как бывает иногда, когда непредсказуемые события меняют весь ход
жизни.
   И уже по чистой случайности Мегрэ поднял голову  и  увидел  на  белой
стене поместья, как раз напротив комнаты, где было  совершено  убийство,
какое-то темное пятно. Он подошел поближе:  это  был  след,  оставленный
между двумя камнями чьим-то ботинком. Такой же, хотя менее заметный след
темнел чуть выше.
   Кто-то  взбирался  здесь  на  стену,  уцепившись  за  низко  нависшую
ветку... В ту минуту, когда комиссар постарался  представить  себе,  как
это происходило, ему показалось, что кто-то стоит в конце дороги у реки.
Он резко обернулся, но успел лишь разглядеть, что это женщина -  высокая
крупная блондинка с правильными чертами лица, как у античной статуи.
   Женщина сразу же быстро зашагала прочь: значит, она за ним следила.
   В памяти комиссара тут же промелькнуло имя: Элеонора Бурсан.  До  сих
пор он еще не пробовал представить себе возлюбленную Анри Галле, но  тем
не менее сейчас был почти уверен, что это - она. Он ускорил шаг и  вышел
на набережную в ту минуту, когда женщина сворачивала на шоссе.
   - Я скоро вернусь, - бросил он  хозяину  гостиницы,  который  пытался
задержать его разговором.
   Он пробежал несколько метров, пока незнакомка не  могла  его  видеть,
надеясь сократить разделявшее их расстояние. Не  только  силуэт  женщины
хорошо сочетался с именем Элеоноры  Бурсан:  именно  такую  женщину  мог
выбрать себе Анри.
   Когда Мегрэ дошел до перекрестка, его  ждало  разочарование.  Женщина
исчезла.  Напрасно  вглядывался  он  в  полумрак  бакалейной  лавки,   в
помещение соседней кузницы. Комиссара утешало лишь одно - он  знал,  где
ее искать.
 
Глава 5 
Экономные любовники 
 
   В то утро  у  бригадира  жандармов  сложилось,  вероятно,  превратное
впечатление о завидной участи полицейских.
   Сам он был на ногах с  четырех  утра  и  уже  проехал  на  велосипеде
километров тридцать, сначала по предрассветному  холоду,  потом  по  все
усиливавшейся жаре,  прежде  чем  добрался  до  гостиницы  "Луара",  где
периодически проверялись книги регистрации приезжих.
   Было два часа. Большинство отдыхающих прогуливались  по  берегу  реки
или купались. Два конеторговца о чем-то спорили на террасе, а  хозяин  с
салфеткой, перекинутой через руку, подравнивал ряды столиков и  ящики  с
лавровыми деревцами.
   - Вы не хотите поздороваться с комиссаром? - забеспокоился  Тардивон.
И конфиденциально добавил шепотом:
   - Он как раз в той комнате, где было совершено убийство.  Он  получил
из Парижа целую кучу бумаг и фотографий.
   Таким образом, через несколько минут жандарм уже  стучал  в  дверь  и
говорил, оправдываясь:
   - Меня надоумил хозяин, господин комиссар. Когда он  сказал,  что  вы
осматриваете место преступления, я не смог удержаться. Я знаю, у  вас  в
Париже особые методы, и если  я  вам  не  помешаю,  я  был  бы  счастлив
понаблюдать, как вы работаете, и поучиться у вас.
   Это был славный парень с  круглым  румяным  лицом,  на  котором  было
написано явное желание понравиться приезжему. Он старался не мешать, что
было не так-то просто при его кованых сапогах и фуражке, которую  он  не
знал куда деть.
   Окно было распахнуто настежь. Солнце ярко освещало крапивную  дорогу,
но в комнате, находившейся в тени,  было  почти  темно.  Мегрэ  в  одной
рубашке, с трубкой в зубах,  с  расстегнутым  пристежным  воротничком  и
развязанным галстуком пребывал в прекрасном настроении,  чем,  наверное,
удивил жандарма.
   - Ну, что ж, садитесь вот сюда. Правда,  знаете  ли,  ничего  в  этом
интересного нет.
   - Вы чересчур скромны, господин комиссар.
   Это прозвучало так наивно, что Мегрэ отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
Он принес в комнату все, что имело отношение  к  делу.  Убедившись,  что
стол, покрытый ситцевой скатертью с красными узорами,  не  таит  в  себе
ничего примечательного, он разложил на нем все бумаги  -  от  заключения
судебно-медицинского  эксперта  до  фотографий  окрестностей  и  жертвы,
которые послал ему сегодня утром отдел идентификации.
   И, наконец, скорее из суеверия, нежели для пользы дела,  он  поставил
на камин из черного мрамора, рядом  с  медным  подсвечником,  фотографию
Эмиля Галле.
   На полу не было ковра. На дубовом  паркете,  покрытом  лаком,  первые
приехавшие сюда полицейские обвели мелом  контуры  тела,  там,  где  его
обнаружили.
   В окно с улицы доносился неясный гул: пели птицы,  шелестела  листва,
гудели мухи, кудахтали куры на дороге, и  все  эти  звуки  перекрывались
доносившимися из кузницы ударами молота о наковальню.
   Иногда на террасе раздавались приглушенные голоса  или  было  слышно,
как по подвесному мосту проезжает машина.
   - Ну уж в документах у вас недостатка нет. Никогда бы не подумал... -
неуверенно начал жандарм.
   Но комиссар не слушал. Покуривая трубку, он нетерпеливо расстилал  на
полу, там, где раньше находились ноги трупа, черные  брюки  из  прочного
сукна.   Прослужив   своему   владельцу   уже   лет   десять,   о    чем
свидетельствовали некоторые залоснившиеся места, они могли бы прослужить
еще столько же. Таким же образом Мегрэ разложил  перкалевую  рубашку,  а
сверху - манишку. Однако эта  одежда  выглядела  бесформенной  кучей,  и
только когда комиссар поставил возле брюк  пару  туфель,  весь  ансамбль
сразу же приобрел странный, но вполне впечатляющий вид.
   Нет, он вовсе не походил на безжизненное  тело,  в  нем  скорее  было
что-то карикатурное, и, взглянув на пол, жандарм смущенно хихикнул.
   Мегрэ не смеялся. Грузный, поглощенный своими мыслями, он медленно  и
размеренно вышагивал по комнате. Он  осмотрел  пиджак,  повесил  его  на
вешалку, убедившись, что в том месте, куда  ударили  ножом,  материя  не
порвана: Жилет же, порванный на уровне левого кармана, занял свое  место
поверх манишки.
   - Значит, вот так он был одет, - заключил Мегрэ вполголоса.
   Он взглянул на фотографию, присланную отделом идентификации, осмотрел
свое  творение  и  добавил  к   этому   бесплотному   манекену   высокий
целлулоидный пристежной воротничок и черный атласный галстук.
   - Итак, в субботу он ужинал в восемь. Ел мучное, потому что  соблюдал
диету. Затем по обыкновению просмотрел газеты и пил минеральную воду.  В
начале одиннадцатого вошел в эту  комнату,  пиджак  снял,  а  пристежной
воротничок и туфли оставил.
   В действительности, Мегрэ говорил не столько  для  жандарма,  который
прилежно слушал, считая своим долгом одобрительно кивать  головой  после
каждой фразы, сколько для самого себя.
   - Где же в тот момент был нож? Нож с лезвием на пружине, но карманной
модели - такой многие носят. Постойте-ка...
   Он  закрыл  лезвие  ножа,  лежавшего  на  столе   рядом   с   другими
вещественными доказательствами, и сунул нож в левый карман черных брюк.
   - Нет, так оттопыривается.
   Он переложил нож в правый карман и остался доволен.
   - Вот так. Нож лежал у него в кармане. Он еще был жив.
   А между  одиннадцатью  и  половиной  первого,  по  заключению  врача,
господин Галле уже умер. Туфли его испачканы известкой и мелким  песком.
А напротив окна, на стене поместья Тибюрса  де  Сент-Илэра  я  обнаружил
следы, оставленные примерно такими же туфлями. Неужели  он  снял  пиджак
для того, чтобы взобраться на стену? Не следует забывать -  он  ведь  из
породы людей, которые даже дома не чувствуют себя свободно.
   Мегрэ все время находился в движении,  обрывал  фразы  на  полуслове,
даже не глядел на своего молчаливого слушателя, застывшего на стуле.
   - В камине, откуда на лето убрали решетку, я нашел кусочек  сожженной
бумаги. Повторим действия, которые он должен был совершить: снял пиджак,
сжег бумаги, разбросал пепел с помощью подсвечника (на  меди  обнаружены
следы сажи), вылез через окно, взобрался на стену  напротив  и  вернулся
обратно тем же путем. Наконец, достал из кармана нож и открыл  его.  Это
не так  уж  много,  но  если  знать,  в  какой  последовательности  были
совершены эти действия...
   Между одиннадцатью и половиной первого ночи он снова был здесь.  Окно
открыто, и он получает пулю в голову.
   На этот счет нет никаких сомнений. Сначала выстрел, потом удар ножом.
Стреляли с улицы. Тогда Галле хватает нож. Он не пытается выйти,  а  это
означает, что убийца вошел в комнату. Более того, у Галле снесена  часть
лица. Из раны хлещет кровь, а около окна нет ни капли крови. Это говорит
о том, что, будучи раненным, он двигался лишь  в  радиусе  двух  метров.
"Большой кровоподтек на левом запястье",  -  пишет  врач,  производивший
вскрытие. Следовательно, Галле держал нож в левой руке, и  его  схватили
за руку, чтобы повернуть его же оружие против него самого.
   Лезвие задело сердце, и он падает  замертво.  Галле  роняет  нож,  но
убийца не беспокоится на этот счет, зная, что  на  нем  остались  только
отпечатки пальцев жертвы. Бумажник остался в кармане  Галле,  ничего  не
украдено. Тем не менее отдел идентификации утверждает, что  на  чемодане
обнаружены микроскопические кусочки резины,  словно  кто-то  трогал  его
руками в резиновых перчатках.
   - Любопытно, любопытно, - вежливо восхитился жандарм, который не смог
бы повторить и четверти того, что услышал.
   - Самое интересное, что кроме  следов  резины  обнаружены  еще  следы
ржавчины...
   - Может быть, револьвер был ржавый?
   Мегрэ замолчал, встал у окна. Его фигура выделялась  на  фоне  яркого
прямоугольника. Без  пиджака,  в  рубашке  с  закатанными  рукавами,  он
казался огромным. Над его головой вился голубоватый дымок трубки.
   Жандарм послушно сидел в своем углу, не решаясь пошевелиться.
   - Вы не зайдете взглянуть на моих бродяг? - робко спросил он.
   - Они все еще там? Отпустите их!
   И Мегрэ вернулся к столу, взъерошил себе  волосы,  переложил  розовую
папку, поправил фотографии и перевел взгляд на собеседника.
   - У вас есть велосипед? Не проедетесь ли до вокзала узнать, в котором
часу в субботу сел на парижский  поезд  Анри  Галле  -  молодой  человек
двадцати пяти лет, высокий, худой, бледный, одетый в темное, в  очках  в
черепаховой оправе? Да, кстати, вы ничего не слышали о некоем  господине
Жакобе?
   - Только то, что в Библии {По-французски библейское имя Иаков  звучит
"Жакоб"}, - отважился сострить жандарм.
   Одежда Эмиля Галле по-прежнему  была  разложена  на  полу,  напоминая
карикатуру на труп. Когда жандарм уже направлялся к  двери,  постучал  и
вошел Тардивон.
   -  К  вам,  комиссар.  Дама  по  фамилии  Бурсан  хотела  бы  с  вами
поговорить.
   Жандарм  охотно  остался  бы,  но  комиссар  не  пригласил   его.   С
удовлетворением осмотрев комнату, Мегрэ распорядился:
   - Пусть войдет!
   Он склонился над плоским  манекеном,  из  которого  словно  выпустили
воздух, подумал и вонзил нож на место сердца, потом, улыбнувшись, примял
пальцем табак в трубке.
   Элеонора Бурсан была одета в скромный светлый костюм,  отнюдь  ее  не
молодивший, и вместо своих тридцати выглядела на все тридцать пять.
   На чулках у нее не  было  ни  морщинки,  туфли  -  безукоризненны,  а
белокурые волосы под светлой соломенной шляпой тщательно уложены. Туалет
довершали перчатки.
   Мегрэ отошел в темный угол, ему интересно было  посмотреть,  как  она
будет себя вести. Когда Тардивон  ввел  ее  в  комнату,  она  помедлила,
словно удивленная контрастом между ярким светом,  лившимся  из  окна,  и
полумраком, царившим в помещении.
   - Комиссар Мегрэ? - наконец произнесла она, сделав несколько шагов  и
повернувшись  к  комиссару,  присутствие  которого  скорее  угадала.   -
Простите, что побеспокоила вас, сударь.
   Он вышел к ней из темноты.
   - Присядьте, пожалуйста.
   Мегрэ стал ждать, никак  не  помогая  ей  начать  разговор,  даже  не
пытаясь скрыть свое дурное настроение.
   - Наверное, Анри говорил вам  обо  мне:  поэтому  я  сочла  возможным
побеспокоить вас, раз уж нахожусь сейчас в Сансере.
   Он по-прежнему молчал, но ее было не так-то легко  смутить.  Говорила
она, не торопясь, и манерой держаться чем-то напоминала г-жу Галле.
   Но это была другая г-жа Галле - моложе и, наверное, красивее,  чем  в
свое время мать Анри, но не менее  представительная  и  принадлежащая  к
тому же избранному кругу.
   - Вы должны войти в мое положение. После этой... этой ужасной драмы я
хотела уехать из Сансера, но Анри в письме посоветовал мне  остаться.  Я
вас уже видела несколько раз. Местные жители сказали мне, что  вы  ищете
убийцу.
   Тогда  я  решилась  зайти  и  спросить,  нашли  ли   вы   что-нибудь?
Разумеется, мое положение в некотором  роде  двусмысленно,  поскольку  я
никем не прихожусь Анри и не член его семьи(tm)
   Ее слова не походили на заранее приготовленную речь.
   Говорила она гладко, не торопясь.
   Несколько раз ее взгляд задерживался на ноже, воткнутом  в  затейливо
разложенную на полу одежду, но волнения на ее лице не отразилось.
   - Ваш любовник поручил вам как  следует  меня  прощупать?  -  спросил
Мегрэ нарочито грубо.
   - Ничего он мне не поручал! Он убит свалившимся на него горем. И  это
ужасно: ведь я даже не могла быть с ним рядом на похоронах.
   - Вы давно знакомы?
   Казалось, она не заметила, что разговор превратился в  допрос,  голос
ее звучал по-прежнему ровно.
   - Три года. Мне тридцать. Анри всего двадцать пять.
   Я - вдова.
   - Вы уроженка Парижа?
   - Я из Лилля. Мой отец был главным бухгалтером на ткацкой фабрике.  В
двадцать пять лет я вышла замуж за инженера,  а  меньше  чем  через  год
после свадьбы он погиб в результате несчастного  случая  на  текстильном
предприятии,  где  работал.  Мне  полагалась  пенсия.  Но  администрация
заявила, что несчастный случай произошел по вине пострадавшего. Тогда  я
была вынуждена зарабатывать себе на жизнь, но мне не хотелось жить  там,
где все меня знали, и  я  переехала  в  Париж.  Устроилась  кассиршей  в
торговую фирму на улице Реомюра. Я возбудила дело против  фабрики  мужа.
Процесс длился два года. Я выиграла дело и, поскольку уже не нуждалась в
деньгах, бросила работу.
   - Вы работали кассиршей, когда познакомились с Анри Галле?
   - Да. Он часто приходил к моим хозяевам как агент по  продаже  ценных
бумаг от банка Совринос.
   - Между вами никогда не заходила речь о браке?
   - Сначала мы об этом говорили, но если бы я вышла  замуж  до  решения
суда, мои шансы получить пенсию значительно уменьшились бы.
   - Вы стали любовницей Галле?
   - Я не боюсь этого слова. Мы  связаны,  как  если  бы  оформили  свои
отношения в мэрии.  Вот  уже  три  года  мы  ежедневно  видимся,  вместе
питаемся.
   - Но у вас, на улице Тюренн, он все же не живет?
   - Это из-за его родителей. Они, как, впрочем, и  мои,  придерживаются
строгих правил. Анри, чтобы избежать размолвки, не поставил родителей  в
известность относительно нашей связи. Однако мы договорились, что  когда
не будет препятствий и мы накопим достаточно средств, чтобы переселиться
на юг, мы поженимся.
   Даже самые нескромные вопросы не приводили ее в смущение. В  какой-то
момент, когда взгляд комиссара скользнул по ее ногам,  она  естественным
жестом одернула юбку.
   - Я вынужден коснуться деталей. Значит, Анри питался у вас? Он  давал
деньги на еду?
   - Все очень просто. Я подсчитывала расходы, как это принято  в  любом
хорошем хозяйстве, и в конце месяца он вносил половину денег, которые  я
потратила на питание.
   - Вы упомянули о переезде на юг. Выходит, Анри удавалось  откладывать
деньги?
   - И ему, и мне. Вы, наверное, заметили, что он  не  слишком  крепкого
здоровья? Врачи советуют ему больше бывать на воздухе.  Но  зарабатывать
на жизнь и одновременно находиться на  воздухе  можно,  разве  что  если
занимаешься физическим трудом. Я тоже люблю деревню.
   Живем мы очень скромно. Я уже говорила, что Анри - агент  по  продаже
ценных бумаг. Банк Совринос небольшой, занимается в  основном  биржевыми
спекуляциями. Таким образом, Анри как бы стоял у кормушки,  и  все,  что
нам удавалось сэкономить, мы вкладывали в биржевые операции.
   - Каждый отдельно?
   - Разумеется! Кто знает, что ждет тебя в будущем?
   - И какую сумму накопили лично вы?
   - Трудно сказать точно. Деньги  вложены  в  акции,  ценность  которых
меняется чуть ли не ежедневно. Примерно от сорока  до  пятидесяти  тысяч
франков.
   - А Галле?
   - Больше. Он не всегда решается втягивать меня в слишком  рискованные
операции, как, например, покупка акций  Лаплатских  рудников  в  августе
прошлого года. У него сейчас около ста тысяч франков.
   - И на какой сумме вы решили остановиться?
   - Полмиллиона. Мы рассчитываем откладывать деньги еще три года.
   Теперь Мегрэ смотрел на нее с чувством, граничившим с восхищением. Но
к восхищению примешивалась и доля брезгливости. Ей тридцать лет. Анри  -
двадцать пять. Они любят друг друга или, во всяком случае,  решили  жить
вместе.  А   их   отношения   регламентированы,   как   у   совладельцев
коммерческого предприятия. И она говорит об  этом,  как  о  чем-то  само
собой разумеющемся, даже с оттенком гордости.
   - Вы давно в Сансере?
   - Я приехала двадцатого июня на месяц.
   - А почему вы не остановились в гостинице?
   - Это мне не по средствам. В пансионе "Жермен" на окраине  поселка  я
плачу всего двадцать два франка в день.
   - Анри приезжал двадцать пятого? В котором часу?
   - Он свободен только в субботу и  воскресенье.  Но  воскресенье,  как
заведено, он проводит в Сен-Фаржо. Он приехал сюда в  субботу  утром,  а
уехал вечером последним поездом.
   - Точнее?
   - В одиннадцать тридцать две. Я проводила его на вокзал.
   - Вы знали, что его отец здесь?
   - Анри сказал, что встретил его. Он  был  в  ярости,  потому  что  не
сомневался: отец приехал сюда специально выслеживать нас. Анри не хотел,
чтобы его родители вмешивались в наши отношения.
   - Его родители не знали о существовании ста тысяч франков?
   - Разумеется, нет. Анри - совершеннолетний. По-моему, он имеет  право
жить так, как ему хочется.
   - А в каком тоне Анри обычно говорил об отце?
   - Он осуждал его за отсутствие честолюбия.  Говорил,  что  продавать,
как он выражается, скобяной товар, в его годы - ужасно. Но тем не  менее
относился к родителям почтительно, особенно к матери.
   - Значит, он не знал, что, по существу, Эмиль Галле был мошенником?
   - Мошенником?
   - Что в  течение  восемнадцати  лет  он  уже  не  занимался  продажей
"скобяного товара"?
   - Не может быть!
   Не исключено,  что  она  и  притворялась,  но  в  голосе  ее  звучало
неподдельное недоумение.
   - Я потрясена, комиссар! Он? С  его  увлечениями,  смешным  костюмом,
ухватками бедного пенсионера?
   - Итак, что вы делали в субботу днем?
   - Мы с Анри гуляли. А когда расстались, он пошел к себе в  гостиницу,
а я столкнулась с его отцом. Потом мы снова встретились с Анри в  восемь
вечера  и  до  отхода  поезда  немного   прошлись,   на   сей   раз   по
противоположному берегу.
   - Вы не ходили в сторону гостиницы?
   - Мы предпочитали не встречаться с его отцом.
   - Вы вернулись с вокзала одна? Прошли через мост...
   - И сразу же свернула налево, к пансиону "Жермен".  Не  люблю  ходить
ночью одна.
   - Вы знакомы с Тибюрсом де Сент-Илэром?
   - Кто  это?  Впервые  слышу  это  имя...  Надеюсь,  комиссар,  вы  не
подозреваете Анри? - ее лицо оживилось, но она сохраняла хладнокровие. -
Я пришла к вам именно потому, что хорошо его знаю. Он много болел,  стал
из-за этого мрачным и мнительным. Иногда мы с ним можем молчать  часами.
То, что он встретил здесь  своего  отца,  -  чистая  случайность.  Но  я
понимаю, что эта случайность может показаться подозрительной. Он слишком
горд, чтобы оправдываться. Не знаю, что он вам сказал... Только  отвечал
на вопросы? Могу поклясться, что с восьми вечера до отхода поезда мы  не
расставались. Он очень нервничал. Боялся, что теперь мать узнает о нашей
связи: он ведь всегда ее очень уважал и предвидел,  что  она  попытается
настроить е