д, драпируя стены черной  материей.  Гроб
стоял в углу, как будто было неизвестно, что с ним делать.
   - Гроб с телом?
   - Естественно.
   Жан Лекюрер вышел из своего кабинета.
   - Похороны состоятся завтра в одиннадцать, - объявил  он.  -  Церковь
почти напротив. Извещения разосланы.  Вы  думаете,  госпожа  Сабен-Левек
будет присутствовать на отпевании?
   - Уверен, что нет.
   - Так, конечно, было бы лучше. Как она себя чувствует?  Я  совершенно
ничего не знаю, что происходит наверху.
   - Доктор Блуа собирался зайти ближе к  полудню.  Я  сейчас  поднимусь
туда...
   На лестнице Мегрэ попросил Лапуэнта:
   - Постарайся записать все, что будет сказано.
   - Хорошо, шеф. Дверь им открыл лакей.
   - Где Клер?
   - Наверное, в будуаре.
   Между тем она уже шла им навстречу.
   - Спит? - спросил Мегрэ.
   - Нет. Сидит в ночной рубашке на краю постели и с тех пор,  как  ушел
врач, не произносит ни слова. Ванну принять отказалась  и  не  разрешила
себя причесать.
   - Что вам сказал врач?
   - Почти ничего. Наблюдать за ней.
   - Она ела?
   - Нет. Она только качает головой мне в ответ.
   - А сами вы завтракали?
   - Я не смогла.  Мне  кажется,  что  я  присутствую  при  агонии.  Что
происходит, комиссар? Судя по всему, гроб принесли вниз...
   - Верно. Мне бы очень хотелось, прежде чем я к ней пойду,  чтобы  вы,
если сможете, надели на нее халат.
   - Я, конечно, попробую...
   Клер больше не проявляла к нему враждебности. Чувствовалось, что  она
растеряна. Двое мужчин расположились в гостиной, где ждать  им  пришлось
долго. Приблизительно минут через пятнадцать горничная пришла за ними.
   - Она в будуаре. Я была вынуждена дать ей ее бутылку.
   Мегрэ вошел первым. Натали, как обычно, устроилась в глубоком кресле,
в руке она держала бутылку коньяка. Взгляд у  нее  был  решительный,  на
лице, однако, было написано почти спокойствие.
   - Разрешите?
   Она сделала вид, что не слышит, и  Мегрэ  уселся  напротив  нее.  Она
гладила бутылку, словно это самое дорогое, что у нее было.
   - Я - с улицы Жана Гужона, - тихо произнес Мегрэ, как будто боялся ее
напугать.
   Натали наконец раскрыла  рот  и  равнодушно  произнесла  только  одно
слово:
   - Уже!
   После чего глотнула из бутылки, как уже проделывала прежде на  глазах
у комиссара. Ее бледные щеки слегка порозовели, рот начал подергиваться.
   - Предполагаю, что это больше не имеет значения, не так ли?
   - Вы боялись,  что,  если  его  задержат,  он  выдаст  вас  как  свою
сообщницу, так?
   Она отрицательно покачала головой.
   - Нет, хуже. Он заставил меня прийти к нему вчера  только  для  того,
чтобы потребовать очень  большую  сумму  денег,  обещая,  что  затем  он
оставит меня в покое и вернется в Марсель.
   - Вы любили его?
   Она ничего не ответила, а в ее взгляде застыло глубокое отчаяние.
   - Почему, если вы любили его, вы взяли с собой оружие?
   Это, казалось, придало ей мужества.
   - Я никогда не питала иллюзий на его  счет.  Он  был  моей  последней
надеждой. Вы, значит, ничего не поняли?
   Она попыталась зажечь сигарету, но не сумела  -  так  у  нее  дрожали
руки.  Мегрэ  наклонился  и  протянул  ей  зажженную  спичку.   Она   не
поблагодарила.
   - Вы всегда были гордячкой, правда?
   Она поправила его глухим голосом:
   - Я гордая. Вернее, была гордая. Теперь... - Фразу она не кончила.
   - Вы чувствовали себя униженной, работая в кабаре, и  чувствовали  бы
себя еще более униженной за прилавком магазина.
   Она слушала его. Как только речь заходила о ней,  Натали  становилось
интересно.
   - Сабен-Левек влюбился в вас. Вам  не  потребовалось  много  времени,
чтобы выяснить, кто такой господин Шарль...
   Она не шелохнулась, напряжение по-прежнему не покидало ее.
   - Вы надеялись на шикарную и блестящую жизнь,  на  коктейли,  приемы,
обеды.
   - Вскоре я поняла,  что  это  был  самый  большой  эгоист,  какого  я
встречала.
   - Потому что он не предоставил вам первого места?
   Это, казалось, удивило ее, а Мегрэ продолжал:
   - Он был в доме всем, а вы-ничем. Взгляд ее стал безжалостен.
   - Меня все презирали, кроме Клер.
   - Почему вы не потребовали развода?
   Она повела глазами вокруг себя, и взгляд ее охватывал  всю  квартиру,
весь дом, все состояние семьи Сабен-Левек.
   - Потому что вы были жадны. Для вас не имело большого  значения,  что
муж время от времени исчезает, отправляясь на поиски хорошеньких девиц.
   Вы были госпожой Сабен-Левек. И  вам  надо  было  ею  остаться  любой
ценой.
   Она отпила глоток. Проделывала она это машинально.
   - Вашим прибежищем стал коньяк. Предполагаю, что любовники у вас тоже
были?
   - Интрижки. Мужчины, с которыми я встречалась в барах.
   Теперь, когда она сдалась, Натали и не  думала  защищаться.  Казалось
даже,  что  ей   доставляет   удовольствие   выставлять   напоказ   свою
подноготную.
   - Гостиничные номера... Некоторые ошибались и  пробовали  давать  мне
деньги... Она поджала губы.
   - Два года назад вы встретили Джо Фазио.
   - Это другое. Я любила его...
   - Он был барменом.
   - Я сняла ему студию и содержала его. И это опять был вызов,  который
она цинично бросала Мегрэ.
   - В состоянии, до которого я дошла, я не  могу  надеяться,  что  меня
будут любить просто так. Он делал вид, что любит, а я  делала  вид,  что
верю.
   - Кто предложил избавиться от вашего мужа?
   - Думаю, эта мысль пришла нам обоим.
   - Фазио установил, какие ночные  заведения  посещает  так  называемый
господин Шарль. Много раз он следовал  за  ним,  выжидая  благоприятного
стечения обстоятельств.
   Она пожала плечами. Это же настолько очевидно!
   - Однажды ночью, когда ваш  муж  вышел  из  "Крик-крака",  Джо  Фазио
воспользовался тем, что улица была пуста и убил его. Он  запихал  его  в
украденную машину и привез на берег Сены.  Машину  он  потом  бросил  на
строительной площадке в Пюто.
   - Подобными деталями я не занималась.
   - Затем он позвонил вам и сообщил, что дело сделано?
   - Да.
   - Какую жизнь могли бы вы вести с вашим экс-барменом?
   - Я об этом не думала.
   - Признайтесь, вы заставили убить  вашего  мужа  не  из-за  чувств  к
любовнику?
   - Не знаю.
   - Вы хотели остаться  госпожой  Сабен-Левек.  Отныне  вы  становились
полновластной хозяйкой дома.
   - Вы ведь плохо обо мне думаете, правда?
   - Да. Но в то же время я не могу себя заставить не испытывать  к  вам
чувства жалости, потому что вы одновременно хрупки и тверды.
   - Я хрупкая? - усмехнулась она. И Мегрэ повторил:
   - Да, хрупкая.
   - Вы меня, конечно, увезете?
   - Это мой долг. Идите оденьтесь. Проследи за ней, Лапуэнт: у меня нет
ни  малейшего  желания,  чтобы  она  еще  раз  воспользовалась   садовой
калиткой.
   Мегрэ медленно набил  трубку,  раскурил  ее  и  начал  мерить  шагами
комнату.
   Ждать  ему  пришлось   почти   полчаса.   Когда   Натали   вернулась,
сопровождала ее Клер, которая несла чемодан из свиной кожи.
   Прежде чем выйти на лестницу, Натали снова приложилась к бутылке,  от
которой долго не могла оторваться.
   - Полагаю, там мне этого не дадут?
   Было ясно, что она  будет  осуждена.  Но,  учитывая  ее  расстроенные
нервы, отправят ее, по всей видимости, в больницу.
   Дверь нотариальной конторы была открыта. Обойщики закончили  возиться
с драпировками. Она сделала два шага и увидела гроб.
   Лицо ее осталось невозмутимо.
   - Он там?
   - Да. Завтра его хоронят.
   - Меня - сегодня.
   Чемодан был положен в багажник, и  комиссар  уселся  рядом  со  своей
пленницей. Она смотрела  на  набережные,  мосты,  прохожих,  автобусы  и
машины, как будто все это принадлежало уже далекому прошлому.
   Когда они прибыли во Дворец правосудия, Лапуэнт взял чемодан, который
был для Натали слишком тяжел. Мегрэ постучал в дверь следователя Куэнде.
   - Она ваша, - проговорил он дрогнувшим голосом.
   Комиссар взглянул на арестованную. Но он  уже  перестал  существовать
для нее. Она уселась напротив следователя еще до того, как тот пригласил
ее войти, и, судя по всему, чувствовала себя совсем неплохо.

   1972 г.



   Жорж СИМЕНОН
   ПРОМАХ МЕГРЭ

Перевод с французского И. Анатольева. Scan&spellcheck - tymond


Глава 1
СТАРАЯ ДАМА С КИЛБЕРН-ЛЕЙН И МЯСНИК ИЗ ПАРКА МОНСО

   Жозеф, курьер, тихо, как мышка, поскребся в дверь и так тихо появился
в кабинете Мегрэ, что со своей лысиной в ореоле невесомых седых волос он
смог бы сыграть роль привидения.
   Комиссар, склонившийся над бумагами с трубкой, зажатой  в  зубах,  не
поднял головы, и Жозеф остался стоять около двери.
   Уже неделю Мегрэ был не в духе, и сотрудники входили к нему в кабинет
буквально на цыпочках. Впрочем, он не единственный в Париже, да и вообще
во Франции, пребывал в таком настроении, потому что никогда еще в  марте
не было такой сырой, холодной и мрачной погоды. В  одиннадцать  часов  в
кабинетах было темно, как на рассвете во время приведения  в  исполнение
смертного приговора; лампы оставались зажженными до  полудня,  а  в  три
часа начинало смеркаться. Речь шла уже не о том,  что  льет  дождь:  все
просто жили в дождевой туче, вода была повсюду,  а  люди  трех  слов  не
могли сказать не сморкаясь. В  газетах  публиковали  фотографии  жителей
пригородов, которые возвращались домой  на  лодках  по  улицам,  которые
стали реками.
   Утром, приходя на работу, комиссар спрашивал:
   - Жанвье здесь?
   - Болен.
   - Люка?
   - Его жена позвонила и сказала...
   Инспекторы выбывали из строя один за другим, иногда целыми  отделами,
так что две трети работников отсутствовали. У мадам Мегрэ не было гриппа
- у нее болели зубы. Каждую ночь, часа в два-три, несмотря  на  то,  что
она ходила к зубному врачу, ее прихватывало, и  она  не  могла  сомкнуть
глаз до утра.  Она  держалась  стойко,  не  жаловалась  и  старалась  не
стонать.
   Однако это было еще хуже. Мегрэ просыпался, почувствовав, что она  не
спит и едва сдерживает стоны, боясь даже дышать.
   Некоторое время он молча следил за ее страданиями, потом ворчал:
   - Почему ты не примешь таблетку?
   - Ты не спишь?
   - Нет. Прими таблетку.
   - Ты же знаешь, что они на меня больше не действуют.
   - Все равно прими.
   Он вставал, шел за ее коробочкой с лекарством, протягивал ей стакан с
водой, безуспешно пытаясь скрыть усталость, граничащую с раздражением.
   - Извини меня, - вздыхая, говорила она.
   - Ты же не виновата.
   - Я могла бы спать в комнате для прислуги.
   У них была комнатка  на  седьмом  этаже,  которой  почти  никогда  не
пользовались.
   - Давай я пойду туда. Завтра ты будешь чувствовать себя усталым, а  у
тебя так много работы!
   У него было больше забот, чем настоящей работы.
   И как раз этот момент  старая  англичанка,  миссис  Мюриел  Бритт,  о
которой писали все газеты, выбрала, чтобы исчезнуть.
   Женщины пропадают каждый день, и в большинстве случаев это происходит
как-то незаметно, их находят или не находят. И  газеты  посвящают  этому
событию буквально три строчки.
   Что же касается Мюриел Бритт, то она исчезла с большим шумом,  потому
что приехала в Париж с группой из пятидесяти двух человек, одним из  тех
стад,  которые  туристические  агенты  собирают  в  Англии,  Соединенных
Штатах, Канаде или других странах и за ничтожную  плату  прогуливают  по
Парижу.
   Это произошло как раз в тот вечер, когда группа  совершала  экскурсию
по ночному Парижу. Автобус повез мужчин и женщин,  почти  все  они  были
пожилыми, на Центральный рынок, на  площадь  Пигаль,  на  улицу  Лапп  и
Елисейские Поля, причем билеты  давали  право  на  стаканчик  на  каждой
остановке.
   К концу экскурсии все были  навеселе,  у  многих  порозовели  щеки  и
блестели  глаза.  Перед  последней  остановкой  потерялся  коротышка   с
нафабренными усами, бухгалтер из небольшого  городка,  но  на  следующий
день после обеда его обнаружили в собственной постели, куда он  тихонько
удалился.
   С миссис Бритт все было по-другому. Английские  газеты  подчеркивали,
что у нее не было никакой причины исчезать. Эта  пятидесятивосьмилетняя,
худая,   сухопарая   женщина,   изможденное   лицо   и   тело    которой
свидетельствовали  о  тяжелой  жизни,  держала   семейный   пансион   на
Килберн-Лейн, где-то к западу от Лондона.
   Мегрэ абсолютно не представлял себе, что это  такое  -  Килберн-Лейн.
Судя по фотографиям в газетах, это был унылый дом, где жили секретарши и
мелкие служащие, которые три раза  в  день  усаживались  все  вместе  за
круглым столом.
   Миссис Бритт была вдовой. Сын ее находился в Южной Африке, а замужняя
дочь проживала где-то в районе Суэцкого канала. В газетах  подчеркивали,
что это был первый настоящий отдых,  который  бедная  женщина  позволила
себе за всю жизнь.
   Естественно, поездка в Париж! Групповая, за умеренную цену. Вместе  с
другими она остановилась в гостинице при вокзале  Сен-Лазар,  с  которой
были связаны те, кто специализировался на подобного рода "турах".
   Она вышла из автобуса одновременно со всеми и пошла в свой номер. Три
свидетеля слышали, как она заперла дверь. На следующее утро миссис Бритт
в комнате не оказалось, и с тех пор не  удалось  обнаружить  никаких  ее
следов.
   Приехал сержант из Скотленд-Ярда,  весьма  растерянный.  Поговорил  с
Мегрэ и начал скромненько вести свое расследование.
   Английские газеты вели себя гораздо менее скромно и вовсю  трубили  о
беспомощности французской полиции.
   Однако существовали некоторые детали, о  которых  Мегрэ  не  хотелось
сообщать журналистам. Во-первых, то, что в  номере  миссис  Бритт  нашли
бутылки со спиртным, спрятанные  в  разных  местах:  под  матрасом,  под
бельем в ящике  комода  и  даже  на  шкафу.  Во-вторых,  как  только  ее
фотография появилась в вечерних газетах,  на  набережную  Орфевр  явился
лавочник, который продал ей эти бутылки.
   - Вы заметили что-нибудь необычное?
   - Хм! Она была под хмельком... Но тут не винцо...
   Судя по тому, что эта дама у меня купила, она предпочитала джин.
   А может, миссис Бритт изрядно выпивала тайком в семейном пансионе  на
Килберн-Лейн? Английские газеты не писали об этом.
   Ночной портье в гостинице тоже дал показания:
   - Я видел, как  она  бесшумно  спустилась.  Была  навеселе  и  начала
заигрывать со мной.
   - Она вышла?
   - Да.
   - В какую сторону направилась?
   - Я не знаю.
   Один полицейский видел, как она топталась у  входа  в  бар  на  улице
Амстердам. И это было все. Из  Сены  не  выловили  ни  одного  тела.  На
пустырях не нашли ни одной женщины, разрезанной на кусочки.
   Суперинтендент Пайк из Скотленд-Ярда,  которого  Мегрэ  хорошо  знал,
каждое утро звонил из Лондона:
   - Извиняюсь, Мегрэ. Никаких следов?
   Этот дождь, мокрая одежда, зонты, с которых текла вода, расставленные
по всем углам, и к тому  же  зубы  мадам  Мегрэ  -  все  это  раздражало
невероятно, и чувствовалось, что  комиссар  только  ждал  случая,  чтобы
взорваться.
   - Что такое, Жозеф?
   - Шеф хочет поговорить с вами, господин комиссар.
   - Я сейчас иду.
   Для доклада это было неурочное время.  Когда  начальник  криминальной
полиции вызывал таким образом Мегрэ днем в свой кабинет,  это  означало,
что речь шла о чем-то очень важном.
   Тем не менее Мегрэ закончил читать досье, набил новую трубку и только
тогда направился в кабинет патрона.
   - Ничего нового, Мегрэ?
   Комиссар молча пожал плечами.
   - Только что с курьером я получил письмо от министра.
   Когда говорили просто "министр",  это  означало  "министр  внутренних
дел", которому подчинялась криминальная полиция.
   - Я слушаю вас.
   - Около половины двенадцатого придет один человек...
   Было четверть двенадцатого.
   - Это некий Фюмаль,  похоже,  важная  персона  в  своей  области.  На
последних выборах он бог знает сколько миллионов вложил в партию...
   - Что совершила его дочь?
   - У него нет дочери.
   - Тогда сын?
   - И сына у него тоже нет. Министр не пишет, о чем идет  речь,  просто
мне кажется, что этот господин  хочет  видеть  лично  вас  и  что  нужно
сделать все, чтобы удовлетворить его просьбу.
   Мегрэ только пошевелил губами, но можно было  легко  догадаться,  что
слово, которое он не произнес, начиналось на букву "Д".
   - Прошу меня извинить, старина. Я же понимаю, что это  очень  тяжело.
Но все же постарайтесь совершить невозможное. У нас и  так  в  последнее
время было достаточно неприятностей.
   В приемной Мегрэ остановился около Жозефа:
   - Когда Фюмаль придет, ты проведешь его прямо ко мне.
   - Кто придет?
   - Фюмаль {Fumal созвучно слову "fumier" -  навоз,  дерьмо}!  Это  его
фамилия.
   Эта фамилия, между прочим, Мегрэ о чем-то напоминала. Странно, но  он
мог поспорить, что воспоминание было какое-то неприятное, но  у  него  и
так хватало неприятностей, чтобы вспоминать о какой-то еще.
   - Айвар здесь? - спросил он, войдя в кабинет инспекторов.
   - Сегодня не появлялся.
   - Болен?
   - Он не звонил.
   Жанвье вышел на работу, но  у  него  было  землистого  цвета  лицо  и
красный нос.
   - Как дети?
   - Конечно же все гриппуют.
   Пять минут спустя в дверь кабинета снова поскреблись, и Жозеф с таким
видом, будто произносил нечто не совсем  приличное,  объявил  о  приходе
посетителя:
   - Месье Фюмаль.
   Мегрэ, не взглянув на визитера, пробурчал:
   - Садитесь.
   Потом,  подняв  голову,  обнаружил  перед  собой  огромного   рыхлого
мужчину, который едва умещался в кресле.
   Фюмаль смотрел на него с хитрым видом, как будто  ждал  от  комиссара
определенной реакции.
   - О чем идет речь? Мне сказали, что  вы  хотите  поговорить  со  мной
лично.
   На пальто посетителя было всего лишь несколько капель,  должно  быть,
он приехал на машине.
   - Вы меня не узнаете?
   - Нет.
   - Ну подумайте.
   - У меня нет времени.
   - Фердинанд.
   - Какой Фердинанд?
   - Толстый Фердинанд... Бум-Бум!..
   Внезапно Мегрэ вспомнил. Он оказался прав, когда за  несколько  минут
до этого подумал, что речь  идет  о  каком-то  неприятном  воспоминании.
Ассоциация пришла издалека, от школы в его деревне,  которая  называлась
Сен-Фиакр, в  департаменте  Алье,  а  учительницей  в  этой  школе  была
мадемуазель Шенье.
   В те  времена  отец  Мегрэ  был  управляющим  в  замке  Сен-Фиакр.  А
Фердинанд был сыном мясника из Катр-Ван, деревушки, которая находилась в
двух километрах по соседству.
   В классе всегда бывают такие парни, как этот, больше, чем  остальные,
с какой-то болезненной полнотой.
   - Ну, теперь вспоминаете?
   - Да.
   - И что вы почувствовали, когда меня увидели? Ну, я-то знал,  что  вы
стали фараоном, потому что видел вашу фотографию в газетах. А раньше  мы
вроде бы были на "ты".
   - Не теперь, - обронил Мегрэ, выбивая свою трубку.
   - Как вам угодно. Вы читали письмо министра?
   - Нет.
   - И вам ничего не говорили?
   - Говорили.
   - В общем, у  нас  обоих  есть  достаточный  жизненный  опыт.  Но  не
одинаковый. Что касается меня, то мой отец был не управляющим, а простым
деревенским мясником. Из лицея в Мулене меня выгнали после пятого класса
{приблизительно соответствует шестому классу средней школы в России}.
   Чувствовалось, что он настроен  очень  агрессивно,  и  не  только  по
отношению к Мегрэ. Это был тот самый  тип  человека,  который  злобно  и
неприязненно относится ко всему: к людям, к небу...
   - Ну так вот, Оскар сегодня сказал мне...
   Оскар был министр внутренних дел.
   - "Иди к Мегрэ, потому что именно с ним ты  хочешь  увидеться,  и  он
будет в полном твоем распоряжении. Впрочем, я прослежу за этим".
   Комиссар никак не прореагировал и продолжал смотреть  на  собеседника
тяжелым взглядом.
   - Я очень хорошо, очень  хорошо  помню  вашего  отца...  -  продолжал
Фюмаль. - У него были рыжеватые усы, не так ли? Он был худым...  У  него
была слабая грудь... Они с моим отцом, должно  быть,  провернули  вместе
немало делишек...
   На этот раз Мегрэ было трудно сохранять хлад