Сам не знаю.
   - Откуда у вас это? Скажите!
   - Ничего не могу вам сказать.
   Было  установлено,  что  шкурки   принадлежали   скорняку   с   улицы
Фран-Буржуа.
   Кюэнде жил тогда на  улице  Сент-Антуан,  в  ста  метрах  от  площади
Бастилии, и в его комнате было найдено - так же,  как  и  в  Лозанне,  -
большое количество самых разнообразных вещей.
   - Кому вы продавали свою добычу?
   - Никому.
   Это звучало не  правдоподобно,  но  все-таки  не  удалось  установить
никаких  связей  между  неразговорчивым  швейцарцем  и   кем-нибудь   из
известных полиции скупщиков краденого.
   Этот случай заинтересовал Мегрэ до такой степени, что он  добился  от
своего  тогдашнего  начальника  комиссара  Гулло,  чтобы   арестованного
показали   врачу.   Медицинское   заключение    гласило:    "Тип    явно
антиобщественный.  Умственное  развитие  выше  среднего.   Эмоциональные
реакции нормальны".
   Кюэнде повезло: его тогда защищал по назначению молодой адвокат  метр
Гамбье, который через какое-то время стал одним  из  светил  французской
адвокатуры, поэтому он получил небольшой срок.
   Сначала он отсиживал его в тюрме  Сайте,  позднее  был  переведен  во
Френ, где провел год; и здесь тоже вел себя безупречно - в награду  срок
сократили на несколько месяцев.
   В то время, когда  Кюэнде  находился  в  заключении,  от  несчастного
случая погиб его отец. Как-то в субботу он возвращался домой пьяный,  не
включив фары мотоцикла, и сзади на него наехал автомобиль.
   Оноре вызвал в Париж мать; женщина, которая до  этого  не  высовывала
носа из спокойной швейцарской деревеньки Сенарклен, внезапно оказалась в
самом центре шумной улицы Муфтар.
   Не была ли и она своего рода феноменом?  Огромный  город  должен  был
будить в ней робость,  подавлять  своей  величиной,  а  она  вскоре  так
освоилась в своем квартале, что стала там очень популярной личностью.
   Ее звали Жюстина, и вся улица  Муфтар,  от  начала  до  конца,  знала
старую Жюстину с хитрыми глазками и протяжным, певучим голосом.
   То, что сын сидел в тюряге, ничуть ее не конфузило.
   - Каждому своя судьба суждена, - говорила она сентенциозно.
   Еще дважды комиссар Мегрэ имел возможность заниматься личностью Оноре
Кюэнде: второй раз в связи с крупной кражей драгоценностей на  улице  де
ля Помп в районе Пасси.
   Была ограблена роскошная квартира семьи Д., в которой, кроме  хозяев,
было три человека прислуги. Драгоценности лежали на туалетном столике  в
будуаре, примыкающем к спальне супругов Д. Двери в будуар были всю  ночь
открыты.
   Ни сам хозяин, ни его жена  ничего  не  слышали.  Горничная,  которая
спала в своей комнатке на том же этаже, уверяла, что входные  двери  она
закрыла на ключ и что, когда пришла утром,  они  были  заперты.  Никаких
следов взлома. Ни одного отпечатка пальцев.
   Апартаменты семьи  Д.  находились  на  четвертом  этаже  и  не  имели
балкона, не могло быть, значит, и речи о  том,  чтобы  кто-то  пробрался
снаружи в будуар, например, из соседней квартиры.
   Это была пятая или шестая кража  одного  типа  в  течение  трех  лет;
газеты много писали об этом, называя грабителя "взломщиком-привидением".
   Мегрэ прекрасно узнал той весной всю улицу де ля Помп. Он ходил один,
в разное время дня, из квартиры в квартиру и скрупулезно расспрашивал не
только  консьержек,  но  и  жильцов  этих  домов,  и  продавцов  местных
магазинчиков, и прислугу.
   И именно тогда благодаря случаю или,  скорее,  благодаря  собственной
настойчивости или упорству, он наткнулся на Кюэнде.
   В доме напротив того, в котором была  совершена  кража,  комнатку  на
шестом этаже с окнами,  выходившими  на  улицу,  снял  недавно  какой-то
мужчина.
   - Очень  вежливый,  очень  спокойный  жилец,  -  было  о  нем  мнение
консьержки. - Выходит редко, вечером никогда женщин не приводит. К  нему
вообще никто не приходит.
   - Он сам убирает? Сам готовит?
   - Да, наверное! Но ручаюсь, у него очень чисто.
   Неужели Кюэнде был так самоуверен, что, совершив кражу, не  дал  себе
труда переехать куда-нибудь в другое место? Или, может  быть,  наоборот,
он боялся навлечь на себя подозрение,  если  бы  внезапно  покинул  свою
квартиру?
   Мегрэ застал его дома. Кюэнде сидел и читал  какую-то  книгу.  Сквозь
окно было прекрасно видно, что  происходит  в  доме  на  другой  стороне
улицы.
   - Вы не пройдете со мной?
   Кюэнде не протестовал. И не возражал, когда производили обыск  в  его
комнатке.  У  него  не  нашли  ничего,  абсолютно   ничего:   ни   одной
драгоценности, ни одной отмычки, никаких лестниц или веревок, словом, ни
одного приспособления, чтобы взбираться.
   Допрос  на  набережной  Орфевр  длился  почти   сутки   с   короткими
перерывами, чтобы съесть булку и выпить пива.
   - Почему вы сняли эту комнату?
   - Она мне понравилась.
   - Вы поссорились с матерью?
   - Нет.
   - Вы уже не живете вместе с ней?
   - Когда-нибудь я к ней вернусь.
   - Вы оставили у нее свои вещи?
   - Конечно.
   - В последнее время вы были у матери?
   - Нет.
   - Кто вас видел в том доме?
   - Консьержка, соседи, может, кто-нибудь еще.
   Немного странный акцент придавал его словам  оттенок  иронии,  должно
быть, невольный, поскольку выражение его лица,  серьезное  и  спокойное,
говорило о том, что  он  делает  все,  что  может,  чтобы  удовлетворить
господина комиссара.
   Допрос не дал никаких  результатов,  но  расспросы  на  улице  Муфтар
доставили кое-какой материал. Оказалось,  что  Оноре  не  в  первый  раз
исчезал на период от трех недель до двух месяцев, после чего возвращался
и снова жил в течение долгого времени вместе с матерью.
   - На какие средства вы живете?
   - Я умею делать все.
   - Но вы нигде не работаете.
   - Я отложил немного денег.
   - В банке?
   - Я не верю банкам.
   - Так где же эти деньги?
   Он  молчал.  Со  времени  своего  первого  ареста  он   проштудировал
Уголовный кодекс и некоторые параграфы знал на память.
   - Это не я должен доказать, что невиновен. Это вы должны доказать мне
мою вину.
   На этот раз Мегрэ рассердился, хотя при виде лица Кюэнде, выражавшего
снисходительное неодобрение, тут же об этом пожалел.
   - Вы каким-то образом  избавились  от  драгоценностей.  Скорее  всего
продали кому-то. Кому?
   Перед  этим   поинтересовались   известными   скупщиками   краденого,
оповестили Антверпен, Амстердам,  Лондон.  Шепнули  словечко  доверенным
информаторам. Но никто не узнал Кюэнде. Никто в глаза его не видел.
   Никто не поддерживал с ним отношений.
   - А что я говорила? - торжествовала  его  мать.  -  Я  знаю,  что  вы
хорошие пройдохи, но у моего сына тоже есть голова на  плечах...  ого-го
какая!
   Несмотря  на  подозрения,  несмотря  на  то,   что   фамилия   Кюэнде
фигурировала в реестре судимых, пришлось освободить его из-за отсутствия
доказательств вины.
   Он не торжествовал, как его мать. Ни на минуту не утратил  враждебной
флегматичности. Выходя из кабинета Мегрэ, задержался в  дверях,  поискал
глазами шляпу и после короткого колебания протянул на прощание руку.
   - До свидания, господин комиссар.
   Будто бы знал, что скоро они увидятся снова.

III

   Стулья  с  плетеными  из  соломы  сиденьями  поблескивали   оттенками
матового золота. Пол из обычных сосновых досок, очень старый, был покрыт
воском и так натерт, что в нем, как в зеркале,  отражался  прямоугольник
окна. Медный маятник стенных часов мерно покачивался.
   Казалось, что каждый предмет в этой комнате: кочерга, вазоны, половая
щетка, о которую терся кот,  живут  своей  собственной  жизнью,  как  на
картинах старых голландских художников.
   Старая женщина открыла дверцы печки и бросила туда  два  совка  угля;
вырвавшееся пламя на миг осветило ее лицо.
   - Вы позволите мне снять пальто?
   - Это значит, что вы пришли надолго?
   - Это значит, что на дворе два градуса мороза, а у вас очень тепло.
   - Старые люди мерзляки, - буркнула она скорее себе под нос, чем ему.
   - Я люблю, когда печь хорошо натоплена. Мой  сын  тоже  любил  тепло,
даже когда был маленьким. Помню, что у нас дома, в Сенарклене, он всегда
сидел у печки, когда учил уроки.
   Она бросила взгляд на кресло, обитое вытертой кожей.
   - И здесь он тоже пододвигал кресло к печке. Он мог часами сидеть так
и читать, забывая обо всем на свете.
   - А что он читал?
   - Разве я знаю? - отвечала она, разводя руками. - Откуда мне знать?
   Он брал книги в библиотеке на улице  Монж.  Прочитает  одну,  отдает,
берет другую. О, одна еще лежит здесь.
   Она указала на обернутую в черное блестящее полотно книгу... Это была
монография о французской революции, написанная Ленортом.
   - Мой Оноре знал очень много. Никогда не говорил попусту, но  сколько
у  него  в  голове  было...  ого-го!  Газеты  он  читал  ежедневно,   по
четыре-пять в день, и такие толстые журналы, очень дорогие,  с  цветными
картинками...
   Мегрэ любил тихие квартиры, у  которых  был  свой  собственный  запах
хорошо  поддерживаемого  человеческого  жилья.  Ему  хотелось   закурить
трубку, и он уже начал ее машинально набивать, но заколебался.
   - Можете закурить. Он тоже курил трубку. У него была целая  коллекция
старых трубок, а если какая-нибудь из них  портилась,  он  долго  с  ней
возился, но чинил сам.
   - Я бы хотел задать вам один вопрос, госпожа Кюэнде.
   - Почему вы обращаетесь ко мне так официально? Все попросту  называют
меня Жюстина. И уже так давно! Мне кажется, что в последний  раз  "мадам
Кюэнде" называл меня мэр, который регистрировал  наш  брак.  Пожалуйста,
спрашивайте. Отвечу, если смогу.
   - Вы не работаете?
   - Я никогда не работала. Даже когда муж был жив.
   - У вашего мужа было какое-то состояние?
   - А вы  когда-нибудь  видели  богатого  кротолова?  Особенно  такого,
который пьет с утра до ночи?
   - Значит, вы жили на те деньги, что давал вам сын?
   - Что же в этом плохого?
   - Рабочий отдает зарплату ясене или матери каждую  субботу,  чиновник
свое жалованье каждого первого числа. А Оноре  -  он  давал  вам  деньги
регулярно или в определенные сроки, когда они были вам нужны?
   Она сосредоточенно смотрела на него, как бы только теперь отдав  себе
отчет в значении его вопроса.
   - По-разному... а что?
   - Он мог, например, вручить вам какую-то крупную сумму  сразу,  чтобы
вам хватило на то время, пока он отсутствует. Но когда он вернется...
   - Он никогда не давал мне крупных сумм. Что бы я с ними делала?
   - На какой срок он оставлял вас одну? По крайней мере,  на  несколько
недель, правда? А что вы делали все это время без денег?
   - Мне много и не нужно.
   - А все-таки, как вы жили, не имея средств к существованию?
   - Я всегда могу взять в кредит все, что мне необходимо в магазинчике,
у мясника - ба! - любой базарный торговец  мне  поверит.  Кто  у  нас  в
квартале не знает старой Жюстины?
   - А может быть, ваш сын присылал деньги по почте?
   - По почте? Никогда!
   - Послушайте меня, мадам Кюэнде...
   - Я уже говорила вам, чтобы вы называли меня Жюстиной. Она  встала  у
плиты, долила воды в бурлящую на огне  кастрюлю,  прикрыла  ее  крышкой,
оставив узкую щелку, чтобы мог выйти пар.
   - Я в самом деле не хочу  доставлять  вам  неприятности,  а  ваш  сын
ведь... уже теперь... прошу понять меня: мне нужно только найти тех, кто
его убил. А вы можете мне в этом помочь.
   - Я смогу его увидеть?
   - Да.
   - Когда?
   - Сегодня, еще до полудня. Наш инспектор заедет за вами.
   - Мне выдадут тело?
   - Наверное. Но  прошу  вас  не  менять  тему.  Я  должен  задать  вам
несколько вопросов.
   - Что вы еще хотите от меня узнать?
   Она все еще  была  недоверчивой,  какими  обычно  бывают  крестьянки:
старая женщина, почти неграмотная, она во всем видела  ловушку.  Эту  ее
подозрительность невозможно было преодолеть.
   - Сын покидал вас пару  раз  в  течение  года  и  не  показывался  по
несколько недель... Как долго это продолжалось?
   - Я уже говорила. Иногда три недели, иногда два месяца.
   - Как он вел себя, когда возвращался?
   - Так, как каждый. Был доволен, что находит свои домашние туфли рядом
с печкой.
   - Он говорил вам, что уезжает или исчезал без предупреждения?
   - А кто собирал ему чемодан, если не я?
   - Значит, он предупреждал вас, что уезжает. Что он брал с собой?
   Смену белья? Костюмы?
   - Брал то, что ему было нужно.
   - У него было много костюмов?
   - Четыре или пять. Он любил элегантно одеваться.
   - У вас не создавалось впечатления, что после возвращения  он  что-то
прячет в квартире?
   - Что можно спрятать в такой маленькой квартире? В  конце  концов  вы
производили тут обыск, и не один раз. Я прекрасно помню, как  ваши  люди
совали нос всюду, куда только могли, далее комод отодвигали,  спускались
в подвал, хотя он принадлежит всем жильцам, в каждый  угол  залезали,  и
ведь ничего не нашли!
   Это была правда. Не нашли ничего.
   - У вашего сына нет счета в банке или сберегательной книжки.  Значит,
можно  полагать,  что  он  хранил  деньги  в  каком-то  ином  месте.  Не
вспомните: может быть, он говорил, что уезжает за границу -  в  Бельгию,
например, в Швейцарию или в Испанию?
   - В Швейцарии его бы сразу арестовали.
   - Верно.
   - Нет, он никогда не говорил ни о каких отъездах за границу.
   В течение двух последних лет  фотография  Оноре  Кюэнде  фигурировала
среди снимков тех лиц,  за  которыми  следует  смотреть  на  пограничных
переходах и даже на железнодорожных вокзалах.
   Мегрэ колебался, раздумывая про  себя:  ведь  он  должен  был  где-то
продавать драгоценности и другие краденые предметы. Он не  контактировал
с профессиональными скупщиками краденого.  А  так  как  тратил  на  себя
немного, наверняка имеет где-то отложенные деньги. И к тому  же  крупную
сумму. Да! Но где?
   И вслух сказал Жюстине:
   - Поскольку сын давал вам  деньги  на  жизнь  нерегулярно,  время  от
времени, чтобы вы сделали, если бы он вообще перестал вам их давать?
   Она невольно вздрогнула, и в ее глазах отразилось беспокойство.
   - Я никогда не боялась этого, - ответила она не без  гордости.  Оноре
хороший сын!
   Она не сказала на этот раз: "был хорошим сыном". И закончила так, как
если бы он был жив:
   - Я уверена, что он не оставит меня без средств к существованию.
   В ее голосе звучала глубокая убежденность.
   Минуту спустя Мегрэ произнес вполголоса, как бы про себя:
   - Кто его убил? Ведь не какой-то случайный бродяга, наверняка нет.  И
не сообщник из мести. Сообщников у него никогда не было. Что же  в  этом
кроется? Ведь это не какое-то обычное убийство...
   Старуха не спрашивала, откуда он это знает, а он сам ей не объяснял.
   У бродяги не было бы повода изуродовать тело, и уж наверняка  незачем
ему было  с  особой  злостью  глумиться  над  его  лицом  или  тщательно
опорожнять карманы, чтобы не осталось ни одной мелочи, такой, как трубка
или зажигалка, которые могли бы облегчить опознание.
   Убили его и не представители  преступного  мира:  убийца  был  кто-то
такой, кто не знал, что Кюэнде сидел в  тюрьме  по  уголовному  делу,  а
значит, без труда его отпечатки пальцев отыскались бы в  картотеке  лиц,
имевших судимость.
   - Тот, кто его убил, не знал Оноре раньше.  Все-таки  у  убийцы  были
какие-то причины, чтобы его прикончить. Вы меня понимаете?
   - А что я тут должна понимать?
   - То, что когда мы будем знать, какую кражу планировал Оноре, в каком
деле, в чьей квартире, нам легче будет напасть на след убийцы.
   - Это не вернет к жизни моего сына.
   - Вы мне позволите взглянуть на его комнату?
   - Я не могу вам запретить.
   - Я хотел бы, чтобы мы сделали это вместе.
   Когда она шла за ним, двигались ее узкие плечи и колыхались  огромной
ширины бедра. Рыжая собачка, ворча, семенила за ней.
   В комнате Оноре с выходящим во двор  окном,  через  которое  проникал
слабый свет, царил полумрак, как в  часовне.  Отсвечивало  только  белое
стеганое покрывало на железной кровати.
   Мегрэ открыл дверцу зеркального шкафа: три костюма - два серых,  один
темно-синий - аккуратно висели на плечиках, внизу стояли составленные  в
ряд туфли, а на полке лежали рубашки, поверх которых был  положен  пучок
сушеной лаванды.  На  этажерке  -  книги:  Уголовный  кодекс  в  красной
обложке,  сильно  истрепанный,  купленный  наверняка   у   какого-нибудь
букиниста на набережной Сены или на бульваре Сен-Мишель. Какие-то романы
конца девятнадцатого века, том Золя, том Толстого. План Парижа,  которым
наверняка часто пользовались...
   В углу на полке -  стопки  иллюстрированных  журналов.  При  виде  их
комиссар невольно нахмурил брови. Они странным образом не  подходили  ко
все