о
кабестан. Я услышал пугающий звук, глухой удар. Череп...
   Ле Кленш провел руками по лицу. Он был смертельно бледен, по лбу  его
струился пот.
   - В эту минуту волна хлынула на палубу, так что капитан склонился над
совершенно мокрым телом. В тот же миг он увидел меня. Я, конечно,  забыл
спрятаться. Я сделал несколько шагов вперед. Успел еще увидеть, как тело
мальчишки скорчилось, потом застыло - движение, которого  я  никогда  не
забуду. Убит! И как глупо! А мы смотрели, не понимая, не в силах принять
то ужасное, что совершилось.
   Никто ничего не видел и не  слышал.  Фаллю  не  смел  дотронуться  до
мальчишки. Я ощупал ему грудь, руки, треснувшую голову. Крови не было.
   Раны тоже. У него просто раскололся череп.
   Мы оставались там, быть может, минут пятнадцать, не зная, что делать,
понурые, с оледеневшими лицами, и брызги порой хлестали нас по лицу.
   Капитан стал другим человеком. Казалось, он  надломился.  Наконец  он
заговорил ровным, бесстрастным голосом:
   - Экипаж не должен узнать правду. Иначе дисциплине конец.
   И он в моем присутствии поднял мальчишку. Надо  было  сделать  только
одно движение. Послушайте, я помню, как он большим пальцем начертил  ему
крест на лбу. Тело, унесенное морем, два раза ударилось о судно. Мы  оба
все еще стояли в темноте. Не смели смотреть  друг  на  друга.  Не  смели
говорить.
   Мегрэ раскурил трубку и крепко сжал черенок зубами.
   Вошла медсестра. Оба они  посмотрели  на  нее  такими  отсутствующими
глазами, что она смутилась и пролепетала:
   - Нужно смерить температуру.
   - Сейчас!
   И когда дверь за сестрой закрылась, комиссар спросил:
   - Тогда-то он и заговорил с вами о своей любовнице?
   - С того момента он никогда уже  не  был  прежним.  В  сущности,  он,
вероятно, не сошел с ума, но что-то с ним было не то. Сначала он  тронул
меня за плечо. И прошептал: "Все из-за женщины, молодой  человек!"  Меня
лихорадило. Мне было холодно. Я не мог удержаться и не смотреть на море,
в ту сторону, куда унесло тело. Вам говорили, как выглядел капитан?
   Маленький,  сухой,  с  энергичным  лицом.  И  говорил  он  короткими,
рублеными фразами:  "Вот.  Пятьдесят  пять  лет...  Скоро  на  пенсию...
Солидная репутация... Кое-какие сбережения... Кончено... Все  погибло...
Из-за мальчишки, который... Верней, из-за девки..."
   И так вот ночью глухим, яростным голосом он обрывками  рассказал  мне
все. Женщина из Гавра. Женщина, которая, должно быть, немного стоила. Но
он уже не мог без нее обойтись. Взял ее с собой. И в ту же минуту у него
появилось ощущение, что ее присутствие  станет  причиной  трагедии.  Она
была здесь. Она спала.
   Радист не находил себе места от волнения.
   - Не помню, что он мне  еще  рассказывал.  У  него  была  потребность
говорить о ней.
   - Капитан не имеет права устраивать  скандал,  из-за  которого  может
потерять авторитет.
   - Мне и сейчас слышатся эти слова. Я впервые был в плавании, и теперь
море казалось мне чудовищем, которое поглотит всех нас.  Фаллю  приводил
мне примеры. В таком-то году один капитан взял с собой любовницу.  Из-за
этого на борту начались такие драки, что трое матросов не  вернулись  из
рейса.
   Дул ветер. Волны одна за другой обдавали нас брызгами.  Иногда  волна
лизала нам ноги, скользившие по жирному металлу палубы.
   Капитан не сошел с ума, нет. Но это был уже не прежний Фаллю.
   - Только бы закончить рейс, - твердил он, - а там увидим.
   Я не понимал, что он имел в виду. Вот  такой,  фанатически  преданный
долгу, он казался мне одновременно и достойным уважения, и странным.
   - Не надо, чтобы знали матросы. Капитан всегда должен быть прав.
   Нервы мои были болезненно напряжены. Я не мог ни о чем думать.  Мысли
путались у меня в голове, и в конце концов это превратилось  в  какой-то
кошмар, который я переживал наяву. Я без конца писал письма невесте,  но
я был  разлучен  с  ней  на  три  месяца.  Мне  не  знакомы  были  такие
волнения... И когда он говорил мне: ее тело,  я  краснел,  сам  не  зная
почему.
   - Больше никто на борту, кроме вас двоих, не  знал  правды  о  гибели
Жана Мари? - медленно спросил Мегрэ.
   - Никто.
   - И по традиции капитан прочел заупокойную молитву?
   - На рассвете. Погода  была  туманная.  Траулер  скользил  в  ледяной
мгле...
   - Матросы ничего не сказали?
   - Бросали косые взгляды, шептались. Но  Фаллю  был  решительнее,  чем
когда-либо, говорил очень резко. Он не допускал никаких реплик.
   Сердился,  если  кто-нибудь,  как  ему  казалось,  не  так  на   него
посмотрел.
   Испытующе глядел на матросов, словно стремился угадать, не зародилось
ли у них подозрение.
   - А вы?
   Ле Кленш не ответил. Он протянул руку, взял стакан воды, стоявший  на
ночном с голике, и жадно выпил его.
   - Вы кружили вокруг капитанской  каюты:  хотели  видеть  ту  женщину,
которая до такой степени выбила Фаллю из колеи? Это  было  на  следующую
ночь?
   - Да. Я на мгновение встретился с ней. Потом  заметил,  что  ключ  от
радиорубки подходит к его каюте. Капитан был на вахте. Я вошел к нему  в
каюту...
   - Вы стали ее любовником? Лицо радиста помрачнело.
   - Клянусь, вам  этого  не  понять.  Вокруг  царила  такая  атмосфера,
которая  не  имеет  ничего  общего  с  повседневной  реальностью.   Этот
мальчишка... И церемония накануне... И все-таки, когда я  думал  о  ней,
передо мной возникал все тот же образ женщины,  не  похожей  на  других,
женщины, которая сумела  настолько  изменить  мужчину,  сделать  его  не
похожим на самого себя. Она лежала полуобнаженная...
   Ле Кленш густо покраснел и отвернулся.
   - Долго вы оставались в каюте?
   - Может быть, часа два. Уже не помню. Когда я вышел, в  ушах  у  меня
шумело. Капитан стоял  за  дверью.  Он  ничего  мне  не  сказал.  Просто
смотрел, как я вышел. Я чуть не бросился перед ним на  колени,  чуть  не
закричал, что это не моя вина, чуть не попросил у него  прощения.  Но  у
него было ледяное выражение лица.  Я  ушел.  Вернулся  в  радиорубку.  Я
боялся. С этой минуты я всегда носил  в  кармане  заряженный  револьвер,
потому что был уверен: Фаллю собирается убить меня.
   Но он  больше  никогда  не  сказал  мне  ни  слова,  кроме  служебных
распоряжений. Да и то большей  частью  пересылал  их  мне  в  письменной
форме. Я хотел бы получше объяснить вам все, но я не способен на это.
   Каждый день становилось  все  труднее  и  хуже.  У  меня  было  такое
впечатление, что о происшедшем все знают. Главный  механик  тоже  бродил
вокруг каюты капитана. А тот сидел там взаперти целыми часами.
   Матросы смотрели  на  нас  вопросительно,  тревожно.  Они  угадывали:
что-то стряслось. Сто раз я слышал, как они говорят о дурном глазе. И  у
меня было только одно желание...
   - Естественно!  -  проворчал  Мегрэ.  Наступило  молчание.  Ле  Кленш
смотрел на комиссара глазами полными упрека.
   - Десять дней подряд погода была плохая. Я болел, но думал  только  о
ней. Она... Не могу вам сказать, как мне было больно. Да! Вожделение, от
которого мутит, от которого плачешь и бесишься. Она называла меня  своим
большим мальчишкой. Совсем  особенным,  немного  хриплым  голосом.  И  я
перестал писать Мари. Я предавался мечтам: убежать с этой женщиной,  как
только мы прибудем в Фекан...
   - А капитан?
   - Он становился все холоднее, все резче. Может быть, все-таки  в  его
поведении была доля безумия не знаю. Однажды он отдал приказ начать лов,
а все старые матросы утверждали, что в этих широтах  никогда  не  видели
рыбы. Он не допускал возражений. Боялся меня. Может быть,  знал,  что  я
вооружен? У него тоже было оружие. Когда  мы  встречались,  он  подносил
руку к карману. Я сотню раз пробовал снова увидеть Адель. Но  он  всегда
был в каюте. Глаза у него провалились,  лицо  осунулось.  И  этот  запах
трески... Люди, солившие в трюме, неприятности - одна за другой.
   Главный механик  тоже  держался  начеку.  Словом,  никто  не  говорил
естественно, свободно. Все мы трое походили на помешанных. Бывали  ночи,
когда я согласился бы убить человека, лишь бы добраться до нее.
   Понимаете? Ночи, когда я грыз зубами платок и повторял,  подделываясь
под ее голос:
   - Мой большой мальчишка! Дурачок!
   И все это тянулось без конца. Дни сменяли ночи, наставали новые.
   А вокруг только серая вода, холодный туман, чешуя и потроха трески.
   Отвратительный вкус рассола в горле.
   Я думаю, если бы я мог побыть с ней еще один раз, я выздоровел бы. Но
это было невозможно. Фаллю всегда  был  там,  и  глаза  его  все  больше
проваливались. И эта беспрерывная качка, жизнь без горизонта.  Потом  мы
увидели скалы.
   Можете вы себе представить, что это продолжалось три месяца?  Ну  так
вот, вместо того чтобы вылечиться, я заболел еще больше. Только теперь я
отдаю себе отчет в том, что это была болезнь. Я ненавидел капитана, меня
ужасал этот уже старый человек, который держал взаперти Адель. Я  боялся
вернуться в порт, боялся потерять ее навсегда.
   В конце концов он стал казаться мне  каким-то  демоном,  злым  духом,
который один наслаждается этой женщиной.
   Когда мы подходили к порту, корабль маневрировал неудачно. Матросы  с
облегчением спрыгнули на землю, бросились в кабаки. Я хорошо  знал,  что
капитан ждет ночного безлюдья, чтобы  вывести  Адель.  Я  пошел  в  свою
комнату к Леону. Там у меня были старые письма, фотографии моей невесты,
и я сжег их.
   Я вышел. Я вожделел Адели. Повторяю: вожделел. Разве она не говорила,
что по возвращении Фаллю женится на ней?
   По дороге на судно я столкнулся  с  одним  человеком...  -  Ле  Кленш
тяжело упал на подушку, лицо его сморщилось, словно от невыносимой боли,
и он прохрипел:
   - Да ведь вы теперь сами знаете.
   - Да, с отцом Жана Мари. Траулер был у  пирса.  На  борту  оставались
только капитан и Адель. Он должен был вывести ее. Тогда...
   - Замолчите!
   - Тогда вы сказали человеку, который пришел  посмотреть  на  корабль,
где погиб его сын, что мальчишка убит. Верно? И пошли вслед за  ним.  Вы
спрятались за вагон, когда он подошел к капитану...
   - Замолчите!
   - Преступление совершилось у вас на глазах.
   - Умоляю вас!
   - Вы присутствовали при этом. Поднялись на борт. Выпустили женщину...
   - Я уже перестал желать ее.
   Снаружи раздался  громкий  рев  сирены.  Дрожащими  губами  Ле  Кленш
произнес:
   - "Океан".
   - Да. Отходит во время прилива.
   Они замолчали. До них доносились все звуки, раздававшиеся в больнице.
   Слышно было, как осторожно толкают каталки к операционной.
   - Я уже перестал желать ее! - отрывисто повторил радист.
   - Слишком поздно.
   Снова молчание. Потом раздался голос Ле Кленша:
   - И все-таки теперь я так хотел бы... - Он не смел произнести  слово,
которое вертелось у него на языке.
   - Жить?
   И Ле Кленш заговорил:
   - Выходит, не понимаете? Я сам не понимаю.  Все  это  происходило  не
здесь, а где-то в другом мире. Когда я вернулся сюда, я все понял.
   Послушайте. Там была эта черная  каюта.  Мы  бродили  вокруг  нее.  И
ничего другого не существовало. Я хотел слышать, как  она  повторит  еще
раз "мой большой мальчишка". Не могу даже рассказать, как все произошло.
Я открыл дверь. Она  ушла.  Там  на  набережной  был  человек  в  желтых
ботинках, который ждал ее, и они  бросились  друг  другу  в  объятия.  Я
проснулся - это самое подходящее слово. И с этих пор не  хотел  умереть.
Но вот пришла Мари Леоннек вместе с вами. И Адель с этим мужчиной...  Но
что вы хотите от меня услышать? Уже слишком  поздно,  не  так  ли?  Меня
отпустили. Я пошел на  траулер,  взял  револьвер.  Мари  ждала  меня  на
набережной... Она не знала. Кто способен понять все  это?  Я  выстрелил.
Мне понадобилось немало  минут,  чтобы  решиться.  Из-за  Мари  Леоннек,
которая была здесь.
   Он зарыдал. И закричал во весь голос:
   - Теперь мне все равно придется умереть. А я не хочу  умирать.  Боюсь
умирать...
   Тело его билось в судорогах. Мегрэ позвал сестру, и она усмирила  его
жестами, точными от долгой профессиональной привычки.
   Траулер  вторично  издал  свой  душераздирающий   рев,   и   женщины,
провожавшие его, столпились на молу.
 
11. Отход "Океана" 
 
   Мегрэ прибыл на набережную как раз, когда новый капитан отдал  приказ
отдать швартовы. Он заметил главного механика, который прощался с женой,
и, приблизившись к нему, отвел его в сторону.
   - Мне нужна справка. Это вы, не правда ли, нашли завещание капитана и
бросили его в почтовый ящик комиссариата?
   Главный механик смутился, заколебался.
   - Не бойтесь. Вы подозревали Ле Кленша. Думали,  что  таким  способом
спасете его. Тем более что вы  все  вертелись  вокруг  одной  и  той  же
женщины.
   Сирена с бешенством призывала  опаздывающих,  и  на  набережной  люди
обнимались в последний раз.
   - Не говорите мне больше об этом, ладно? Это правда, что он умрет?
   - Если только его не спасут. Где было завещание?
   - Среди бумаг капитана.
   - А что вы там искали?
   - Я надеялся найти одно фото, - опустив голову, признался  Лаберж.  -
Вы позволите? Нужно...
   Канат упал в воду. Сейчас должны были снять сходни.  Главный  механик
прыгнул на судно, в последний раз махнул рукой жене, взглянул на Мегрэ.
   И траулер медленно двинулся к выходу из порта.  Один  матрос  нес  на
плечах юнгу, которому едва исполнилось пятнадцать лет. А мальчик взял  у
матроса его трубку и гордо держал ее в зубах.
   На берегу плакали женщины.
   Если идти быстро, можно было поспеть за  пароходом,  который  начинал
развивать скорость, только миновав мол. Люди кричали с берега.
   - Если встретишь "Атлантику",  не  забудь  сказать  Дюгоде,  что  его
жена...
   На небе все еще громоздились облака. Ветер дул  навстречу  течению  и
поднимал маленькие волны, производившие отчаянный шум.
   Какой-то парижанин в светлых брюках фотографировал  отплытие;  с  ним
были девушки в белых платьях, они смеялись.
   Мегрэ чуть не свалил с ног женщину, которая, вцепившись в  его  руку,
спрашивала:
   - Ну что? Ему лучше? - Это была Адель.  Она  не  пудрилась  с  самого
утра, кожа ее лоснилась.
   - А где Бюзье? - спросил комиссар.
   - Предпочел смотаться в Гавр, боится всяких  историй.  И  раз  я  ему
сказала, что бросаю его... Но как там мальчик, Пьер Ле Кленш?
   - Не знаю.
   - Скажите!
   Нет. Он предоставил радиста его судьбе. На  молу  он  заметил  группу
людей: Мари Леоннек, ее отца и г-жу Мегрэ. Все трое смотрели на траулер,
который в тот момент проходил мимо них; Мари  Леоннек  с  воодушевлением
поясняла:
   - Это его судно...
   Мегрэ, нахмурившись, медленно подошел к ним. Жена первая заметила его
в толпе, собравшейся проводить отплывающих к Ньюфаундленду.
   - Он спасен?
   Г-н Леоннек с тревогой повернул к нему бесформенный нос.
   - А, очень рад вас видеть. Как идет следствие, господин комиссар?
   - Никак.
   - То есть?
   - Не могу сказать. Не знаю. Мари вытаращила глаза.
   - Ну, а Пьер?
   - Операция прошла удачно. Кажется, он спасен.
   - Он не виновен, правда? Умоляю вас, скажите отцу, что он не виновен.
   Девушка вложила в  эти  слова  всю  душу.  А  Мегрэ,  глядя  на  нее,
воображал ее такой, какой она будет десять лет спустя, с  чертами  лица,
похожими на отцовские,  с  немного  строгим  видом,  внушающим  уважение
клиентам ее магазина.
   - Он не убивал капитана, - сказал  комиссар.  И,  обращаясь  к  жене,
добавил:
   - Я только что получил телеграмму: меня вызывают в Париж.
   - Уже? А я обещала пойти завтра купаться с... Она поняла его взгляд.
   - Извините нас.
   - Но мы проводим вас до гостиницы.
   Мегрэ заметил  в  стельку  пьяного  отца  Жана  Мари,  который  опять
показывал кулак траулеру. Комиссар отвернулся.
   - Не беспокойтесь, пожалуйста.
   - Скажите, - осведомился г-н  Леоннек,  -  могу  я  перевезти  его  в
Кемпер? Конечно, люди будут болтать...
   Мари смотрела на него с умоляющим видом.  Бледная  как  полотно,  она
лепетала:
   - Раз он невиновен... Лицо у Мегрэ было хмурое.
   - Не знаю. Вам решать.
   - Вы мне позволите все-таки предложить вам что-нибудь выпить? Бутылку
шампанского?
   - Нет, спасибо.
   - Ну, хотя бы рюмочку чего-нибудь. Например, бенедиктина:  мы  же  на
его родине.
   - Кружку пива.
   Наверху г-жа Мегрэ укладывала чемоданы.
   - Значит, вы того же мнения, что и я, не так ли? Это хороший  парень,
который...
   Опять этот взгляд девушки, умоляющий его сказать "да"!
   - Я думаю, он будет хорошим мужем.
   - И хорошим коммерсантом, - добавил отец. - Я  ведь  не  позволю  ему
плавать целыми месяцами. Когда вы женаты, вы должны...
   - Конечно!
   - Тем более что у меня нет сына. Вы должны меня понять.
   Мегрэ не сводил глаз с лестницы. Наконец на ней появилась его жена.
   - Багаж готов. Поезд идет только в...
   - Неважно! Возьмем машину.
   Это было настоящее бегство.
   - Если будете в Кемпере...
   - Конечно, конечно...
   И взгляд девушки! Она, видимо, поняла, что все далеко  не  так  ясно,
как кажется, но умоляла Мегрэ не говорить об этом. Она хотела  сохранить
жениха.
   Комиссар пожал всем руки, заплатил по счету, выпил свою кружку.
   - Тысячу раз благодарю вас, господин Мегрэ.
   - Право, не за что.
   Подъехала машина, заказанная по телефону.
   "...и  если  только  вы  не  получили  каких-либо  сведений,  которые
ускользнули от меня, я прихожу к заключению, что нужно сдать это дело  в
архив".
   Это  отрывок  из  адресованного  Мегрэ  письма  комиссара  Гренье  из
гаврской опербригады. Комиссар ответил телеграммой: "СОГЛАСЕН".
   Полгода спустя он получил извещение:
   "Г-жа вдова Ле Кленш  имеет  честь  уведомить  вас  о  бракосочетании
своего сына Пьера с мадемуазель Мари Леоннек..."
   Пять лет спустя Мегрэ  проезжал  через  Кемпер.  Он  увидел  торговца
канатами на пороге лавки. Это был еще молодой человек, очень высокий,  с
уже намечавшимся брюшком.
   Он слегка хромал. Он позвал мальчугана  лет  трех,  который  играл  с
волчком на тротуаре:
   Иди домой, Пьеро. Мама будет сердиться.
   И этот человек, слишком занятый  своим  отпрыском,  не  узнал  Мегрэ,
который, впрочем, ускорил шаги и отвернулся, состроив забавную гримасу.
 
   1931 г.



   Жорж СИМЕНОН 
   МЕГРЭ В "ПИКРЕТТС" 
 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru 
 
I 
 
   Полицейский Жюсьом, который во время ночных  дежурств  почти  всегда,
чуть ли не минута в минуту, оказывался в одних  и  тех  же  местах,  уже
настолько привык к обычной уличной суете, что фиксировал все машинально,
как фиксируют прибытие и отправление поездов люди, живущие по  соседству
с вокзалами.
   Падал мокрый снег, и Жюсьом ненадолго укрылся под козырьком  дома  на
углу улиц Фонрен и Пигаль.
   Красный свет рекламы "Пикреттс", одной из  немногих  еще  горевших  в
квартале, кровавыми лужами растекался по мокрой мостовой.
   Был понедельник, день затишья на Монмартре. Жюсьом не задумываясь мог
сказать, в каком порядке закрывается большинство ночных  заведений.  Вот
погасли и неоновые огни "Пикреттс"; хозяин, тучный коротышка  в  бежевом
плаще, наброшенном на смокинг, вышел опустить жалюзи.
   Вдоль стены скользнула мальчишеская фигурка  и  направилась  вниз  по
Пигаль к улице Бланш. Потом двое мужчин - у одного футляр  от  саксофона
под мышкой - проследовали к площади Клиши.
   Еще кто-то в пальто с поднятым  воротником  почти  сразу  повернул  к
перекрестку Сен-Жорж.
   Жюсьом не знал имен, плохо представлял себе лица, но  все  эти  люди,
равно как и сотни других, имели для него смысл.
   Вот сейчас выйдет женщина в светлой коротенькой шубке; она  торопливо
засеменит на своих непомерно высоких каблуках,  словно  боясь  оказаться
одна на улице в четыре утра. Пробежав метров сто до дома, где она живет,
женщина позвонит - дверь там на ночь закрывают...
   Наконец, как  всегда  вместе,  появились  две  последние;  вполголоса
разговаривая, они дошли до угла  И  расстались  в  нескольких  шагах  от
пол