, а просушить ткань. В хаосе мачт это было  похоже
на огромные, вяло раскачивающиеся белые и коричневые драпировки.
   На корме своего судна Остинг  курил  трубку.  Несколько  "крыс"  вели
неторопливую беседу.
   Но стоило повернуться лицом к  городу,  и  глазам  открывались  жилые
дома, красиво окрашенные,  с  чистыми  стеклами,  белоснежными  шторами,
цветами на окнах. А за окнами - непроницаемая тьма.
   После разговора с Жаном Дюкло  картина  приобретала  новый  смысл.  С
одной стороны, порт, мужчины в деревянных башмаках, суда, паруса,  запах
гудрона, грязной воды. С другой -  неприступные  домики  с  полированной
мебелью и мрачными гобеленами,  где  в  течение  двух  недель  обсуждали
преподавателя мореходного училища, выпившего пару стопок лишнего.
   Под одним удивительно прозрачным небом два совершенно противоположных
мира!
   Мегрэ представил Попингу, которого никогда не  видел,  даже  мертвым,
Попингу с его здоровым цветом лица, выдающим жадность к жизни.
   Он представил себе его на границе этих двух миров, наблюдая за  яхтой
Остинга, за  пятимачтовиком,  обошедшим  все  порты  Южной  Америки,  за
голландским пакетботом, навстречу которому в Китае устремлялись джонки с
миниатюрными, очаровательными, как безделушки на этажерке, женщинами.
   Ему оставили  лишь  отполированную,  с  начищенной  до  блеска  медью
английскую  лодочку  на  спокойных  водах  Амстердипа,  где  приходилось
лавировать между бревнами, доставляемыми с севера  и  из  экваториальных
лесов.
   Мегрэ показалось, что Бас смотрит на  него  как-то  особенно,  словно
хочет  подойти  и  поговорить.  Затея  неосуществимая:  они   не   могли
обменяться даже парой слов.
   Остинг знал это и спокойно стоял, прищурив глаза  от  солнца,  только
курил чуть быстрее.
   А в это же время все еще бледный Корнелиус  Баренс  сидел  за  партой
училища на уроке тригонометрии или астрономии.
   Комиссар уже собирался сесть на бронзовый швартовочный  кнехт,  когда
увидел инспектора Пейпекампа, который шел к нему, протягивая руку.
   - Нашли что-нибудь на судне сегодня утром?
   - Пока нет. Простая формальность.
   - Подозреваете Остинга?
   - Но есть же фуражка!
   - И сигара!
   - Нет. Бас курит только бразильские, а та была манильская.
   - Так что...
   Пейпекамп отвел его  в  сторонку  из-под  взгляда  владельца  острова
Воркюм.
   -  Бортовой  компас   с   корабля   из   Гельсингфорса   {Хельсинки}.
Спасательные круги с английского угольщика. И все  остальное  в  том  же
духе.
   - Кража?
   - Нет, обычное явление. Когда грузовое судно приходит в порт,  всегда
найдется кто-нибудь -  механик,  третий  помощник,  матрос,  иногда  сам
капитан, - готовый что-то продать. Понимаете?  А  компании  докладывают,
что буи смыла накатившая на палубу волна, что компас не работает.
   И бортовые огни, и все остальное... Порой даже шлюпка.
   - Таким образом, доказать ничего нельзя?
   - Ничего. Еврей, лавку которого вы только что видели, этим и живет.
   - Ну, а ваше расследование?
   Инспектор со скучающим видом отвернулся.
   - Я вам уже сказал, что  Бетье  Ливенс  возвратилась  не  сразу.  Она
вернулась по его следам... Правильно? Так говорят по-французски?
   - Да. Продолжайте.
   - Возможно, она не стреляла.
   - А!
   Решительно, инспектор был не в своей тарелке. Ему  хотелось  говорить
шепотом, отвести Мегрэ в пустынную часть порта и там продолжить:
   - Есть куча бревен. Знаете?.. Timmerman, по-французски плотник... Да,
плотник утверждает, что вечером он видел Бетье  и  господина  Попингу...
Да. Обоих.
   - Устроившихся под прикрытием бревен, не так ли?
   - Да, но я думаю...
   - Что вы думаете?
   - Что там могли быть и два других человека... Да!
   Молодой человек из училища, Корнелиус Баренс. Он  хотел  жениться  на
Бетье. Фотографию девушки нашли в его рундучке.
   - Неужели?
   - Затем господин Ливенс, отец Бетье. Важная персона.
   Разводит коров на экспорт. Отправляет их даже  в  Австралию.  Вдовец.
Других детей у него нет.
   - Мог ли он убить Попингу?
   Инспектор был в таком  замешательстве,  что  Мегрэ  стало  его  жаль.
Чувствовалось,  как  трудно   тому   обвинить   человека   влиятельного,
экспортирующего коров в Австралию.
   - Если он видел, не так ли?
   Мегрэ был безжалостен.
   - Если он видел что?
   - Около бревен. Бетье и преподавателя.
   - Ну, да!
   - Это совершенно конфиденциально.
   - Еще бы! А Баренс?
   - Вероятно, он тоже видел. Возможно, ревновал. Тем не менее в училище
он был через пять-семь минут после преступления. Этого я не понимаю.
   - Короче, - комиссар говорил так же серьезно, как с Жаном Дюкло, - вы
подозреваете отца Бетье и ее возлюбленного Корнелиуса.
   Последовало неловкое молчание.
   - Далее, вы подозреваете Остинга, фуражку которого нашли в ванной.
   Пейпекамп совсем упал духом.
   - Затем, конечно, человека, оставившего в столовой манильскую сигару.
Сколько торговцев сигарами в Делфзейле?
   - Пятнадцать.
   - Это не облегчает задачу. И,  наконец,  вы  подозреваете  профессора
Дюкло.
   - Потому что в руке он держал револьвер. Я не могу отпустить его.  Вы
понимаете?
   - Понимаю.
   Метров пятьдесят они прошли молча.
   - А что думаете вы? - пролепетал наконец полицейский из Гронингена.
   - Вот в чем вопрос! И  вот  в  чем  разница  между  нами:  вы  что-то
предполагаете, у вас масса предположений. А я, кажется,  еще  ничего  не
предполагаю...
   Неожиданно Мегрэ спросил:
   - Бетье Ливенс знакома с Басом?
   - Не знаю. Не думаю.
   - А Корнелиус?
   Пейпекамп провел рукой по лбу.
   - Может быть, да, а может быть, нет. Скорее нет. Я могу выяснить.
   - Правильно! Постарайтесь узнать, были ли у них какие-либо  связи  до
трагедии.
   - Вы считаете?
   - Ничего я не считаю. И еще: на острове Воркюм есть радио?
   - Не знаю.
   - Узнайте.
   Трудно сказать, как это  произошло,  но  теперь  между  Мегрэ  и  его
спутником  установилась  определенная  иерархия:  инспектор  смотрел  на
комиссара как подчиненный на начальника.
   - Проверьте эти два пункта, а мне нужно нанести один визит.
   Пейпекамп был слишком вежлив, чтобы спрашивать, куда собирается  идти
комиссар, но в глазах его стоял вопрос.
   - К мадемуазель  Бетье!  -  закончил  Мегрэ.  -  Какая  дорога  самая
короткая?
   - Вдоль Амстердипа.
   Красивый пятисоттонный пароход из Делфзейла  описывал  по  Эмсу  дугу
перед входом в порт. А на борту своего судна Бас, неторопливый, грузный,
но полный нервного возбуждения, мерил шагами  мостик  в  ста  метрах  от
"береговых крыс", разомлевших на солнце.
 
Глава 6 
Письма 
 
   Совершенно случайно Мегрэ пошел не вдоль Амстердипа, а через поле.
   В  лучах  утреннего  солнца  ферма  напомнила  ему  первые  шаги   на
голландской земле, девушку в резиновых сапожках, прекрасно оборудованный
коровник, мещанскую гостиную и чайник с куклой-грелкой.
   Было так же тихо. Вдали над лугами почти  на  самой  линии  горизонта
раздувался огромный рыжий парус - казалось, призрачный корабль плывет по
травянистому океану.
   Залаяла собака. Прошло минут пять, прежде чем дверь  приоткрылась  на
несколько  сантиметров,  как  раз  настолько,  чтобы  увидеть  клетчатый
передник и покрытое красными пятнами лицо служанки.
   Мегрэ не успел еще слова сказать, а она уже собиралась закрыть дверь.
   - Мадемуазель Ливенс дома? - крикнул он.
   Их разделял сад. Старуха стояла на пороге,  комиссар  за  оградой,  а
между ними - собака, которая, скалясь, наблюдала за посторонним.
   Служанка затрясла головой.
   - Ее здесь нет? Niet hier? - Мегрэ собрал весь свой запас голландских
слов.
   Тот же ответ.
   - А хозяин! Mijnheer?
   Последнее "нет", и  дверь  захлопнулась.  Но  поскольку  комиссар  не
уходил, створка снова  приоткрылась,  теперь  всего  лишь  на  несколько
миллиметров, и Мегрэ не увидел, а скорее угадал старуху, наблюдавшую  за
ним.
   Он не уходил, потому что заметил, как дрогнула занавеска  на  окне  в
комнате девушки. Лицо с  трудом  просматривалось  сквозь  занавеску,  но
Мегрэ ясно различил взмах руки, который можно было  принять  за  простое
приветствие, но который мог означать и другое:
   - Я здесь... Уходите!.. Будьте осторожны!..
   Старуха за дверью, белая рука в окне, свирепая собака,  прыгающая  на
ограду, а вокруг, в лугах, неподвижные, словно искусственные, коровы.
   Мегрэ решился на маленький эксперимент. Он сделал  два  шага  вперед,
как бы намереваясь войти в сад, и не сдержал  улыбку:  не  только  дверь
поспешно закрылась, но даже злая собака, поджав хвост, отступила.
   Мегрэ ушел, теперь уже по дороге вдоль Амстердипа.
   Визит наводил на мысли, что  Бетье  заперта  и  что  фермером  отдано
распоряжение выпроводить француза.
   Попыхивая трубкой, комиссар в задумчивости посмотрел на кучу  бревен,
где останавливались девушка и Попинга, останавливались  довольно  часто,
держа велосипеды одной рукой и обнимаясь другой.
   Стояла удивительная тишина. Безмятежная,  почти  абсолютная.  Тишина,
способная убедить любого француза в том,  что  все  вокруг  ненастоящее:
почтовая открытка - и только.
   Мегрэ резко обернулся и в нескольких метрах от себя  увидел  судно  с
высоким форштевнем, приближения которого не слышал.  Он  узнал  широкий,
шире, чем канал, парус, мелькавший на горизонте. И вот он здесь,  рядом,
хотя казалось невозможным преодолеть такое расстояние.
   У руля стояла женщина.  Удерживая  его  спиной,  она  кормила  грудью
ребенка, а мужчина верхом на бушприте,  свесив  ноги  над  водой,  чинил
ватер-бакштаг.
   Судно прошло мимо дома Винандов, затем Попингов.
   Его поднимавшийся над крышами парус на мгновение  скрыл  фасад  своей
огромной движущейся тенью.
   Мегрэ в нерешительности остановился. Прислуга  Попингов  мыла  пол  у
порога, и дверь была открыта.
   Чувствуя, что кто-то стоит за ее спиной, женщина вздрогнула.  Рука  с
тряпкой затряслась.
   - Госпожу Попинга? - спросила она, приглашая в дом.
   Неловкая, она хотела пройти вперед, но ей мешала  тряпка,  с  которой
капала грязная вода. Мегрэ первым вошел в коридор,  услышал  в  гостиной
мужской голос и постучал.
   Наступила тишина. Полная,  мертвая  тишина.  Здесь  было  даже  нечто
большее, чем тишина, - ожидание, временная остановка жизни.
   Наконец шаги. Поворот ручки, и дверь приоткрылась.
   Сначала Мегрэ увидел  Ани,  ее  жесткий  взгляд,  затем  около  стола
мужчину в рыжих гетрах и в костюме из грубого сукна.
   Фермер Ливенс!
   У камина, закрыв лицо руками, стояла г-жа Попинга.
   Было  ясно,  что  это  непрошеное  вторжение  нарушило  ход   важного
разговора, драматической сцены, возможно, спора.
   На столе с большой узорчатой  вазой  посредине  в  беспорядке  лежали
письма, словно их бросили в порыве ярости.
   Из всех троих наиболее оживленным казался фермер, но именно он первым
надел на себя маску отчужденности.
   - Я побеспокоил вас... - начал Мегрэ.
   Никто ему не ответил. Никто не обратил внимания на его слова.  Только
г-жа Попинга, посмотрев вокруг заплаканными глазами, вышла из комнаты  и
торопливо направилась к кухне.
   - Поверьте, я весьма сожалею, что помешал вам...
   Наконец заговорил Ливенс, обращаясь к девушке по-голландски. Тон  его
был довольно резким, и комиссар не удержался от вопроса:
   - Что он сказал?
   - Что вернется. И что  французская  полиция...  -  Девушка  с  трудом
искала нужные слова.
   - Удивительно бесцеремонна, не так ли? - закончил за нее Мегрэ. -  Мы
уже имели случай познакомиться с месье...
   Прислушиваясь к интонации Мегрэ, следя за выражением его лица, Ливенс
пытался понять, о чем идет речь.
   Комиссар взглянул на письма, увидел под одним из них подпись: Конрад.
   Замешательство достигло предела.  Фермер  взял  со  стула  шапку,  но
уходить не собирался.
   - Он принес письма, которые ваш зять написал его дочери?
   - Откуда вы знаете?
   Черт возьми! В подобной ситуации, отвратительной до крайности, понять
происходящее не составляло труда.
   Пришел разгневанный Ливенс. Его провели в  гостиную,  где  находились
две перепуганные женщины. Ливенс  начал  рассказывать,  бросил  на  стол
письма.
   Г-жа Попинга в ужасе закрыла лицо руками, отказываясь поверить, не  в
силах вымолвить ни слова.
   Только Ани пыталась в споре противостоять мужчине.
   В этот момент у входа постучали, все оцепенели, и Ани открыла дверь.
   Восстанавливая картину, Мегрэ ошибся лишь в одном из персонажей. Г-жа
Попинга,  которую  он  представлял  на   кухне   в   состоянии   крайней
подавленности от услышанного и без сил, возвратилась довольно  скоро  и,
как это бывает при наивысшем напряжении эмоций, совершенно спокойная.
   Замедленным жестом она положила на стол письма, не бросила, а  именно
положила. Посмотрев на фермера, потом на комиссара,  она  хотела  что-то
сказать, но это ей удалось не сразу. Наконец она выдавила:
   - Пора выносить приговор. Пусть кто-нибудь прочтет.
   Лицо Ливенса залила краска. Истинный голландец, он не  мог  позволить
себе броситься к письмам, которые притягивали его как магнит.
   Женский почерк, голубоватая бумага. Конечно, письма Бетье.
   Разница между двумя пачками бросалась  в  глаза.  Писем  Попинги,  на
одной страничке, в основном по  пять-шесть  строк,  не  насчитывалось  и
десятка.
   Писем Бетье, длинных, написанных убористым почерком, было в три  раза
больше.
   Конрад умер. Остались лишь две неравные пачки писем да  куча  бревен,
свидетелей встреч на берегу Амстердипа.
   - Успокойтесь, - попросил Мегрэ. -И неплохо бы прочитать  эти  письма
без гнева.
   В  глазах  фермера  стояла  глубокая  печаль.  Он  уже  все  понял  и
непроизвольно шагнул к столу.
   Мегрэ взял первое попавшееся под руку послание Попинги.
   - Не сочтите за труд перевести, мадемуазель Ани.
   Девушка, казалось, не слышала. Она смотрела на почерк, не  говоря  ни
слова. Г-жа Попинга, степенно и с достоинством, взяла записку у  нее  из
рук.
   - Написано в училище. Число не указано. Сверху пометка: шесть  часов.
И текст:
   Бетье, малышка!
   Сегодня вечером не приходи - ждем директора на чашку чая.
   До завтра. Целую.
   Она взглянула на всех вызывающе  спокойно,  взяла  другую  записку  и
медленно прочитала:
   Бетье, прелесть моя!
   Прошу тебя, успокойся. Думай о будущем - жизнь такая длинная. У  меня
сейчас много работы: третий  курс  сдает  экзамены.  Сегодня  вечером  я
занят.
   Я тебя по-прежнему люблю, но, к сожалению, освободиться не могу.  Что
будем делать?
   Не волнуйся. У нас все впереди.
   Нежно обнимаю тебя.
   Мегрэ хотел сказать, что этого  достаточно,  но  г-жа  Попинга  взяла
очередное послание:
   - Пожалуй, это, последнее:
   Бетье.
   Так нельзя! Умоляю тебя, будь благоразумна. Ты прекрасно знаешь,  что
у меня нет денег, а чтобы найти приличное место за границей, потребуется
много времени.
   Будь осторожна, не волнуйся. Главное - верить!
   Ничего не бойся. Если случится то, чего ты так опасаешься, я  выполню
свой долг.
   Я нервничаю, потому что сейчас много работы, а когда я думаю о  тебе,
то  работаю  плохо.  Вчера  директор  сделал  мне  выговор,  и  я  очень
расстроен.
   Завтра вечером постараюсь выйти из дому  -  скажу,  что  иду  в  порт
взглянуть на норвежское судно.
   Обнимаю тебя, малышка.
   Г-жа Попинга обвела всех  усталым  взглядом.  Ее  рука  потянулась  к
другой пачке, той, которую принесла она, и фермер вздрогнул.  Она  взяла
письмо наугад.
   Дорогой Конрад, как я тебя люблю!
   Есть отличная новость: по случаю моего дня рождения отец  положил  на
мой счет в банке еще тысячу флоринов.
   Этого вполне достаточно, чтобы поехать в Америку - я узнала из газеты
тарифы на пароход. Мы можем отправиться в третьем классе.
   Что  тебя  удерживает  здесь?  Жизнь  стала  просто  невыносимой.   Я
задыхаюсь в Голландии. Мне кажется, весь  Делфзейл  смотрит  на  меня  с
укором.
   Но несмотря ни на  что,  я  счастлива  и  горда  принадлежать  такому
человеку, как ты!
   Надо  обязательно  уехать  до  каникул:  отец  настаивает,  чтобы   я
отправилась на месяц в Швейцарию, а я не хочу -  тогда  наш  грандиозный
план придется отложить до зимы.
   Я купила учебники английского языка и уже выучила много фраз.
   Скорее! Скорее! Нас ждет прекрасная жизнь, правда?
   Нельзя больше оставаться здесь... Особенно теперь! Мне кажется,  г-жа
Попинга стала холодна со мной. И я боюсь Корнелиуса - он бегает за  мной
по пятам, а я не могу его  огорчить.  Очень  милый,  хорошо  воспитанный
мальчик, но как он глуп!
   К тому же он совсем ребенок. Не то, что ты, Конрад!
   Ты видел мир, знаешь жизнь.
   А ведь всего лишь год назад, когда я появилась на твоем пути, ты даже
не смотрел на меня! Помнишь?
   И вот теперь у меня может быть ребенок. Твой ребенок!
   Во всяком случае мог бы быть...
   Но почему ты так изменился? Неужели ты меня разлюбил?..
   Письмо было не закончено, но голос г-жи Попинга настолько ослаб,  что
она замолчала. Пальцы ее перебирали пачку писем. Она что-то искала.
   Потом прочитала еще одну фразу из середины письма:
   Заканчиваю с мыслью, что ты больше любишь свою жену, чем меня,  я  ей
завидую и ненавижу ее. Иначе, почему ты теперь отказываешься уехать?
   Фермер не понимал слов, но слушал с таким вниманием, что можно было с
уверенностью сказать: он догадывается.
   Г-жа Попинга проглотила слюну, взяла  последнее  письмо  и  прочитала
глухим голосом:
   Я слышала разговоры, что Корнелиус больше влюблен в госпожу  Попинга,
чем в меня, и что они хорошо ладят друг  с  другом.  Если  бы  это  было
правдой! Тогда мы  могли  бы  не  волноваться,  и  тебя  не  терзали  бы
сомнения...
   Она выронила листок. Он упал на ковер к ногам Ани, которая не сводила
с него глаз.
   В комнате воцарилась тишина. Г-жа Попинга не плакала, но  все  в  ней
выражало страдание: и затаенная боль, и умение  держать  себя  в  руках,
достигнутое ценой огромных усилий, и прекрасное  чувство,  вдохновляющее
ее.
   Она пришла защищать  Конрада!  Она  ждала  нападения  и  готова  была
сражаться, если потребуется.
   - Когда вы нашли эти письма? - смущенно спросил Мегрэ.
   - На следующий день после...
   У  нее  перехватило  дыхание.  Она  глубоко   вздохнула.   Глаза   ее
наполнились слезами.
   - После того, как Конрад...
   - Да.
   Он понял и посмотрел на нее с сочувствием. Не красавица, но и  далеко
не  дурнушка,  она  не  имела  тех  недостатков,  которые  делали  столь
неприятным лицо Ани.
   Высокая, крупная, но не толстая. Густые  прекрасные  волосы,  розовое
лицо.
   И все-таки Мегрэ предпочел бы, чтобы она была некрасива. Он  старался
избегать  таких  правильных  лиц  с  тщательно  продуманным  выражением,
вызывающим скуку.
   Даже ее улыбка должна была быть сдержанной, осмотрительной, а радость
- спокойной и бодрой.
   В шесть лет она, вероятно, была серьезным ребенком, а в шестнадцать -
уже такой, как сегодня.
   Она  из  тех  женщин,  которые  рождены  быть  сестрами,   тетушками,
сиделками или вдовами, патронирующими благотворительные учреждения.
   Конрада не было, но еще никогда Мегрэ  не  чувствовал  его  настолько
живым, как сейчас, с добродушным детским лицом, чревоугодием,  вкусом  к
жизни, робостью, боязнью открытого столкновения, возле этого  приемника,
ручки которого он крутил часами, чтобы поймать мелодию джаза из  Парижа,
цыган из Будапешта, оперетту из Вены или  даже  чуть  слышимые  позывные
судов.
   Ани подошла к сестре, обращаясь с ней как с больным или теряющим силы
человеком. Но г-жа Попинга повернулась к Мегрэ,  сделала  навстречу  ему
два шага.
   - Я никогда не думала... - прошептала она. - Никогда!
   Я жила... Я... И когда он умер, я...
   По тому, как она дышала, Мегрэ понял, что у  нее  больное  сердце,  и
мгновение спустя  его  предположения  подтвердились:  она  долго  стояла
неподвижно, положив руку на грудь.
   Тишину нарушили шаги: фермер с лихорадочным, жестким взглядо