Мегрэ.
   Комиссар раскурил трубку и, оставшись наедине с женой, буркнул:
   - На этот раз у меня вид форменного тестя.
   - Они не знают, что делать. Они в неловком положении, - заметила  его
жена, провожая их глазами. - Посмотри на них. Они смущены. Может быть, я
ошибаюсь, но мне кажется, у Мари характер сильнее, чем у жениха.
   Во всяком случае, жалко было смотреть на его тщедушную фигуру,  когда
он шел, словно нехотя, не обращая внимания на спутницу и,  как  казалось
издали, не произнося ни слова.
   Чувствовалось, однако, что она старается изо всех сил  развлечь  его,
болтает и даже пытается выглядеть веселой.
   По пляжу гуляли и другие, но только один Ле  Кленш  был  не  в  белых
брюках. В своем городском костюме он казался еще более печальным.
   - Сколько ему лет? - поинтересовалась г-жа Мегрэ.
   С полузакрытыми глазами, откинувшись в кресле, муж ответил:
   - Девятнадцать. Мальчишка. Боюсь, попадется, как птичка в лапы кошке.
   - Почему? Разве он виновен?
   - Вероятно, убил не  он.  Нет!  Готов  дать  руку  на  отсечение,  но
все-таки боюсь, что он пропал. Посмотри на него. И на нее.
   -  Полно  тебе!  Останься  они  на  минутку  одни,  сразу  же  начнут
целоваться.
   - Возможно, - Мегрэ был настроен пессимистически. - Она лишь  немного
старше его. Очень его любит. Готова стать славной маленькой женщиной...
   - Почему ты думаешь, что...
   - Что этого не будет?  У  меня  такое  впечатление.  Ты  разглядывала
когда-нибудь фотографии рано умерших людей? Меня всегда поражало, что  в
этих  портретах,  сделанных,  впрочем,  тогда,  когда  люди   эти   были
совершенно здоровы, всегда есть что-то мрачное. Можно  подумать,  что  у
тех, кому суждено стать жертвами драмы, их судьба написана на лице.
   - И тебе кажется, что этот мальчик?..
   - Он грустен, он всегда был грустным. Родился бедняком. Он страдал от
своей бедности. Работал изо всех сил, с таким остервенением, с каким мы,
случается, плывем против течения. Ему удалось стать  женихом  прелестной
девушки более высокого общественного положения, чем он. Так  вот,  я  не
верю, что из этого будет толк. Посмотри на них. Они борются.  Они  хотят
быть оптимистами. Пытаются верить в свою судьбу.
   Мегрэ говорил мягко, приглушенным голосом,  следя  глазами  за  двумя
фигурами, выделявшимися на фоне сверкающего неба.
   - Кто официально ведет следствие?
   - Жирар, комиссар из Гавра, ты его не знаешь. Умный человек.
   - Он думает, что Ле Кленш виновен?
   - Нет. Во всяком случае, у него нет доказательств, нет  даже  никаких
серьезных версий.
   - Ну, а ты что думаешь?
   Мегрэ повернулся,  словно  для  того  чтобы  посмотреть  на  траулер,
который скрывали дома.
   - Я думаю, что это был трагический рейс, по крайней  мере  для  двоих
людей. Настолько трагический, что капитану  Фаллю  пришлось  умереть,  а
радист не может теперь продолжать нормальную жизнь.
   - Из-за женщины?
   Не отвечая прямо на вопрос жены, Мегрэ продолжал:
   - И все другие, даже непричастные к этой драме, вплоть до  кочегаров,
невольно были отмечены ею. Они вернулись озлобленные, встревоженные.
   Двое мужчин и одна женщина в течение трех месяцев переживали на корме
трагедию. Несколько черных переборок, продырявленных  иллюминаторами.  И
этого было достаточно, чтобы...
   - Я редко видела, чтобы какое-нибудь дело производило на  тебя  такое
впечатление. Ты говоришь о троих... Что они могли там делать в  открытом
море?
   - Да, что они могли там делать? Нечто такое,  чего  было  достаточно,
чтобы убить капитана Фаллю. И чего до сих пор достаточно, чтобы сбить  с
толку этих двоих,  которые,  кажется,  пытаются  отыскать  в  прибрежной
гальке остатки своей мечты.
   Молодые люди приближались, опустив руки, не зная, должны  ли  они  из
вежливости присоединиться к супругам Мегрэ или из скромности удалиться.
   За  время  прогулки  Мари  Леоннек  совсем  приуныла.   Она   бросила
обескураженный взгляд на г-жу Мегрэ. Видно, все ее попытки,  все  порывы
разбились о стену его отчаяния и инертности.
   У г-жи Мегрэ была привычка закусывать между обедом и ужином.  Поэтому
около четырех часов они все четверо сели за столик на террасе гостиницы,
под полосатыми зонтиками, создававшими атмосферу искусственного веселья.
   В двух чашечках дымился шоколад. Мегрэ заказал пиво. Ле Кленш - рюмку
коньяка с водой.
   Говорили о Жориссане, учителе из Кемпера, который обратился к Мегрэ с
просьбой  помочь  радисту  и  привел  сюда  Мари  Леоннек.  Обменивались
банальными фразами.
   - Это самый хороший человек на свете.
   Говорили на  эту  тему  без  убежденности:  надо  же  было  в  чем-то
говорить.  Вдруг  Мегрэ  заморгал  глазами,   устремив   их   на   пару,
приближавшуюся вдоль дамбы. Это были Адель и Гастон Бюзье.
   Он, весь расхлябанный, шел  развинченной  походкой,  засунув  руки  в
карманы, сдвинув соломенную шляпу на затылок. Адель,  как  обычно,  была
оживлена.
   "Только бы она нас не заметила!" - подумал комиссар.
   И в тот же момент взгляд Адели встретился  с  его  взглядом.  Женщина
остановилась и что-то сказала спутнику, который попытался ее отговорить.
   Слишком поздно! Она уже пересекала улицу. Оглядев столики на террасе,
она выбрала самый близкий  к  Мегрэ  и  села  так,  чтобы  Мари  Леоннек
оказалась прямо напротив нее.
   Гастон  Бюзье,  пожав  плечами,  последовал  за  ней,  проходя   мимо
комиссара, дотронулся до шляпы и уселся верхом на стул.
   - Что ты закажешь?
   - Уж, конечно, не шоколад. Кюммель!
   Разве это уже не было объявление  войны?  Упомянув  о  шоколаде,  она
посмотрела на чашку девушки, и Мегрэ увидел, что Мари Леоннек задрожала.
   Мари никогда не видела Адели. Но разве она не поняла? Она  посмотрела
на Ле Кленша, тот отвернулся. Г-жа Мегрэ дважды толкнула ногой мужа.
   - Что, если нам вчетвером прогуляться до казино? Она тоже угадала. Но
никто ей не ответил. Только Адель за соседним столиком вздохнула:
   - Какая жара! Возьми мою жакетку, Гастон.
   И сняла жакет, оставшись в юбке и розовой шелковой  блузке  с  голыми
руками. Ни на мгновение она не сводила глаз с девушки.
   - Тебе  нравится  серый  цвет?  Ты  не  находишь,  что  следовало  бы
запретить носить такие скучные цвета на пляже?
   Реплика, конечно, идиотская, но Мари Леоннек  была  в  сером.  А  та,
другая, явно добивалась ссоры любым путем и как можно скорее.
   - Официант, вы сегодня нас обслужите?
   Голос у нее был пронзительный. И казалось, Адель нарочно утрирует его
вульгарность.
   Гастон Бюзье чуял опасность. Он знал свою  любовницу.  Он  сказал  ей
несколько слов вполголоса, на что она очень громко ответила:
   - А в чем дело? Разве терраса не для всех? Только г-жа Мегрэ сидела к
ним спиной. Мегрэ и радист-в профиль, Мари Леоннек - лицом.
   - Все люди одинаковы, не правда  ли?  Только  бывают  такие,  которые
валяются у вас в ногах, когда их никто не видит, и даже не здороваются с
вами, когда они не одни.
   Она расхохоталась - мерзким смехом! - и в упор посмотрела на девушку,
которая вся зарделась.
   - Сколько с нас, официант? - спросил  Гастон  Бюзье,  спеша  прервать
сцену.
   - Мы не торопимся. Повторите,  официант.  И  принесите  мне  земляных
орехов.
   - У нас их нет.
   - Тогда сходите и купите их для меня.  Вам  ведь  за  это,  по-моему,
платят?
   Два соседних столика тоже были заняты. Все смотрели  на  новую  пару,
которую нельзя было не заметить. Мегрэ был встревожен.  Он,  безусловно,
хотел положить конец этой сцене, которая могла закончиться плохо.
   Но перед ним,  весь  дрожа,  сидел  радист,  и  комиссар  внимательно
наблюдал за ним. Это было как вскрытие. Ле Кленш не шевелился. Он  сидел
не лицом к женщине, но все-таки должен был неясно видеть  ее  слева,  во
всяком случае, видел розовое пятно ее блузки. Глаза  его,  тускло-серые,
были  устремлены  в   одну   точку.   А   рука,   лежавшая   на   столе,
медленно-медленно сжималась, как щупальце морского животного.
   Пока еще нельзя было ничего предсказать. Что он? Вскочит и убежит?
   Или бросится на ту, которая говорит не переставая? Или...
   Нет, он не собирался делать ничего такого. С  ним  происходило  нечто
более  странное:  сжималась  не  только  его  рука,  сжималось  все  его
существо. Он съеживался. Уходил в себя.  Не  шевелился.  Но  эта  полная
неподвижность становилась просто невероятной.
   - Это напоминает мне одного моего любовника, который был женат и имел
троих детей...
   Мари Леоннек тяжело дышала. Чтобы скрыть волнение, залпом выпила свой
шоколад.
   - Это был самый страстный человек на  свете.  Иногда  я  отказывалась
принять его, и он рыдал на лестничной площадке: "Моя крошка Адель", "моя
обожаемая малышка", изрядно отравляя кровь  другим  жильцам.  Однажды  в
воскресенье встречаю его. Он гуляет с  женой  и  ребятами.  Слышу,  жена
спрашивает: "Кто эта женщина?" А  он  с  важностью  отвечает:  "Конечно,
шлюха. Видно уже по тому, как она одета".
   И Адель рассмеялась.
   Она разыгрывала комедию  для  публики.  Старалась  угадать  по  лицам
окружающих, какое производит впечатление.
   -  Есть  все-таки  люди  со  слабым  характером.  Спутник  ее   снова
вполголоса попытался ее урезонить.
   - А ты помалкивай. Я плачу за то, что  заказала,  правда?  Никому  не
причиняю вреда. Значит, мне никто не может  ничего  сказать.  А  где  же
орехи, официант? Подайте еще кюммеля.
   - Может быть, пойдем? - предложила г-жа Мегрэ.
   Но было уже поздно. Адель  завелась.  Чувствовалось,  что,  если  они
попробуют уйти, она пойдет на все, чтобы устроить скандал.
   Мари Леоннек неподвижно уставилась на стол; уши у нее  горели,  глаза
сверкали, губы раскрылись от тоскливого волнения.
   Ле Кленш опустил веки и сидел, ничего не видя, с застывшим лицом.
   Рука его все так же безжизненно лежала на столе.
   Мегрэ никогда еще не имел случая так подробно разглядеть его. Лицо  у
радиста было одновременно и очень молодое, и очень старое, как это часто
бывает у подростков, проживших тяжелое детство.
   Ле Кленш был высок, выше среднего роста, но плечи его еще нельзя было
назвать мужскими. Кожа, отнюдь не холеная, была  покрыта  веснушками.  В
тот день он не побрился, и на щеках и на подбородке проглядывала светлая
щетина.
   Он не был  красив.  В  жизни  ему,  должно  быть,  редко  приходилось
смеяться. Напротив, он, видимо,  часто  недосыпал,  много  читал,  много
писал в холодных комнатах, в корабельной каюте во время качки, при свете
плохих ламп.
   - Мне, в сущности, противнее всего,  что  так  называемые  порядочные
люди стоят не больше нас. - Адель готова была брякнуть что угодно,  лишь
бы добиться своего. - Например, девицы, которые  строят  из  себя  белых
голубок, а сами бегают за мужчинами так,  как  не  посмела  бы  ни  одна
шлюха.
   Хозяин гостиницы, стоя на пороге, казалось, взглядом спрашивал  своих
клиентов, не следует ли ему вмешаться.
   Теперь перед глазами Мегрэ был только один Ле Кленш крупным планом.
   Голова  радиста  немного  наклонилась  вперед.   Глаза   так   и   не
открывались.
   Но из-за закрытых век одна  за  другой  сочились  слезы,  пробивались
сквозь ресницы, задерживались в  них  и  извилистыми  линиями  текли  по
щекам.
   Комиссар не в первый раз видел, как плачет мужчина.  Но  впервые  это
зрелище до такой степени взволновало  его-может  быть,  потому,  что  Ле
Кленш молчал и все его тело было неподвижно.
   У радиста остались живыми только эти жидкие жемчужины. Все  остальное
умерло.
   Мари Леоннек ничего не видела.  Адель  собиралась  разглагольствовать
дальше.
   И тут, в следующую секунду, Мегрэ что-то интуитивно  понял.  Рука  Ле
Кленша, лежавшая на столе,  незаметно  разжалась,  другая  рука  была  в
кармане. Веки его полураскрылись всего лишь на какой-нибудь миллиметр, и
сквозь них просочился взгляд. Этот взгляд устремился на  Мари.  И  в  ту
минуту, когда комиссар встал с места, раздался  выстрел.  Все  вскочили,
послышались крики и шум отодвигаемых стульев.
   Несколько секунд Ле Кленш был все  так  же  неподвижен.  Только  едва
заметно покачнулся влево, и губы его, издав легкий хрип, раскрылись.
   Мари Леоннек, которая с трудом  поняла,  что  случилось,  потому  что
никто не видел  оружия,  бросилась  к  Ле  Кленшу,  обняла  его  колени,
схватила за правую руку и в смятении повернулась:
   - Комиссар! Что это?..
   Только один Мегрэ угадал, что случилось. У Ле Кленша  был  в  кармане
револьвер, найденный бог знает где, потому  что  утром,  при  выходе  из
тюрьмы, у него не было оружия.
   И радист вытащил его из кармана. В течение долгих минут,  пока  Адель
говорила, он, сидя с закрытыми  глазами,  сжимал  рукоятку,  ждал,  быть
может, колебался.
   Пуля, вероятно, попала ему в живот или в бок. Пиджак его был сожжен и
разорван на высоте бедра.
   - Доктора! Полицию! - кричал кто-то.
   Появился врач в купальном костюме - он был на пляже метрах в  ста  от
гостиницы. В тот момент, когда Ле Кленш падал со стула, его поддержали.
   Радиста отнесли в столовую. Обезумевшая Мари шла следом.
   У Мегрэ не было времени заняться Аделью и ее любовником. В ту минуту,
когда он входил в кафе, он вдруг заметил ее:  бледная  как  смерть,  она
что-то пила, стуча зубами о края большой рюмки.
   Налила она себе сама. Не выпустила бутылку из рук. Налила вторично.
   Комиссар  не  стал  больше  думать  о  ней,  но  сохранил  в   памяти
мертвенно-бледное лицо над розовой блузкой и, главное, стучащие о стекло
зубы. Он не заметил Гастона Бюзье: дверь столовой закрыли.
   - Освободите зал! - взывал хозяин к клиентам. - Тише!  Доктор  просит
вас не шуметь.
   Мегрэ вошел и увидел, что врач стоит на коленях возле Ле Кленша. Г-жа
Мегрэ удерживала обезумевшую девушку, которая рвалась к раненому.
   - Полиция, - шепнул комиссар врачу.
   - Не могли бы вы удалить дам? Его придется раздеть.
   - Сейчас.
   - Мне в помощь нужны двое. Надо бы вызвать "скорую".
   Врач все еще был в купальном костюме.
   - Рана серьезная?
   - Ничего не могу сказать, пока не прозондирую. Вы понимаете, что...
   Да, Мегрэ прекрасно понимал, глядя на страшное зрелище  живого  мяса,
смешанного с клочьями одежды.
   Столы были накрыты для обеда. Г-жа Мегрэ вышла, уведя с собой Мари.
   Какой-то молодой человек в светлых шерстяных брюках робко предложил:
   - Если позволите, я помогу вам. Я ученик аптекаря.
   Косой луч солнца, совершенно красный,  ударил  в  окно,  он  был  так
ослепителен, что Мегрэ пошел задернуть штору.
   - Приподнимите ему ноги.
   Комиссар вспомнил, что сказал жене после полудня, лениво развалясь  в
качалке и следя глазами за нескладной  фигурой,  которая  рядом  с  Мари
Леоннек - она была пониже ростом и поживее - двигалась по пляжу:
   "Птичка, попавшая кошке в лапы".
   Капитан Фаллю был убит, как только  прибыл  в  порт.  Пьер  Ле  Кленш
неистово боролся, может  быть,  даже  тогда,  когда  сидел  с  закрытыми
глазами, положив одну руку на стол и держа другую в кармане, в то  время
как Адель говорила без умолку.
 
8. Пьяный матрос 
 
   Незадолго до полуночи Мегрэ вышел из больницы. Он подождал там,  пока
из операционной нe вынесли  носилки,  на  которых  под  белой  простыней
лежало что-то длинное.
   Хирург мыл руки. Сестра убирала инструменты.
   - Попробуем спасти, - ответил хирург комиссару. - Кишечник  пробит  в
семи местах. Рана, можно сказать, паршивая. Еле привели все в  порядок.И
он указал на ведра, полные  крови,  ваты,  пропитанной  дезинфицирующими
средствами. - Здорово пришлось поработать, честное слово.
   Персонал был в прекрасном настроении - врачи, сестры  и  сиделки.  Им
принесли раненого в  тяжелейшем  состоянии,  грязного,  с  распоротым  и
обожженным животом, с обрывками одежды, прилипшими  к  мясу.  Теперь  на
носилках уносили совершенно чистое тело. Живот был аккуратно зашит.
   Дальше будет видно. Может быть, Ле Кленш придет в себя,  а  может,  и
нет. В больнице не пытались узнать, кто он такой.
   - У него в самом деле есть шанс выкарабкаться?
   - Почему бы нет? На войне мы и не такое видели.
   Мегрэ немедленно позвонил в гостиницу "Взморье", чтобы успокоить Мари
Леоннек. Теперь он уходил из больницы. Дверь бесшумно закрылась за ним -
она была хорошо смазана. Вокруг ночь, пустынная улица, маленькие  домики
обывателей.
   Не сделал комиссар и десяти шагов,  как  перед  ним  выросла  фигура,
отделившаяся от стены. При свете фонаря возникло лицо Адели, она в  упор
спросила:
   - Он умер?
   Адель,  наверное,  прождала  здесь  несколько  часов.  Лицо   у   нее
осунулось, кольца волос на висках развились.
   - Еще нет, - в тон ответил Мегрэ.
   - Но умрет?
   - Может быть, да, может быть, нет.
   - Вы думаете, я сделала это нарочно?
   - Я ничего не думаю.
   - Это ведь не правда! - Комиссар продолжал шагать. Она шла за ним,  и
ей приходилось идти очень быстро.
   - Сознайтесь, в сущности, он сам виноват. Мегрэ сделал вид, что  даже
не слушает ее, но она упрямо продолжала:
   - Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать. На борту он уже чуть ли не
говорил о том, что женится на мне. Ну а затем, на  берегу...  -  Она  не
отступала. Казалось, ею владела повелительная  потребность  говорить.  -
Если вы думаете, что я пропащая девка, значит, вы  меня  не  знаете.  Но
только бывают такие минуты... Послушайте, господин комиссар,  вы  должны
все-таки сказать мне правду. Я знаю, что значит пуля. В особенности если
выстрел в упор, в живот. Ему вскрыли брюшную полость? Да?
   Чувствовалось, что она бывала в больницах, слышала разговоры  врачей,
знала людей, в которых не раз стреляли из револьвера.
   - Операция удалась? Говорят, это зависит от того, что  он  ел,  перед
тем как его ранило...
   Это был не мучительный страх. Это было ожесточенное упорство, которое
не останавливалось ни перед чем.
   - Вы не хотите мне отвечать? Однако же вы прекрасно поняли, почему  я
тогда так взбесилась. Гастон - подонок, и я никогда его не любила. А вот
этот...
   - Возможно, он будет жить, - отчеканил Мегрэ, глядя женщине в глаза.
   - Но если драма, происшедшая на "Океане", не  разъяснится  до  конца,
радости ему от жизни будет мало.
   Он ждал, что она что-нибудь  скажет,  вздрогнет.  Она  лишь  опустила
голову.
   - Вы, конечно, думаете, что мне все известно. Поскольку оба они  были
моими любовниками. И все-таки клянусь вам... Нет, вы не  знали  капитана
Фаллю. А значит, не можете понять. Он был влюблен, это  точно.  Приезжал
ко мне в Гавр. И ясное дело, такая  страсть,  в  его  возрасте,  немного
подействовала на рассудок. Но это не мешало ему быть предельно  дотошным
во всем, прекрасно владеть собой, а что касается порядка,  так  это  был
просто маньяк. Я до сих пор не понимаю, как это он решился спрятать меня
на борту. Но знаю наверняка,  что  едва  судно  вышло  в  море,  как  он
возненавидел меня. Характер его сразу изменился.
   - Однако радист-то вас тогда еще не видел.
   - Нет. Он увидел меня лишь на четвертую ночь, я вам уже говорила.
   -  Вы  уверены,  что  в  характере  Фаллю  еще  до  этого   появились
странности?
   - Может быть, не до такой  степени.  А  потом  были  дни,  когда  это
становилось невероятным, когда я думала, не сошел ли он с ума.
   - И вы совсем не подозревали, в чем причины такого поведения?
   - Я думала об этом.  Иногда  мне  казалось,  что  у  них  с  радистом
существует какая-то тайна. Я  даже  думала,  уж  не  занимаются  ли  они
контрабандой... Нет, больше меня на траулер не затащат!  Подумайте,  все
это длилось три месяца и чем закончилось! Одного убили,  едва  пришли  в
порт. Другой... Это правда, что он жив?
   Они дошли до набережной, и женщина колебалась, идти ли ей дальше.
   - А где Гастон Бюзье?
   - В  гостинице...  Он  прекрасно  знает,  что  сейчас  не  время  мне
надоедать: я его за одно слово могу выставить.
   - Вы сейчас пойдете к нему?
   Она пожала плечами, что означало: "А почему бы и нет?"
   Однако  к  ней  вдру