понял, что  Париж  -
единственное место, где можно жить, и построил этот особняк на  авеню  Жюно.
Дело  после  смерти  отца  ведет  его  брат  Ганс,  а  он,  Норрис   Йонкер,
довольствуется дивидендами и обращает их в картины.
   - В картины? - переспросил Мегрэ.
   - Говорят, у него одно из богатейших собраний в Париже.
   - Стоп! Вы позвонили. Кто вам открыл?
   - Камердинер. Еще нестарый. Белесый и розовый, как поросенок.
   - Вы сказали, что вы из полиции?
   - Да. Он как будто и не удивился, провел меня  в  вестибюль  и  предложил
сесть. По стенам картины. Я, правда, ничего не смыслю в живописи, но подписи
знаменитых художников все же разобрал. Там и Гоген, и Сезанн, и  Ренуар.  На
картинах все больше голые женщины.
   - Долго вы ждали?
   -  Минут  десять.  Двустворчатая  дверь  из  вестибюля  в  гостиную  была
приоткрыта, и я увидел там молодую брюнетку. Еще подумал, почему это  она  в
пеньюаре, ведь уже три часа дня. Может быть, я ошибаюсь, но,  по-моему,  она
пришла  специально,  чтобы  посмотреть  на  меня.  Через   несколько   минут
камердинер провел меня через  гостиную  в  кабинет,  снизу  доверху  забитый
книгами.
   Навстречу мне поднялся  мосье  Йонкер.  На  нем  были  фланелевые  брюки,
шелковая рубашка с отложным воротником и черная бархатная куртка. Седой  как
лунь, но цвет лица прекрасный, почти такой же, как и у камердинера.
   На письменном столе поднос с графином и рюмками.
   "Присаживайтесь. Слушаю вас", - сказал он без малейшего акцента.
   Чувствовалось, что роскошная обстановка, бесценные  картины  и  учтивость
представительного  хозяина  произвели  сильное  впечатление  на  участкового
инспектора Шинкье.
   - По правде говоря, я не знал, с чего начать.
   Спросил его про выстрелы, он ответил, что ничего не  слышал,  потому  что
окна его спальни выходят в сад, а стены толстые, за ними с улицы  ничего  не
слышно. "Не выношу шума", - говорит и налил мне рюмку ликера. Такого  я  еще
не пробовал. Очень крепкий, с привкусом апельсина.
   "Но вы, наверное, знаете, что произошло вчера ночью на улице перед  вашим
домом?" - спрашиваю. "Карл мне рассказал, когда принес завтрак около  десяти
утра. Это мой камердинер, сын одного нашего арендатора. Он  сказал,  что  на
улице собралась толпа - ночью гангстеры напали на полицейского".
   - Как он держался? - прервал Мегрэ, уминая табак в трубке.
   - Спокойно, улыбался все. Редко кто так ведет себя с незваными гостями.
   "Если вы хотите спросить Карла, - говорит, - я охотно пришлю его  к  вам,
но в его комнате окна тоже выходят в сад, и он говорил мне, что ровно ничего
не слышал".
   "Вы женаты, господин Йонкер?" - спросил я еще.
   "А как же, - отвечает. - Жене чуть дурно не стало, когда она узнала,  что
случилось в двух шагах от нашего дома".
   Тут Шинкье умолк ненадолго и, помявшись, продолжал:
   - Не знаю, может, я дал маху, господин комиссар. Я еще много о чем  хотел
расспросить, да как-то не решился. В конце концов, думаю, самое важное - это
как можно скорее ввести в курс дела вас.
   - Вернемся к старому ревматику.
   - Вот, вот. Ведь если бы не он, я бы не пошел к голландцу. В самом начале
нашего разговора Маклэ сказал: "Что бы вы делали, инспектор, если  бы  вашей
женой была одна из красивейших женщин Парижа? Молчите? Хо-хо! А ведь вам  не
седьмой десяток! Ну ладно! Поставим вопрос иначе: как ведет себя  человек  в
этом возрасте, владея столь очаровательным существом?
   Ну так слушайте, у господина из дома напротив, по-видимому, свои  взгляды
на этот счет. Я, изволите знать, сплю  мало:  бессонница.  Ни  политика,  ни
катастрофы разные, о которых галдят по радио и  пишут  в  газетах,  меня  не
волнуют. Зато люблю подумать. Это мое единственное  развлечение.  Понимаете?
Смотрю так в окно и думаю. Какое это увлекательное занятие - кто бы знал!
   Взять, например, этого голландца и его жену. Они мало выезжают,  один-два
раза в неделю, она - в вечернем платье, он  -  в  смокинге,  и  редко  когда
возвращаются позднее часа ночи. Стало быть, это просто  ужин  у  друзей  или
театр.
   Сами они званых вечеров не устраивают, к обеду  никого  не  приглашают  и
обедать, кстати сказать, садятся не раньше трех.
   Да!  Так  вот  я  и  развлекаюсь.  Наблюдаю,   анализирую,   сопоставляю,
догадываюсь...
   И вот вижу я, что два или три раза в неделю хорошенькие девушки звонят  в
парадное напротив по вечерам, часов около восьми, а выходят из  дому  поздно
ночью, а то и под утро..."
   Мегрэ все больше сожалел о том,  что  ему  не  пришлось  лично  допросить
старого чудака.
   - "И это еще не все, дорогой вы мой блюститель порядка! Признайтесь,  что
навострили ушки! А то небось думали: "Что за вздор несет старый  хрыч!"  Это
еще что - я вам больше скажу: девицы-то всегда приходят разные!
   Обычно они приезжают на такси, но иногда приходят и пешком. Из моего окна
видно, как они всматриваются в номер дома, словно еще не бывали  здесь.  Это
тоже имеет свой смысл, как по-вашему? Значит, кто-то вызывает  их  по  этому
адресу. Да в конце концов я не родился калекой и не всегда жил,  как  старый
больной пес в конуре. И поверьте, я знаю женщин.
   Видите напротив фонарь, в пяти метрах от их парадного? Светит он ярко,  и
мне отсюда все видно. Вы полицейские и, надо полагать,  с  .первого  взгляда
отличите порядочную женщину от потаскухи, для которой любовь - профессия. Но
и таких, кто этим, так сказать, промышляет от случая к случаю, вы определите
без труда. Ну, там, певичек из кабаре или статисток из кино, которые  всегда
не прочь подработать таким способом, хотя и не выходят на панель".
   От сонливости Мегрэ не осталось и следа.
   - Ну, Шинкье, вам понятно?
   - Что понятно?
   - Как все это началось! Лоньон часто дежурил по ночам  на  авеню  Жюно  и
знал там в лицо почти всех. И если он  заметил,  как  женщины  такого  сорта
ходят в особняк голландца...
   - Я уже подумал об этом. Но ведь непостоянство не запрещено законом  даже
пожилым людям!
   "И в самом деле, одно это еще не .заставило бы Невезучего подыскать столь
необычный наблюдательный пункт", - подумал Мегрэ, а вслух сказал:
   - Ну это как раз легко объяснить.
   - Как?
   - Допустим, он следил за одной из этих  девиц.  А  может  быть,  случайно
натолкнулся на одну из тех, с которыми возился раньше.
   - Так-то оно так. Но  все  же  при  чем  тут  голландец?  Как  говорится,
вольному воля...
   - Погодите, мы еще не знаем, что происходило в его доме и что там. видели
эти женщины. Ну, а что еще сказал этот ваш славный старикан?
   - Я задал ему массу вопросов и ответы записал. Шинкье опять  извлек  свой
черный блокнот и стал зачитывать:
   - "Вопрос: Может быть, эти женщины приходили к слуге?
   Ответ: Во-первых, камердинер влюблен  в  служанку  из  молочной  в  конце
улицы, толстую хохотушку. Несколько раз в неделю она приходит сюда к нему на
свиданье. Стоит в стороне, метрах в десяти от дома, и  поджидает  его.  Могу
вам показать это место. Он как завидит ее, сразу же выходит.
   Вопрос: В какое время они встречаются?
   Ответ: По  вечерам  около  десяти.  Думаю,  что  раньше  он  не  может  -
прислуживает  за  столом,  значит  в  доме   ужинают   поздно.   Они   долго
прогуливаются под руку и, прежде чем разойтись,  целуются  вон  в  той  нише
направо.
   Вопрос: Он ее не провожает?
   Ответ: Нет. Она вприпрыжку бежит по улице одна, сияя от счастья. Иной раз
кажется, что она вот-вот пустится в пляс. Но  я  еще  и  по  другой  причине
уверен, что эти женщины приходят не  к  камердинеру.  Часто  они  звонили  в
парадное, когда его не было дома.
   Вопрос: Кто же им открывает?
   Ответ: В том-то и дело! Тут еще  одна  довольно  любопытная  подробность:
иногда открывал сам голландец, а иногда его... жена.
   Вопрос: У них есть машина?
   Ответ: Еще какая! Роскошная, американская.
   Вопрос: А шофер?
   Ответ: Все тот же Карл, только,  садясь  за  руль,  он  напяливал  другую
ливрею.
   Вопрос: Другие слуги в доме есть?
   Ответ: Кухарка и две горничные. Горничные часто меняются.
   Вопрос: У них бывает еще кто-нибудь, кроме этих "дам"?
   Ответ: Кое-кто бывает. Чаще всего мужчина лет сорока, по виду американец.
Приезжает он обычно днем в дорогой спортивной машине желтого цвета.
   Вопрос: Сколько времени он проводит в доме? Ответ: Час-другой.
   Вопрос: А вечером или ночью он ни разу не приезжал?
   Ответ: Только два раза подряд, с месяц тому  назад.  Подъезжал  он  около
десяти часов вечера с какой-то молодой женщиной. Он заходил в дом  и  вскоре
выходил, а женщина оставалась в машине.
   Вопрос: Оба раза одна и та же?
   Ответ: Нет".
   Мегрэ представил  себе,  как  старик  сардонически  улыбался,  делая  эти
маленькие открытия.
   - "Еще один какой-то лысый приезжает  иногда  на  такси  посреди  ночи  и
уезжает с большими пакетами.
   Вопрос: Что это за пакеты, как вы думаете?
   Ответ: Похоже, что завернутые картины. А может,  и  еще  что-нибудь.  Вот
почти и  все,  что  я  знаю,  господин  инспектор.  Мне  уже  много  лет  не
приходилось так  много  говорить  и,  надеюсь,  теперь  долго  не  придется.
Предупреждаю, вызывать меня в полицию или к следователю бесполезно.
   В свидетели, если дойдет до суда, я не пойду и подавно!
   Поболтали, и ладно. Я рассказал вам кое о чем, мало ли что  старикашке  в
голову взбредет! Одним словом, делайте свои выводы, но меня в эту историю ни
под каким видом не впутывайте!"
   Шинкье  продолжал  свой  доклад,  и,  слушая  его,  Мегрэ  подумал,   что
участковые все же не зря получают жалованье.
   - Позднее, когда я распростился с голландцем, мне вдруг пришло в  голову,
что .старый чудак из дома напротив мог и разыграть меня! И я решил проверить
хотя бы одно из его показаний - тогда, думаю, можно  взять  на  веру  и  все
остальное.
   Пошел я в молочную. Долго ждал на улице, пока служанка осталась  одна.  Я
ее сразу узнал по описанию старика: в самом деле,  пухленькая  и  хохотушка.
Она недавно приехала из деревни и в таком восторге от Парижа, что до сих пор
опомниться не может.
   Я вошел в молочную и спросил: "У вас есть знакомый по имени Карл?"
   Она покраснела, испуганно посмотрела на открытые двери в заднюю комнату и
пробормотала:
   "А вы кто такой? Что вам за дело до этого?"
   "Я из полиции. Мне нужно кое-что уточнить".
   "В чем его обвиняют?"
   "Ни в чем. Говорю вам, это проверка. Он ваш жених?"
   "Может, мы и поженимся когда-нибудь... Предложения он мне еще не сделал".
   "Вы с ним часто встречаетесь по вечерам?"
   "Встречаюсь, когда свободна".
   "И ждете его у подъезда на авеню Жюно?"
   "Откуда вы знаете?"
   В это время из задней комнаты вышла грузная женщина, и у девчонки хватило
сообразительности перевести разговор. Она затараторила:
   "Нет, мосье. Горгонзолу1 всю распродали. Возьмите рокфор. На  вкус  почти
одно и то же".
   Мегрэ улыбнулся.
   - Пришлось взять рокфор?
   - Я сказал, что  жена  предпочитает  горгонзолу,.  Вот  и  все,  господин
комиссар. Не знаю, с чем придут сегодня вечером мои  ребята.  Что  слышно  о
бедняге Лоньоне?
   -  Я  только  что  просил  позвонить  в  клинику.   Врачи   пока   ничего
определенного не могут сказать. Он еще не  пришел  в  себя.  Опасаются,  что
вторая пуля, та, что прошла пониже ключицы, задела верхушку правого легкого;
надо бы сделать рентген, но он еще слишком слаб.
   - Что же он такое учуял, что  его  решили  убрать?  Вы  не  меньше  моего
удивитесь, когда познакомитесь с голландцем. Не укладывается в  голове,  что
такой человек...
   - Вот что, Шинкье. Когда освободятся  ваши  люди,  пусть  проверят  девиц
известного сорта в вашем районе. В особенности во время  ночного  дежурства.
Вы ведь сказали, что некоторые из девиц приходили  к  дому  Йонкера  пешком,
значит это местные, с Монмартра. Прочешите все ночные кабаре. Судя по  тому,
что говорил ваш ревматик, они не из уличных потаскух, рангом повыше. Вам все
ясно? Может, засечем хоть одну из тех, кто бывал на авеню Жюно.
   "Конечно, куда важнее отыскать Маринетту Ожье, - подумал Мегрэ.  -  Может
быть, Мере и его лаборанты все-таки нападут на ее след со  своими  образцами
песка".
   Мегрэ набрал номер знакомого аукциониста по продаже картин, с которым ему
не раз приходилось сталкиваться по работе и которого часто  вызывали  в  суд
как эксперта.
   - Это вы, Манесси? Говорит Мегрэ.
   - Одну минутку, я только закрою дверь. Ну вот, я вас слушаю.  И  вы  тоже
занялись живописью?
   - О нет! Я в ней по-прежнему слабо разбираюсь. Вы знаете некоего  Норриса
Йонкера, голландца?
   - С авеню Жюно? А как же! Мне даже приходилось производить по его просьбе
экспертизу нескольких полотен. У него одно  из  богатейших  собраний  картин
второй половины девятнадцатого и начала двадцатого века.
   - Значит, он очень богат?
   - Его отец, банкир, тоже был большим ценителем  живописи,  Норрис  Йонкер
вырос среди картин Ван-Гога, Писарро, Мане и Ренуара.  Не  удивительно,  что
финансы его не интересуют. Он получил в наследство довольно много картин,  а
дивидендов,  которые  платит  ему  брат,  возглавивший  дело,   хватает   на
приобретение новых.
   - Вы встречались с ним лично?
   - Да. А вы?
   - Нет еще.
   - Он больше похож на английского джентльмена, чем на голландца. Если  мне
память не изменяет, после окончания Оксфордского университета он долго жил в
Англии. Я слышал даже, что в  последнюю  войну  он  вступил  добровольцем  в
британскую армию и дослужился до полковника.
   - А что представляет собой его жена?
   - Прелестное создание. Она очень рано вышла замуж за  одного  англичанина
из Манчестера... Непонимаю, что вам дался Йонкер. Надеюсь, его не ограбили?
   - Нет.
   Теперь настала  очередь  Мегрэ  уходить  от  прямых  вопросов.  Он  вновь
перехватил инициативу в разговоре и спросил:
   - Они часто бывают в обществе?
   - По-моему, нет.
   - Йонкер встречается с другими любителями живописи?
   - За аукционами он, конечно, следит и, во всяком случае, знает,  когда  в
Париже, Лондоне или Нью-Йорке какое-нибудь ценное полотно меняет хозяев.
   - Он ездит по белу свету?
   - Вот уж этого не могу сказать. Он много путешествовал в свое  время,  не
знаю, как сейчас.  Впрочем,  чтобы  купить  картину,  ему  самому  вовсе  не
обязательно ездить по аукционам. Известные покупатели  чаще  всего  посылают
для этого своих представителей.
   - В общем вы в своих делах можете на него положиться.
   - С закрытыми глазами.
   - Благодарю вас.
   Все это не упрощало дела. Мегрэ недовольно поднялся и достал из  стенного
шкафа пальто и шляпу.
   Хуже нет для полицейского, чем опрашивать в ходе расследования известных,
уважаемых  или  высокопоставленных  людей.  Такие  потом  нередко  жалуются,
обзванивают начальство, и хлопот с ними не оберешься. Поразмыслив,  комиссар
решил не брать с собой к Йонкеру никого из инспекторов, чтобы  не  придавать
своему визиту слишком официальный характер.
   Через полчаса он вышел из такси около особняка на  авеню  Жюно  и  вручил
свою визитную карточку Карлу, облаченному в  белый  сюртук.  Как  и  Шинкье,
комиссару пришлось подождать в вестибюле, но его чин,  как  видно,  произвел
впечатление: камердинер на сей раз вернулся не через десять,  а  через  пять
минут.
   - Прошу вас...
   Карл провел Мегрэ  через  гостиную,  где  в  отличие  от  Шинкье  ему  не
посчастливилось увидеть очаровательную мадам Йонкер, и распахнул  перед  ним
двери кабинета.
   Голландец был все в той же куртке, и вообще  казалось,  что  после  ухода
Шинкье сцена совершенно не  изменилась.  Сидя  за  письменным  столом  стиля
ампир, Йонкер изучал гравюры, вооружившись огромной лупой.
   Он сразу же поднялся навстречу, и Мегрэ  отметил  про  себя,  что  Шинкье
точно описал его внешность. В серых фланелевых брюках, в шелковой рубашке  и
черной бархатной куртке он  выглядел  как  типичный  джентльмен  в  домашней
обстановке и держался также с чисто английским  хладнокровием.  Не  проявляя
никаких признаков удивления или волнения, он произнес:
   - Господин Мегрэ?
   И, указав гостю на кожаное кресло по другую  сторону  письменного  стола,
снова сел.
   - Поверьте, мне очень приятно познакомиться с таким известным человеком.
   Он говорил без акцента, но медленно, словно после стольких лет  в  Париже
все еще мысленно переводил с голландского каждое слово.
   - Не скрою, правда, что несколько удивлен той чести, которую сегодня  вот
уже второй раз оказывает мне полиция.
   Йонкер сделал выжидательную паузу, рассматривая свои полные холеные руки.
Он был не то чтобы толст или слишком грузен, а как-то по-барски  дороден.  В
начале  века  такой  красавец  мужчина  послужил  бы  отличной  моделью  для
салонного живописца.
   У него было несколько обрюзгшее лицо.  Голубые  глаза  спокойно  смотрели
из-под очков с тонкими золотыми дужками и стеклами без оправы.
   Мегрэ заговорил, испытывая некоторую неловкость:
   - Да. Инспектор Шинкье говорил, что был у вас. Он квартальный инспектор и
прямого отношения к нам не имеет.
   - Как я понимаю, вы хотите лично проверить его донесение?
   - Не совсем так. Просто он мог что-либо упустить в разговоре с вами.
   Голландец,  вертевший  в  руках  лупу,  пристально  посмотрел  на  Мегрэ.
Какой-то странный оттенок простодушия  слегка  смягчил  жесткий  взгляд  его
светлых холодных глаз.
   - Послушайте, господин Мегрэ. Мне шестьдесят  четыре  года,  и  я  немало
скитался по свету. Вот уже много лет  я  живу  во  Франции  и,  как  видите,
чувствую себя здесь настолько хорошо, что даже  построил  дом.  Перед  лицом
закона я чист, как стеклышко. Как у вас говорится, приводов и судимостей  не
имею.
   Мне рассказали, что прошлой ночью на  улице  стреляли  как  раз  напротив
моего дома. Как я уже заявил инспектору, ни я, ни моя жена ничего не слышали
- окна в наших жилых комнатах выходят на другую сторону.
   Теперь скажите сами, как бы вы себя сейчас чувствовали на моем месте?
   - Уж конечно, я  бы  не  обрадовался  подобным  визитам.  Незваные  гости
всякому в тягость.
   - Прошу прощения. Вы меня не так поняли. Вы мне нисколько не  в  тягость!
Напротив, мне приятно встретиться с человеком, о котором я так много слышал.
Вы же понимаете, что я имею в виду совсем другое.
   Ваш инспектор задавал  здесь  довольно  нескромные  вопросы,  но,  вообще
говоря, для полицейского он держался в допустимых рамках. Я пока не знаю,  о
чем будете спрашивать вы, но меня удивляет уж одно  то,  что  такой  высокий
начальник лично занялся этим делом.
   - А если я скажу, что делаю это из уважения к вам?
   - Весьма польщен, но что-то не верится! Может быть, с моей  стороны  было
бы правильней спросить, в свою очередь, есть ли у вас законные основания для
визита ко мне?
   - Сделайте одолжение,  господин  Йонкер.  Можете  даже  позвонить  своему
адвокату. Скажу прямо: у меня нет никакого официального ордера, и вы  имеете
полное право выставить меня за дверь. Но учтите: подобный отказ сотрудничать
легко можно истолковать как нелояльность и даже как желание скрыть что-то...
   Голландец улыбнулся и, наклонившись в кресле, протянул руку к  коробке  с
сигарами.
   - Полагаю, вы курите?
   - Только трубку.
   - Закуривайте, чувствуйте себя как дома. Сам он выбрал сигару, поднеся ее
к уху, размял в пальцах, словно проверяя на хруст, обрезал  короче  золотыми
ножницами,  потом  медленно,  почти  ритуальными  жестами,  зажег   и   стал
раскуривать.
   - И еще один вопрос, - сказал он, выпустив живописное облачко  синеватого
дыма. - Скажите, я - единственный на авеню Жюно,  кого  вы  удостоили  своим
посещением или же вы придаете этому делу такое большое  значение,  что  сами
ходите по домам, опрашивая жильцов?
   Теперь настала очередь Мегрэ подыскивать слова.
   - Вы не первый на этой улице, кому я задаю вопросы. Мои  инспектора,  как
вы изволили выразиться, ходят  по  домам,  но  с  вами  я  счел  необходимым
встретиться лично.
   Йонкер