Парижа, ему надо  позвонить.  -  Сейчас  открою.
Мегрэ попросил соединить его с домом месье Но. - Алло! Кто  у  телефона?
Голос был мужской, но Мегрэ не узнавал его. - Алло! Что вы сказали?  Ах,
простите... Это месье Гру-Котель?.. Я не узнал вашего голоса...  Говорит
Мегрэ. Передайте, пожалуйста, мадам Но, что я не смогу быть к обеду...
   Да, да, и мои извинения... Нет, ничего особенного... Я еще  не  знаю,
когда вернусь... Выходя из кабины, Мегрэ по лицу Луи понял, что  у  того
есть какие-то интересные новости. - Сколько с меня, мадемуазель?..
   Спасибо...  Простите  за  беспокойство...  На  улице   Луи,   страшно
взволнованный, стал рассказывать:
   - Я же вам говорил: происходит что-то странное. Часов  в  одиннадцать
на почту приходил папаша Дезире.  И  знаете  зачем?  Он  послал  пятьсот
франков сыну в Марокко... Его сын-отъявленный шалопай, и  почему-то  ему
взбрело в голову уехать туда. Когда он был здесь, они со стариком каждый
день скандалили и дрались... Дезире никогда не  видели  трезвым.  Теперь
сын изредка пришлет ему письмецо,  и  всегда  только  ради  того,  чтобы
пожаловаться и попросить денег... А Дезире все деньги пропивает. У  него
никогда нет ни су. Случается, в начале месяца  он  пошлет  сыну  франков
двадцать, а то и десять... Да, так вот, я хотел бы знать... Подождите...
Если у вас есть еще время, мы  зайдем  к  его  свояченице...  Мегрэ  уже
узнавал улочки и дома - ведь с самого утра они бродили по одним и тем же
местам. Теперь ему были знакомы даже лица прохожих и фамилии лавочников,
намалеванные на вывесках. Погода не только не разгулялась, но стала  еще
пасмурнее.
   Воздух  был  тяжелый,  сырой,  тумана,  правда,  пока  не  было,   но
чувствовалось, что он вот-вот окутает землю. - Его свояченица занимается
вязанием. Она старая дева и была в услужении у бывшего кюре. Нам сюда...
   Луи поднялся по ступенькам, которые вели к выкрашенной в голубой цвет
двери, постучал, вошел в дом. -  Дезире  не  у  вас?  И  тут  же  знаком
подозвал Мегрэ. - Привет, Дезире... Мадемуазель Жанна, простите меня...
   Вот месье из Парижа хочет поговорить с вашим шурином... Они очутились
в очень чистой небольшой комнатке. Перед кроватью  красного  дерева,  на
которой возвышалась огромная, алого цвета перина, стоял накрытый стол.
   На столе - расписная тарелка с двумя отбивными. В углу над  распятием
висела ветка самшита, на  комоде  под  стеклянным  колпаком  красовалась
статуэтка богородицы. Дезире попытался было приподняться, но понял,  что
рискует свалиться со стула; и потому остался сидеть неподвижно,  пытаясь
сохранить достойный вид, и бормотал, еле ворочая языком:
   - Чем могу служить? Он был вежлив, Дезире, и не уставал напоминать об
этом:
   - Может, я пьян... Правильно, я, может, немножко выпил, но, месье,  я
всегда вежлив... Вам любой подтвердит, что Дезире со всеми  вежлив...  -
Послушайте, Дезире, месье нужно  знать,  где  вы  нашли  кепку...  Кепку
Альбера... Этих слов  было  достаточно.  Лицо  пьяницы  сразу  приобрело
совершенно тупое выражение, а глаза,  и  без  того  мутные,  уже  совсем
осоловели. - Не понимаю, чего тебе от меня надо... - Не стройте из  себя
дурака, Дезире. Все равно кепка у меня... Помните,  в  тот  вечер  вы  у
папаши Франсуа бросили ее на стол и сказали, что вот, мол, нашли рядом с
засохшим тополем... Тут  старую  обезьяну  словно  прорвало.  Дезире  не
просто все отрицал, он еще при этом кривлялся, с удовольствием  смаковал
ложь. - Вы подумайте только, что  он  говорит,  месье!  Зачем  мне  было
бросать кепку на стол?.. А?.. Я никогда не носил кепку...  Жанна!..  Где
моя шляпа?.. Покажи-ка месье мою шляпу... Ну и молодежь пошла,  никакого
уважения к старикам! - Дезире... - Что это за "Дезире"?.. Может,  Дезире
и пьян, но он всегда вежлив и просит тебя называть его "месье Дезире"!
   Ты слышишь, сопляк, ублюдок несчастный! -  У  вас  есть  какие-нибудь
известия от вашего сына? - неожиданно вмешался Мегрэ. - Чего? От сына? А
что он вам сделал, мой сын? Мой  сын-солдат.  Мой  сын  -  замечательный
парень! - Это я и хотел сказать. Он наверняка  будет  очень  рад,  когда
получит  деньги.  -  А  что,  разве  я  не  имею  права  послать  деньги
собственному сыну? Ты слышишь, Жанна? Может, и зайти заморить червячка к
свояченице я тоже не имею права? Возможно,  вначале  Дезире  и  струхнул
немного, но теперь он просто потешался. Он так увлекся, разыгрывая  этот
спектакль, что, когда Мегрэ наконец направился к двери, он, шатаясь, шел
за ним до порога и  последовал  бы  даже  на  улицу,  если  б  Жанна  не
остановила его. - Дезире-вежливый человек... Слышишь,  сопляк?..  А  вы,
парижанин, если вам кто-нибудь скажет, что сын Дезире  не  замечательный
парень... Из дверей соседних домов стали высовываться головы любопытных,
и Мегрэ поторопился уйти. Со слезами на глазах, сжав зубы, Луи бормотал:
   - Господин комиссар, клянусь вам... - Не волнуйся,  мальчик,  я  тебе
верю... - Это дело того типа, что остановился в "Золотом  льве",  да?  -
Убежден. Но мне бы хотелось получить доказательства.  Не  знаешь  ли  ты
кого-нибудь, кто был вчера вечером в "Золотом  льве"?  -  Наверняка  сын
Либуро. Он проводит там все веТогда сделаем так: я тебя подожду в  "Трех
мулах", а  ты  пойди  к  нему  и  спроси,  видел  ли  он  там  Дезире  и
разговаривал ли тот с приезжим из Парижа... Подожди... В  "Трех  мулах",
наверное, можно поесть... Давай перекусим там вместе. Беги быстренько.
   Столик без скатерти, приборы  из  жести,  ничего,  кроме  свекольного
салата, куска сыра и скверного белого вина... Луи, вернувшись, сел рядом
с комиссаром. - Ну что? - Дезире был в "Золотом льве". - Он разговаривал
с Кадавром? - С кем? - Не обращай внимание. Это его прозвище. Он  с  ним
разговаривал? - Нет, все произошло иначе. Тот, кого вы  называете  Ка...
как-то странно звучит... - Его зовут Жюстен  Кавр.  -  Так  вот,  Либуро
сказал, что месье Кавр почти весь  вечер  сидел  и  молча  смотрел,  как
играют в карты. Дезире расположился в другом углу. Часов в десять Дезире
ушел, а через несколько минут Либуро заметил, что парижанин тоже исчез.
   Но он не знает, вышел ли тот на улицу или поднялся к себе в  номер...
- Думаю, вышел... - Что вы теперь будете делать? Луи,  гордый  тем,  что
комиссар взял его себе в помощники, горел желанием  действовать.  -  Кто
видел в руках мадам Ретайо крупную сумму денег? - Почтальон. Иосафат.
   Тоже хороший пьяница.  Его  прозвали  Иосафатом  потому,  что,  когда
умерла его жена, он надрызгался еще больше обычного и, рыдая, все  время
твердил:  "Прощай,  Селина...  Мы  встретимся  с  тобой  в   Иосафатовой
долине... Рассчитывай на  меня..."  -  Что  вам  подать  на  сладкое?  -
спросила хозяйка. Она так и ходила, держа своего малыша,  и  все  делала
одной рукой. - Есть печенье и яблоки. - Выбирай, - сказал Мегрэ.  -  Мне
все равно, - Луи смутился и покраснел. - Печенье...  Так  вот  как  было
дело...
   Дней через десять-двенадцать после похорон  Альбера  к  мадам  Ретайо
пришел Иосафат, принес какое-то извещение об оплате... Она хлопотала  по
хозяйству... В кошельке у  нее  денег  оказалось  мало,  ей  не  хватило
пятидесяти франков,  тогда  она  подошла  к  комоду,  на  котором  стоит
супница-вы ее, наверно, заметили, в синих цветочках-стала  к  почтальону
спиной, чтобы он не увидел, что она делает... Но Иосафат вечером клялся,
что он разглядел у нее в  руках  пачку  тысячефранковок-штук  десять,  а
может, и больше. Вот так... А ведь все знают, что у мадам  Ретайо  таких
денег сроду не водилось... Альбер тратил все, что зарабатывал. - На что?
   - Он любил пофрантить. Это  ведь  не  порок.  Одеться  хорошо  любил,
костюмы себе заказывал в Ниоре. Друзей любил  угостить...  А  матери  он
говорил, что, раз  у  нее  есть  пенсия...  -  У  них  бывали  ссоры?  -
Случалось.. Альбер считал себя взрослым, понимаете?  А  мать  продолжала
обращаться с ним как с ребенком. Если б он слушался ее, он бы по вечерам
никуда не ходил, а уж в кафе и ноги б его не было... Вот  моя  мать,  та
наоборот... По ней, лишь бы я дома поменьше торчал...  -  Где  бы  найти
этого Иосафата? - Сейчас он уже должен быть дома или вот-вот вернется. А
через полчасика он пойдет  к  поезду,  чтобы  забрать  мешки  со  второй
почтой. - Будьте добры, принесите нам по рюмке коньяку, - попросил Мегрэ
хозяйку. Сквозь занавески Мегрэ смотрел на окна "Золотого льва" и  думал
о том, что и Кадавр, наверно, сейчас тоже обедает и наблюдает за  "Тремя
мулами". Но вскоре Мегрэ увидел, что ошибся: послышался  шум  мотора,  к
гостинице "Золотой лев" подкатила машина, и из нее вышел Кавр  со  своим
неизменным портфелем под мышкой. Расплачиваясь, он  долго  торговался  с
шофером. - Чья это машина? -  Хозяина  того  гаража,  мимо  которого  мы
только что проходили. Иногда, если  кому  надо  перевезти  больного  или
срочно поехать куда, он подрабатывает. Машина развернулась, но, судя  по
тому, что шум мотора вскоре резко оборвался, остановилась она  недалеко.
- Слышите? Он въехал в гараж. - Ты с ним ладишь?  -  Он  приятель  моего
хозяина. - Пойди спроси у него,  куда  он  возил  своего  пассажира.  Не
прошло и пяти минут, как Луи, запыхавшись, вбежал обратно в кафе. -  Они
ездили в Фонтенэ-ле-Конт. Это ровно двадцать два километра отсюда. -  Ты
не узнал, куда именно? - Ему велели остановиться на улице Республики,  у
кафе "Коммерс". Парижанин зашел туда, потом вышел  с  кем-то,  а  шоферу
приказал ждать. - А ты не знаешь, кто был с Кадавром?  -  Шофер  никогда
раньше этого человека не видел... Они уходили куда-то  на  полчаса...  А
потом Кадавр, как вы его называете, велел везти его обратно... На чай он
дал всего пять франков... "А не ездил ли в Фонтенэ-ле-Конт и Этьен  Но?"
- Пошли к Иосафату... Дома Иосафата не оказалось, он уже ушел.  Мегрэ  и
Луи разыскали его на станции, где он ждал поезда. Увидев на другом конце
платформы Мегрэ и его спутника, Иосафат явно всполошился и  сразу  же  с
деловым видом юркнул в  комнату  начальника  станции.  Но  Мегрэ  и  Луи
дождались, когда он вышел. - Иосафат! - окликнул его Луи. - Чего тебе?
   Некогда мне с тобой лясы точить... - С тобой хотят поговорить. - Кто?
Я на службе, а когда я на службе... Мегрэ с трудом удалось оттиснуть его
от здания станции в пустынную часть платформы, между уборной  и  будкой,
где хранились фонари. - Один вопрос... Иосафат был как на  иголках,  это
чувствовалось. Он прикидывался, что слышит подъезжающий поезд,  и  готов
был кинуться к почтовому вагону, и в то же время бросал злобные  взгляды
на Луи, который поставил его в такое неприятное положение. Мегрэ  понял,
что ему ничего не узнать, - его коллега  Кавр  и  тут  опередил  его.  -
Скорее, подходит поезд, - торопился Иосафат. - Недели две назад вы  были
у мадам Ретайо, принесли ей извещение о задолженности...  -  Я  не  имею
права разглашать служебные тайны... - И тем не менее в тот же  вечер  вы
разболтали об этом... - При мне, - вмешался Луи. - И там еще были Аврар,
Лерито и младший Кроман... Иосафат с глупым  и  в  то  же  время  наглым
видом, покачиваясь, переступал с ноги на ногу. - А вы кто  такие,  чтобы
допрашивать меня? - Тебя уже и спросить ни о чем нельзя?  Ты  что,  папа
римский, что ли? - А если я потребую у него  документы,  у  этого  типа,
который с утра шляется по улицам, а? Мегрэ хотел было уйти, понимая, что
настаивать бесполезно, но Луи, возмущенный такой очевидной подлостью, не
отступал:
   - И ты осмелишься утверждать, что не  рассказывал  о  тысячефранковых
бумажках, что лежали в супнице? - А почему же не осмелюсь? Не ты ли  мне
это запретишь? - Ты рассказывал о них! И вот  увидишь,  я  добьюсь,  что
другие тебе тоже об этом напомнят.  Ты  даже  сказал,  что  деньги  были
скреплены булавкой... Иосафат лишь  пожал  плечами  и  поспешил  к  тому
месту, где всегда останавливался  почтовый  вагон:  на  этот  раз  поезд
действительно подходил к станции. - Негодяй! - пробормотал  сквозь  зубы
Луи. - Вы слышали, как он разговаривал? И все-таки вы должны мне верить.
С чего мне врать?.. Но я знал, что так оно и будет... - Почему? - Потому
что, когда дело касается их, всегда так бывает... -  Кого  это  "их"?  -
Всех этих... Не знаю, как вам объяснить... Они все друг за друга...  Они
богатые... У них родственники или друзья всякие там префекты,  генералы,
судьи... Не знаю, понимаете ли вы, что я хочу сказать... Ну,  и  все  их
боятся... Иногда кто-нибудь спьяну  вечером  и  сболтнет  лишнее,  а  на
следующий день он уже сожалеет  об  этом...  Что  же  вы  теперь  будете
делать? Вы не уедете в Париж? - Нет, конечно, нет, мой  мальчик.  Почему
ты так решил? - Не знаю... Тот, другой, выглядит... -  Луи  замялся.  Он
явно собирался сказать что-нибудь вроде: "Тот выглядит настолько сильнее
вас!" А ведь  так  оно  и  было.  В  тумане,  который,  словно  сумерки,
опустился на землю, Мегрэ казалось, что он видит лицо Кавра,  на  тонких
губах которого играет насмешливая улыбка. - А тебе не влетит от хозяина,
что ты до сих пор не на работе? - Что вы, нет! Он не с ними...
   Если бы он мог помочь нам доказать, что беднягу Альбера убили, он  бы
это сделал, уверяю вас... Мегрэ вздрогнул, услышав, как  за  его  спиной
кто-то спросил:
   - Скажите, пожалуйста, как пройти в гостиницу "Золотой лев"?
   Железнодорожный служащий, стоявший у входа, указал на улицу,  которая
проглядывалась  метрах  в  ста  от  станции.  -  Идите  прямо...   Слева
увидите... Толстенький, щеголеватый  на  вид  человечек  тащил  чемодан,
который, казалось, был не меньше его самого,  и  тщетно  искал  взглядом
носильщика. Но напрасно  Мегрэ  внимательно  с  ног  до  головы  оглядел
приезжего. Он никогда его прежде не видел.

5. Три женщины в гостиной

   Понурив голову, Луи торопливо зашагал прочь, но, прежде чем исчезнуть
в тумане, крикнул:
   - Если я вам понадоблюсь, я весь вечер буду в "Трех мулах"! Было пять
часов вечера.
   Плотная белая пелена  и  темень  окутали  городок.  Мегрэ  предстояло
пройти всю главную улицу Сент-Обена, чтобы добраться до станции,  а  там
уж он найдет дорогу к дому Этьена Но. Правда,  Луи  предложил  проводить
его, но всему есть предел. Мегрэ устал, ему  трудно  было  поспевать  за
этим нетерпеливым и лихорадочно возбужденным юношей, который  все  время
словно волочил его за собой. Прощаясь, Луи сказал ему с упреком:
   - Эти люди (он,  конечно,  имел  в  виду  семью  Но)  будут  вас  там
обхаживать, и вы поверите всем их россказням... -  В  голосе  его  Мегрэ
уловил подлинную горечь... Засунув руки  в  карманы  и  подняв  воротник
плаща, Мегрэ осторожно шел, ориентируясь, словно на  маяки,  на  тусклый
свет фонарей.
   Сквозь туман казалось, что они где-то далеко, и это  в  конце  концов
сбило  его  с  толку:  он  чуть  не  налетел  на   витрину   Вандейского
кооператива-он уже ощутил рукой холод стекла. Он проходил  сегодня  мимо
этой узкой лавчонки, выкрашенной в зеленый цвет, с выставленными в  окне
безделушками, которые выдавались в виде премии, чуть ли не двадцать раз.
   Пройдя еще немного, он снова наткнулся на что-то и долго в недоумении
ощупывал некий странный предмет, пока  наконец  не  понял,  что  застрял
между экипажами, стоявшими с поднятыми оглоблями у шорной мастерской.
   Неожиданно прямо над его головой раздался колокольный  звон.  Значит,
он идет мимо церкви. В таком случае  справа-почта  с  маленьким,  как  в
кукольном домике, оконцем, а напротив -  дом  доктора,  затем  на  одной
стороне улицы гостиница "Золотой лев" и на  другой-"Три  мула".  Странно
было даже подумать о том, что всюду, где  виднеется  свет,  живут  люди,
живут в тепле и уюте, в то время как вокруг такой мрак и холод.
   Сент-Обен-небольшой  городок.  Огни  молочного  завода   на   окраине
полыхали  так  ярко,  что  в  этой  темени  представлялось,  будто  там,
невдалеке, не крохотный заводишко, а большое промышленное предприятие. У
станции стоял паровоз без вагонов и изрыгал языки пламени.  Вот  в  этом
мирке и жил Альбер Ретайо.  Его  мать  никогда  не  выезжала  из  своего
маленького  городка.  И  Женевьева  Но  тоже  вряд   ли   покидала   его
когда-нибудь, разве что на каникулы ездила в какой-нибудь Сабль-д'Олонн.
Мегрэ вспомнил, как, подъезжая к Ниору, он, глядя на мокнущие под дождем
пустынные  улицы,  на  шеренги  газовых  фонарей,  на  дома  с   темными
глазницами окон, подумал: "А ведь есть  люди,  которые  всю  свою  жизнь
проведут вот на такой улочке". Нащупывая ногой  тропинку,  Мегрэ  теперь
шел вдоль канала, ориентируясь на очередной "маяк" -  свет  в  доме  Но.
Сколько раз морозной ночью или сквозь пелену дождя Мегрэ смотрел из окна
вагона на такие вот уединенные дома, само существование которых  выдавал
лишь желтый квадрат освещенного окна... Давал волю  своему  воображению,
пытаясь представить живущих там людей... И  вот  сейчас  он  окажется  в
одной из таких обителей.
   Мегрэ поднялся по ступенькам крыльца, поискал  звонок  и  только  тут
увидел, что  дверь  приотворена.  Тогда  он  вошел  в  переднюю,  ступая
нарочито  громко,  чтобы  дать  знать  о  себе,  но,  несмотря  на  это,
монотонный монолог в  гостиной  продолжался.  Мегрэ  снял  мокрый  плащ,
шляпу, вытер о половик ноги и постучал. - Войдите...  Женевьева,  открой
дверь. Но Мегрэ уже сам распахнул ее. В гостиной, освещенной лишь  одной
лампой, он увидел у камина мадам Но с шитьем в руках,  сидящую  напротив
нее очень пожилую даму и девушку, которая  шла  к  нему  навстречу...  -
Простите, я, быть может, не вовремя... Девушка с  тревогой  смотрела  на
Мегрэ-не выдаст ли он ее. Он лишь молча поклонился  ей.  -  Ну  что  вы,
господин комиссар... Моя дочь Женевьева... Она так жаждала познакомиться
с вами, что вся ее хворь улетучилась... Разрешите представить  вас  моей
матери... Так вот  она  какая,  Клементина  Брежон,  урожденная  Ла  Ну,
которую все здесь фамильярно называют  просто  старой  Тиной.  Подвижное
лицо ее до странности походило на лицо Вольтера,  каким  его  изображают
скульпторы.  Маленькая,  живая,  она  вскочила   и   заговорила   резким
фальцетом:
   - Ну как, комиссар, взбудоражили наш бедный Сент-Обен? Раз  десять-да
что я говорю, гораздо больше! - я видела, как вы  проходили  мимо  моего
дома, а после обеда смотрю-вы уже и помощника себе завербовали...
   Луиза, знаешь, кто служил комиссару поводырем? Интересно, она выбрала
слово "поводырь", чтобы подчеркнуть  комизм  положения?  Щупленький  Луи
водит за собой огромного, толстого Мегрэ! Луиза Но,  которая  отнюдь  не
унаследовала живости своей матери, продолжала молча сидеть,  склонившись
над шитьем и покачивая головой; только слабая улыбка на ее продолговатом
бледном лице свидетельствовала о том, что она внимательно слушает. - Сын
Фийу... Этого следовало ожидать... Мальчишка,  верно,  специально  искал
вас, комиссар... Небось нарассказал вам с три короба...  -  Нет,  мадам,
отнюдь. Он только помог мне найти тех, кого я хотел повидать.  Без  него
мне пришлось бы туго, ведь местные жители не очень-то общительны.
   Женевьева села на свое место и теперь пристально смотрела  на  Мегрэ,
словно он загипнотизировал ее. Мадам Но время от времени поднимала глаза
от шитья и украдкой бросала взгляд на дочь. Гостиная выглядела точно так
же, как вчера, все вещи  незыблемо  стояли  на  своих  местах,  создавая
ощущение мертвящего покоя, и  одна  лишь  мадам  Брежон  вносила  в  эту
атмосферу какую-то жизнь. - Я, комиссар,  уже  старуха.  Помню,  однажды
было нечто подобное, весь наш городок взбаламутился, и куда больше,  чем
теперь... В Сент-Обене чуть междоусобица не началась. Существовала здесь
мастерская сабо, работало в ней человек пятьдесят-и мужчины, и женщины.
   А время смутное было-по всей Франции то и дело вспыхивали забастовки,
рабочие, чуть что, сразу устраивали  демонстрации...  Мадам  Но,  слушая
мать, подняла голову  от  шитья,  и  Мегрэ  прочел  на  ее  худом  лице,
поразительно похожем на лицо