что! Я же тебе сказал, что это маленькое семейное торжество...
   Дедэ с гордостью открыл бумажник, набитый тысячефранковыми билетами, даже
не взглянув на счет,  сунул  один  из  билетов  в  руку  Анжелино  и  бросил
небрежно:
   - Ничего не надо!
   Он казался крайне уверенным в себе.
   - А теперь, детки,  пошли.  Сначала  проводим  Люсиль  на  вокзал,  затем
отправимся к Бобу. Ты доволен, Жюль? Ты еще держишься  на  ногах?  Наш  друг
Альбер поможет тебе. Не возражай!.. Альбер, возьми его под руку.  Я  займусь
Люсиль.
   Было около двенадцати. В этом конце авеню Де Ваграм горели редкие фонари,
бледные круги света заливали лишь нижнюю часть улицы,  около  площади  Терн.
Официант посмотрел им вслед с каким-то непонятным выражением,  и  не  успели
они сделать и десяти шагов по тротуару, как он поспешно опустил жалюзи, хотя
в зале оставалось еще двое или трое посетителей.
   - Держи его покрепче, Альбер. Чтобы он себе портрет не испортил, а не  то
дружище Боб может его не узнать. Сюда, прошу вас!
   Если бы на углу улицы стоял  полицейский,  Мегрэ  позвал  бы  на  помощь,
настолько он был уверен в том, что его ждет  расправа.  Ему  слишком  многое
сказали, слишком многое показали. Он понимал, что с той самой минуты, как он
вошел в итальянский ресторан, судьба его была решена.
   Но  полицейского  нигде  не  было  видно.   По   другую   сторону   улицы
прогуливались какие-то девицы. Повыше, на конечной остановке,  стоял  пустой
трамвай: из окон вырывался желтоватый, мутный свет.
   Стрелять его "дружки" не станут, полагал Мегрэ. Им нужно было  время  для
того, чтобы прыгнуть в машину и успеть отъехать до сигнала о тревоге.
   Нож? По всей вероятности. Это было в  моде.  Во  всяком  случае,  Альбер,
боксер, старался покрепче держать его за правую руку.
   Жаль, что Мегрэ не сумел проткнуть одну из покрышек. Если бы  он  выждал,
пока полицейский отвернется, положение было бы теперь совсем иное.
   Через несколько минут пробьет полночь. Оставалось еще два поезда - один в
Брюссель, с Северного вокзала, и Вентимильский, с  Лионского.  Но  Вентимиль
был слишком далеко.
   Госпожа Мегрэ ждала его, сидя за рукоделием, Жюстен Минар играл на флейте
в ресторане "Клиши",  где  на  куске  картона  писали  название  исполняемой
песенки. Удалось ли флейтисту отделаться от Жермен? Мегрэ готов был  держать
пари, что она сидит в ресторане, а бедняга Минар спрашивает  себя,  как  ему
быть дальше.
   На улице Тильзит не видно было ни одного  прохожего,  ни  одного  фиакра.
Только серый автомобиль стоял у тротуара, а Дедэ, усевшись за руль,  пытался
завести мотор, предварительно усадив в автомобиль Люсиль.
   Может быть, они задумали отвезти его куда-нибудь  подальше,  в  безлюдное
место на берегу Сены или на канал Сен-Мартен, там прикончить и сбросить тело
в воду?

   Когда Мегрэ наклонился, чтобы сесть в автомобиль, страшный удар обрушился
на его голову.
   Мегрэ не имел ни малейшего желания умирать, и все же он смирился  с  этой
мыслью. Конечно, он будет защищаться, но шансов на успех у него  было  очень
мало. В левой руке, засунутой в карман, он сжимал связку ключей.
   Если бы только мотор не завелся! Но после нескольких неудачных попыток он
наконец затарахтел, заработал, машина вздрогнула.
   На сиденье лежало кожаное пальто,  но  Дедэ  и  не  думал  надевать  его.
Неужели это он будет наносить смертельный удар? А может, боксер,  что  стоял
позади Мегрэ и не выпускал его правой руки?
   Развязка близилась, и как знать, не  молился  ли  Мегрэ  в  эту  страшную
минуту: "Господи, сделай так, чтобы..."
   Вдруг послышались голоса. Двое подвыпивших мужчин  во  фраках,  в  черных
пальто, держа в руках палки с набалдашниками, мурлыча себе  под  нос  модную
песенку, спускались вниз по авеню Де Ваграм.
   - Садись, Жюль, садись, дорогой! - сказал Дедэ, явно торопясь.
   Мегрэ еще успел обратить на это внимание.
   В тот момент, когда он наклонился, чтобы  сесть  в  автомобиль,  страшный
удар обрушился на его голову. Он инстинктивно пригнулся, что уменьшило  силу
удара. И, прежде чем потерять  сознание,  он  услышал  приближающиеся  шаги,
голоса, шум мотора...
   Когда он открыл глаза, он прежде всего увидел какие-то ноги, лакированные
туфли, потом - лица, которые в  полутьме  казались  мертвенно-бледными.  Ему
почудилось, что людей очень много, целая толпа, а потом,  когда  он  немного
пришел в себя, то удивился, что вокруг него всего пять человек.
   Оба гуляки тоже были здесь, и один из них, у которого хмель еще,  видимо,
не выветрился, наклонившись над Мегрэ, упорно твердил одно и то же:
   - Ну, дружище, уже лучше? Скажи, дружище, лучше?
   Как попала сюда  цветочная  корзина  и  почему  так  пахло  фиалками?  Он
попытался приподняться на локте. Гуляка помог ему. Тогда  он  увидел  старую
торговку цветами, громко выражавшую свое возмущение:
   -  Опять  эти  апаши!  Если  так  будет  продолжаться...  Рассыльный   из
гостиницы, мальчуган в красной ливрее, рванулся вперед, крикнув:
   - Побегу за лягавыми!
   - Уже лучше, дружище? Мегрэ спросил едва слышно:
   - Который час?
   - Пять минут первого.
   - Мне надо позвонить.
   - Непременно, дружище! Сейчас же.  Вам  принесут  телефон  сюда.  Мы  уже
послали за ним.
   Шляпы на голове у Мегрэ не было. На макушке волосы слиплись в комок.  Эта
жаба Альбер, по-видимому, стукнул его кулаком американским приемом. Если  бы
не эти ночные гуляки, они бы его прикончили, а если бы Мегрэ не пригнулся...
   И он все твердил:
   - Мне нужно позвонить.
   Он умудрился встать на четвереньки, не замечая, что капли крови падают  с
головы на мостовую. Один из гуляк воскликнул:
   - Он пьян, старик! Вот умора! Он все еще пьян!
   - Уверяю вас, мне нужно...
   - ...позвонить... Да, да, дорогой... Вы слышите, Ар-ман.  Пойдите  же  за
телефоном...
   Какая-то девица с возмущением сказала:
   - Вы что, не видите, что он рехнулся? Лучше бы за врачом послали.
   - Кто знает врача в этом квартале?
   - Есть один, на улице Этуаль.
   Но уже показался бегущий вприпрыжку рассыльный из отеля, а  перед  ним  -
двое полицейских на мотоциклах. Все расступились. Полицейские нагнулись  над
Мегрэ.
   - Мне надо позвонить... - все повторял он. Удивительное дело.  В  течение
всего вечера он не чувствовал опьянения, а  вот  теперь  язык  заплетался  и
мысли путались. И только одна оставалась ясной, настойчивой.
   Он пролепетал, сконфуженный тем, что лежит в унизительной позе на земле и
не может подняться:
   - Я из полиции... Поглядите в моем бумажнике... Квартал Сен-Жорж...  Надо
тотчас же  позвонить  на  Северный  вокзал...  Брюссельский  поезд...  Через
несколько минут... У них машина...
   Один из полицейских  подошел  поближе  к  газовому  фонарю  и  обследовал
содержимое бумажника Мегрэ.
   - Все верно, Жермен.
   - Послушайте... Надо действовать быстро... У них есть билеты... Женщина в
черном, со шрамом на щеке... Один из  мужчин  носит  костюм  в  клетку...  у
другого нос перебит...
   - Жермен, ты пойдешь?
   Полицейский участок  находился  поблизости,  на  улице  Этуаль.  Один  из
полицейских сел на мотоцикл. Мальчишка-рассыльный, который не все расслышал,
допытывался:
   - Дяденьки, он шпик? Правда?
   Мегрэ снова впал в забытье, а один из гуляк, с трудом выговаривая  слова,
бормотал:
   - Я же вам говорю, что он в стельку пьян!
   Глава VII СМЕХ ГОСПОЖИ МЕГРЭ
   Он все пытался оттолкнуть их рукой,  но  рука  была  словно  чужая.  Надо
умолить их оставить его в покое... А разве он не умолял? Он  уже  ничего  не
помнил. Голова гудела.
   Одно ему было ясно: он должен дойти в  этом  деле  до  конца.  До  какого
конца? Господи боже! Как люди не понимают! До конца!
   Но с ним обращались, как с ребенком, как с  больным.  Он  переживал  муки
унижения - о нем при нем же говорили вслух без стеснения, будто он ничего не
в состоянии понять. Почему? Потому что он лежал, как раздавленное насекомое,
на земле? Вокруг него бесконечное множество ног, - ну и что  же?  Прекрасно!
Потом карета "скорой помощи". И он тотчас же понял, что это карета,  и  стал
сопротивляться. Подумаешь, уж будто нельзя обойтись без больницы, если  тебя
стукнули по голове!
   Он узнал и мрачные  ворота  Божона,  под  сводами  которых  горела  яркая
электрическая лампа - свет ее резал глаза. Взад и вперед неторопливо  ходили
люди. В глазах молодого человека в белом  халате  Мегрэ  прочитал,  как  ему
показалось, глубочайшее презрение ко всему на свете.
   Как он сразу не догадался, что это практикант? Медицинская сестра срезала
ему волосы на макушке, а практикант в  это  время  нес  какую-то  околесицу.
Сестра была очень мила в своем форменном платье. По тому, как  они  смотрели
друг на друга, нетрудно было догадаться, что, до  того  как  сюда  доставили
Мегрэ, молодой практикант весьма пылко объяснялся ей в любви.
   Мегрэ хотел сдержаться, но от запаха эфира его стошнило.
   "Ну и наплевать", - подумал он.
   Что ему дают пить? Он отказался. Разве полицейский не сказал им, что  он,
Мегрэ, тоже  полицейский  агент,  которому  поручено  важное  расследование,
секретное расследование?
   Никто ему не верил. Во всем виноват комиссар  полиции.  Ведь  это  он  не
хотел, чтобы расследование носило официальный  характер!  И  почему  госпожа
Мегрэ, подойдя к нему, сдернула с него одеяло и разразилась хохотом?
   Это - нервное, прежде с ней такого не бывало.  Потом,  закрыв  глаза,  он
прислушивался, как она ходила тихонько по комнате, стараясь не шуметь. Разве
он мог поступить иначе? Пусть они позволят ему поразмыслить. Пусть дадут ему
карандаш и бумагу. Хоть клочок бумаги, неважно какой...
   Представьте себе, вот улица Шапталь... Она очень коротенькая... Хорошо...
Времени чуть больше часа ночи, на улице ни души...
   Простите, кто-то  здесь  есть.  Это  Дедэ  за  рулем  своего  автомобиля.
Заметьте: Дедэ не выключил мотор. Для этого могут быть две причины.  Первая:
он остановился лишь на несколько минут. Вторая:  он  намеревался  тотчас  же
уехать. Ведь машину, особенно когда прохладно - а ночью в апреле  достаточно
прохладно, - трудно завести.
   Пусть его не перебивают! Дальше. Вот этот квадратик - дом Бальтазаров. Он
говорит: Бальтазаров, а не Жандро - так будет правильнее... По существу, это
семья Бальтазаров, деньги Бальтазаров, драма Бальтазаров.
   Если автомобиль Дедэ стоит у дома, значит, есть причина. Причина  в  том,
что Дедэ привез сюда графа и должен увезти его.
   Это очень важно. Не перебивайте... Совершенно незачем класть ему какую-то
штуковину на голову и кипятить  воду  в  кухне.  Он  прекрасно  слышит,  как
кипятят воду на кухне. Все время кипятят воду, и, в общем, это ему надоедает
и мешает думать.
   А раньше, когда граф посещал Лиз, Дедэ его  сопровождал?  Вот  что  важно
было бы узнать. Если нет, тогда этот ночной визит - особый визит.
   Почему госпожа Мегрэ опять хохочет? Что в этом смешного?..
   А Жюстен Минар попал в сети Жермен. Она, наверное, его еще держит в своих
лапах, и он не скоро выпутается. Что скажет Кармен? Он ее никогда не  видел.
Существует масса людей, которых он никогда не видел.
   Это несправедливо. Когда человек ведет тайное следствие, он должен  иметь
право видеть всех людей, видеть их душу.
   Пусть ему вернут карандаш...  Этот  квадратик  -  комната.  Комната  Лиз,
разумеется. Неважно, какая в ней мебель. Ни к чему рисовать мебель. Это  все
усложнит. А вот ночной столик нарисовать надо, потому что в ящике или сверху
лежит револьвер.
   Теперь дальше. Была Лиз в постели или еще не ложилась?  Ждала  она  графа
или не ждала? Если она уже легла, то ей пришлось извлечь револьвер из ящика.
   Не сжимайте так голову, черт возьми! Невозможно думать, когда  на  голову
наваливают гири!
   Неужели уже наступил день? Не может быть! А это кто? В  комнате  появился
какой-то маленький лысый человечек, которого он знает, но имени вспомнить не
может. Мадам Мегрэ говорит шепотом. Ему засовывают какой-то холодный предмет
в рот.
   Смилуйтесь!.. Ему же надо сейчас выступать перед судом, а он, пожалуй,  и
слова вымолвить не сумеет. Лиз Жандро будет хохотать. По ее мнению, если  ты
не член клуба Гоха, грош тебе цена!
   Надо сосредоточиться на этом квадрате. Вот кружок - это Лиз. В  их  семье
только женщины наследуют характер старого Бальтазара, отшельника с авеню  Дю
Буа. Старик сам так утверждал... Кто-кто, а уж он-то в этом разбирался...
   Тогда почему же она бросается к окну,  отбрасывает  занавес  и  зовет  на
помощь?
   Минутку, минутку, господин комиссар... Не забывайте о Минаре,  флейтисте,
ибо как раз Минар нарушил все планы...
   Никто еще не успел выйти из дома, когда Минар позвонил в дверь, и пока он
вел переговоры с Луи, мужской голос произнес на лестнице: "Живее, Луи!"
   И автомобиль Дедэ уехал. Внимание!  Он  уехал  недалеко,  только  обогнул
квартал. Значит, Дедэ ждал кого-то.
   Но вот он вернулся. Удовлетворен ли он тем, что увидел, объезжая квартал?
Он остановился? Сел ли в автомобиль человек, которого он дожидался?
   Черт возьми, пусть его оставят в покое! Он не желает больше пить! С  него
хватит! Он работает. Вы слышите? Я работаю! Я восстанавливаю все в памяти!
   Ему жарко. Он отбивается. Он никому не позволит над ним издеваться,  даже
собственной жене. Просто до слез обидно. Ему действительно хочется  плакать.
Совершенно незачем так его унижать. И  вовсе  не  следует  презирать  его  и
смеяться над каждым его словом только потому, что он сидит на тротуаре.
   Ему больше не разрешат вести следствие. Ведь и это дело ему поручили  без
особой охоты.  Его  ли  вина,  что  если  хочешь  узнать  человека  поближе,
приходится иногда с ним выпить?
   - Жюль!
   Он отрицательно качает головой.
   - Жюль! Проснись...
   Чтобы их наказать, он не откроет глаз.  Он  стискивает  зубы.  Он  хочет,
чтобы у него был свирепый вид.
   - Жюль, это...
   А другой голос говорит:
   - Ну же, мой милый Мегрэ!
   Он сразу забывает свою клятву.  Освобождаясь  от  тупого  напряжения,  он
словно ударяется теменем о потолок и, поднеся руку к  голове,  обнаруживает,
что она вся забинтована.
   - Простите, господин комиссар...
   - Приношу свои извинения, что разбудил вас.
   - Я не спал.
   Жена тоже здесь, она улыбается и делает ему из-за спины господина Ле  Брэ
какие-то знаки, смысл которых он не понимает.
   - Который час?
   - Половина одиннадцатого. Сегодня утром я узнал о случившемся.
   - Они написали рапорт?
   Рапорт на него! Это  его  оскорбляет.  Рапорты  он  сам  умеет  писать  и
прекрасно знает, как это делается:
   Этой ночью, в четверть двенадцатого, совершая обход по авеню  Де  Ваграм,
наше внимание привлек...
   А дальше, наверное, идут такие слова:
   ...некий субъект, валявшийся на тротуаре  и  заявивший,  что  он  зовется
Мегрэ Жюль-Амедэ-Франсуа...
   Комиссар был, как  всегда,  свежевыбрит,  одет  во  все  светло-серое,  с
цветком в петлице. До Мегрэ донесся запах портвейна - он знал, что  комиссар
выпивает по утрам рюмку-другую этого вина.
   - Полиция на Северном вокзале успела задержать их.
   Вот так штука! О них он совсем  было  забыл!  Ему  сейчас  очень  хочется
повторить любимые слова флейтиста: "Какое это имеет значение".
   Правильно. Никто из них не интересует сейчас Мегрэ: ни Дедэ,  ни  Люсиль,
ни даже боксер, который чуть не убил  его  "тупым  предметом",  как,  должно
быть, говорится в рапорте.
   Ему неловко, что он  лежит  в  постели  перед  своим  начальником,  и  он
высовывает ноги из-под одеяла.
   - Лежите спокойно.
   - Уверяю вас, я прекрасно себя чувствую.
   - Врачи тоже так думают. Тем не менее вам необходимы еще  несколько  дней
покоя.
   - Ни за что!
   У него хотят отнять начатое им дело! Ему все ясно. Нет, он не допустит!
   - Успокойтесь, Мегрэ!
   - Я спокоен, совершенно спокоен. И я знаю, что говорю. Ничто не  помешает
мне подняться.
   - Спешить некуда. Я понимаю ваше нетерпенье, но  поверьте:  что  касается
вашего следствия, будет сделано все, что вы. найдете нужным.
   Он сказал вашего - он ведь человек светский. Ле  Брэ  машинально  закурил
сигарету и посмотрел сконфуженно на госпожу Мегрэ.
   - Не стесняйтесь, пожалуйста. Мой муж курит трубку с утра  и  до  вечера,
даже в постели.
   - Дай-ка мне, кстати, трубку!
   - Ты думаешь?
   - Разве доктор сказал, что мне нельзя курить?
   - Нет, не говорил.
   - Тогда в чем же дело?
   Она положила на туалетный  столик  все,  что  нашла  в  его  карманах,  и
принялась набивать трубку. Потом протянула ее вместе со спичками.
   - Я оставляю вас, - сказала она, исчезая в дверях кухни.
   Мегрэ хотелось бы припомнить, о чем он думал ночью.  У  него  сохранились
лишь туманные воспоминания,  а  между  тем  он  чувствует,  что  значительно
приблизился к истине. Максим Ле Брэ уселся на стул. Он  чем-то  озабочен.  И
когда его секретарь между двумя затяжками медленно произносит:
   - Граф д'Ансеваль умер.
   Он, нахмурившись, спрашивает:
   - Вы уверены?
   - Доказательств у меня нет, но я готов поклясться.
   - Умер... как?
   - В него стреляли.
   - На улице Шапталь?
   Мегрэ утвердительно кивает головой.
   - Вы полагаете, это Ришар Жандро?..
   Вопрос задан  слишком  в  лоб.  Мегрэ  еще  не  может  ответить  со  всей
определенностью. Он  вспоминает  о  клочке  бумаги,  на  котором  он  ставил
крестики.
   - На ночном столике или в ящике был  револьвер.  Лиз  Жандро  через  окно
звала на помощь. Потом ее кто-то оттащил назад. Наконец, раздался выстрел.
   - А какое отношение ко всей истории имеет этот Дедэ?
   - Он ждал на улице, за рулем "дион-бутона".
   - Он признался в этом?
   - Нет никакой надобности в том, чтобы он признавался.
   - А женщина?
   - Любовница графа, которого называют просто Бобом. Впрочем, вы это знаете
не хуже меня.
   Мегрэ  очень  хотелось  бы  освободиться  от  нелепого  тюрбана,  который
сдавливает ему голову.
   - Что с ними сделали? - спрашивает он, в свою очередь.
   - Пока что они под следствием.
   - Что значит - "пока что"?
   - Сейчас их обвиняют только в вооруженном нападении на  улице.  Вероятно,
им можно будет инкриминировать и кражу.
   - Почему?
   - У вышеупомянутого Дедэ обнаружено в карманах сорок девять банкнотов  по
тысяче франков каждый.
   - Он их не украл.
   Комиссар, по-видимому, понял, что Мегрэ  имел  в  виду,  потому  что  еще
больше помрачнел.
   - Вы хотите сказать, что ему их дали?
   - Вот именно.
   - Чтобы он молчал?
   - Да. Дедэ был неуловим весь вчерашний день до самого  вечера.  Когда  он
снова всплыл на поверхность, если можно так выразиться, он весь сиял, ему не
терпелось истратить часть этих денег, распиравших его карманы.  Пока  Люсиль
оплакивала гибель Боба, Дедэ праздновал свое внезапное обогащение. Я  был  с
ними.
   Бедный Ле Брэ! Он никак не может освоиться  с  переменой,  происшедшей  с
Мегрэ. Он оказался примерно  в  гаком  же  положении,  в  каком  оказываются
родители, которые привыкли считать своего ребенка все еще маленьким и  вдруг
обнаруживают, что перед ними уже взрослый человек, который умеет  рассуждать
не хуже их.
   А может быть... Глядя на комиссара, Мегрэ начинает чувствовать, что в его
забинтованной голове зарождается смутное подозрение, постепенно  сменяющееся
уверенностью: ему поручили это расследование, полагая, что он не  докопается
до сути.
   Вот как обстояло дело. Господин  Ле  Брэ-Курсель,  светский  человек,  не
желал, чтобы беспокоили другого светского человека, его товарища по клубу, и
закадычную подругу его жены, наследницу всех кафе "Бальтазар".
   - Проклятый флейтист! Надо же было ему сунуть свой нос в чужие дела.
   Удивительно, как все, что имеет отношение к особняку  на  улице  Шапталь,
становится предметом живейшего интереса со стороны прессы, широкой  публики,
судебных заседателей - всех этих мелких лавочников и служащих банков!..
   К сожалению, комиссар Ле Брэ  не  может  просто  взять  да  и  уничт