о сих пор живет на улице Даро, в том доме, где вы раньше жили с отцом и братом...
     - Это должно было случиться, - еле слышно произнесла она.
     Он повторил свой вопрос:
     - Вы знаете, где он сейчас?
     Она покачала головой:
     - Нет. И клянусь вам, что говорю правду. До прошлой недели я вообще была уверена, что он где-то далеко от Парижа.
     - Он никогда не писал вам?
     - С тех пор как перестал у нас бывать, ни разу.
     - Вы сразу же поняли, что это он убил вашего мужа?
     - Я и сейчас в этом не уверена... Не могу поверить...
     Я знаю, все улики против него...
     - Почему вы молчали, принудили к этому дочь и стремились во что бы то ни стало спасти его?
     - Прежде всего потому, что это мой брат, потому, что он несчастный человек... Ну а потом, я в какой-то мере чувствую себя виноватой...
     Она достала из сумки носовой платок, но не для того, чтоб вытереть глаза, - они по-прежнему были сухими и горели, словно от внутренней лихорадки.
     Продолжая говорить и слушая вопросы комиссара, она машинально скручивала его в комок своими тонкими пальцами.
     - Теперь я готова все вам рассказать...
     - Как зовут вашего брата?
     - Филипп... Филипп де Лансье... Он на восемь лет младше меня...
     - Если не ошибаюсь, он подростком провел какое-то время в санатории в горах?
     - Нет, не подростком... Ему было всего пять лет, когда у него обнаружили туберкулез. Врачи отправили его в Верхнюю Савойю, он жил там до двенадцати лет.
     - Мать уже умерла?
     - Она умерла через несколько дней после его рождения... Это многое объясняет... Вероятно, то, что я сейчас вам расскажу, завтра появится во всех газетах?
     - Обещаю вам, что нет. Что объясняет смерть вашей матери?
     - Отношение отца к Филиппу и вообще его отношение к жизни все оставшееся время... После смерти матери отец стал другим человеком, и я уверена в том, что пусть невольно, но он всегда считал Филиппа виновником ее смерти... К тому же он стал пить... Он вскоре подал в отставку, хотя у него не было никаких сбережений, и мы были очень стеснены в средствах...
     - Пока ваш брат находился в горах, вы вместе с отцом жили на улице Даро?
     - С нами до последних дней жила старая служанка, она уже умерла...
     - А когда вернулся Филипп?
     - Отец поместил его в закрытое религиозное учебное заведение в Монмаранси, и он приезжал к нам только на каникулы... В четырнадцать лет он сбежал оттуда, и через два дня его задержали в Гавре, куда он добрался автостопом. Он говорил всем, что торопится в Гавр, потому что его мать при смерти... У него вошло в привычку рассказывать всякие небылицы...
     Он придумывал какие-то несусветные истории, ему верили, и в конце концов он сам начинал в них верить...
     Поскольку его не согласились принять обратно в Монмаранси, отец отдал его в другой коллеж, неподалеку от Версаля. Филипп учился там, когда я познакомилась с Рене Жосленом. Мне было двадцать два года...
     Теперь носовой платок походил на веревку, и она дергала его за концы, а у Мегрэ погасла трубка, но он этого даже не заметил.
     - Тогда-то я и совершила ошибку, за которую не перестаю себя корить. Я думала только о себе...
     - Вы колебались, выходить ли вам замуж?
     Она смотрела на него, не зная, что сказать.
     - Я впервые произношу вслух то, о чем до сих пор только думала... Жизнь с отцом становилась все тягостнее, он уже был болен, хотя мы этого еще не знали... Я, правда, понимала, что долго он не проживет и что очень скоро я стану необходима Филиппу. Видите ли, я не должна была выходить замуж... Я говорила об этом Рене.
     - Вы работали?
     - Отец запрещал мне работать, поскольку считал, что девушке не место в конторе... Однако я намеревалась пойти работать, когда буду жить с братом... Но Рене настаивал... Ему было тридцать пять лет... Он был уже сложившимся человеком, и я в него верила...
     Он сказал мне, что, если, что случится, он будет заботиться о Филиппе, будет относиться к нему, как к сыну, и я в конце концов согласилась. Мне не следовало этого делать... Это было уступкой... Но мне так хотелось вырваться из тягостной домашней обстановки, освободиться от ответственности... У меня было предчувствие...
     - Вы любили мужа?
     Она посмотрела Мегрэ прямо в глаза и ответила с вызовом в голосе:
     - Да, господин комиссар... Я любила его до последнего дня... Это был человек... - У нее впервые задрожал голос, и она отвернулась. - И все равно, всю свою жизнь я считала, что должна была принести это в жертву... Когда через два месяца после свадьбы врач сообщил мне, что у отца неоперабельный рак, я сочла, что это возмездие.
     - Вы сказали об этом мужу?
     - Нет. Я впервые говорю с вами обо всем этом, и только потому, что если это действительно сделал мой брат, то мой рассказ - единственный способ как-то оправдать его... Если будет нужно, я повторю это на суде. Вопреки тому, что вы думаете, мне безразлично, что скажут люди...
     Она оживилась, а ее руки были в беспрестанном движении. Она снова открыла сумочку и достала небольшую металлическую коробочку.
     - У вас нет стакана воды? Мне лучше принять лекарство, которое прописал доктор Ларю.
     Мегрэ открыл стенной шкаф, в котором хранились графин с водой, стакан и даже бутылка коньяку, который иной раз бывал весьма кстати.
     - Благодарю вас... Я стараюсь оставаться спокойной... Все считают меня очень выдержанной, даже не догадываясь, как дорого мне все это дается... Так о чем я говорила?
     - О вашем замужестве... Брат был тогда в Версале...
     Отец...
     - Да... Брат учился в Версале всего год, потом его оттуда выгнали.
     - Он снова сбежал?
     - Нет. Но он был недисциплинированный, и учителя ничего не могли с ним поделать... Понимаете, я ни разу не жила с ним длительное время, чтобы узнать его поближе. Я уверена, что по натуре он не плохой. Его подводит воображение. Может быть, виной тому детство в санатории, когда он почти все время был прикован к постели и чувствовал себя покинутым? Помню, однажды он исчез, и я обнаружила его лежащим на полу чердака. "Что ты здесь делаешь, Филипп?" - "Рассказываю себе разные истории..." Увы, он их рассказывал не только себе. Я сказала отцу, что мы заберем его к себе домой. Рене не возражал. Он первый мне это предложил. Отец не захотел и отдал его в другой пансион, на сей раз в Париже. Филипп навещал нас на улице Нотр-Дам-де-Шан каждую неделю. Мы уже жили там. Муж действительно относился к нему, как к сыну... Но скоро родилась Вероника...
     Тихая, красивая улица, удобная квартирка, в окружении монастырей, в двух шагах от тенистых аллей Люксембургского сада. Порядочные люди. Процветающее дело. Счастливая семья...
     - Как вы знаете, мой отец...
     - Где это случилось?
     - На улице Даро. В кресле. Он надел мундир и поставил перед собой только мамину и мою фотографии.
     - А что стало с Филиппом?
     - Он кое-как учился. Два года жил у нас. Было ясно, что ему не получить степени бакалавра, и Рене хотел взять его к себе в дело.
     - Какие отношения установились между вашим братом и мужем?
     - Рене проявлял бесконечное терпение... Он скрывал от меня как мог выходки Филиппа, а тот этим пользовался... Он не терпел никакого принуждения, никакой дисциплины... Часто он не приходил к обеду, являлся домой в любое время ночи, и всегда у него была наготове очередная история... Началась война...
     Филиппа исключили из новой школы, и мы с мужем, хотя и не говорили между собой на эту тему, были очень обеспокоены его судьбой... Думаю, что и у Рене были своего рода угрызения совести... Возможно, останься я на улице Даро...
     - Я так не считаю, - серьезно сказал Мегрэ. - Согласитесь, что ваше замужество никак не повлияло на развитие событий...
     - Вы так думаете?
     - За годы моей службы мне доводилось видеть десятки судеб, схожих с судьбой вашего брата, хотя тем людям не было таких оправданий, как Филиппу.
     Ей очень хотелось ему поверить, но она еще не могла решиться.
     - А что было во время войны?
     - Филипп пошел на фронт добровольцем. Ему едва исполнилось восемнадцать, но он так настаивал, что мы в конце концов уступили. В мае 1940-го его взяли в плен в Арденнах, и мы долго не имели от него никаких известий. Всю войну он провел в Германии, сначала в лагере, потом на ферме возле Мюнхена. Мы надеялись, что он вернется другим человеком.
     - Но остался тем же?
     - Внешне он действительно изменился, стал настоящим мужчиной, я едва его узнала. Жизнь на воздухе пошла ему на пользу, он стал крепким, сильным. Но после первых же рассказов мы поняли, что в душе он все равно остался мальчишкой, который убегал из школы и выдумывал всякие небылицы. По его словам, с ним произошли самые невероятные приключения. Он три или четыре раза бежал из плена при самых немыслимых обстоятельствах. Потом он жил, что, впрочем, вполне вероятно, как с женой, с хозяйкой фермы, у которой работал, и утверждал, что у них родилось двое детей. У нее был еще один от мужа... Муж, по словам Филиппа, был убит на Восточном фронте. Брат поговаривал о том, чтобы вернуться туда, жениться на фермерше и остаться в Германии... Потом, через месяц, у него возникли другие планы... Его манила Америка, и он утверждал, что завязал знакомство с агентами секретной службы, которые ждали его с распростертыми объятиями.
     - Он не работал?
     - Муж, как и обещал, дал ему место на улице Сен-Готар.
     - Он жил у вас?
     - Всего три недели, а потом переехал к какой-то официантке из ресторана, недалеко от Сен-Жермен-де-Пре... Снова говорил о женитьбе... Всякий раз, когда у него появлялось новое увлечение, он строил планы насчет женитьбы. "Понимаешь, она ждет ребенка, и если я не женюсь, то буду подлецом..." Я уже не говорю о детях, которые, если ему верить, росли по всему свету.
     - Это было ложью?
     - Муж пытался проверить. И ни разу не получил неопровержимых доказательств. Всякий раз это был повод, чтобы снова вытянуть деньги. Очень скоро я догадалась, что он ведет двойную игру. Он поверял мне свои тайны, умолял помочь ему. Всякий раз он просил небольшие суммы, чтобы выпутаться, а потом, по его словам, все должно было уладиться.
     - Вы давали ему эти суммы?
     - Почти всегда уступала. Он знал, что у меня нет в наличии крупных денег. Но муж мне ни в чем не отказывал. Он давал мне на расходы и не требовал отчета.
     Тем не менее я не могла без его ведома брать слишком большие суммы. Тогда хитрый Филипп тайком шел к Рене. Он рассказывал ему ту же историю или другую, заклиная не говорить мне...
     - Как ваш брат ушел с фабрики на улице Сен-Готар?
     - Обнаружилось, что он мошенничает. Самое ужасное, что он обращался к крупным клиентам, требуя у них денег от имени мужа.
     - И тот в конце концов не выдержал?
     - У них был долгий разговор. Вместо того чтобы дать ему некоторую сумму - отступные - муж ежемесячно переводил ему через банк пособие на жизнь...
     Полагаю, вы догадались, чем это кончилось?
     - Он снова пришел к вам за деньгами?
     - И всякий раз мы его прощали. Всякий раз он искренне обещал начать новую жизнь. И мы снова открывали перед ним дверь... Потом, совершив очередной бесчестный поступок, он исчезал... Он жил в Бордо.
     Клялся, что женился, что у него родилась дочь, но, даже если это была правда, у нас нет никаких доказательств, кроме фотографии его жены, впрочем, это могла быть фотография кого угодно. Так вот, даже если это и была правда, он скоро бросил жену и дочь и уехал в Брюссель... По его словам, разумеется, там ему угрожали тюрьмой, и муж послал ему деньги. Не знаю, поймете ли вы меня... Это трудно, когда его не знаешь... Он всегда казался таким искренним, а может быть, и правда был таким... По натуре он не плохой.
     - И все-таки это он убил вашего мужа.
     - Пока у меня не будет доказательств и пока он в этом не признается, я не могу поверить... Я всегда буду сомневаться... всегда буду думать, что в этом есть и моя вина.
     - С какого времени он не показывался на улице Нотр-Дам-де-Шан?
     - Вы имеете в виду у нас дома?
     - А в чем разница?
     - Потому что в нашем доме он не был по меньшей мере семь лет. После Брюсселя, перед тем как уехать в Марсель, Вероника еще не была замужем. До тех пор он всегда выглядел весьма импозантно - был элегантно одет, холеный... А вернулся бродяга бродягой, было ясно, что последнее время он жил впроголодь. Мы ни разу не видели его таким жалким, раскаявшимся. Несколько дней он жил у нас, так как уверял, что где-то в Габоне ему приготовлено место. Муж снова помог ему встать на ноги. Около двух лет мы ничего о нем не слышали, но однажды утром, когда я шла за покупками, я увидела, что он ждет меня на углу улицы. Не стану пересказывать его новые измышления... Я дала ему несколько купюр... Так повторялось много раз за последние годы. Он клялся, что не встречается с Рене, что больше ничего у него не просит.
     - Ив тот же день подкарауливал его?
     - Да. Как я уже говорила, он продолжал вести двойную игру. Я знаю это точно со вчерашнего дня.
     - Каким образом?
     - У меня было предчувствие... Я боялась, что в один прекрасный день вы узнаете о существовании Филиппа и станете задавать мне конкретные вопросы...
     - Вы надеялись, что это произойдет позднее, чтобы дать ему время уехать за границу?
     - А вы бы поступили иначе? Ваша жена, например, вела бы себя не так, как я?
     - Он убил вашего мужа.
     - Допустим, это даже будет доказано, и все равно он не перестанет быть моим братом, и если он до конца своих дней проведет в тюрьме, все равно Рене не воскресить... Я знаю Филиппа. Если мне придется рассказывать на суде то, что я вам сейчас поведала, мне не поверят... Скорее это неудачник, чем преступник.
     К чему с ней спорить? Но доля истины заключалась в том, что на Филиппе де Лансье лежала печать рока.
     - Так вот, я разбирала бумаги мужа, в частности талоны от чеков, их у него целых два ящика, и все тщательно разложены. Он был очень аккуратным... Так я узнала, что каждый раз, когда Филипп приходил ко мне, он навещал и мужа, сначала в конторе на улице Сен-Готар, потом уже не знаю где... Наверное, поджидал на улице, как меня...
     - И муж ни разу не сказал вам?
     - Он не хотел меня огорчать. А я - его. Если бы мы были откровеннее друг с другом, может быть, ничего и не произошло бы... Я много над этим думала...
     В среду, около полудня, пока Рене еще не вернулся, мне позвонили по телефону. Я сразу же узнала голос Филиппа.
     - Может быть, он звонил из кафе, только что расставшись с Жосленом? Похоже на то. Это можно будет уточнить. Кассирша, наверное, помнит, если он брал у нее жетон для автомата.
     - Он сказал, что ему необходимо со мной увидеться, что это вопрос жизни и смерти и что больше мы о нем не услышим... Он назначил свидание, вы знаете где. Я зашла туда по дороге в парикмахерскую...
     - Минутку. Вы сказали брату, что идете в парикмахерскую?
     - Да... Я хотела объяснить ему, почему я так спешу...
     - И говорили о театре?
     - Постойте... Да, я почти уверена... Я, должно быть, сказала: "Мне нужно к парикмахеру, потому что вечером мы с Вероникой идем в театр..." Он выглядел еще более нервным, чем раньше... Сказал, что совершил большую глупость, не уточняя, какую именно, но дал понять, что его разыскивает полиция. Ему нужна была крупная сумма, чтобы сесть на пароход, идущий в Южную Америку...
     Я отдала ему все деньги, которые у меня были с собой.
     Не понимаю, с чего бы это ему вечером приходить, чтобы убить моего мужа.
     - Он знал, что пистолет в ящике?
     - Он лежит там по меньшей мере лет пятнадцать, а может быть, и больше. А Филипп ведь, как я говорила, жил у нас какое-то время.
     - Разумеется, он знал, где в кухне висит ключ.
     - Он не взял денег. У мужа в бумажнике были, но он даже не дотронулся. Деньги были и в секретере, а у меня в комнате лежали драгоценности.
     - Ваш муж не выписал чека на имя Филиппа в день смерти?
     - Нет.
     Они молча смотрели друг на друга.
     - Думаю, - вздохнул Мегрэ, - это и есть объяснение.
     - Муж отказал ему?
     - Вероятно.
     А может быть, удовольствовался тем, что дал своему шурину несколько купюр, которые были у него в кармане?
     - У вашего мужа была с собой чековая книжка? В противном случае он мог бы назначить Филиппу свидание вечером.
     - Он всегда носил ее с собой.
     Может быть, Лансье, потерпев неудачу утром, решил попытаться снова? Шел он туда уже с намерением убить Жослена? Надеялся ли он, что, когда сестра получит наследство, он сможет вытягивать у нее побольше денег?
     Мегрэ не старался продумать все возможные варианты. Действующие лица были для него ясны, а дальнейшее уже дело судей.
     - Вы не знаете, он давно в Париже?
     - Клянусь вам, даже представления не имею. Признаюсь, я рассчитываю только на то, что он успеет уехать за границу и больше я о нем не услышу.
     - А если в один прекрасный день он снова потребует у вас денег? Если вы получите телеграмму, скажем, из Брюсселя, из Швейцарии или откуда-нибудь еще с просьбой выслать ему денежный перевод?
     - Не думаю, что... - Она не закончила фразу. Впервые она опустила глаза под взглядом Мегрэ и прошептала:
     - Вы мне тоже не верите.
     На сей раз последовала долгая пауза, и комиссар, взяв одну из трубок, решил ее набить и раскурить. Он не осмеливался сделать это во время беседы.
     Им не о чем было больше говорить. Это было очевидно. Мадам Жослен снова открыла сумку, чтобы положить платок, и громко защелкнула замок. Это было сигналом. Поколебавшись в последний раз, она встала, уже не такая чопорная, как вначале.
     - Я вам больше не нужна?
     - Не сейчас.
     - Полагаю, вы станете его разыскивать?
     Он только опустил глаза. Затем, направляясь к двери, заметил:
     - У меня даже нет его фотографии.
     - Я знаю, вы мне не поверите, но у меня тоже нет, только довоенная, когда он был подростком.
     Мегрэ приоткрыл дверь, и оба слегка смутились, словно не знали, как попрощаться.
     - Вы будете допрашивать мою дочь?
     - В этом больше нет необходимости.
     - Наверное, ей было очень тяжело эти дни... И зятю тоже, полагаю... У них не было оснований молчать...
     Они делали это для меня...
     - Я на них не в обиде.
     Он неуверенно протянул ей руку, а она подала свою - в перчатке.
     - Я не могу пожелать вам удачи... - прошептала она.
     И, не оборачиваясь, пошла к застекленной приемной, где, увидев ее, вскочила с места взволнованная Вероника.

Глава 8

     Прошла зима. Десять или двадцать раз поздно вечером, а иногда даже ночью в кабинете Мегрэ горел свет, а это означало, что какой-то мужчина или женщина сидели в кресле напротив стола, где до них сидела мадам Жослен.
     Приметы Филиппа де Лансье были переданы во все полицейские участки, и его искали на вокзалах, пограничных постах и в аэропортах. Интерпол разослал карточку с приметами во все иностранные полиции.
     И только в конце марта, когда трубы на крышах становятся розовыми на фоне бледно-голубого неба и начинают лопаться почки, Мегрэ, придя как-то утром в свой кабинет, впервые в этом году без плаща, снова услышал имя брата мадам Жослен.
     Сама она по-прежнему жила в квартире на улице Нотр-Дам-де-Шан вместе с компаньонкой, ежедневно ходила к внукам на бульвар Брюн и гуляла с ними по аллеям парка Монсури.
     Филипп де Лансье был найден мертвым - убитым несколькими ударами ножа около трех часов ночи, неподалеку от бара на улице Терн.
     Газеты писали: "Драма в преступном мире".
     Это было, как всегда, не совсем точно. Хотя де Лансье и не принадлежал к преступному миру, он какое-то время жил в этой среде с проституткой по имени Анжель.
     Он продолжал выдумывать свои истории, и Анжель была уверена в том, что он прятался у нее, выходя лишь по ночам, только потому, что убежал из Фонтевро, где отбывал двадцатилетнее заключение.
     А может быть, другие поняли, что это чужак? А м