плялся за созданный им самим  образ  человека,
очень внимательно относящегося к малейшим деталям своей одежды?
   Кто  знает?  Может,  только  что,  отправившись  уговаривать   женщин
спуститься  в  салон,  он  умолял  их  проявить  по  отношению  к   нему
любезность, дать ему поиграть в этакого  радушного  хозяина  дома  и  не
унижать его своими замечаниями?
   Юбер Верну покосился на бутылку коньяка:
   - Ну что, комиссар, по последней,  или,  как  говорят  англичане,  по
Night cap ?
   Мегрэ совсем не хотелось этого делать, но он  согласился,  дабы  дать
тому  возможность  тоже  выпить  под  благовидным  предлогом,  и   успел
заметить, что, пока Верну подносил коньяк к губам, его жена  бросила  на
него столь пристальный взгляд, что рука хозяина  дома  разом  застыла  в
воздухе, а потом и вообще поставила рюмку на столик.
   Когда следователь и комиссар уже подходили к двери, где их  поджидал,
держа наготове одежду, дворецкий, Ален прошептал:
   - А не пройтись ли мне с вами самую малость?
   Его, похоже, ничуть не волновала реакция женщин, не скрывавших своего
удивления. Жена доктора не воспротивилась его желанию. Ей, видимо,  было
глубоко безразлично, пойдет ли он гулять или останется  дома,  учитывая,
что Ален мало что значил в ее жизни. Она подошла  к  свекрови  и  стала,
покачивая головой, любоваться ее работой.
   - Вы не против, комиссар?
   - Ничуть.
   Их охватила вечерняя прохлада, но это была  иная,  чем  в  предыдущие
ночи, свежесть - ею хотелось дышать и дышать, как и приветливо  помахать
рукой  звездам,  обретшим  после  столь  длительного   отсутствия   свое
привычное место на небе.
   Троица с повязками по-прежнему стояла на тротуаре.
   На этот раз мужчины отступили на шаг, давая им пройти. Ален  не  стал
надевать пальто. Проходя  мимо  вешалки,  он  лишь  снял  с  нее  мягкую
фетровую шляпу, потерявшую из-за недавних дождей былую форму.
   Таким вот - с тросом, устремленным вперед, и руками в карманах  -  он
выглядел скорее студентом последнего курса, чем женатым мужчиной и отцом
семейства.
   Они не могли переговариваться, пока шли по улице  Рабле,  ибо  голоса
разносились  далеко,  а  Мегрэ  со  спутниками  отдавали  себе  отчет  в
присутствии совсем рядом, позади, троих постовых. Ален вздрогнул,  когда
на углу площади Вьет буквально наткнулся  еще  на  одного,  которого  не
заметил.
   - Наверное, они понаставили их по всему городу?  -  тихо  пробормотал
он.
   - Наверняка. И предусмотрели смены караула.
   В ночи светилось мало окон. Если вглядываться, вдоль улицы  Репюблик,
вдали, просматривались огни кафе "У почты", до сих пор не  закрывшегося,
а два-три отдельных прохожих, мелькнув, тут же исчезли.
   На всем пути до  дома  следователя  они  не  успели  обменяться  даже
десятком фраз. Шабо скрепя сердце спросил вполголоса:
   - Зайдете?
   Мегрэ отказался:
   - Не стоит будить твою матушку.
   - Она не спит. Никогда не ложится, пока я не вернусь домой.
   - Увидимся завтра утром.
   - Здесь?
   - Я загляну во Дворец правосудия.
   - Прежде чем лечь, я должен еще кое-кому позвонить. Вдруг  что  новое
обнаружили?
   - Доброй ночи, Шабо.
   - И вам тоже, Мегрэ и Ален, всего хорошего.
   Они обменялись рукопожатиями. Скрипнул ключ в замочной скважине  -  и
спустя мгновение дверь захлопнулась.
   - Можно, я провожу вас до гостиницы?
   На улице - ни души, только они  вдвоем.  У  Мегрэ  молнией  мелькнуло
видение: доктор выхватывает из кармана  нечто  вроде  обрезка  свинцовой
трубы или разводного ключа и обрушивает его на голову комиссара.
   - Охотно пройдусь с вами.
   Некоторое время они шли молча. Ален никак не  решался  заговорить.  А
преодолев робость, начал с вопроса:
   - И что вы об этом думаете?
   - О чем?
   - О моем отце?
   Что мог бы ответить ему Мегрэ? Для него представлял интерес сам  факт
постановки доктором этого вопроса и то, что тот навязался им в попутчики
исключительно ради того, чтобы его задать.
   - Не думаю, что ему счастливо живется, - вполголоса заметил комиссар,
впрочем, без особой в том убежденности.
   - Неужели есть люди, довольные своим существованием?
   - Бывает, хотя бы на какое-то время. А вы что,  горе  мыкаете,  месье
Верну?
   - Я не в счет.
   - Однако и вы стараетесь взять от жизни свою толику радостей.
   Выпуклые глаза уставились на комиссара.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Ничего. Могу сформулировать иначе, если вам так хочется:  абсолютно
несчастных людей нет. Всякий так и норовит за что-нибудь да уцепиться  и
создать для себя какую-нибудь разновидность благоденствия.
   - Вы осознаете, что это значит? - И добавил, не дождавшись ответа:
   - Знаете ли вы, что именно в результате такого вот рода поисков,  так
сказать, компенсации неблагополучия, попыток, несмотря ни на что, все же
поймать за хвост птицу счастья и рождаются всевозможные мании и зачастую
возникает неуравновешенность психического состояния? Посетители кафе  "У
почты", потягивающие сейчас вино и играющие в  карты,  пытаются  убедить
самих себя в том, что находят в этом удовольствие.
   - А вы?
   - Не понимаю, о чем вы?
   - Разве вы не ищете для  себя  аналогичных  возмещений  или,  как  вы
говорите, "компенсаций"?
   На этот раз Ален забеспокоился, заподозрил, что Мегрэ  знает  больше,
чем говорит,  и  застыл  в  нерешительности:  стоит  ли  ему  продолжать
разговор.
   - Решитесь ли вы, к примеру,  отправиться  сегодня  вечером  в  район
казарм?
   Комиссар спросил это скорее из жалости, дабы избавить  Алена  от  его
сомнений.
   - Вы в курсе?
   - Да.
   - С ней говорили?
   - Долго.
   - И что она вам рассказала?
   - Все.
   - Я не прав?
   - Не мне  вас  судить.  Ведь  вы  сами  заговорили  об  инстинктивном
стремлении людей  чем-то  заменить  неудовлетворенность  бытием.  А  как
насчет компенсаций у вашего отца?
   Они понизили голоса, благо уже подошли к открытой двери гостиницы,  в
холле которой горела лишь одна зажженная лампа.
   - Почему притихли?
   - Потому что не знаю ответа на этот вопрос.
   - Не заводит ли он интрижки на стороне?
   - В Фонтэне - точно нет. Слишком он всем известен, и  его  похождения
сразу бы выплыли наружу.
   - А вы? О вашем романе знают?
   - Нет. Со мной дело обстоит иначе. Не исключено, что во время поездок
в Париж или Бордо отец позволяет себе поразвлечься. - Он  прошептал  для
самого себя:
   - Бедный отец!
   Мегрэ удивленно взглянул на него:
   - Вы его любите?
   Ален стыдливо признался:
   - Во всяком случае, мне его жалко.
   - И так было всегда?
   - Еще хуже. Сейчас мать и тетка слегка успокоились.
   - В чем они его упрекают?
   - В том, что он простолюдин,  сын  скототорговца,  пьянствовавшего  в
деревенских кабаках. Курсоны так и не смогли простить ему, что  стали  в
нем  нуждаться,  понимаете?  А  во  времена  старого  Курсона   ситуация
складывалась еще тяжелее, ибо тот был более несносным и грубым, чем  его
дочери и сын Робер. И до самой кончины отца все Курсоны будут относиться
к нему оскорбительно за то, что живут исключительно его щедротами.
   - А как обращаются с вами?
   - Как с Верну. И моя жена, дочь виконта де Кадей, выступает с ними  в
союзе.
   - Сегодня вечером вы намеревались мне сообщить именно об этом?
   - Не знаю.
   - Может, хотели поговорить об отце?
   - Мне желательно было узнать ваше мнение о нем.
   - А не были ли вы главным образом озабочены тем, чтобы  выяснить,  не
разузнал ли я о существовании Луизы Сабати?
   - Кстати, а как вы вышли на нее?
   - Через анонимку.
   - Следователь знает? А полиция?
   - Их это не волнует.
   - Но они займутся этим?
   - Нет, если достаточно быстро выявят убийцу. Письмо-наводка у меня  в
кармане. О встрече с Луизой я Шабо не сообщал.
   - Почему?
   -  Не  считаю,  что  на  нынешнем  этапе  расследования   эти   факты
представляют интерес.
   - Она тут ни при чем.
   - Послушайте, месье Верну...
   - Да.
   - Сколько вам лет?
   - Тридцать шесть.
   - Когда закончили учебу?
   - В двадцать пять  я  ушел  с  медицинского  факультета,  после  чего
проработал еще пару лет интерном в больнице Святой Анны.
   - Вы никогда не пытались жить самостоятельно?
   Вопрос комиссара заметно обескуражил Алена.
   - Не хотите отвечать?
   - Нечего сказать. Вы все равно не поймете.
   - Не хватает духа?
   - Так и знал, что вы расцените это подобным образом.
   - Ну не вернулись же вы в Фонтэне-ле-Конт ради защиты отца?
   - Видите ли, все проще и одновременно сложнее.
   Просто однажды я приехал сюда на несколько недель, чтобы отдохнуть.
   - И застряли?
   - Да.
   - Слабоволие?
   - Если хотите. Хотя было  бы  неточно  объяснить  происшедшее  только
этим.
   - У вас сложилось впечатление, что поступить иначе было невозможно?
   Ален предпочел сменить тему:
   - Как поживает Луиза?
   - Думаю, как всегда.
   - Не обеспокоена?
   - А вы давно с ней не виделись?
   - Уже два дня. Вчера вечером я ведь направлялся не к другу, а к  ней.
А после случившегося уже не решился продолжать путь. Сегодня тоже.  Этим
вечером обстановка еще более ухудшилась с  появлением  патрулей.  Теперь
понимаете,  почему  уже  после  первого  убийства  общественное   мнение
обрушилось на нас?
   - Я частенько отмечал подобный феномен.
   - Но почему они набросились на нашу семью?
   - Кого, по-вашему, они подозревают? Вашего отца или вас?
   - Им безразлично, лишь бы это был кто-то из нас.
   В равной мере их устроила бы и моя мать, как, впрочем, и тетка.
   Они вынужденно прервали беседу, так как послышались шаги. То были два
человека с повязками на рукавах, в руках - дубинки;  проходя  мимо,  они
внимательно их осмотрели. Один даже направил в их сторону луч карманного
фонарика и, удаляясь, громко пояснил своему спутнику:
   - Это Мегрэ. А второй - сын Верну.
   - Ага, я узнал его.
   Комиссар посоветовал своему собеседнику:
   - Вам лучше вернуться домой.
   - Согласен.
   - И не вступать с ними в полемику.
   - Благодарю вас.
   - За что?
   - Ни за что.
   Он не протянул руки на прощанье. И удалился в  направлении  моста  со
сдвинутой набекрень шляпой, наклонившись по ходу вперед; патруль тут  же
остановился и молча наблюдал за Верну.
   Мегрэ передернул плечами, вошел в гостиницу и стал  дожидаться,  пока
ему дадут ключ. Выяснилось, что на его имя поступили еще два письма,  но
бумага и почерк на сей раз были другими, чем ранее.

Глава 6
МЕССА В ПОЛОВИНЕ ОДИННАДЦАТОГО

   По воскресеньям Мегрэ, проснувшись, частенько начинал  тянуть  время,
отдаваясь грезам.  Этой  потаенной  игре  он  предавался  еще  в  раннем
детстве. Случалось такое с ним и гораздо позже, когда он лежал в постели
рядом с женой и старался, чтобы та не  заметила  его  особого  состояния
расслабленности и неги. Порой она, уже принося чашку кофе, ошибалась:
   - О чем это ты размечтался?
   - А что?
   - Да вид у тебя такой, словно ты очутился на седьмом небе.
   Вот и сегодня, в Фонтэне, очнувшись ото сна,  он  не  стал  открывать
глаза, почувствовав, как солнечный луч  упорно  пробивается  сквозь  его
сомкнутые веки. И он не только ощущал его физически. Казалось, он  видит
это копьецо света, покалывавшего через тонкую кожу, и,  наверное,  из-за
кровеносных сосудиков, ее пронизывавших, в мозгу  Мегрэ  возникал  образ
солнца, иного, чем в жизни, куда более багрового,  жизнеутверждающего  и
торжествующего, как на картинах художников.
   И с помощью этого необычного светила он мог  сотворить  себе  личный,
особый  мир  с  брызжущими  во  все  стороны  искрами,  разбушевавшимися
вулканами и низвергавшимися  каскадами  плавящегося  золота.  Для  этого
достаточно было лишь  слегка  пошевелить  ресницами,  используя  их  как
сетку, - совсем как в калейдоскопе.
   Мегрэ слышал, как  на  верхнем  карнизе  окна  его  номера  ворковали
голуби, затем уловил малиновый колокольный звон, доносившийся  сразу  из
двух разных мест, и вообразил себе шпили колоколен, устремленные в небо,
должно быть расцвеченное сегодня ровной синевой.
   Он продолжал игру в свой  воображаемый  мир,  вслушиваясь  в  уличные
звуки, и именно в этот момент по характеру эха, которым  отдавались  эти
шаги, по какому-то особенному оттенку тишины он окончательно  убеждался,
что наступило воскресенье.
   Он долго нежился и не спешил протянуть руку, дабы узнать, который час
на лежавших на ночном столике часах. Они показывали девять  тридцать.  В
это время в Париже, на бульваре Ришар-Ленуар, если только  и  туда  тоже
добралась весна, мадам Мегрэ распахнула окна и, как была  в  пеньюаре  и
ночных шлепанцах, начала прибираться в квартире, пока на медленном  огне
томилось рагу.
   Он пообещал самому себе, что  обязательно  позвонит  ей  сегодня,  но
сделать это из номера было невозможно,  только  снизу  -  из  телефонной
будки, иначе говоря, несколько позднее.
   Он нажал на  грушу,  служившую  сигналом  вызова  персонала.  Тут  же
появилась горничная, гораздо более опрятная, чем вчера,  да  и  в  более
радостном настроении.
   - Что подать на завтрак?
   - Ничего. Хотелось бы кофе, и побольше.
   Она так же забавно, как и накануне, посмотрела на него:
   - Наполнить водой ванну?
   - Только после кофе.
   Он разжег трубку, приоткрыл окно.  Хлынувший  снаружи  воздух  пахнул
прохладой, вынудившей его надеть домашний халат, но  в  этот  поток  уже
вплетались струйки весеннего тепла. Фасады домов  и  мостовые  подсохли.
Улица выглядела пустынной, лишь изредка неспешно проходила  какая-нибудь
сельского обличья женщина с букетиком фиолетовой сирени в руке.
   По-видимому,  темп  жизни  в  гостинице  в  связи  с  выходным   днем
замедлился, поскольку ждать кофе пришлось долго. Тем временем  на  глаза
попались два письма, переданные ему вчера ночным портье, - он их оставил
на  прикроватной  тумбочке.   Одно   было   подписано.   Почерк   ясный,
разборчивый, как на гравюре, исполнено вроде бы тушью.
   "Сказали ли вам, что вдова Жибон  -  акушерка,  принимавшая  у  мадам
Верну роды ее сына Алена? Возможно, эти сведения окажутся полезными  для
вас.
   С приветом Ансельм Ремушан".
   Второе  послание  оказалось  анонимным  и  было  написано  на  бумаге
отличного качества с оторванной верхней частью - судя по всему, там было
обозначение фирменного бланка. И выполнено карандашом.
   "Почему бы не опросить слуг? Они знают больше, чем кто-либо еще".
   Когда вчера вечером он пробежал эти  две  строчки,  прежде  чем  лечь
отдыхать, Мегрэ  интуитивно  почувствовал,  что  их  написал  тот  самый
дворецкий, который, не  проронив  ни  слова,  открыл  им  вечером  дверь
особняка на улице Рабле, а на  выходе  подавал  ему  пальто.  Брюнет,  с
чистой здоровой кожей,  в  возрасте  от  сорока  до  пятидесяти  лет.  У
комиссара сложилось впечатление,  что  он  сын  фермера,  не  захотевший
колупаться в земле и питавший такую  же  ненависть  и  в  отношении  тех
крестьян, из среды которых вышел.
   Видимо, будет не трудно получить образец его почерка. А  быть  может,
такую бумагу использовали и в самом доме Верну?
   Все это требовалось проверить. В Париже сие не составило бы  никакого
труда. Ну а здесь, в конечном счете, это его просто не касалось.
   Когда наконец появилась горничная с кофе, он обратился к ней:
   - Вы живете в Фонтэне?
   - Родилась на улице Лож.
   - Вам знаком некий Ремушан?
   - Сапожник-то?
   - Его имя Ансельм.
   - Ну конечно, он живет двумя домами дальше моей матери, а на  носу  у
него бородавка величиной с голубиное яйцо.
   - Что он за человек?
   - Вдовец, уж и не знаю с какого времени.  Сколько  помню,  всегда  им
был. Когда мимо него проходят молодые женщины, он,  чтобы  напустить  на
них страху, начинает над ними весьма странно подшучивать.
   Горничная с удивлением посмотрела на комиссара:
   - И вы курите трубку до того, как выпьете кофе?
   - Можете подготовить мне ванну.
   Для омовения пришлось пройти в глубину коридора,  и  Мегрэ  пробыл  в
теплой воде довольно долго, о  чем-то  задумавшись.  Не  раз  при  этом,
находясь в полузабытьи, он открывал  рот,  чтобы  что-то  сказать  своей
жене, которая, как это обычно происходило дома, пока он принимал  водную
процедуру, убиралась в соседней комнате, расхаживая туда-сюда.
   Вниз Мегрэ спустился уже в пятнадцать минут одиннадцатого. За стойкой
возвышался хозяин, одетый как повар.
   - Вам дважды звонил следователь.
   - Когда?
   - В первый раз - чуть позже девяти,  а  вторично  -  всего  несколько
минут назад. Я сказал ему, что вы вот-вот подойдете.
   - Могу ли я позвонить в Париж?
   - В воскресенье долго ждать, скорее всего, не придется.
   Назвав номер, комиссар  вышел  на  порог  гостиницы  подышать  свежим
воздухом. Сегодня зевак, жаждавших потаращить на него  глаза,  не  было.
Где-то, не очень далеко от гостиницы, голосил петух,  было  слышно,  как
журчала вода в речушке Вандея. И когда  пожилая  женщина  в  фиолетового
цвета шляпке проходила мимо него, он отчетливо учуял запах ладана.
   Да, сегодня действительно было воскресенье.
   - Алло? Это ты?
   - Все еще в Фонтэне? Звонишь от Шабо? Как поживает его мамаша?
   Но вместо того чтобы ответить на поставленные супругой вопросы, Мегрэ
поспешил обрушить на нее свои:
   - Какая погода сейчас в Париже?
   - Со вчерашнего полудня весна.
   - Так уж прямо и с полудня?
   - Ага. Началась сразу после обеда.
   Надо же, потеряно целых полдня солнца и света!
   - А у тебя как там?
   - Сегодня отлично.
   - Не простудился?
   - Все в порядке.
   - Завтра утром вернешься?
   - Надеюсь.
   - Значит, не уверен? А я-то думала...
   - Может, задержусь на несколько часов.
   - Что так?
   - Работенка подвернулась.
   - Ты же обещал...
   Да,  клялся,  что  он  обязательно  отдохнет!  Но  разве  он  тут  не
расслабился, не оттаял?
   Все, говорить больше было не о чем. Они  еще  обменялись  несколькими
фразами  -  теми,  что  обычно  припасались  для  таких  вот  телефонных
разговоров.
   После этого Мегрэ позвонил Шабо домой. Роза ответила, что хозяин ушел
на работу еще в восемь утра. Тогда он соединился с Дворцом правосудия:
   - Что-нибудь новенькое?
   - Есть такое дело. Нашли орудие убийства. По этой причине я и  звонил
тебе. Мне сказали, что ты еще спишь. Можешь сейчас подойти сюда?
   - Приду через несколько минут.
   - Двери учреждения сегодня закрыты. Так что буду посматривать в окно,
чтобы открыть, как только замечу тебя.
   - Что-то не так?
   Шабо на том конце провода, судя по голосу  и  интонации,  был  сильно
расстроен.
   - Все расскажу, как только появишься.
   Мегрэ тем не менее не спешил. Ему  хотелось  вволю  насладиться  этим
воскресеньем,  и  вскоре  комиссар  уже  неспешно  вышагивал  по   улице
Репюблик, пройдя мимо кафе "У почты", хозяин которого поспешил с  учетом
прекрасной погоды выставить на террасу стулья и круглые желтые столы  на
одной ножке.
   Через два дома от кафе у открытой двери кондитерской  Мегрэ  невольно
еще более замедлил шаг, вдыхая доносившийся оттуда запах сладостей.
   Вовсю звонили колокола. Улица несколько оживилась примерно на  уровне
дома Жюльена Шабо, как раз напротив него. Люди начали толпой выходить из
собора Богоматери по  окончании  мессы,  которую  отслужили  в  половине
одиннадцатого. Комиссару мнилось, что сегодня люди вели  себя  несколько
иначе, нежели в прежние подобные воскресные дни. Лишь немногие  верующие
сразу же направлялись по домам.
   На  площади  образовалось  несколько   групп,   которые   отнюдь   не
дискутировали, как бывало, с оживлением, говорили вполголоса и  зачастую
просто молча созерцали выходивших из собора прихожан. Задерживались даже
женщины, державшие в затянутых  перчатками  руках  свои  молитвенники  с
золотыми обрезами, и почти все жительницы Фонтэне и окрестностей  надели
весенние шляпки светлых цветов.
   Перед папертью стоял блестящий, длинный черный автомобиль,  у  дверцы
которого в строгой темной униформе держа