потом обратился к швейцару. На втором этаже магазина ее не  видели.  Она
просто прошла через него и вышла через другой выход на улицу Берри.
   - Ладно!
   - Что мне теперь делать?
   - Отдыхать.
   Дюфур взглянул комиссару в глаза, потом быстро отвернулся.
   - Клянусь вам, что...
   К великому удивлению инспектора, Мегрэ потрепал его по плечу.
   - Ты славный парень, Дюфур. Не огорчайся, старина!
   И Мегрэ вошел в холл отеля,  где  заметил,  как  изменилось  при  его
появлении лицо управляющего, и послал ему улыбку.
   - Латыш?
   - Только что поднялся к себе в номер.
   Мегрэ подошел к лифту.
   - Третий этаж.
   Комиссар набил трубку и внезапно вспомнил, что уже несколько часов не
курил. Он снова улыбнулся, но улыбка вышла горше прежней.
 
*** 
 
   Остановившись перед дверью номера  17,  Мегрэ  не  испытывал  никаких
колебаний. Постучал. Ему крикнули:
   "Входите". Он вошел и закрыл за собой дверь.
   В гостиной кроме радиаторов был еще и камин,  который  разжигали  для
уюта. Латыш, облокотившись о каминную полку, подталкивал носком  ботинка
к дровам какую-то пылающую бумажку, чтобы она скорее сгорела.
   С первого взгляда Мегрэ понял, что Латыш утратил прежнее спокойствие,
но  у  комиссара  хватило  самообладания  не  показать,  что   это   его
обрадовало.
   Золоченый стул с хрупкими ножками был для Мегрэ  слишком  миниатюрен,
рука комиссара на его спинке выглядела просто лапой. Он  поднял  стул  и
поставил его в метре от камина. Затем уселся на него верхом.
   Что же случилось - он снова почувствовал в зубах трубку и,  выйдя  из
состояния недавней  подавленности  или,  скорее,  нерешительности,  всем
своим существом устремился к действию?
   Как бы там ни было, в этот момент он  чувствовал  себя  сильнее,  чем
когда-либо. Он был дважды Мегрэ, если можно так выразиться. Не  человек,
а изваяние из старого дуба или, вернее, из глыбы песчаника.
   Локти он положил на спинку стула. Чувствовалось, что,  доведенный  до
крайности, он способен своей широченной лапищей  сгрести  противника  за
горло и ударить головой о стену.
   - Мортимер вернулся? - спросил он.
   Латыш, наблюдавший, как догорала бумажка, медленно поднял голову.
   - Не знаю...
   От Мегрэ не ускользнуло, что пальцы Латыша судорожно сжались. Заметил
он и то, что у дверей спальни стоял чемодан, которого раньше в номере не
было. Красная цена ему не составила бы ста  франков,  а  весь  вид  этой
дешевой дорожной сумки никак не вязался с обстановкой в номере.
   - Что у вас там?
   Латыш не ответил. Только лицо его несколько раз нервно  дернулось.  В
конце концов он спросил:
   - Вы меня арестуете?
   Несмотря на тревожный тон, в голосе Латыша, казалось, сквозила  нотка
облегчения.
   - Еще не время.
   Мегрэ встал, подошел к чемодану и, подтолкнув  его  ногой  к  камину,
открыл.
   Там  лежал  совершенно  новый  серый  костюм,  купленный  в  магазине
готового платья, даже этикетка с ценой еще болталась на нем.
   Комиссар снял телефонную трубку.
   -  Алло.  -  Мортимер  вернулся?..  Нет?..  И  никто  не  приходил  в
семнадцатый?" Алло(tm) Да." Пакет из магазина  на  Больших  бульварах?..
Можете не приносить.
   Комиссар повесил трубку и пробурчал:
   - Где Анна Горскина?
   - Ищите.
   - Иначе говоря, в номере ее нет. Но она здесь была. Она принесла этот
чемодан и письмо.
   Латыш  поспешно  разворошил  пепел,   так   что   сожженная   бумажка
рассыпалась в прах.
   Комиссар понимал, что сейчас не время заниматься пустыми разговорами,
что он на правильном пути, но  малейший  ложный  шаг  может  лишить  его
преимущества.
   Движимый силой привычки, он встал и так быстро шагнул к  камину,  что
Петерс вздрогнул, поднял было руки  для  защиты,  но  тут  же  устыдился
своего жеста и покраснел.
   Мегрэ хотел всего-навсего пристроиться спиной к огню.
   Он стоял и курил, часто попыхивая трубкой.
   В номере воцарилось молчание, такое длительное и  тягостное,  что  от
него сдавали нервы.
   Латыш не мог скрыть волнения, хотя и старался держаться.  По  примеру
Мегрэ, закурившего трубку, он зажег сигару.
   Комиссар принялся вышагивать взад и вперед по комнате и, опершись  на
маленький круглый столик с телефонным аппаратом, чуть не сломал его.
   Петерс не заметил, как Мегрэ нажал на рычаг.  Результат  не  заставил
себя ждать. Звонок раздался тут же. На проводе был администратор.
   - Алло!,. Звонили?
   - Алло!.. Да! Что вы говорите?
   - Алло!.. Это администрация отеля.
   Мегрэ остался невозмутимым.
   - Алло... Да... Мортимер?.. Благодарю. Я его сейчас увижу.
   - Алло!.. Алло! - Едва комиссар положил трубку,  как  снова  раздался
звонок. Управляющий упорно не мог ничего понять.
   - Что происходит? Не понимаю.
   - К черту!.. - громыхнул Мегрэ.
   Он устремил взгляд на заметно  побледневшего  Латыша,  который  хотел
было броситься к двери.
   - Пустяки, - успокоил его комиссар. - Вернулся Мортимер Ливингстон. Я
просил предупредить меня.
   Он увидел капли пота, выступившие на лице собеседника.
   - Мы  говорили  о  чемодане  и  письме,  которое  в  нем  было.  Анна
Горскина...
   - Анна здесь ни при чем...
   - Простите... Я думал... Разве письмо не от нее?
   - Послушайте...
   Латыша  трясло.  Это  бросалось  в  глаза.  И  это  была  не  обычная
нервозность. Лицо его, все тело дергались, как от тика.
   - Послушайте!..
   - Слушаю, - проронил Мегрэ, повернувшись спиной к огню.
   Рука его скользнула в карман. Чтобы вытащить оружие, ему  понадобится
меньше секунды. Мегрэ улыбался, но за улыбкой скрывалось обостренное  до
крайности внимание.
   - Итак?.. Ведь я же вам сказал, что слушаю.
   Но Латыш, схватив бутылку виски, процедил сквозь плотно сжатые зубы:
   - Тем хуже.
   Он налил себе  полный  стакан,  осушил  его  залпом  и  посмотрел  на
комиссара - взгляд его был мутный, как у Федора Юровича,  на  подбородке
блестела капля виски.
 
Глава 13 
Два Петерса 
 
   Никогда Мегрэ не видел, чтобы человек пьянел так  мгновенно.  Правда,
он никогда  не  видел,  чтобы  кто-нибудь  вылил  залпом  стакан  виски,
наполнил его снова и снова выпил,  налил  и  третий  раз,  потом  потряс
бутылкой и выцедил последние капли шестидесятиградусного напитка.
   Результат был потрясающий. Петерс Латыш побагровел, а  через  секунду
стал мертвенно бледен. На щеках, правда, еще алели красные  пятна.  Губы
стали бескровными. Держась за  столик,  он  сделал  несколько  шагов  и,
пошатываясь, промямлил с безразличием пьяницы:
   - Вы этого хотели, не так ли?
   Латыш издал  непонятный  смешок,  в  котором  слышалось  все:  страх,
ирония, горечь, может быть, даже отчаяние.
   Он опрокинул стул, на который хотел опереться, вытер влажный лоб:
   - Заметьте, сами бы вы не разобрались. Это случайность.
   Мегрэ не  пошевелился.  Ему  было  настолько  не  по  себе  от  всего
происходящего, что он  чуть  было  не  заставил  собеседника  что-нибудь
принять или понюхать.
   На его глазах происходило то же превращение, что и  утром,  только  в
десять, в сто раз более страшное.
   Совсем недавно он имел  дело  с  утонченным  интеллектуалом,  который
обладал редкой силой воли и прекрасно владел собой.
   Ученый, светский лев с безукоризненными манерами.
   И прямо на глазах он превратился в комок нервов, в марионетку в руках
у  безумного  кукольника.   Перед   Мегрэ   дергалось   и   гримасничало
мертвенно-бледное лицо с синюшными пятнами.
   Латыш  смеялся!  Но,  смеясь  и  продолжая  бесцельно  двигаться,  он
постоянно прислушивался, наклонялся,  словно  хотел  уловить  некий  шум
внизу, у себя под ногами.
   Внизу находился номер Мортимера.
   - Придумано было здорово! - хрипло выкрикнул Латыш. - Вам ни  за  что
не разобраться бы, если бы  не  случайность,  говорю  вам,  скорее  цепь
случайностей!
   Он  наткнулся  на  стену  и  застыл,  привалившись  к  ней  спиной  в
неестественной позе: количество выпитого было столь велико, что  грозило
отравлением, и у Латыша, наверное, разламывалась голова, потому  что  на
лице его было написано страдание.
   - Ну, попытайтесь  ответить  мне,  пока  еще  есть  время,  какой  из
Петерсов я? По-французски Петерс, Пьер, произносится почти как "питр"  -
шут, ведь так?
   Зрелище было  одновременно  омерзительное  и  печальное,  комичное  и
ужасное. Латыш пьянел прямо на глазах.
   - Странно, что они не идут! Но они придут, и тогда!..
   Ну-ка, угадайте - какой из Петерсов?
   Латыш внезапно  изменил  позу,  обхватил  голову  руками,  и  гримаса
физического страдания исказила его лицо.
   - Вам никогда не понять истории двух Петерсов... Вроде Каина и Авеля.
Вы ведь, наверное, католик.. У нас на родине все протестанты, и мы живем
по Библии... Но все зря.
   Я вот уверен, что Каин был добряком, этаким доверчивым парнем. А  вот
Авель...
   В коридоре послышались шаги. Дверь распахнулась.
   Мегрэ был настолько взволнован, что ему пришлось стиснуть зубы, чтобы
удержать в зубах трубку.
   В номер вошел Мортимер,  он  был  в  шубе,  лицо  оживленное,  как  у
человека, который только что вкусно отобедал в приятной компании.
   Он принес с собой легкий аромат ликеров и дорогих сигар.
   Как только он оказался в гостиной,  выражение  его  лица  изменилось.
Мортимер побледнел. Мегрэ заметил какую-то  неуловимую  асимметричность,
которая придавала чертам американца выражение озабоченности.
   Было ясно, что он  пришел  с  улицы.  От  складок  его  одежды  веяло
вечерней прохладой.
   Спектакль начал разыгрываться сразу с двух сторон. И
   Мегрэ кое-что недоглядел.
   Его больше интересовал Латыш, который,  как  только  улеглось  первое
волнение, попытался взять себя в руки. Но время было упущено. Он слишком
много выпил. Петерс чувствовал это сам и теперь делал отчаянные  попытки
призвать на помощь всю свою волю.
   Лицо его дергалось. Люди и предметы, должно быть, расплывались у него
перед глазами. Стоило ему оторваться от стола, как он пошатнулся и  чуть
было не упал, но чудом сумел удержаться на ногах.
   - Дорогой Мор... - начал он.
   Он перехватил взгляд комиссара и совсем другим голосом выдавил:
   - Тем хуже, верно? Тем...
   Хлопнула дверь. Послышались быстрые удаляющиеся Шаги. Мортимер спешно
ретировался. В то же мгновение Латыш рухнул в кресло.
   Мегрэ одним прыжком очутился у  двери.  Но  прежде  чем  выскочить  в
коридор, он прислушался.
   Шаги американца уже растаяли в шумной суете отеля.
   -  Я  утверждаю,  что  вы  этого  добивались,  -  пробормотал  Петерс
заплетающимся языком: что он говорил потом, комиссар уже не сумел понять
- говорил Латыш не по-французски.
   Мегрэ закрыл дверь на ключ, прошел по коридору,  бегом  спустился  по
лестнице.
   Он достиг площадки второго этажа как раз вовремя, чтобы  схватить  на
ходу убегающую женщину. Различил запах пороха.
   Левой рукой комиссар поймал беглянку за одежду. Правой сжал запястье,
женщина выронила револьвер, в ту же секунду грохнул выстрел, и стекло  в
кабине лифта разлетелось вдребезги.
   Женщина отбивалась. Она оказалась  на  удивление  сильной.  Комиссару
ничего не оставалось, как заломить ей руку за спину - женщина  упала  на
колени и прошипела:
   - Мерзавец!
   Отель  пришел  в  движение.  Во  всех  коридорах  и  закоулках  стало
непривычно шумно.
   Первой прибежала горничная в белом фартуке на черном платье,  воздела
руки к небу и в страхе бросилась прочь.
   - Не двигаться! - приказал Мегрэ, имея в виду не  горничную,  а  свою
пленницу.
   Обе застыли как вкопанные. Горничная воскликнула:
   - Пощадите! Я же ничего не сделала.
   И с этого момента хаос начал нарастать. Сразу отовсюду набежали люди.
В центре одной  из  групп  размахивал  руками  управляющий.  То  и  дело
мелькали дамы в вечерних туалетах, и надо всем этим плыл нестройный гул.
   Мегрэ занялся своим делом: нагнулся к пленнице, которая оказалась  не
кем  иным,  как  Анной  Горскиной,  и  надел  на  нее   наручники.   Она
сопротивлялась. В пылу борьбы у нее треснуло платье, и она сидела теперь
с обнаженной грудью, что, впрочем, не было для Мегрэ в новинку, глаза ее
сверкали, рот перекосился, и все-таки она была великолепна.
   - Номер Мортимера... - бросил комиссар управляющему.
   Но тот совершенно потерял голову. Вокруг одиноко возвышающегося среди
толпы Мегрэ сновали охваченные падикой люди; в довершение всего  женщины
кричали, плакали, а то и топали ногами.
   Номер  Мортимера  был  совсем  рядом.  Комиссару  не  пришлось   даже
открывать дверь  -  она  так  и  оставалась  распахнутой.  На  полу  еще
дергалось окровавленное тело.
   Мегрэ бегом бросился на третий этаж, припал  ухом  к  двери,  которую
собственноручно закрыл на ключ: в номере парила полная тишина.  Комиссар
повернул ключ в замке.
   В номере Петерса Латыша никого не было!
   На полу, около камина, по-прежнему стоял чемодан, через  который  был
перекинут костюм из магазина готового платья.
   Через открытое окно тянуло холодом.  Оно  выходило  во  двор-колодец.
Внизу чернели прямоугольники трех дверей.
   Пока  Мегрэ,  тяжело  ступая,   спустился   вниз,   толпа   несколько
успокоилась. Среди постояльцев нашелся врач.  Но  ни  женщинам,  ни  тем
более мужчинам не было никакого дела до Мортимера, над которым  колдовал
медик.
   Все взгляды были прикованы к Анне Горскиной,  сидевшей  в  наручниках
посреди коридора:  брань,  проклятия,  угрозы,  обращенные  к  зрителям,
непрерывным потоком слетали у нее с губ.
   Из  лифта  с  разбитым  стеклом  вышел  переводчик  администрации   в
сопровождении полицейского.
   - Увести, - приказал Мегрэ.
   За его спиной раздались приглушенные крики протеста.
   Казалось, комиссар один заполнял весь коридор.
   Упрямый, неповоротливый, Мегрэ подошел к Мортимеру.
   - Ну что?
   Врач пустился в длинные объяснения: он был немцем, французским владел
плохо и постоянно путал слова обоих языков.
   Выстрелом миллиардеру практически снесло челюсть.
   На ее месте зияла красно-черная дыра.
   Рот, который не  был  больше  ртом,  неожиданно  приоткрылся,  оттуда
вырвалось клокотанье и хлынула кровь.
   Никто ничего не понял - ни Мегрэ, ни врач,  который,  как  выяснилось
впоследствии, был профессором Боннского Университета,  ни  те  несколько
человек, что стояли ближе всего к умирающему.
   На шубе Мортимера лежал пепел от его сигары. Одна рука так и осталась
разжатой, застыв с растопыренными пальцами.
   - Мертв? - спросил комиссар.
   Врач отрицательно качнул головой, и оба замолчали.
   Шум  в  коридоре  стихал.   Полицейский   шаг   за   шагом   оттеснял
сопротивляющихся любопытных.
   Губы Мортимера сомкнулись и опять приоткрылись.
   Врач застыл и несколько секунд не двигался.
   Потом поднялся, словно стряхнув с себя тяжесть, и сказал:
   - Мертв, ja {да (нем.)}... Это было тяжело.
   На  шубу  убитого  кто-то  наступил,  и  на  одной   поле   явственно
отпечатался след ботинка.
   В дверном проеме возник и  молчаливо  застыл  полицейский  сержант  с
серебряными галунами.
   - Какие распоряжения?
   - Заставь выйти всех без исключения, - приказал Мегрэ.
   - Женщина вопит.
   - Пусть вопит.
   И Мегрэ застыл около камина, в котором так и не развели огонь.
 
Глава 14 
Корпорация "Угала" 
 
   У людей каждой расы свой запах, которого не  переносят  представители
других рас. Мегрэ открыл окно и беспрестанно курил, но  запах  продолжал
раздражать его. Неужели его одежда успела им пропитаться, пока он был  в
гостинице "У Сицилийского короля"? Или так пахло на улице?  Мегрэ  начал
ощущать этот запах уже тогда, когда хозяин гостиницы  в  черной  ермолке
приоткрыл перед ним окошечко на своей двери. Запах усиливался от этажа к
этажу. В комнате Анны  Горскиной  он  был  особенно  густ.  Правда,  там
повсюду была  разбросана  еда.  Куски  дряблой  колбасы  отвратительного
розового  цвета,  нашпигованной  чесноком.  На  блюде  -  жареная  рыба,
плавающая в кислом соусе. Окурки  русских  папирос.  Полдюжины  чашек  с
остатками чая на донышке. Постельное белье казалось все еще влажным,  от
всего  несло  кислятиной,  как   в   помещении,   которое   никогда   не
проветривается. Этот маленький серый полотняный мешочек Мегрэ  нашел  во
вспоротом им матрасе. Из него выпало несколько фотографий и  диплом.  На
одной из них была запечатлена  неровно  вымощенная  уходящая  под  уклон
улица, по обеим сторонам  которой  стояли  старые  дома  с  коньками  на
крышах: таких домов много в Голландии, только в отличие от них эти  были
выкрашены в ослепительно белый цвет, на фоне которого  виднелись  черные
контуры окон, дверей, карнизов.
   На переднем плане  -  дом  с  вывеской,  надпись  на  ней  напоминала
одновременно готический и русский алфавит:
   "Ул. Рютсеп, 6, Макс Йохансон, портной".
   Дом был большой. Над коньком возвышалась перекладина,  несущая  блок,
предназначавшийся когда-то для загрузки зерна на чердак.  Перед  входной
дверью - крыльцо с шестью ступеньками и железными перильцами.
   На крыльце вокруг маленького невзрачного серого мужчины  лет  сорока,
который стоял с суровым и отрешенным  видом  -  наверное,  это  был  сам
портной, - сгрудилась вся семья.
   Жена его в атласном платье, которое, казалось, вот-вот лопнет на ней,
восседала на резном стуле. Она радостно  улыбалась  фотографу  и  только
уголки губ были слегка опущены, чтобы выглядеть комильфо.
   Перед нею - двое детей, держащихся за руки. Мальчики лет шести-восьми
в брючках, доходящих до середины икр, в черных чулках, с белыми вышитыми
матросскими воротниками и расшитыми отворотами рукавов.
   Одного возраста! Одного роста! Поразительно похожи Друг на друга и на
портного.
   Однако разница в характерах мальчиков сразу бросалась в глаза.
   У одного было решительное, даже агрессивное выражение лица, в аппарат
он смотрел с вызовом. Другой украдкой поглядывал на  брата.  Во  взгляде
его сквозили доверие и восхищение.
   Внизу была вытеснена фамилия фотографа: "К. Акель.
   Псков".
   Второй снимок был интересней и больше первого. Сделан явно  во  время
банкета.  Три  длинных  стола,  заставленных  бутылками  и  тарелками  и
уходящих в глубину комнаты, где у стены находилась  целая  коллекция  из
полудюжины знамен, гербовый  щит,  на  котором  было  изображено  что-то
непонятное, две скрещенные шпаги и охотничьи рога.
   За столом сидели семнадцати-двадцатилетние студенты, все в фуражках с
узкими козырьками и серебряной окантовкой, чехлы на фуражках  были  того
сине-зеленого цвета, который так любят немцы и северные их соседи.
   Волосы коротко подстрижены. У большинства - четкие черты  лица.  Одни
беззаботно улыбались фотографу. Другие поднимали вверх деревянные пивные
кружки необычной формы и с  резьбой.  У  некоторых  на  фотографии  были
зажмурены глаза: их ослепила вспышка магния.
   На самом видном месте в центре стола красовалась грифельная доска, на
которой было выведено мелом: "Корпорация "Угала". Тарту".
   Это, по всей вероятности, было одно из тех обществ, которые создаются
студентами во всех университетах мира.
   Среди молодых людей выделялся  один,  снятый  перед  гербовым  щитом.
Кроме того, он был без фуражки, а наголо обритая  голова  придавала  его
лицу странное выражение.
   В то время как почти на всех его товарищах была повседневная  одежда,
он был облачен в черный фрак, который сидел на  нем  несколько  неловко,
так как спадал с узких юношеских плеч. По белому жилету - широкая  лента
через плечо, как большая лента ордена Почетного Легиона.
   Это были знаки отличия президента студенческого общества.
   Любопытная вещь: тогда как большинство лиц было обращено к фотографу,
самые робкие инстинктивно  смотрели  на  своего  юного  предводителя.  И
преданнее всех смотрел на него его двойник - он  сидел  рядом  с  ним  и
вытягивал шею, чтобы не упустить ни одного его движения.
   Студент с широкой лентой на жилете и тот, что пожирал  его  взглядом,
были, без сомнения, теми двумя мальчишками, которы