до
миллиона...
   - Давно он это сделал?
   - Полисы лежат в секретере, у вас за спиной... Откройте его... Он  не
заперт. Полисы в левом ящике.
   Два полиса одной и той  же  компании.  Первый  составлен  восемь  лет
назад. Мегрэ сейчас же перевернул страницу, отыскивая статью, в  наличии
которой почти не сомневался.
   "В случае самоубийства..."
   Лишь несколько компаний выплачивают страховку в результате гибели  от
самоубийства. Именно так обстояло дело и  в  данном  случае,  правда,  с
одной  оговоркой:  деньги  могли  быть  выплачены,   если   самоубийство
совершится не раньше, чем через год после подписания  полиса.  -  Второй
страховой  документ,  на  сумму  в  семьсот  тысяч   франков,   содержал
аналогичную статью. Мегрэ сразу  взглянул  на  последнюю  страницу,  где
стояла дата. Полис был подписан ровно тринадцать месяцев тому назад.
   - А ведь дела у вашего мужа в ту пору шли далеко не блестяще...
   - Знаю... Я не хотела, чтобы он оформлял страховку на  такую  крупную
сумму, но он был  убежден,  что  серьезно  болен,  и  рассчитывал  таким
образом обеспечить меня...
   - Я смотрю, все взносы уплачены в срок. Наверное,  это  давалось  ему
нелегко...
   В дверь позвонили. Мадам Голдфингер  изобразила  вялый  жест,  словно
намереваясь подняться, но комиссар уже шел открывать. И очутился  нос  к
носу с Лоньоном, у которого мгновенно кровь  отлила  от  лица,  а  губы,
дрожащие, словно у готового расплакаться ребенка, залепетали:
   - Извините, пожалуйста...
   - Напротив, это вы меня извините... Заходите, старина...
   Мегрэ все еще держал в руках полисы. Инспектор ткнул в них пальцем:
   - Мне не стоило приходить... Я ведь шел сюда как раз за этим...
   - В таком случае вместе и уйдем.
   - Раз вы сами пришли, мне,  наверное,  здесь  больше  делать  нечего.
Лучше мне пойти домой... И жена как раз приболела...
   В  довершение  всех  несчастий  Лоньона,  ему  попалась  на  редкость
сварливая жена, которая через день изображала из себя больную,  так  что
по вечерам инспектору приходилось еще и заниматься домашним хозяйством.
   - Уходим вместе, старина... Вот только шляпу свою заберу...
   Мегрэ чувствовал себя смущенным и  готовым  бормотать  извинения.  Он
злился на себя за то, что обидел этого бедолагу, преисполненного  лучших
побуждений. Кто-то поднимался по лестнице им навстречу. Это возвращалась
Ева. Бросив на них холодный взгляд, она, конечно, заметила  и  полисы  у
них в руках. Сухо кивнула и пошла дальше.
   - Идем, Лоньон.  Думаю,  здесь  мы  больше  пока  ничего  не  узнаем.
Скажите, мадемуазель, когда состоятся похороны?
   - Послезавтра... Тело привезут сегодня во второй половине дня...
   - Благодарю вас...
   Занятная девушка. А ведь в нервном напряжении пребывала именно она, и
это ее следовало бы уложить в постель с хорошей дозой снотворного.
   - Послушайте, Лоньон, старина...
   Мужчины спускались по лестнице гуськом, и Лоньон все вздыхал и  качал
головой:
   - Я ведь понял... С первой минуты понял...
   - Что вы поняли?
   - Что это дело не для меня...  Я  составлю  для  вас  свой  последний
рапорт...
   - Да нет же, старина...
   Они уже шли мимо каморки консьержки.
   - Погодите минутку. Я только задам один вопрос этой славной  женщине.
Скажите, мадам, госпожа Голдфингер часто выходит из дому?
   - Утром ходит за покупками... После обеда иногда ходит в универмаг...
Но не сказать, чтобы часто...
   - А гости к ней ходят?
   - Да можно сказать, никогда... Такие спокойные люди...
   - А живут они в этом доме давно?
   - Шесть лет... Если бы все жильцы были такие же...
   Лоньон  стоял,  мрачно  насупившись  и  низко  опустив   голову.   Он
демонстративно не принимал никакого участия  в  разговоре,  который  его
больше не касался. Еще бы! Сам шеф с  набережной  Орфевр  перебежал  ему
дорогу!
   - А она всегда была такой домоседкой?
   - Да как сказать... Вот зимой одно время... Она чуть не  каждый  день
после обеда куда-то уходила... Говорила, что ходит  к  подруге,  которая
ждала ребенка, чтоб та не скучала...
   - А вы эту подругу видели?
   - Нет. Они потом, наверное, поссорились...
   - Большое вам спасибо. А было это перед тем, как сюда переехала  Ева,
верно?
   - Да, примерно в это самое время мадам Голдфингер и  перестала  часто
уходить из дому.
   - А вас это не удивляло?
   Наверное, консьержка что-то припомнила. На  какой-то  миг  взгляд  ее
застыл, но почти тотчас же она отрицательно покачала головой:
   - Да нет... Ничего же не случилось...
   - Спасибо вам!
   На улице по-прежнему дежурили два инспектора, делавшие  вид,  что  не
знакомы друг с другом.
   - Инспектор, пойдемте-ка  в  "Маньер"...  Я  только  позвоню  и  буду
целиком в вашем распоряжении.
   - Как скажете... - вздохнул Лоньон, мрачнея еще больше.
   - Алло, Люка?! Ну как там наш Коммодор?
   - Доходит потихоньку...
   - Все такой же неприступный?
   - Он уже начинает страдать жаждой, да так, что слюнки текут... Думаю,
он дорого дал бы за кружку пива или коктейль...
   - Получит, когда расколется. Ну, пока...
   Он  вернулся  к  Лоньону  и  обнаружил,  что  тот,  пристроившись  за
мраморным столиком кафе, уже составляет  на  фирменном  бланке  "Маньер"
прошение об отставке, выводя буквы красивым и четким  почерком  старшего
сержанта.

Глава 3
СЛИШКОМ СПОКОЙНАЯ ЖИЛИЧКА И ГОСПОДИН, РОДИВШИЙСЯ ОТНЮДЬ НЕ ВЧЕРА

   Допрос  Коммодора   продолжался   восемнадцать   часов,   прерываемый
телефонными звонками в Скотленд-Ярд, в Амстердам, Базель и даже в  Вену.
Кабинет  Мегрэ,  заставленный  пустыми  стаканами  и  тарелками   из-под
сандвичей,  с  полом,  усыпанным  пеплом   от   трубочного   табака,   с
разбросанными повсюду бумагами, напоминал теперь солдатскую караулку. На
рубашке комиссара, хоть он и скинул пиджак с самого начала, расползались
под мышками широкие полукружья пота.
   Поначалу он обращался со своим именитым клиентом по-джентльменски.  К
концу  он  уже  тыкал  ему,  как  обыкновенному  карманнику  или  своему
подчиненному:
   - Слушай, старик... Между нами, ты ведь хорошо знаешь...
   Его совершенно не интересовало то, чем он сейчас занимался.  И  может
быть, именно поэтому ему таки удалось  дожать  мошенника,  отличавшегося
завидным упрямством. Тот просто ничего не понимал, глядя, как комиссар с
увлечением отвечает на телефонные звонки или звонит сам, обсуждая  дела,
которые не имели к нему никакого отношения.
   И все это время делом, к которому  рвалось  сердце  Мегрэ,  занимался
Лоньон.
   - Понимаете, старина, - сказал  он  ему  еще  в  "Маньере",  -  чтобы
распутать эту историю, необходим  человек,  живущий  здесь  же,  в  этом
квартале, то есть такой человек, как вы... Вы лучше кого бы то  ни  было
знаете и местных жителей, и местные особенности...  Если  я  и  позволил
себе...
   Это был бальзам. Целебная мазь. Много-много целебной мази, призванной
исцелить раны, нанесенные самолюбию инспектора Недотепы.
   - Голдфингера убили, верно?
   - Раз вы говорите...
   - И вы тоже так думаете... Это одно из самых изящных преступлений  за
все время моей работы. Полиция  в  роли  свидетеля  самоубийства!  Ловко
задумано! Я ведь сразу заметил, старина, что вас это поразило  с  самого
начала... Центральный полицейский участок как будто сам присутствовал на
месте, где случилось самоубийство... Но вот следы глушителя... Вы  сразу
подумали, что  что-то  не  так,  едва  Гастин-Ренетт  прислал  вам  свой
отчет... Из револьвера Голдфингера была  выпущена  всего  одна  пуля,  и
револьвер в момент выстрела был снабжен глушителем... Иначе  говоря,  мы
услышали  другой  выстрел,  второй  выстрел,  произведенный  из  другого
оружия... Вы  поняли  это  так  же  хорошо,  как  и  я.  Кто  такой  был
Голдфингер? Несчастный  бедолага,  которому  не  сегодня-завтра  грозило
разорение...
   Действительно, бедолага, и у Лоньона имелись тому доказательства.  На
улице Лафайет о покойном говорили с симпатией, но и  с  некоторой  долей
презрения.
   У них не принято жалеть людей, которые позволяют себя дурить. А он не
раз оказывался в дураках!  С  рассрочкой  на  три  месяца  продал  камни
ювелиру из Беконле-Брюийер, почтенному отцу семейства,  одному  из  тех,
про кого говорят "живым в рай попадет", а тот возьми и на  старости  лет
свяжись с какой-то девицей, даже не хорошенькой... Быстренько перепродал
его камешки и вместе с любовницей удрал за границу.
   В кассе Голдфингера засияла дыра в сотню тысяч  франков,  которую  он
больше года пытался заткнуть, да так и не заткнул.
   - Как видите, Лоньон, настоящий бедолага... Бедолага, который себя не
убивал... Доказательство тому  -  глушитель.  Бедолага,  которого  подло
убили... Которого подстрелил какой-то мерзавец. Вы ведь с этим согласны?
А жена его получит миллион... Не стану давать вам советов, потому что вы
знаете все не хуже меня... Предположим, что  мадам  Голдфингер  вошла  в
сговор  с  убийцей.  Ведь  кто-то  должен  был  передать   ему   оружие,
хранившееся в ящике тумбочки... После  убийства  им  наверняка  хотелось
переговорить, хотя бы для того, чтобы успокоить друг друга... Но из дому
она не выходила.
   И никто ей не звонил... Понимаете? Я уверен,  что  вы,  Лоньон,  меня
понимаете. Двое инспекторов на улице.  Постоянный  контроль  со  станции
прослушивания... Поздравляю вас, вы догадались!  А  страховка?..  И  тот
факт, что прошел всего месяц с момента, когда страховая сумма могла быть
выплачена?! Так что действуйте, старина! Я занимаюсь  еще  одним  делом,
которое требует моего присутствия, так что, кроме вас, нет  никого,  кто
смог бы лучше довести эту историю до конца...
   Вот так он и уломал Лоньона.
   Тот, правда, все еще вздыхал:
   - Я буду  по-прежнему  посылать  вам  те  же  отчеты,  что  и  своему
вышестоящему начальству...
   И Мегрэ в своем кабинете чувствовал себя чем-то вроде пленника, почти
такого же, как Коммодор. Информацию по делу об убийстве на улице Ламарк,
единственному, которое его занимало, оставался только телефон.
   Время  от   времени   ему   звонил   Лоньон,   демонстрируя   красоты
бюрократического стиля:
   - Имею честь доложить...
   Оказывается, между сестрами разыгралась сцена, отголоски которой были
слышны на лестнице. К вечеру Ева решила  отправиться  ночевать  в  отель
"Альсен", что на углу площади Константен-Пекер.
   - Можно подумать, что они просто ненавидят друг Друга!
   - Черт побери! - Не спуская  глаз  со  своего  совершенно  одуревшего
Коммодора, Мегрэ говорил:
   - Поскольку одна  из  сестер  действительно  любила  Голдфингера,  то
выходит, что это была младшая сестра... Можете не  сомневаться,  Лоньон,
она-то все  поняла...  Теперь  остается  узнать,  каким  образом  убийца
связывался   с   мадам   Голдфингер.   Телефон   исключается,    станция
прослушивания в этом уверена... За пределами дома  она  с  ним  тоже  не
встречалась...
   Ему звонила мадам Мегрэ:
   - Когда ты придешь? Ты забыл, что уже  сутки  не  спал  в  нормальной
постели?..
   Он отвечал:
   - Скоро буду...
   И принимался в двадцатый, в тридцатый раз задавать Коммодору  одни  и
те же вопросы, пока тот не изнемог и не сдался.
   - Уводите его, ребятки, - обратился  он  к  Люка  и  Жанвье.  -  Нет,
погодите-ка... Зайдите сначала в кабинет инспекторов...
   Их собралось человек семь или восемь плюс  сам  Мегрэ,  от  усталости
едва державшийся на ногах.
   -  Слушайте-ка,  детки...  Помните,  как  умер   Стан   в   пригороде
Сент-Антуан?.. Ну так вот... Что-то я никак не могу вспомнить... У  меня
это имя прямо на языке вертится... Надо чуть-чуть поднатужиться,  и  оно
всплывет...
   Все задумались и заволновались, потому  что  в  такие  минуты,  после
долгих часов нервного напряжения, Мегрэ всегда их немножко  подавлял.  И
только  Жанвье,  словно  прилежный  ученик,  поднял  вверх   палец   .
   - Был такой Марьяни... - сказал он.
   - Он работал у нас, когда мы вели дело Стана-Убийцы?
   - Это было последнее дело, в котором он участвовал...
   И Мегрэ вышел, хлопнув дверью. Он нашел. Десять  месяцев  тому  назад
ему  навязали  инспектора-стажера,  которому   покровительствовал   один
министр. Стажер  оказался  настоящим  фатом  -  комиссар  называл  таких
"котами", - и, продержав его у себя несколько недель, Мегрэ  выгнал  его
вон.
   Остальное досталось доделывать Лоньону.  И  Лоньон  все  сделал.  Без
блеска, но терпеливо и со свойственной ему аккуратностью.
   На десять или двенадцать дней дом Голдфингера  превратился  в  объект
его пристального наблюдения. За это время ничего обнаружить не  удалось,
кроме того, что и Ева, оказывается, следила за сестрой.
   На тринадцатый день в дверь  квартиры,  где  должна  была  находиться
вдова торговца бриллиантами, постучали и убедились, что квартира пуста.
   Мадам Голдфингер  из  дому  не  выходила,  а  нашли  ее  в  квартире,
расположенной этажом выше и снятой на имя некоего господина Марьяни.
   Того самого господина, которого выгнали из полицейского управления  и
который жил с тех пор неизвестно на что.
   Господина   с   большими   аппетитами    и    даже    не    лишенного
привлекательности, во всяком случае, в  глазах  такой  дамы,  как  мадам
Голдфингер, уставшей от вечно больного мужа.
   Им и не нужно было звонить друг другу или встречаться вне дома.
   А завершением романа могла стать миллионная страховка, если, конечно,
несчастный торговец бриллиантами покончит с  собой  хотя  бы  через  год
после оформления полиса...
   Выстрел был сделан  из  собственного  револьвера  покойного,  который
доставила его супруга, но только с глушителем...
   Потом был второй  выстрел,  произведенный  из  другого  оружия  перед
столбиком срочного вызова полиции; выстрел,  которому  полагалось  стать
очевидной причиной самоубийства и не дать полиции  приняться  за  поиски
убийцы.
   - Вы проявили себя настоящим асом, Лоньон.
   - Но, господин комиссар...
   - Кто из нас, вы или я, застукал их в холостяцкой  берлоге  на  пятом
этаже?.. И кто, кроме вас,  расслышал,  как  они  перестукивались  через
потолок?..
   - Я укажу в своем рапорте...
   - Чихать мне на ваш рапорт, Лоньон... Вы выиграли эту партию...  Хоть
и играли против чертовски хитрого противника... Если позволите, я  хотел
бы пригласить вас сегодня поужинать в "Маньере"...
   - Видите ли...
   - Что еще такое?
   - Видите ли, моя жена снова неважно себя чувствует и мне надо бы...
   Ну что ты будешь делать с такими вот типами, которые  бросают  вас  и
бегут домой мыть посуду, а то и, чего доброго, натирать паркет?
   А ведь из-за  него,  из-за  инспектора  Недотепы  и  его  болезненной
обидчивости  Мегрэ  лишил  себя  удовольствия  провести  одно   из   тех
расследований, к которому буквально рвалось его сердце.
   5 мая 1946



   Жорж СИМЕНОН
   МЕГРЭ В ТРЕВОГЕ

Перевод с французского И. Анатольевой


Глава 1
НЕСПЕШНЫЙ ПОЕЗД ПОД ДОЖДЕМ

   На перегоне между двумя небольшими станциями, о которых Мегрэ никогда
и не слыхивал, да в темноте почти ничего и не разглядел  на  них,  разве
что штрихи дождя  в  ярком  свете  фонаря  и  силуэты  людей,  толкавших
тележки, комиссар нечаянно поймал  себя  на  мысли:  а  что,  собственно
говоря, он тут делает?
   А не вздремнул ли он  на  миг  в  чересчур  жарко  натопленном  купе?
Полностью  сознание  вроде  бы  не  отключалось,  поскольку   он   четко
представлял себе, что едет в поезде, слышит монотонный перестук колес, и
даже мог бы поклясться, что, как и ранее, порой различает  в  бескрайних
угрюмых просторах полей светлячки одиноких ферм. И все  это  плюс  запах
сажи, что смешался с испарениями от  его  намокшей  одежды,  по-прежнему
воспринималось им как реальность, равно как и  постоянный  гул  голосов,
доносившихся из соседнего отделения, но в то же  самое  время  она,  эта
реальность, до некоторой степени потеряла для него  актуальность,  и  он
уже  затруднялся  точно  определить  ее  координаты  в  пространстве,  а
особенно во времени.
   С таким же успехом он мог бы сейчас  находиться  в  другом  месте,  в
любом  ином,  ползущем  по  сельской  местности   пассажирском   составе
второстепенной важности, мог он и обернуться Мегрэ-юношей пятнадцати лет
от роду, возвращавшимся на точно таком же пригородном поезде, состоявшем
из древних вагончиков, чьи перегородки  потрескивали  при  каждом  рывке
локомотива. А в ночи на  каждой  остановке  слышались  бы  те  же  самые
голоса, деловито сновали бы у вагона с почтой и багажом такие  же  люди,
заливался  бы  аналогичный  свисток  начальника  станции  -   сигнал   к
отправлению.
   Мегрэ приоткрыл глаза, затянулся уже  потухшей  трубкой  и  рассеянно
взглянул на соседа, устроившегося в другом углу. Ну чем не пассажир того
самого поезда, который доставлял во времена оны мальчишку Жюля  к  отцу?
Вполне мог бы сойти за графа или владельца замка,  как,  впрочем,  и  за
важную шишку из какой-нибудь деревни или любого мелкого городишка.
   Незнакомец был одет в костюм для гольфа из светлого твида и  плащ  из
тех, что продаются лишь в некоторых очень  дорогих  магазинах.  Шляпа  -
охотничья, зеленого цвета, с заткнутым за  ленточку  крохотным  фазаньим
перышком. Рыжеватые перчатки он не снял, несмотря на жару, ибо  господам
подобного класса никоим образом не положено так делать при  поездках  на
железнодорожном транспорте или в  автомобиле.  И  даже  в  сильный,  как
сегодня, дождь на его до блеска начищенной обуви не было ни пятнышка.
   Выглядел он лет на шестьдесят пять. Ну разве не забавно, что  мужчина
его  возраста  с  таким  тщанием  относится  к  малейшим  деталям  своей
внешности? Как и все, еще балуется играми,  в  которых  силится  хоть  в
чем-то выделиться среди простых  смертных?  Цвет  лица  у  спутника  был
розовым, характерным для людей его породы,  в  серебристо-белой  щеточке
усов проглядывал желтый венчик от постоянного курения  сигар.  В  то  же
время во взгляде соседа не чувствовалось той  абсолютной  уверенности  в
себе, которую должен был бы излучать человек его облика. Со своего места
он явно наблюдал за Мегрэ  и  пару-тройку  раз  вроде  бы  даже  пытался
заговорить; комиссар тоже порой удостаивал его коротким взглядом, а  тем
временем поезд - грязный и мокрый - снова трогался в путь, устремляясь в
мир тьмы с прорезавшимися там и сям, разбросанными далеко друг от  друга
огоньками; иногда на охраняемом переезде  за  окном  угадывалась  чья-то
фигура на велосипеде, пережидавшая, пока пройдет их состав.
   Грустил ли о чем Мегрэ? Скорее находился в  каком-то  неопределенном,
пограничном состоянии. Точнее, был выбит из привычной колеи. И в  первую
очередь из-за того, что три последних дня слишком много  пил,  причем  в
силу необходимости, а не в удовольствие.
   Дело  в  том,  что  комиссар  участвовал  в  международном  конгрессе
полицейских, проходившем в этом году в Бордо.  На  дворе  стоял  апрель.
Когда он покидал Париж, все были уверены, что после долгой и  монотонной
зимы вот-вот грянет весна. Но в Бордо  в  течение  всего  этого  времени
непрерывно шел дождь, сопровождавшийся ледяным ветром, туго  стягивавшим
одежду вокруг тела.
   К тому же по чистой случайности отсутствовали те несколько друзей,  с
кем он привык общаться на подобных форумах, такие, например, как  мистер
Пик.  Каждая  страна  исхитрилась  послать  в   Бордо   только   молодых
профессионалов в возрасте от тридцати до сорока лет, и ни с кем  из  них
комиссар, естественно, никогда раньше не встречался. Все  они  как  один
держались с ним чрезвычайно любезно, с  подчеркнутым  респектом,  как  и
подобает  относиться  к  старшему  коллеге,  которого  они  уважают,  но
полагают, что он слегка устарел и вряд ли шагает в ногу со временем.
   В этом ли была загвоздка? Или же причиной  его  скверного  настроения
послужил нескончаемый дождь?  Да  еще  все  то  вино,  которым  вынудила
нагрузиться участников конгресса местная Торговая палата?
   - Наде