ених.
     Тебе верна останусь,
     Тобой лишь буду жить...

     И все-таки комиссар чуть не улыбнулся, глядя на брюки, которые Анна не выпускала из рук.
     Это было так неожиданно, даже трогательно, эти романтические стихи в серенькой обстановке студенческой комнаты.
     Жозеф Питере, длинный и тощий, плохо одетый, со светлыми волосами, которые никак не укладывались, несмотря на старания, со слишком большим носом и близорукими глазами...

     Прекрасный мой жених...

     И этот портрет провинциалочки с ее воздушной, слащавой красивостью! Ничто не напоминало здесь волнующей обстановки из драмы Ибсена, героиня не взывала к звездам! Она по-мещански списала готовые стихи:

     Тебе верна останусь,
     Тобой лишь буду жить.

     Она и в самом деле оставалась верной, она и в самом деле ждала! Несмотря на Жермену Пьедбёф! Несмотря на ребенка! Несмотря на проходящие годы!
     Мегрэ стало как-то неловко. Он окинул взглядом стол, на котором лежал зеленый бювар, стояла медная чернильница, должно быть, чей-то подарок, и пластмассовые ручки.
     Он машинально открыл один из ящиков комода и увидел в картонной коробке без крышки любительские фотографии.
     - У моего брата есть фотоаппарат.
     Молодые люди в студенческих фуражках. Жозеф на мотоцикле, рука на ручке газа, словно он собирался рвануть с места... Анна за роялем... Еще одна девушка, более тонкая, более грустная...
     - Это моя сестра Мария.
     И вдруг он увидел маленькую фотографию для паспорта, унылую, как все подобные снимки, из-за резких контрастов черных и белых тонов.
     На ней была девушка, такая хрупкая, миниатюрная, что ее можно было принять за девчонку. Огромные глаза чуть ли не во все лицо. Она была в какой-то смешной шляпке и, казалось, с испугом смотрела в аппарат.
     - Это Жермена, правда?
     Сын был на нее похож.
     - Она была больная?
     - Не очень здоровая. Перенесла туберкулез.
     Зато у Анны здоровья хватало! Крупная и крепко сбитая, она отличалась удивительной уравновешенностью. Она наконец положила брюки на кровать, покрытую стеганым одеялом.
     - Я сейчас был у нее.
     - Что они вам сказали?.. Должно быть...
     - Я видел только акушерку... И малыша...
     Она, словно стесняясь, не стала задавать вопросов.
     Держалась скромно.
     - Ваша комната рядом?
     - Да, у нас общая комната с сестрой...
     Комнаты были смежные, и Мегрэ открыл дверь, ведущую в спальню девушек. Она была светлее, потому что окна выходили на набережную. Кровать была уже застелена. В комнате царил полный порядок, вся одежда была убрана.
     Только две тщательно сложенные ночные рубашки на обеих подушках.
     - Вам двадцать пять лет?
     - Двадцать шесть.
     Мегрэ хотел спросить ее, но не знал, как задать этот вопрос.
     - Вы никогда не были обручены?
     - Никогда.
     Но вопрос, который он хотел задать ей, был несколько иной. Она заинтересовала его, и особенно теперь, когда он увидел ее комнату. Заинтересовала, как загадочная статуя. Он думал о том, трепетало ли уже от страсти это совсем не соблазнительное тело, была ли она кем-нибудь еще, кроме преданной сестры, примерной дочери, хозяйки дома, одной из семьи Питерсов, скрывалась ли, наконец, под этими ее обличьями настоящая женщина!
     А она не отводила взгляда. Она не пряталась. Она, должно быть, чувствовала, что он разглядывает не только ее лицо, но и фигуру, и даже не вздрогнула.
     - Мы ни с кем не встречаемся, кроме наших родственников Ван де Веертов.
     Мегрэ колебался, и голос его звучал не совсем естественно, когда он сказал:
     - Я хочу попросить вас проделать один опыт... Не спуститесь ли вы в столовую и не поиграете ли на рояле, пока я вас не позову... Если возможно, ту же вещь, что и третьего января... Кто тогда играл?
     - Маргарита... Она поет и аккомпанирует себе... Она брала уроки пения...
     - Вы помните, что это было?
     - Все то же. "Песня Сольвейг"... но... я... я не понимаю...
     - Это просто опыт...
     Она вышла из комнаты и хотела закрыть за собой дверь.
     - Нет! Оставьте ее открытой...
     Через несколько минут ее пальцы уже небрежно скользили по клавишам, раздавались едва связанные друг с другом аккорды. А Мегрэ, не теряя времени, открывал шкафы в спальне девушек.
     Первый шкаф был для белья. Аккуратные стопки рубашек, панталон, нижних юбок, все тщательно отглажено...
     Аккорды сливались в мелодию. Слышалась знакомая песнь. А толстые пальцы Мегрэ перебирали белое полотняное белье.
     Какой-нибудь свидетель, несомненно, принял бы его за влюбленного или, скорее, за человека, утоляющего какую-то тайную страсть.
     Грубое, прочное, не знающее износа белье, без малейшей кокетливости. Белье обеих сестер лежало вместе.
     Теперь дошла очередь до ящика: чулки, подвязки, коробочки со шпильками... Никакой пудры... Никаких духов, кроме флакона одеколона, которым, вероятно, пользовались только по большим праздникам...
     Звуки стали громче... Дом наполнялся музыкой...
     Теперь, кроме звуков рояля, слышался голос, который понемногу стал заглушать аккомпанемент.

     Но ты ко мне вернешься,
     Прекрасный мой жених.

     Это пела не Маргарита! Это пела Анна Питере! Она выделяла каждый слог. Она с тоскливым чувством подчеркивала отдельные фразы.
     Пальцы Мегрэ по-прежнему ощупывали материю в шкафу.
     В одной из стопок белья зашуршало что-то похожее на бумагу.
     Еще одна фотография. Любительский снимок в коричневом тоне. Молодой человек с вьющимися волосами, тонкими чертами лица, выступающей вперед верхней губой, с самодовольной, чуть-чуть иронической улыбкой.
     Мегрэ не смог бы сказать, кого напомнила ему эта фотография. Но она напомнила ему кого-то.

     Тебе верна останусь,
     Тобой лишь буду жить.

     Низкий голос, почти мужской, постепенно стал медленно затихать. Потом Анна обратилась к нему:
     - Мне продолжать, господин комиссар?
     Он закрыл дверцы шкафов, сунул фотографию в карман пиджака и быстро вошел в комнату Жозефа Питерса:
     - Нет, не трудитесь больше!
     Когда Анна поднялась наверх, Мегрэ увидел, что она заметно побледнела. Быть может, она вложила слишком много души в свое пение. Мегрэ окинул взглядом комнату, но не обнаружил ничего необычного.
     - Я не понимаю... Я хотела бы у вас спросить, господин комиссар... Вы видели Жозефа вчера вечером...
     Что вы о нем думаете?.. Неужели вы верите, что он способен?..
     Пока Анна была внизу, она сняла платок, покрывавший ее волосы. Мегрэ даже показалось, что она вымыла руки.
     - Нужно, понимаете ли, нужно, - продолжала она, - чтобы все признали его невиновность!.. Нужно, чтобы он был счастлив!..
     - С Маргаритой Ван де Веерт?
     Она ничего не ответила. Только вздохнула.
     - Сколько лет вашей сестре Марии?
     - Двадцать восемь... Все думают, что она станет директрисой школы в Намюре...
     Мегрэ потрогал фотографию у себя в кармане.
     - У нее нет возлюбленных?
     И Анна мгновенно отозвалась:
     - У Марии?
     Что должно было означать:
     - Возлюбленный, у Марии?.. Нет, вы ее не знаете.
     - Я буду продолжать расследование, - сказал Мегрэ, направляясь к лестнице.
     - У вас уже есть какие-нибудь результаты?
     - Не знаю.
     Она спустилась вместе с ним по лестнице. Проходя через кухню, он увидел старого Питерса, который сидел в своем кресле и, должно быть, даже не заметил комиссара.
     - Он уже ни на что не реагирует, - вздохнула Анна.
     В лавке было три или четыре покупателя. Мадам Питере разливала по рюмкам можжевеловую водку. Не выпуская из рук бутылку, она, поклонившись, попрощалась с комиссаром и снова заговорила по-фламандски.
     Вероятно, она объяснила им, что это комиссар, приехавший из Парижа, так как речники обернулись и с Уважением посмотрели на Мегрэ.
     Выйдя на улицу, комиссар увидел инспектора Машера, который осматривал участок земли, где почва была более рыхлой, чем в других местах.
     - Есть новости? - спросил комиссар.
     - Не знаю! Я все ищу труп. Пока мы его не найдем, нельзя арестовать этих людей...
     И он посмотрел на Мёзу с таким видом, будто хотел сказать, что это не ее воды унесли отсюда тело Жермены.

Глава 4
ФОТОГРАФИЯ

     Это было вскоре после полудня. Вот уже, вероятно, в четвертый раз, с самого утра, Мегрэ прохаживался вдоль берега. По другую сторону Мёзы возвышалась оштукатуренная заводская стена, а в ней виднелись ворота, откуда сейчас выходили пешком или выезжали на велосипедах десятки рабочих и работниц.
     Встреча состоялась в ста метрах от моста. Комиссар прошел мимо какого-то человека, посмотрев ему в лицо, а потом, когда обернулся, то увидел, что прохожий тоже смотрит ему вслед.
     Это был человек с фотографии, найденной среди белья в шкафу у Анны.
     Оба мгновение колебались. Молодой человек первый шагнул в сторону Мегрэ.
     - Вы не полицейский из Парижа?
     - А вы, конечно, Жерар Пьедбёф?
     "Полицейский из Парижа". Вот уже пятый или шестой раз сегодня Мегрэ слышал, что его называли так. И он прекрасно понимал, как это было сказано. Его коллега Машер приехал сюда из Нанси, чтобы вести следствие, и ничего больше. Все видели, как он ходил взад и вперед по городку, и когда жителям казалось, что они что-то узнали, они немедленно сообщали ему.
     Мегрэ же был "полицейский из Парижа", вызванный фламандцами, приехавший специально для того, чтобы снять с них всякие подозрения. И люди, уже знавшие его в лицо, без малейшей симпатии провожали комиссара взглядом.
     - Вы идете от нас?
     - Я уже был у вас сегодня рано утром и видел только вашего племянника.
     Жерар выглядел старше, чем на фотографии. Правда, черты лица его не изменились, одет и причесан он был по-молодежному, но все же, глядя на него, можно было смело сказать, что он перешагнул уже за двадцать пять.
     - Вы хотите со мной поговорить?
     Во всяком случае, застенчивость не была его недостатком. Он ни разу не отвел взгляда. Глаза его были карие, очень блестящие, глаза, которые, несомненно, имели успех у женщин, тем более что кожа у него была матовая, а губы красиво очерчены.
     - Я только начинаю расследование.
     - Конечно, за счет Питерсов, я это знаю! Все здесь это знают! Знали даже до вашего приезда... Вы - друг их семьи и взялись за то, чтобы...
     - Ни за что я не взялся! А вот, кстати, ваш отец...
     Он встает...
     Отсюда был виден маленький дом. На втором этаже поднялась штора, и они увидели человека с большими седыми усами, который смотрел в окно.
     - Он нас заметил, - сказал Жерар. - Сейчас оденется...
     - Вы лично знаете Питерсов?
     Они шли по набережной, поворачивая назад всякий раз, когда доходили до причала, расположенного в ста метрах от лавки фламандцев. Дул свежий ветер. На Жераре было легкое пальто, которое он выбрал, вероятно, потому, что оно плотно облегало его фигуру.
     Что вы этим хотите сказать?
     - Вот уже три года, как ваша сестра любовница Жозефа Питерса. Она ходила к нему?
     Молодой человек пожал плечами.
     - К чему копаться в таких мелочах? Сначала, незадолго до рождения ребенка, Жозеф клялся, что женится на ней... Потом явился доктор Ван де Веерт и от имени Питерсов предложил моей сестре десять тысяч франков, если она покинет эти места и никогда больше сюда не вернется. Оправившись от родов, Жермена первым долгом пошла к Питерсам, чтобы показать им ребенка. Разыгралась ужасная сцена, ее не захотели впустить, а старуха обошлась с ней, как с уличной девкой... В конце концов все это утряслось...
     Жозеф по-прежнему обещал на ней жениться... Но сначала хотел закончить свои занятия.
     - А вы?
     - Я?
     Сначала он притворился, что не понимает. Но тут же передумал, и на его лице скользнула улыбка, самодовольная и ироническая.
     - А вам уже что-то рассказали?
     Мегрэ не останавливаясь вытащил из кармана маленькую фотографию и показал своему спутнику.
     - Вот те на! А я и не думал, что она еще существует!
     Он протянул руку, чтобы взять фотографию, но Мегрэ снова положил ее в бумажник.
     - Это она вам... Нет! Это невозможно! Она слишком горда... По крайней мере, сейчас...
     Во время разговора Мегрэ не переставал наблюдать за своим собеседником. Болен ли он туберкулезом, как и его сестра и, конечно, как сын Жозефа? Может быть и нет! Но в нем было своеобразное очарование, свойственное некоторым чахоточным: тонкие черты лица, прозрачная кожа, чувственные и в то же время насмешливые губы.
     Щегольство его было невысокого пошиба, щегольство мелкого служащего. Теперь он счел нужным надеть поверх своего бежевого пальто креповую повязку.
     - Вы за ней ухаживали?
     - Старая история... Это было еще до того, как сестра родила. По крайней мере, года четыре назад...
     - Продолжайте...
     - А вот и мой отец вышел поглядеть на улицу...
     - Все равно продолжайте!
     - Это было в воскресенье... Жермена и Жозеф собирались поехать на прогулку в гроты Рошфора... В последнюю минуту пригласили и меня, так как с ними поехала одна из сестер... Гроты находятся в двадцати пяти километрах отсюда... Позавтракали на траве. Мне было очень весело... Потом обе парочки разделились и отправились гулять по лесу...
     Мегрэ не отрываясь смотрел на молодого человека, ничем не выражая своих мыслей.
     - А потом?
     - Что потом?.. Потом...
     Жерар самодовольно и лукаво улыбнулся.
     - Я не смог бы даже объяснить, как оно произошло... Я не привык долго тянуть... Это застало ее врасплох и...
     Они подошли к папаше Пьедбёфу, который стоял в рубашке без воротничка, в войлочных туфлях.
     - Мне сказали, что сегодня утром вы были у нас...
     Прошу вас, входите... Ты говорил комиссару, Жерар?..
     Мегрэ поднялся по узкой лестнице, некрашеные ступени которой казались совсем шаткими. Одна и та же комната служила кухней, столовой и гостиной. Все вокруг было убого и некрасиво. Стол был покрыт клеенкой с голубым рисунком.
     - Кто же мог ее убить? - сразу начал папаша Пьедбёф. Чувствовалось, что он не очень умен. - В тот вечер она ушла, сказав, что еще не получила от них своего пособия и что от Жозефа ни слуху ни духу. Да! Они платили ей каждый месяц на содержание ребенка... Это, конечно, слишком уж мало и...
     Жерар, поняв, что отец сейчас начнет выкладывать все те же жалобы, прервал его:
     - Это комиссара не интересует! Ему нужны факты, доказательства! Так вот, у меня... Я, по крайней мере, могу доказать, что Жозеф Питере, который утверждает, что в этот день в Живе не приезжал, в действительности был здесь... Он приехал на мотоцикле и...
     - Вы говорите, что это можно засвидетельствовать?.. Теперь уж не стоит... Объявился другой мотоциклист, который утверждает, что это он проезжал по набережной в тот вечер, вскоре после восьми часов...
     - А!..
     И уже другим тоном Жерар спросил:
     - Значит, вы против нас?
     - Да я ни с кем! Я ни за кого, ни "за", ни "против".
     Я ищу правду!
     Но Жерар ухмыльнулся и громко сказал, обращаясь к отцу:
     - Комиссар приехал специально для того, чтобы постараться уличить нас... Простите меня, комиссар... Но мне нужно поесть... Я должен зарабатывать себе на жизнь, а в конторе перерыв на обед до двух часов.
     О чем тут спорить? Мегрэ в последний раз огляделся вокруг, заметил в соседней комнате детскую кроватку и направился к двери.

***

     Машер ожидал в гостинице "Мёза". Постояльцы ели в отдельном маленьком зале, отгороженном от кафе стеклянной дверью. А в самом кафе можно было перекусить за столиком без скатерти, и в это время там обедали несколько человек.
     Машер был не один. За его столиком сидел человек небольшого роста, с чудовищно широкими плечами и длинными руками горбуна. Он пил аперитив и, увидя комиссара, поднялся.
     - Владелец "Полярной звезды" - Гюстав Кассен.
     Мегрэ подсел к ним. Бросив взгляд на блюдца, стоявшие перед ними на столике, комиссар понял, что они уже пьют третий аперитив.
     - Кассен хочет вам кое-что рассказать.
     Для Мегрэ это было совсем неожиданно. Едва лишь Машер замолк, как Кассен заговорил с доверительным видом, наклоняясь к плечу комиссара:
     - Ведь нужно сказать то, что знаешь, верно? Только не надо говорить, пока тебя не спрашивают. Как любил повторять мой покойный папаша: впереди священника в церковь не лезь!
     - Кружку пива! - бросил Мегрэ подошедшему к нему официанту.
     Он сдвинул на затылок свою шляпу и расстегнул пальто. Потом, заметив, что речник не знает, как изложить свое дело, проворчал:
     - Если не ошибаюсь, вечером третьего января вы были мертвецки пьяны?
     - Мертвецки - это не правда! Я выпил несколько рюмок, однако держался крепко... И прекрасно видел то, что произошло на моих глазах...
     - Вы видели мотоцикл, который остановился возле дома фламандцев?
     - Я... Да ничего подобного...
     Машер знаком показал Мегрэ, что не надо прерывать речника, которого он подбодрил жестом руки.
     На набережной я увидел женщину... Сейчас скажу вам какую... Ту из двух сестер, которая никогда не бывает в лавке, а каждое утро садится в поезд...
     - Марию?
     - Может быть, ее зовут и так... Худая, со светлыми волосами... Ну вот, мне показалось странным, что она стоит на улице, да еще в такую погоду, когда от ветра стучат цепи судов...
     - В котором часу?
     - Когда я возвращался домой спать... Что-то около восьми... Или немного позже...
     - Она тоже вас заметила?
     - Нет! Я не пошел дальше, а спрятался возле склада таможни. Я подумал, что она ожидает любовника, и надеялся позабавиться...
     - Конечно! Ведь вы уже дважды привлекались к ответственности за преступления против нравственности...
     Кассен улыбнулся, показав ряд испорченных зубов.
     Это был человек без возраста. Правда, его темные волосы, растущие над узким лбом, еще не поседели, но лицо уже избороздили морщины.
     Его очень интересовало, какое впечатление производит этот рассказ, и всякий раз, произнеся фразу, он смотрел сначала на Мегрэ, потом на инспектора Машера и, наконец, на какого-то посетителя кафе, сидевшего за его спиной и слушавшего их разговор.
     - Продолжайте!
     - Так, значит, вот... Она ожидала вовсе не любовника...
     Речник все же немного заколебался. Он выпил залпом то, что оставалось у него в рюмке, и крикнул официанту:
     - Повторите!
     Потом одним духом выпалил:
     - Она стояла, чтобы удостовериться, что поблизости никого нет... Тем временем из лавки вышли какие-то люди, но через заднюю дверь... Они несли что-то длинное и бросили это в Мёзу, как раз между моим судном и "Двумя братьями", которые пришвартованы за "Полярной звездой".
     - Официант, сколько я вам должен? - спросил Мегрэ, вставая.
     Комиссар не казался удивленным. Машер был совсем озадачен. Что же касается речника, то он не знал, что и подумать.
     - Пойдемте со мной, - сказал Мегрэ.
     - Это еще куда?
     - Не важно! Пойдемте!
     - Мне сейчас принесут рюмку, которую я заказал.
     Мегрэ подождал, не выражая нетерпения. Он сказал хозяину, что через несколько минут придет завтракать, и увел пьянчугу на набережную.
     В этот час там было пустынно, потому что все завтракали. Начали падать первые капли дождя.
     - Покажите, где вы стояли! - сказал комиссар.
     Он знал здание таможни. Кассен забился в уголок, чтобы показать ему это место.
     - Вы не выходили отсюда?
     - Конечно нет! Зачем мне было впутываться в эту историю!
     - Дайте-ка я встану на ваше место!
     И через несколько секунд произнес, глядя в упор на речника:
     - Придумайте-ка что-нибудь другое, друг мой!
     - Как это - что-нибудь другое?
     - Я говорю, что ваша история никуда не годится. С этого места вы не могли видеть ни лавку, ни кусок реки, ограниченный двумя судами.
     - Когда я говорю, что стоял здесь, я хочу сказать...
     - Нет! Достаточно! Повторяю, что вам нужно придумать что-нибудь другое! Когда придумаете, придете ко мне! А если это опять не подойдет, то, ей