направляясь к гавани. Они уже усвоили местные привычки. Солнце зашло,  и
в воздухе чувствовалось некое бесконечное успокоение. Звуки были уже  не
те, что днем. Теперь слышался легкий плеск воды о камни мола; серый цвет
этих камней сделался резче и  стал  черным,  таинственным;  миноносец  с
белым номером на корпусе, выписанным крупными цифрами, бесшумно скользил
к открытому морю со скоростью, казавшейся головокружительной.
   - Я едва не проиграл ему, - начал м-р Пайк. - Он очень  силен,  очень
уверен в себе.
   - Это он предложил вам сыграть?
   - Я взял шахматы, чтобы поупражняться. Он сел  за  соседний  стол  со
своей подругой, и по тому, как он смотрел на фигуры, я сразу понял,  что
ему хочется сразиться со мной.
   Наступило долгое молчание. Они шли по молу. Около белой яхты качалась
маленькая лодка с надписью на корме: "Цветок любви". Это была  лодка  де
Грефа; парочка находилась на борту.  Под  тентом,  в  кабине,  где  едва
хватало места для двоих и нельзя было даже  выпрямиться  во  весь  рост,
горел свет. Оттуда доносились звон ложек и стук посуды. Там ужинали.
   Когда  полицейские  миновали  яхту,  м-р  Пайк  медленно,  с  обычной
точностью продолжал:
   - Он как раз тот тип молодого человека, которого терпеть не  могут  в
хороших семьях. Правда, во Франции вряд ли можно часто  встретить  такой
тип.
   Мегрэ очень удивился: впервые  с  тех  пор,  как  он  познакомился  с
англичанином, его коллега высказывал общие идеи. М-р  Пайк  сам  казался
немного смущенным, словно вдруг застеснялся.
   - Почему вы думаете, что во Франции таких нет?
   - Я хочу сказать, нет молодых людей именно такого типа.
   Он тщательно  подыскивал  слова.  Они  остановились  на  конце  мола,
напротив гор, видневшихся на континенте.
   - Мне кажется, что здесь  молодой  человек  из  хорошей  семьи  может
делать глупости, как у вас говорится, покупать себе  женщин,  автомобили
или играть в казино. Но разве ваши шалопаи играют в шахматы? Сомневаюсь.
Разве  они  читают  Канта,  Шопенгауэра,   Ницше   и   Кьеркегора?   Это
маловероятно, не так ли? Они хотят только жить в свое  удовольствие,  не
дожидаясь наследства родителей.
   Они прислонились к стене, окаймлявшей мол с одной стороны.
   - Де Греф не принадлежит к этой породе шалопаев. Я даже не думаю, что
ему хочется иметь много  денег.  Это  анархист  почти  чистой  воды.  Он
бунтует против всего, что знал в жизни, против всего,  чему  его  учили,
против  своего  отца,  судейского  чиновника,  против  своей  буржуазной
матери, против родного города, против нравов своей страны.  -  М-р  Пайк
запнулся и чуть покраснел:
   - Простите меня.
   - Продолжайте, прошу вас.
   - Мы обменялись только  несколькими  фразами,  но,  по-моему,  я  его
понял, потому что в моей стране немало таких людей, да,  наверное,  и  в
других странах, где царят  строгие  моральные  принципы.  Вот  почему  я
сказал, что во  Франции  вряд  ли  можно  встретить  очень  много  таких
мальчишек. У вас нет ханжества. Может быть, и есть, но не столько.
   Намекал ли он на среду, в которую  им  обоим  пришлось  окунуться  со
времени их приезда сюда, на г-на Эмиля, Шарло,  Жинетту:  ведь  все  эти
люди жили среди других, и позор не оставлял на них заметного следа?
   Мегрэ был слегка насторожен, чувствовал себя немного напряженно.  М-р
Пайк не нападал на него прямо, однако его подмывало защищаться.
   - Из чувства протеста, - продолжал  м-р  Пайк,  -  эти  молодые  люди
отрицают все скопом - и хорошее, и плохое. Вот пример. Де  Греф  похитил
девочку у ее семьи. Она мила, очень соблазнительна. Однако я думаю,  что
он сделал это не потому, что соблазнился ею, а потому, что она  была  из
хорошей семьи и по воскресеньям ходила с мамашей в церковь.  Потому  что
ее отец, вероятно, строгий и благомыслящий господин.
   Потому также, что, похищая ее, он многим рисковал.
   Я, наверное, ошибаюсь, правда?
   - Не думаю.
   - Есть люди, которые, попав в чистое помещение с изящной обстановкой,
испытывают потребность ее осквернить. У де Грефа потребность  осквернять
жизнь, осквернять все, что угодно.
   На этот раз Мегрэ был поражен. Его, как говорят, "посадили в калошу":
он понимал, что у м-ра Пайка возникла та же мысль, что у него. Когда  де
Греф признался, что несколько раз  бывал  на  борту  "Северной  звезды",
Мегрэ мгновенно сообразил, что он ходил туда не только  ради  выпивки  и
что  между  обеими  парами  существовали   какие-то   более   тесные   и
неблаговидные отношения.
   - Это очень опасные молодые люди, - заключил м-р Пайк. И добавил:
   - Возможно, они к тому же очень несчастливы.
   Потом, по-видимому найдя воцарившееся молчание слишком торжественным,
англичанин заметил уже не таким серьезным тоном:
   - Знаете, он прекрасно говорит по-английски. У него даже нет никакого
акцента. Я не удивился бы, если бы мне сказали, что он окончил  один  из
наших первоклассных колледжей.
   Пора было идти  ужинать.  Полчаса  прошли  уже  давно.  Почти  совсем
стемнело, и лодки в гавани покачивались  в  ритме  дыхания  моря.  Мегрэ
выколотил трубку, постучав  ею  о  каблук,  поколебался,  не  набить  ли
другую. Проходя мимо лодочки голландца, он внимательно посмотрел на нее.
   Говорил ли м-р Пайк  только  для  того,  чтобы  говорить?  Или  хотел
по-своему дать ему какой-то совет?
   Разгадать это было трудно, пожалуй, даже невозможно. Французский язык
инспектора был превосходен, даже слишком превосходен, и все-таки оба они
говорили на разных языках, мысли их текли по разным извилинам мозга.
   -  Это  очень  опасные   молодые   люди,   -   подчеркнул   инспектор
Скотленд-Ярда.
   Разумеется, ни за что на свете он не хотел бы  дать  повод  подумать,
что  вмешивается  в  дознание,  которое  ведет   Мегрэ.   Он   не   стал
расспрашивать о том, что произошло в комнате Жинетты.  Не  вообразил  ли
он, что его коллега не до конца с ним откровенен? Или еще хуже, судя  по
тому, что он только что сказал о французских нравах, - не подумал ли он,
что Мегрэ и Жинетта...
   Комиссар проворчал:
   - Она объявила мне о своей помолвке с господином Эмилем.  Это  должно
остаться  в  тайне  из-за  старухи  Жюстины,  которая   постаралась   бы
расстроить этот брак даже после своей смерти.
   Мегрэ отдавал себе отчет, что по сравнению с  режущими  фразами  м-ра
Пайка речь его была неопределенна, а мысли еще более расплывчаты.
   Англичанин в нескольких словах сказал то, что ему нужно было сказать.
Проведя полчаса с де Грефом, он пришел к совершенно точным  соображениям
не только по поводу этого молодого человека, но и по поводу мира вообще.
   Что же касается Мегрэ, то ему трудно было выразить какую-либо  мысль.
У него это получалось совсем иначе. Как всегда в  начале  расследования,
он чувствовал многое, но не мог бы сказать, как этот мысленный  туман  в
конце концов рано или поздно прояснится.
   Это было немного унизительно. Он словно ронял свой престиж.
   - Странная женщина! - все же пробурчал он.
   Вот и все, что комиссар нашелся сказать о ней, а ведь он знал ее  уже
давно, почти вся жизнь ее была  ему  известна,  и  говорила  она  с  ним
совершенно искренне.
   Странная женщина! В некотором  отношении  она  привлекала  его,  а  с
другой стороны, он  в  ней  разочаровался,  и  сама  она  это  прекрасно
чувствовала. Быть  может,  в  дальнейшем  у  него  и  составится  о  ней
определенное мнение.
   После одной только партии в шахматы, после нескольких слов,  которыми
партнеры обменялись  во  время  игры,  м-р  Пайк  точно  проанализировал
характер своего партнера.
   Уж не следовало ли заключить из этого, что англичанин выиграл  первый
раунд?

Глава 5
НОЧЬ В "КОВЧЕГЕ"

   Запах. Он привлек внимание Мегрэ, еще когда тот надеялся, что  сейчас
уснет. В сущности, здесь было несколько запахов. Основной - запах  дома,
который нельзя было не почувствовать сразу же, с порога кафе.
   В нем Мегрэ пытался разобраться еще утром. Этот запах  был  для  него
непривычен: он поражал комиссара всякий раз  при  входе,  и  всякий  раз
ноздри комиссара сжимались. Это, конечно, запах вина с примесью аниса, а
потом кухонные ароматы. И так как кухня была южная, с  обилием  чеснока,
красного  перца,  оливкового  масла  и  шафрана,   все   это   создавало
непривычный букет.
   Но зачем думать об этом? Мегрэ  закрыл  глаза.  Ему  хотелось  спать.
Бесполезно было припоминать все марсельские и провансальские  рестораны,
где ему приходилось бывать и в Париже, и в других городах. Запах там был
другой, ну и ладно! А теперь нужно  спать,  спать.  Ведь  он  достаточно
выпил, чтобы заснуть мертвым сном.
   Разве он не уснул, как только улегся? Окно было открыто,  и  внимание
комиссара привлек какой-то шум.
   Наконец он понял: это шелестят деревья на площади.
   Запахи, доносившиеся снизу,  пожалуй,  могли  вызвать  в  его  памяти
небольшой бар в Канне, который содержала толстая женщина. Когда-то Мегрэ
вел там расследование и часами лениво просиживал в этом баре.
   Но сейчас  в  его  комнате  запах  был  какой-то  совсем  непонятный.
Интересно, чем тут набивают матрацы?
   Может быть, как  в  Бретани,  морскими  водорослями,  которые  пахнут
йодом? Впрочем, в этой кровати лежало до него  немало  людей.  Ему  даже
почудилось, что в комнате попахивает кремом, которым женщины  натираются
для загара.
   Он тяжело перевернулся на другой бок. Кажется, в десятый раз.  Кто-то
опять открыл дверь, вышел в коридор и направился к уборной.  В  этом  не
было ничего особенного,  но  Мегрэ  невольно  подумал,  что  туда  ходит
гораздо  больше  людей,  чем  проживает  в  гостинице.  И  он   принялся
перебирать в памяти обитателей "Ковчега". Поль с  женой  спали  над  его
комнатой, в мансарде, куда вела особая  лестница.  Интересно,  где  спит
Жожо? Во всяком случае, не на втором этаже.
   У нее тоже был свой, особенный запах, то ли от напомаженных волос, то
ли от тела и одежды. Запах неясный и пряный. Он отвлекал Мегрэ, когда он
слушал, что говорит ему девушка.
   Еще один повод для м-ра Пайка подумать, что  он  с  ним  недостаточно
откровенен. После обеда комиссар поднялся на минутку к себе  в  номер  -
вымыть руки и почистить зубы. Дверь оставалась открытой, и  он  даже  не
услышал, как на пороге бесшумно появилась Жожо. Сколько  ей  могло  быть
лет? Шестнадцать?  Двадцать?  Во  взгляде  ее  читались  одновременно  и
восхищение, и страх, как у девчонок,  которые  обивают  пороги  театров,
выклянчивая у актеров автографы. Мегрэ произвел на нее впечатление.  Как
же! Ведь он тоже был знаменитостью.
   - Ну что, малышка, хотите мне что-нибудь сказать?
   Она закрыла за собой дверь, и это ему не понравилось.
   Никогда не знаешь, что могут  подумать  люди.  К  тому  же  Мегрэ  не
забывал, что в доме находится англичанин.
   - Я насчет Марселена, - сказала она, краснея. - Однажды он говорил со
мной. Это было  днем.  Марселей  тогда  так  много  выпил,  что  остался
отдыхать после обеда тут же на скамейке в кафе.
   Вот оно что! Войдя днем в кафе, когда там было пусто,  Мегрэ  обратил
внимание  на  человека,  который  дремал  на  скамейке,  прикрыв  голову
газетой. Должно быть, прохладный уголок. И все-таки  странный  дом!  Что
касается запаха...
   - Я подумала, что это может вам  пригодиться.  Марселен  мне  сказал,
что, если бы захотел, мог бы иметь вот такую кучу.
   - Кучу чего?
   - Ну, ясное дело, банковских билетов.
   - Давно это было?
   - Кажется, дня за два до того, как это случилось.
   - Был тогда кто-нибудь в кафе?
   - Нет, никого. Я как раз мыла прилавок.
   - Вы об этом кому-нибудь говорили?
   - Кажется, нет.
   - Больше он ничего не сказал?
   - Нет. Только добавил: "Что бы я с  ними  делал,  крошка  Жожо?  Ведь
здесь и так хорошо".
   - Он никогда за вами не ухаживал, не делал никаких предложений?
   - Нет.
   - А другие?
   - Почти все.
   - А когда здесь бывала Жинетта, - она  ведь  приезжает  почти  каждый
месяц, - Марселей когда-нибудь поднимался к ней в комнату?
   - Что вы! Конечно нет. Он обходился с ней очень почтительно.
   - Можно с вами, Жожо, говорить, как со взрослой?
   - Конечно, мне уже девятнадцать.
   - Ладно. Так вот: были у Марселена какие-нибудь связи с женщинами?
   - Конечно.
   - На острове?
   - Во-первых, с Ниной. Это моя двоюродная сестра.
   Она занимается любовью с кем попало. Видно, ничего с  собой  поделать
не может.
   - У него в лодке?
   - Где придется. Потом со вдовой Ламбер, которая содержит кафе  по  ту
сторону площади. Ему случалось проводить у  нее  ночь.  Бывало,  наловит
морских окуней и тащит к ней. Думаю, что  раз  Марселей  мертв,  я  могу
сказать: он глушил рыбу динамитом.
   - Вопрос о его женитьбе на вдове Ламбер не вставал?
   - Сдается мне, ей не больно-то хотелось второй раз замуж.
   И Жожо улыбкой дала понять, что вдова Ламбер особа не из заурядных.
   - Это все, Жожо?
   - Да. А теперь мне лучше уйти.
   Жинетта тоже не спала. Она  лежала  в  соседней  комнате,  по  другую
сторону перегородки,  и  Мегрэ  казалось,  что  он  слышит  ее  дыхание.
Ворочаясь, он постоянно задевал локтем стенку, а Жинетта,  должно  быть,
всякий раз вздрагивала от этого.
   Она долго не ложилась. Что она могла делать?  Занималась  косметикой,
умывалась? Временами в комнате  у  нее  была  такая  тишина,  что  Мегрэ
начинал думать, не пишет ли она что-нибудь. Облокотиться на  подоконник,
подышать свежим воздухом она тоже не может - окошко в ее комнате слишком
высоко.
   А этот пресловутый запах... Да это просто запах Поркероля. Когда  они
вечером гуляли по молу с м-ром Пайком, они и там чувствовали его.  Вода,
перегретая за день солнцем,  источала  свой  аромат,  а  легкий  ветерок
приносил с суши другие. Что это за деревья на площади? Не эвкалипты  ли?
А может быть, на острове есть и другие пахучие растения?
   Кто-то снова вышел в коридор. Неужели м-р Пайк?
   Это уже в третий раз. Должно быть, испортил себе желудок  непривычной
для него кухней Поля.
   М-р Пайк много пил. Интересно, любит ли он выпить вообще? Шампанское,
во всяком  случае,  любит,  а  Мегрэ  и  не  подумал  им  его  угостить.
Англичанин весь вечер пил с майором, и они так быстро нашли общий  язык,
что их смело можно было  принять  за  старых  знакомых.  Они  уселись  в
уголке, а Жожо по собственному почину приносила им шампанское.
   Беллэм пил его не из фужера, а из  большого  стакана,  как  пиво.  Он
словно сошел со страниц  "Панча"    со
своими  серебристыми  волосами,  румяными  щеками,   большими   светлыми
глазами, подернутыми влагой, и огромной сигарой, которую он  не  вынимал
изо рта.
   Это был ребенок лет семидесяти - семидесяти двух с лукавыми искорками
в глазах. Голос у него, наверное от сигар и шампанского,  стал  хриплым.
Даже  после  нескольких  бутылок   он   трогательно   сохранял   чувство
собственного достоинства.
   - Я хочу представить вам майора Беллэма, - вдруг сказал среди  вечера
м-р Пайк. - Оказывается, мы с ним учились в одном колледже. Конечно,  не
в один и тот же год и даже не в одно десятилетие.
   Чувствовалось, что это было приятно им обоим. Майор называл комиссара
"г-н Мегрэтт".
   Время от времени он бросал на Жожо или на Поля едва уловимый  взгляд,
означавший, что нужно подать  на  стол  еще  одну  бутылку  шампанского.
Другим  знаком  он  подзывал  Жожо,  которая  подходила  к  их  столику,
наполняла стакан и относила кому-нибудь в зале.
   С  первого  взгляда  могло  показаться,  что  в  этом  было  какое-то
высокомерие или снисходительность. Но у майора все получалось так  мило,
так просто, что те, кого он угощал, нимало не смущались.  Он  делал  это
так, словно ставил хорошие отметки. Когда стакан доходил по  назначению,
майор поднимал свой и издали, молча, выпивал за здоровье этого человека.
   Так он угощал всех или почти всех. Шарло весь  вечер  не  отходил  от
"журавля". Сначала он опускал монетки в автомат: он мог  позволить  себе
тратить сколько хотел. Выручка все равно доставалась  ему.  По-видимому,
ему принадлежал и "журавль". Он опускал в щель  монету  и  с  неослабным
вниманием  поворачивал  ручку,  направлявшую   маленький   хромированный
рычажок со щипчиками, рычажок  захватывал  то  копеечный  портсигар,  то
трубку, то дешевенький бумажник.
   Быть может, Жинетта не могла уснуть от волнения?
   Не был ли Мегрэ с нею слишком суров? Да, он действительно  суров,  но
вовсе не от досады, как могло ей показаться. Неужели она  подумала,  что
это с досады?
   Роль самаритянина всегда выглядит нелепо. Комиссар  нашел  девушку  в
пивной на площади Терн и отправил в санаторий, но ему никогда  в  голову
не приходило, что он спас ее душу, "подобрал потаскушку с панели".
   Другой, который, как она сказала, "походил на Мегрэ", в свою очередь,
проявил к ней участие. Это был врач из  санатория.  Может  быть,  он  на
что-то надеялся?
   Она стала тем, чем хотела стать. Нелепо огорчаться из-за этого.
   Он держался с ней сурово, потому что иначе было нельзя. Для  подобных
женщин, даже менее порочных, соврать - все равно что  чихнуть,  а  порой
они лгут даже без надобности, просто так, беспричинно. Она  ему  сказала
не все. Он был в этом уверен. Может быть, потому она и не может заснуть?
Несомненно, ее что-то тревожит.
   Один раз она даже встала. Мегрэ слышал шаги босых ног в  ее  комнате.
Уж не собирается ли она сейчас к нему  зайти?  В  этом  не  было  ничего
невозможного, и Мефэ уже  приготовился  к  мысли,  что  придется  наспех
натянуть брюки, которые он бросил на коврик.
   Но Жинетта не пришла. Послышалось звяканье стакана. Видно, ее  мучила
жажда. А может быть, ей нужно было запить снотворное?
   За весь вечер он выпил один бокал шампанского.
   Потом пил только вино, а под конец, Бог знает зачем, проглотил  рюмку
анисовой.
   А кто заказал анисовку? Да, вспомнил, это был  зубной  врач.  Вернее,
бывший зубной врач. Имя его он забыл.
   Еще одно чудо природы. На Поркероле  встречались  одни  феномены,  по
крайней мере в "Ковчеге". А может быть,  так  и  следовало  себя  вести?
Может  быть,  они  правы,  а  люди  по  другую  сторону  моря,  там,  на
континенте, ошибаются, ведя себя иначе?
   Прежде этот дантист, вероятно, был человеком вполне  приличным,  даже
холеным. Он держал зубоврачебный  кабинет  в  одном  из  самых  шикарных
кварталов Бордо, а  ведь  бордосцы  очень  требовательны.  Попал  он  на
Поркероль случайно, во время отпуска, и  остался  там  навсегда,  только
съездил на неделю домой, чтобы ликвидировать свои дела.
   Он не носил воротничка. Один из Моренов, рыбак, раз в месяц стриг ему
волосы.  Тот  самый,  кого  называли  Морен-парикмахер.  Дантист   оброс
щетиной, видно, дня три уже не брился, даже не следил за руками и вообще
ни за чем уже больше не следил. Он ничего не делал, только читал, сидя в
тени в кресле-качалке у себя на веранде.
   Женился он на местной девушке, которая, вероятно,  была  красива,  но
очень быстро стала толстухой. У нее  был  крикливый  голос  и  усики  на
верхней губе.
   Зубной врач был счастлив. По крайней мере, уверял, что  счастлив.  Он
говорил убежденно:
   - Вот увидите! Стоит вам  здесь  немного  пожить,  вас  заберет,  как
других, и вы отсюда никуда уже не уедете.
   Мегрэ знал, что такое случалось с белыми на некоторых островах Тихого
океана. Попадая  туда,  они  теряли  интерес  ко  всему  и  уподоблялись
туземцам. Однако он не мог подумать, что подобные вещи возможны  в  трех
милях от французского берега.
   Когда дантиста  о  ком-нибудь  спрашивали,  он  всегда  давал  оценку
человеку сообразно степени его ассимиляции на острове.  Он  называл  это
иначе. Придумал новую болезнь - поркеролит.
   А доктор? Ведь там был доктор. Мегрэ его еще не видел,  но  слышал  о
нем от Леша. По  мнению  дантиста,  доктор  был  поркерольцем  до  мозга
костей.
   - Полагаю, что вы с доктором друзья?
   - Что вы! Да мы никогда и не видимся. Только издали раскланиваемся.
   Д