. "Может быть, еще не упущено время высадить эту
женщину?"
   Траулер остановился между молами. К нему приближались  шлюпки.  Между
ними пробирался рыбачий баркас.
   Но матрос был ранен. Пришлось оставить его на берегу. Его спустили  в
рыбачью плоскодонку. Женщины, стоявшие на молу, пришли в ужас: они  были
суеверны. Да тут еще юнга чуть не бросился  в  воду  -  до  того  боялся
уходить в море!
   - Вперед!.. Средний!.. Полный!
   Что до Ле Кленша, то он осваивал свои владения, пробовал  аппаратуру,
надев на голову шлем. И в таком наряде писал:
   "Моя дорогая невеста!  Восемь  часов  утра.  Мы  отходим.  Город  уже
скрылся из виду и..."
   Мегрэ раскурил новую  трубку  и  поднялся,  чтобы  лучше  видеть  все
вокруг. Он владел всеми этими людьми, он словно заставлял их действовать
на судне, окидывая его взглядом.
   Первый завтрак в узкой  офицерской  кают-компании:  Фаллю,  помощник,
главный механик и радист. И капитан объявляет, что будет  есть  один,  у
себя в каюте.
   Такого еще никогда не бывало. Нелепая идея!  Все  напрасно  стараются
угадать причину его решения.
   И Мегрэ, опершись лбом на руку, ворчит:
   -  Носить  пищу  капитану  в  каюту  поручено  юнге.   Капитан   едва
приотворяет дверь или прячет Адель под кроватью, которую нарочно  поднял
выше обычного.
   Они вдвоем едят одну порцию. В первый раз женщина смеется,  и  Фаллю,
разумеется, отдает ей почти всю свою долю.
   Он слишком  серьезен.  Она  насмехается  над  ним.  Ласкает  его.  Он
уступает. Улыбается.
   Но разве на полубаке матросы уже не толкуют о дурном глазе? Разве они
не судачат о том, почему капитан ест  один?  К  тому  же  никто  никогда
раньше не видел, чтобы капитан все время носил в кармане ключ  от  своей
каюты.
   Теперь вращаются оба винта. Траулер  завибрировал,  так  он  и  будет
вибрировать все три месяца.
   Внизу Малыш Луи и другие матросы бросают уголь в  пылающую  топку  по
восемь - десять часов в сутки или в полудреме следят за давлением масла.
   Три дня. Это  общее  мнение.  Понадобилось  три  дня,  чтобы  создать
тревожную атмосферу. И с этого дня у матросов  зародилось  сомнение,  не
сошел ли Фаллю с ума.
   Почему? Из ревности? Но Адель заявила, что увидела Ле  Кленша  только
на четвертый день.
   До тех пор он слишком занят своей аппаратурой. Он ловит сообщения для
собственного удовольствия. Пытается что-то передать. И с  наушниками  на
голове исписывает страницу  за  страницей,  как  будто  почта  сразу  же
доставит их его невесте.
   Три дня. Все они едва успели познакомиться друг с другом. Быть может,
главный механик, прильнув лицом к стеклу иллюминатора,  заметил  молодую
женщину? Но не обмолвился об этом ни словом.
   Атмосфера на борту создается лишь постепенно, по мере того, как  люди
сближаются, переживая общие приключения. Но пока еще они даже не  начали
ловить рыбу.  Надо  ждать,  пока  они  встретят  большой  косяк  там,  у
Ньюфаундленда, по другую сторону Атлантики, а это будет  не  раньше  чем
через десять дней.
   Мегрэ стоял на капитанском мостике, и если бы кто-нибудь из  матросов
проснулся, он заинтересовался бы тем, что  делает  здесь  этот  огромный
одинокий человек и почему он медленно оглядывается вокруг.
   Он старался понять! Все действующие лица были  на  своих  местах,  со
свойственным им образом мыслей, занятые  своими  заботами.  Но  с  этого
момента уже невозможно было ничего угадать. Здесь был большой пробел.
   Комиссар мог вспомнить только то, что ему сообщили участники рейса.
   Приблизительно на третий день капитан Фаллю и радист стали  враждебно
смотреть друг на друга. У каждого в кармане лежал  револьвер.  Казалось,
они боятся друг друга...
   Однако Ле Клеши не стал еще тогда любовником Адели.
   С тех пор капитан словно обезумел.
   Они уже вышли в Атлантике за  зону,  где  ходят  пакетботы.  Если  им
встречались суда, то это тоже были  английские  или  немецкие  траулеры,
направлявшиеся на место лова.
   Может быть,  Адель  теряла  терпение,  жаловалась  на  затворническую
жизнь?
   "Как безумный". Все свидетельства сходились на  этом.  Вряд  ли  одна
лишь Адель могла вызвать такое потрясение  у  уравновешенного  человека,
для которого порядок всю жизнь был  религией.  Он  разрешил  ей  две-три
прогулки на палубе ночью, со множеством предосторожностей.
   Тогда почему же он стал вести себя как безумный?
   Свидетельства следуют одно за другим.
   Он приказал  поставить  сеть  в  таком  месте,  где,  сколько  помнят
матросы, никто никогда еще не поймал ни одной трески.
   И он  не  был  ни  нервным,  ни  вспыльчивым,  ни  желчным.  Это  был
обыкновенный обыватель, который одно время мечтал соединить свою жизнь с
жизнью своей квартирной хозяйки г-жи Бернар  и  закончить  дни  в  доме,
полном вышивок, на улице Этрета.
   Один за  другим  происходят  несчастные  случаи.  Когда  наконец  они
встретили косяк и начали ловить рыбу, ее засолили  так  плохо,  что  она
неизбежно должна была испортиться в пути.
   Фаллю не новичок, он вот-вот должен уйти на пенсию. До сих пор  никто
еще не мог его ни в чем упрекнуть.
   Ест он по-прежнему один у себя в каюте.
   - Он дулся на меня, - расскажет потом Адель. - Целые дни, даже недели
не говорил со мной. Потом вдруг на него находило.
   Порыв чувственности. Адель здесь, у него. Делит с ним постель. И  все
же он неделями держится, не поддается ей,  пока  соблазн  не  становится
слишком сильным.
   Поступил бы он так же, если бы его мучила только ревность?
   Главный механик вертится вокруг притягивающей его каюты. Но у него не
хватает смелости взломать замок.
   И наконец, эпилог: "Океан"  возвращается  во  Францию,  полный  плохо
засоленной трески.
   Должно быть, по дороге капитан  составил  завещание,  где  он  просит
никого не винить в его смерти.
   Значит, он хочет умереть. Хочет покончить с собой. Но ведь  никто  из
экипажа, кроме него самого, не может определить координаты судна,  а  он
чересчур проникнут морским духом, чтобы не привести сначала свой траулер
в гавань.
   Убить себя, потому что он нарушил правила и привел с собой на корабль
женщину? Потому что недостаточно посоленную рыбу продадут  на  несколько
франков ниже установленной цены?  Потому  что  матросы,  удивленные  его
странным поведением, решили, что он сошел с ума?
   И это самый холодный, самый расчетливый капитан в  Фекане?  Тот,  чей
бортовой журнал ставят всем в пример? Тот, кто уже  так  давно  живет  в
спокойном доме г-жи Бернар?
   Пароход причаливает.  Все  матросы  прыгают  на  берег,  бросаются  в
"Кабачок ньюфаундлендцев", где можно наконец выпить спиртного. И на всех
словно лежит  печать  тайны.  О  некоторых  вещах  все  умалчивают.  Все
встревожены. Не потому ли, что их капитан вел себя так необъяснимо?
   Фаллю сходит на берег; его не сопровождает  никто.  Нужно  подождать,
пока набережная опустеет, чтобы высадить Адель.
   Он делает несколько шагов. На набережной спрятались  двое:  радист  и
Гастон Бюзье, любовник Адели.
   А кто-то третий бросается на капитана, душит его и толкает в воду.
   И это произошло как раз на том месте, где "Океан" покачивается сейчас
на черной воде. Тело зацепилось за якорную цепь.
   Мегрэ хмуро курил.
   С первого же допроса Ле Кленш лжет: говорит, что Фаллю убил человек в
желтых ботинках. А человек в желтых  ботинках  -  это  Бюзье.  На  очной
ставке Ле Кленш идет на попятную.
   Зачем эта ложь, если не для того,  чтобы  спасти  третьего  человека,
иначе говоря, убийцу? И почему Ле Кленш не открывает его имени?
   Напротив,  позволяет  себя  арестовать   вместо   убийцы.   Он   едва
защищается, когда его наверняка могут осудить.
   Он мрачен, словно его мучат угрызения совести. Не  смеет  смотреть  в
глаза ни своей невесте, ни  Мегрэ.  Маленькая  подробность:  прежде  чем
вернуться на траулер, он пошел в "Кабачок ньюфаундлендцев".  Поднялся  к
себе в комнату, сжег свои бумаги.
   Из тюрьмы он вышел печальный, хотя Мари  Леоннек  рядом  и  старается
вдохнуть в него оптимизм. И он находит способ достать револьвер.
   Ему страшно. Он колеблется, долго сидит с  закрытыми  глазами,  держа
палец на спуске.
   И стреляет.
   По мере того как проходила ночь, воздух становился свежее, ветер  все
больше насыщался запахами водорослей и йода.
   Траулер поднялся на несколько метров. Палуба была уже на одном уровне
с набережной, и дыхание прилива заставляло "Океан" отходить  в  сторону,
отчего капитанский мостик поскрипывал.
   Мегрэ забыл про усталость. Самые тяжелые  часы  прошли.  Приближалось
утро.
   Он подвел итог.
   Капитан Фаллю, тело которого отцепили от якорной цепи.
   Адель и Гастон Бюзье, которые ссорились, потому что не выносили  друг
друга, но ни у того, ни у другой не было иной опоры в жизни.
   Ле Кленш, которого унесли  из  операционной  на  носилках  смертельно
бледным.
   Мари Леоннек.
   И эти матросы в "Кабачке ньюфаундлендцев", которые даже  в  состоянии
опьянения словно хранили воспоминание о смертельной тоске...
   - На третий день! - отчеканил Мегрэ. - Вот где  надо  искать.  Искать
что-то более страшное, чем ревность. И притом такое, что прямо  вытекает
из присутствия Адели на корабле.
   Усилие  было  болезненным.  Он  напрягал  все  свои  способности.  На
полубаке зажегся свет: матросы собирались вставать.
   - На третий день...
   Тут горло у него сжалось. Он посмотрел на кормовую надстройку,  потом
на  набережную,  где  недавно  видел  человека,  который,  наклонившись,
показывал кому-то кулак.
   Быть может, Мегрэ просто замерз? Во всяком случае, его вдруг  бросило
в дрожь.
   - На третий день... Юнга Жан Мари... Тот, который топал ногами  и  не
хотел уходить в море. Его смыло волной. Ночью.
   Мегрэ окинул взглядом палубу. Казалось, он искал место, где произошла
катастрофа.
   Это видели только двое: капитан Фаллю и  радист  Пьер  Ле  Кленш.  На
следующий день или еще днем позже Ле Кленш пришел к Адели.
   В мыслях Мегрэ произошел резкий перелом.  Он  не  стал  задерживаться
больше ни секунды. На полубаке кто-то зашевелился. Никем не  замеченный,
комиссар прошел по сходне, соединяющей корабль с берегом.
   И, засунув руки в карманы, замерзший, мрачный, вернулся  в  гостиницу
"Взморье".
   День еще не наступил. Но ночь уже кончилась, потому что  гребни  волн
на море стали ярко-белыми. Чайки светлыми пятнами выделялись на небе.
   На вокзале свистел паровоз. Старуха с корзиной за плечами и с крючком
в руках направлялась к скалам на ловлю крабов.
 
10. События третьего дня 
 
   Когда Мегрэ около восьми утра вышел из своего номера, в голове у него
была пустота, его тошнило, словно он слишком много выпил.
   - Дело идет не так хорошо, как ты хотел бы?  -  поинтересовалась  его
жена.
   Он  пожал  плечами:  пока  ничего  не  ясно.  На  террасе  гостиницы,
выходившей на море, он увидел Мари Леоннек. Девушка была не одна. За  ее
столиком сидел какой-то мужчина. Она стремительно встала и  с  запинками
проговорила, обращаясь к комиссару:
   - Позвольте представить вам моего отца. Он только что приехал.
   Дул свежий ветер. Небо заволокло облаками.  Чайки  летали  над  самой
водой.
   - Поверьте, я очень польщен, господин комиссар. Очень польщен и очень
счастлив.
   Мегрэ апатично посмотрел  на  него.  Это  был  коротконогий  человек,
который казался бы не смешнее других, если бы не его огромный нос, вдвое
или втрое больше нормального, к тому же пористый, как земляника. И когда
он говорил, виден был только этот нос, все смотрели только  на  него.  И
что бы ни было сказано, любая патетика звучала чрезвычайно смешно.
   - Закусите вместе с нами?
   - Спасибо, я только что позавтракал.
   - Ну, тогда рюмочку спиртного, чтобы согреться.
   - Пожалуйста, не беспокойтесь.
   Разве вежливо заставлять людей пить, даже если они не хотят?
   Мегрэ рассматривал собеседника, рассматривал  и  его  дочь,  которая,
если не считать носа, была похожа на отца.  Глядя  на  нее,  можно  было
хорошо представить себе,  какой  она  станет  лет  через  десять,  когда
исчезнет прелесть молодости.
   - Я хочу идти прямо к цели, господин комиссар. Это мое  правило.  Для
этого я провел всю ночь в дороге. Когда Жориссан пришел ко мне и сказал,
что он будет сопровождать мою дочь, я дал согласие. Следовательно,  меня
нельзя упрекнуть в узости взглядов.
   Мегрэ торопился в другое место, а тут еще  этот  напыщенный  мещанин,
который упивается своими разглагольствованиями!
   - Однако отцовский долг велит мне выяснить, в чем тут дело, правда?
   Вот почему я прошу вас по чести и совести сказать мне, думаете ли вы,
что молодой человек не виновен.
   Мари Леоннек смотрела в сторону. Она, должно быть, неясно  сознавала,
что от вмешательства ее отца не будет никакого толку.
   Когда она одна примчалась на помощь  к  жениху,  это  внушало  к  ней
известное  уважение.  Во  всяком  случае,  глядя  на  нее,  можно   было
растрогаться. Вмешательство же  отца  меняло  дело.  Тут  сразу  запахло
спорами, предшествовавшими ее отъезду, сплетнями соседей.
   - Вы спрашиваете меня, убил ли он капитана Фаллю?
   - Да. Вы должны понимать, как важно, чтобы...
   Мегрэ с совершенно отсутствующим видом смотрел в пространство.
   - Ну, так вот... - Он видел, что руки  у  девушки  дрожат.  -  Он  не
убивал его. Вы извините? У меня срочное дело.  Я,  конечно,  буду  иметь
удовольствие скоро увидеть вас.
   Это было  бегство.  Комиссар  даже  опрокинул  стул  на  террасе.  Он
догадывался, что его  собеседники  оторопели,  но  не  обернулся,  чтобы
удостовериться в этом.
   Выйдя на набережную,  он  пошел  по  тротуару  в  противоположную  от
"Океана" сторону, но все же заметил, что к траулеру стягиваются матросы.
   Не снимая с плеча сумок, они осматривались и знакомились с судном.  С
тележки сгружали мешки с картофелем. Комиссар  заметил  судовладельца  в
неизменных лакированных сапогах, с карандашом за ухом.
   Из открытой двери "Кабачка ньюфаундлендцев" доносился сильный шум.
   Мегрэ неясно разглядел Малыша Луи,  который  разглагольствовал  перед
новенькими.
   Комиссар не остановился. Он даже ускорил  шаг,  заметив,  что  хозяин
поманил его. Пять минут спустя он уже звонил в двери больницы.
   Дежурный врач оказался  совсем  молодым.  Под  его  халатом  виднелся
костюм, сшитый по последней моде, изысканный галстук.
   - Радист? Сегодня утром я как раз измерял ему температуру и пульс. Он
чувствует себя как нельзя лучше.
   - Он в полном сознании?
   - По-моему, да. Ничего мне не сказал, но все  время  следил  за  мной
взглядом.
   - С ним можно  говорить  о  серьезных  вещах?  Врач  неопределенно  и
равнодушно повел рукой.
   - Почему бы и нет, поскольку операция была удачная  и  температура  у
него нормальная. Хотите пройти к нему?
   Пьер Ле Кленш лежал один  в  маленькой,  оклеенной  моющимися  обоями
палате, где царила влажная жара. Он смотрел,  как  Мегрэ  приближался  к
нему, и светлые глаза его были спокойны.
   - Видите, все сделано как нельзя лучше. Через неделю  он  встанет  на
ноги. Правда, может быть, будет хромать, потому что  сухожилие  в  бедре
оказалось порванным.  И  ему  придется  быть  осторожным.  Оставить  вас
наедине?
   Поразительно! Накануне сюда привезли бездыханное тело, окровавленное,
грязное, и можно было поклясться, что в нем  не  оставалось  даже  искры
жизни. А теперь Мегрэ видел белоснежную постель, лицо,  правда,  немного
осунувшееся, немного бледное, но такое спокойное, какого он  никогда  не
видел у Ле Кленша.
   Может быть, поэтому Мегрэ  колебался?  Он  ходил  взад  и  вперед  по
палате, остановился у  двойной  рамы  окна,  откуда  был  виден  порт  и
траулер, где суетились люди в красных свитерах.
   - У вас хватит сил поговорить со мной? -  внезапно  проворчал  Мегрэ,
повернувшись к кровати. Ле Кленш слегка кивнул.
   - Вы знаете, что официально я не имею  отношения  к  делу?  Мой  друг
Жориссан попросил доказать  вашу  невиновность.  Я  это  сделал.  Вы  не
убивали капитана Фаллю.
   Комиссар глубоко вздохнул. Потом, чтобы поскорей со  всем  покончить,
прямо перешел к своей теме:
   - Скажите мне правду о событиях третьего дня рейса, то есть о  гибели
Жана Мари.
   Мегрэ избегал смотреть в лицо  раненому.  Он  набивал  трубку,  чтобы
чем-нибудь заняться, и, так  как  молчание  длилось  слишком  долго,  он
негромко начал:
   - Это было вечером. На палубе стояли только вы и  капитан  Фаллю.  Вы
были вместе с ним?
   - Нет.
   - Капитан прогуливался возле кормовой надстройки?
   - Да. Я только что вышел из своей каюты. Он меня не видел. Я наблюдал
за ним, так как чувствовал что-то ненормальное в его поведении.
   - Вы тогда еще не знали, что на борту есть женщина?
   - Нет. Я думал, он потому так тщательно  закрывает  свою  дверь,  что
держит у себя контрабандные товары.
   Голос у Ле Кленша был  усталый.  Но  он  стал  громче,  когда  радист
произнес:
   - Это самая ужасная вещь,  какую  мне  приходилось  видеть,  господин
комиссар. Кто его выдал? Скажите мне.
   И он закрыл глаза, как закрыл их, когда собирался пустить себе пулю в
живот, выстрелив из кармана.
   - Никто. Капитан, должно быть, прогуливался в нервном  состоянии,  не
проходившем у него со времени  отплытия.  Но  кто-то  ведь  оставался  у
штурвала?
   - Рулевой. Он не мог видеть нас: было темно.
   - И тут явился юнга...
   Ле Кленш прервал его  и  приподнялся,  ухватившись  руками  за  шнур,
подвешенный к потолку, чтобы ему легче было двигаться.
   - Где Мари?
   - В гостинице. Приехал ее отец.
   - Чтобы увезти ее. Да, это хорошо. Надо, чтобы он ее увез. И главное,
пусть она не приходит сюда.
   Он разгорячился. Голос его стал глуше, говорил он отрывисто.
   Чувствовалось,  что  у  него  поднимается  температура.   Глаза   его
заблестели.
   - Не знаю, с кем вы уже говорили. Но теперь я должен сказать  все.  -
Он волновался, и так сильно, что можно было принять его слова за бред. -
Это неслыханно! Вы не знали мальчишку. Худой как щепка, и при этом  одет
в куртку, скроенную из старой штормовки отца. В первый день  он  боялся,
плакал. Потом... Как бы это сказать? Стал мстить, делал всякие глупости.
   Это понятно в его возрасте, правда? Вы знаете,  что  значит  "дрянной
мальчишка"? Таким он и был: два раза я  заставал  его,  когда  он  читал
письма, которые я писал своей невесте. И он нахально заявлял  мне:  "Это
твоей шлюхе?" В тот вечер... Я думаю,  что  капитан  расхаживал  взад  и
вперед, потому что слишком нервничал и не  мог  заснуть.  Море  довольно
сильно волновалось. Время от времени волны перекатывались через  борт  и
обливали железо палубы. Но все-таки это был не шторм. Я находился от них
метрах в десяти. Расслышал только несколько слов, но видел их фигуры.
   Мальчишка наскакивал на него, как петух, смеялся.  А  капитан  втянул
шею в воротник куртки, засунул руки в карманы. Жан Мари говорил со  мной
о "моей шлюхе". Наверное, он так же шутил и с Фаллю. Голос  у  него  был
пронзительный. Я помню, что расслышал такие слова: "А если я скажу всем,
что..."
   Я эту фразу понял только потом. Он разузнал,  что  капитан  прячет  у
себя в каюте женщину. И был очень этим  горд.  Он  хорохорился.  Он  был
злой, сам того не сознавая.
   И тогда случилось  вот  что:  капитан  размахнулся,  чтобы  дать  ему
пощечину. Мальчишка, очень верткий, увернулся от удара, крикнул что-то -
наверное, снова пригрозил рассказать...
   А рука Фаллю ударилась о ванты. Он,  наверное,  сильно  ушибся.  Гнев
душил его. Басня о льве и комаре... Он забыл всякое чувство собственного
достоинства. Погнался за мальчишкой. А тот вначале  убегал,  смеялся,  а
потом пришел в панику.
   Кто бы случайно ни появился на палубе,  всякий  мог  услышать,  разом
узнать все. Фаллю обезумел от страха. Я видел, как он схватил Жана  Мари
за плечи, но вместо того чтобы держать его, толкнул вперед.
   Вот и все. Бывают такие роковые случайности. Голова его  ударилась