шей трубки, сказал спокойным глухим голосом:
     - Послушайте, мадам. Хотя вам кажется , что я настроен по отношению к вам враждебно, это не так. Я всего лишь служащий, и моя обязанность - отыскивать истину всеми имеющимися в моем распоряжении средствами.
     Я еще раз задам вам тот же вопрос. Прошу вас подумать, прежде чем отвечать, взвесить все за и против. Предупреждаю, что если впоследствии будет установлено, что вы солгали, я сделаю из этого соответствующие выводы и попрошу у следователя ордер на арест...
     Наблюдая за ней, Мегрэ не отводил взгляда от рук, выдававших ее внутреннее напряжение.
     - Выходили ли вы из своей комнаты после девяти часов утра и ходили ли зачем-либо в направлении кабинетов?
     Она и глазом не моргнула, не отвернулась. Как и просил комиссар, она не спешила с ответом, хотя ему было совершенно ясно, что она ничего не обдумывает - ибо раз навсегда определила свою позицию. Наконец она бросила:
     - Нет.
     - И даже не показывались в коридорах?
     - Нет.
     - Не проходили через гостиную?
     - Нет.
     - Даже случайно не заходили в комнату к мадемуазель Ваг?
     - Нет. И могу добавить, что считаю эти вопросы оскорбительными.
     - Я выполняю свой долг.
     - Вы забываете, что мой отец еще жив.
     - Это - угроза?
     - Нет, просто я хочу напомнить, что вы не в своем кабинете на набережной Орфевр.
     - А вы хотите, чтобы я препроводил вас туда?
     - Не посмеете.
     Он решил не разуверять ее. Ему случалось удить рыбу в Мен-сюр-Луаре и однажды ему попался угорь. Какого труда стоило снять его с крючка! Он скользил между пальцами, упал на травянистый откос и в конце концов улизнул в реку.
     Но он пришел сюда не забавы ради. Он не рыбачил на удочку.
     - Итак, вы отрицаете, что убили мадемуазель Ваг?
     Опять рутина. Всегда одни и те же слова, и тот же взгляд человека, отчаянно старающегося понять другое человеческое существо.
     - Вы же это знаете.
     - То есть что знаю?
     - Что убил ее мой муж.
     - С какой стати?
     - Я вам уже сказала. При состоянии, в котором он находится, совсем не нужны какие-то определенные причины... Я вам открою одну тайну, которую никто не знает, кроме меня. Муж признался мне в этом еще до нашей свадьбы... Он побаивался ее, очень долго откладывал... Тогда я не догадывалась, что он все время советовался с врачами.
     Вы ведь не знаете, что когда ему было семнадцать лет, он покушался на самоубийство, считая себя неполноценным? Да. Вскрыл себе вены. А когда потекла кровь - перепугался до смерти и стал звать на помощь... сказав, что это получилось нечаянно.
     Вам, конечно, известно, что означает склонность к самоубийству?
     Мегрэ жалел, что не захватил с собой вино... То-то удивились Бол и Тортю, когда вернулись и нашли в кабинете бутылку Сент-Эмилиона... И, конечно, уже прикончили ее...
     - Его мучила совесть. Он боялся, что дети у нас будут ненормальные...
     Когда Бэмби была маленькой, только начала говорить, с какой тревогой он следил за ее развитием!..
     Может быть, она говорила правду. В ее словах несрмненно заключалась доля правды, но комиссар чувствовал какой-то пробел, какое-то несоответствие между ее словами и действительностью.
     - Он одержим страхом болезни и смерти. Доктор Мартен знает об этом.
     - Я виделся сегодня с доктором Мартеном. Казалось, удар попал в цель, но тотчас же к ней вернулась обычная уверенность.
     - Он сказал вам об этом?
     - Нет. И ему лаже в голову не пришло, что ваш супруг мог убить...
     - Вы забываете о профессиональной тайне, комиссар... И вдруг перед ним словно блеснул какой-то просвет, но пока еще далекий, смутный...
     - Я говорил по телефону с вашим деверем. Он в Ницце, на конгрессе.
     - Это было уже после... происшествия?
     - До.
     - И что же он?
     - Во всяком случае, он не счел нужным рекомендовать наблюдение за вашим супругом.
     - Однако он ведь должен знать...
     Она снова закурила сигарету. Курила она непрерывно, одну сигарету за другой, глубоко затягиваясь.
     - Разве вам не встречались люди, потерявшие всякую связь с жизнью, с действительностью? Люди, которые выворачиваются сами перед собой наизнанку, как перчатка.
     Поговорите с нашими друзьями - с нашими приятельницами, пусть они скажут - проявил ли муж интерес к кому-нибудь из них? Уступая моим настояниям, ему иногда приходится бывать с гостями, но при этом он почти никого не замечает, почти ни с кем не разговаривает... Весь уходит в себя...
     - Скажите, пожалуйста, он сам выбирает знакомых?
     - Это люди, с которыми мы должны встречаться По своему положению.
     Люди нормальные, ведущие нормальный образ жизни.
     Мегрэ не спросил ее, что она называет нормальным образом жизни, считая, что лучше дать ей высказаться. А ее монолог становился все более назидательным.
     - Прошлым летом, поверьте, он ни единого раза не был ни на пляже, ни в бассейне! Все время просидел в саду под деревом... То, что до замужества я принимала за рассеянность (представьте, вдруг он переставал меня слушать), впоследствии обернулось полной неспособностью жить с людьми.
     Вот почему он уединяется у себя в кабинете, почти не выходит оттуда, а уж если выйдет - таращит на всех глаза, словно филин, ослепленный светом... Вы поторопились с выводами, мосье Мегрэ!
     - Я хочу задать вам еще вопрос... Он был заранее уверен в ответе.
     - Вы прикасались к револьверу со вчерашнего дня?
     - А с чего бы это?
     - Я жду не вопроса, а ответа.
     - Нет.
     - С какого времени вы его не трогали?
     - Наверно, несколько месяцев... Я уже целую вечность не наводила порядок в этом ящике.
     - Но ведь вчера-то вы мне его показывали.
     - Ох, совсем забыла...
     - А раз я брал его в руки, значит, там остались мои отпечатки - поверх других?
     - И это все, что вам удалось установить? Она смотрела на него так, словно ее огорчало, что Мегрэ такой неловкий, такой недотепа.
     - Вы очень красочно рассказали мне про отчуждение вашего мужа, об отсутствии у него контакта с жизнью. А вот вчера еще он занимался у себя в кабинете чрезвычайно важными делами с людьми, которые в облаках не витают.
     - А как по-вашему, почему он избрал специальностью Морское право?
     Ведь он ни разу в жизни не был на корабле, никогда не знал моряков...
     Все у него только на бумаге, все - в теории, ясно?.. И это еще раз подтверждает то, о чем я вам говорила и что вы никак не хотите принять во внимание...
     Она вскочила и принялась расхаживать по комнате, словно это помогало ей собраться с мыслями.
     - И даже его конек, пресловутая статья шестьдесят четвертая... Разве это не доказывает, что он просто боится - боится самого себя и старается себя успокоить? Он знает, что вы здесь и допрашиваете меня, - в нашем доме все известно, кто куда и зачем пошел. Знаете, о чем ему думается? О том, что нервы у меня не выдержат и я потеряю голову. Тогда подозрение падет не на него, а на меня... А попади я в тюрьму - он свободен.
     - Минутку. Мне что-то непонятно. О какой еще другой свободе идет речь?
     - О полной его свободе.
     - А на что ему это после смерти мадемуазель Ваг?
     - Найдутся другие мадемуазели.
     - Значит, вы думаете, что муж воспользовался бы вашим отсутствием и завел бы любовниц?
     - Почему бы нет? Это тоже возможность увериться в себе.
     - И потом по очереди убивать их?
     - Не обязательно убивать всех.
     - Но ведь как будто он не способен поддерживать отношения с людьми?
     - Да. С людьми нормальными - с людьми нашего круга.
     - Людей, не принадлежащих к вашему кругу, вы не считаете нормальными?
     - Вы же прекрасно понимаете, что я хотела сказать... Ненормально, что он водится с...
     - Почему?
     В дверь постучали, она отворилась, и вошел Фердинанд в белой куртке.
     - Мосье Мегрэ, вас спрашивает кто-то из ваших сотрудников.
     - Где он?
     - Здесь, в коридоре... Он сказал, что это очень срочно, и я решился провести его сюда.
     В полутьме коридора комиссар увидел Люка.
     - Одну минуту, мадам Парандон, вы разрешите? Он притворил за собою дверь. Фердинанд ушел. Жена адвоката осталась у себя в комнате одна.
     - Что такое, Люка?
     - Утром она два раза проходила через гостиную.
     - Это точно?
     - Совершенно точно... Отсюда вам не видать, а из гостиной хорошо видно. В доме на Цирковой улице у окна почти целый день сидит один калека...
     - Очень старый?
     - Да нет, просто пожилой - лет пятидесяти... Когда-то попал в аварию и потерял ноги... Теперь торчит у окна целый день и от нечего делать наблюдает за всеми, кто тут ходит взад и вперед... А еще его интересует, как моют машины, особенно "роллс-ройсы..." Судя по тому, что он мне рассказывал, - а я задавал ему всякие дополнительные вопросы, - его показаниям верить можно... Фамилия его Монтанье... А дочь у него - акушерка.
     - В котором часу он видел мадам Парандон в первый раз?
     - Чуть позднее половины десятого.
     - Она шла в направлении кабинетов?
     - Да. Он разбирается в планировке квартиры даже лучше нас... Да и об отношениях адвоката с секретаршей знает.
     - Как она была одета?
     - В голубом, в домашнем.
     - А во второй раз?
     - Минут через пять после этого она прошла по гостиной обратно... И его поразило, что она даже не заметила, что в глубине комнаты горничная вытирала пыль.
     - Значит, она не видела горничную?
     - Нет.
     - А ты допросил Лизу?
     - А как же, еще утром.
     - И она об этом тебе ничего не сказала?
     - Говорит, что никого не видела.
     - Спасибо, дружище!
     - Что делать дальше?
     - Ждите меня оба здесь. Никто не подтвердил показания этого Монтанье?
     - Одна только служанка из квартиры на пятом этаже сказала, что заметила в окне гостиной кого-то в голубом - это было в то же время...
     Мегрэ снова постучался в будуар и вошел, в ту же минуту мадам Парандон показалась на пороге спальни. Он не спеша выколотил пепел из трубки и снова набил.
     - Будьте любезны, мадам, вызвать сюда горничную.
     - Вам что-нибудь понадобилось?
     - Да.
     - Пожалуйста.
     Она нажала кнопку. Несколько мгновений прошли в молчании, и у комиссара при взгляде на женщину, которую он так изводил, невольно сжималось сердце.
     Мысленно он повторял текст статьи шестьдесят четвертой, о которой столько говорилось здесь за последние три дня: "Нет ни преступления, ни проступка, если во время совершения деяния обвиняемый был в состоянии безумия или если он был принужден к тому силой, которой не мог противиться".
     Неужели человек, которого мадам Парандон так ярко описывала, мог в какой-то момент действовать в состоянии невменяемости?
     Читала ли она труды по психиатрии? Или же...
     Вошла перепуганная Лиза.
     - Вы звали, мадам?
     - Вот господин комиссар хочет поговорить с вами.
     - Закройте дверь, Лиза... Не бойтесь. Утром, когда вас допрашивали мои инспектора, вы волновались и, конечно, не оценили всю важность заданных вам вопросов...
     Бедная девушка смотрела то на комиссара, то на свою хозяйку. Та сидела, закинув ногу на ногу, слегка откинувшись на спинку кресла, с видом полного безразличия, будто все это ничуть ее не касается.
     - Вполне возможно, что вам придется давать свидетельские показания в суде и придется приносить присягу. Вам зададут те же вопросы, и если окажется, что вы солгали, - вам грозит тюрьма.
     - Не пойму я - о чем это вы говорите?
     - Мы установили, где был каждый человек в этой квартире между четвертью десятого и десятью часами... Чуть позднее половины десятого, скажем - в девять часов тридцать пять минут, вы вытирали пыль в гостиной. Так?
     Она снова взглянула на мадам Парандон, которая отвела от нее глаза, потом тихо ответила:
     - Так.
     - В котором часу вы вошли в гостиную?
     - Около половины десятого... Может, чуть позже...
     - И вы не видели, как мадам Парандон прошла через гостиную.
     - Не видела.
     - Но ведь вскоре после вашего прихода туда, когда вы убирали в глубине комнаты, вы не могли не видеть, как она прошла в обратном направлении, то есть из кабинетов - к себе.
     - Как быть, мадам?
     - Это ваше дело, голубушка. Отвечайте на вопрос... Лиза теребила платок, по щекам у нее катились слезы.
     - A кто вам сказал? - простодушно спросила она у Мегрэ.
     - Мадам велела вам отвечать на вопросы.
     - А по тому, что скажу, могут обвинить мадам?
     - Ваши слова только подтвердят свидетельские показания другого человека. Он живет на Цирковой улице, его окна как раз напротив гостиной, и из своей комнаты он видел вас обеих.
     - Ну, тогда и врать не стоит... Все так и было... Уж вы простите меня, мадам.
     Она хотела броситься к хозяйке, может быть, лаже упасть к ее коленям, но та сухо сказала:
     - Если вы больше не нужны комиссару - можете идти. Лиза пошла к дверям и на пороге громко зарыдала.
     - Что же все это доказывает? - спросила мадам Парандон, снова встав перед Мегрэ, держа руки в карманах голубого пеньюара, а сигарета тряслась в губах.
     - Что вы солгали, по крайней мере, один раз...
     - Я хозяйка в своем доме и не обязана отчитываться перед кем бы то ни было в своих действиях.
     - В случае убийства - обязаны. И я уведомил вас об этом еще тогда, когда задал вам вопрос о...
     - Значит, вы меня арестуете?
     - Вам придется поехать со мной на набережную Орфевр.
     - У вас есть ордер?
     - Только чистый бланк. Мне достаточно вписать туда ваши имя и фамилию.
     - И что дальше?
     - Дальше уже от меня не зависит.
     - А от кого?
     - От следователя... Потом, наверно, от судебных медиков...
     - Вы думаете, я сошла с ума? В ее глазах отразился ужас.
     - Отвечайте же? Вы думаете, что я - сумасшедшая?
     - Это не в моей компетенции...
     - Я не помешанная, слышите... И если даже я убила - хотя я отрицаю это! - то уж никак не в припадке безумия!
     - Попрошу отдать мне револьвер.
     - Берите сами! В верхнем ящике туалета... Он вошел в бледно-розовую спальню. Две комнаты мадам Парандон - голубая и розовая - напоминали картины Мари Лорансен.
     Постель еще не прибрана - большая низкая кровать в стиле Людовика XV.
     Светло-серая мебель. На туалете - ряд баночек с кремом и флаконов - целый арсенал средств, которыми пользуются женщины в борьбе со следами времени.
     Мегрэ пожал плечами. Эта выставка почему-то опечалила его. Ему вспомнилось первое письмо Гюса. Как развернулись бы события без вмешательства этого мальчика? Так же или как-нибудь иначе?
     В ящике туалета комиссар нашел револьвер, лежащий среди футляров с драгоценностями.
     Он сам не знал, как ответить на заданный себе вопрос. Может быть, мадам Парандон вместо того, чтобы убить секретаршу, убила бы своего мужа? Может быть, она выждала бы еще несколько дней? Или же употребила бы другое оружие?
     Нахмурив брови, он вошел в будуар. Мадам Парандон стояла лицом к окну. Он заметил, что спина у нее словно сгорбилась, плечи показались ему более узкими и костлявыми, чем прежде. Он держал револьвер в руке.
     - Я буду вести игру в открытую, - начал Мегрэ. - Пока еще мне не удалось точно установить что либо, но я убежден, что когда вы сегодня после половины десятого проходили через гостиную, револьвер лежал у вас в кармане халата.
     Я даже думаю, что вы именно в тот момент собирались убить мужа.
     Возможно, что свидетельские показания калеки с Цирковой улицы подтвердят мое предположение... Я-то думаю так: вы подошли к его кабинету, но услышали за дверью голоса - ваш супруг обсуждал что-то с Рене Тортю...
     Тогда вам пришла мысль о замене жертвы... Ведь убив Антуанетту Ваг, вы поразили бы своего мужа так же, если даже не сильнее, чем если бы нанесли удар ему самому... Не говоря о том, что сразу же навлекли бы подозрения на него...
     Со вчерашнего дня, после нашего с вами разговора, вы подготавливали почву... Сегодня осуществили свой замысел...
     Вы зашли в кабинет секретарши под тем предлогом, что вам нужна бумага, марка или еще какая-нибудь мелочь... Она рассеянно поздоровалась с вами и снова уткнулась в свои материалы...
     И тут вы заметили скребок. Револьвер стал не нужен, тем более, что выстрел могли услышать...
     Мегрэ молча опустил крошечный, отделанный перламутром браунинг в карман, потом, словно против воли, раскурил трубку и замолчал. Прошла целая вечность. Мадам Парандон стояла все так же, спиной к нему, словно оцепенев. Плечи у нее не вздрагивали - значит, она не плакала. А когда она в конце концов повернулась, у нее было такое холодное выражение лица, что, глядя на нее, никто не догадался бы, что произошло утром на авеню Мариньи и тем более - в ее голубом будуаре.
     - Я не сумасшедшая! - отчеканила она.
     Он не ответил. К чему? Да и что он понимал в этом?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

     - Одевайтесь, мадам, - тихо сказал Мегрэ. - Вы можете захватить с собой чемодан со сменой белья и туалетными принадлежностями... Не позвать ли лучше Лизу?
     - Боитесь, что покончу с собой? Не беспокойтесь, эта опасность мне не грозит. Впрочем, если хотите, можете нажать кнопку, она от вас справа.
     Мегрэ подождал, пока пришла Лиза. Потом немедленно вышел, опустив голову, разглядывая обивку пола. Он ошибся, пошел не в том направлении, очутился в другом коридоре и через стеклянную дверь кухни увидел Фердинанда и толстуху Вокен. Перед дворецким стояла наполовину опорожненная бутылка красного вина, из которой он, видимо, только что налил себе стакан. Положив локти на стол, Фердинанд уставился в газету.
     Мегрэ вошел.
     Слуги от неожиданности вздрогнули, а Фердинанд даже подскочил от удивления.
     - Не нальете ли и мне стаканчик?
     - Я захватил из кабинета еще одну бутылку Сент-Эмилиона.
     А не все равно в таком-то состоянии, что Сент-Эмилион, что простое красное. Но Мегрэ не осмелился этого сказать.
     Пил он медленно, рассеянно глядя вдаль, и не стал протестовать, когда дворецкий снова наполнил его стакан.
     - Где мои люди?
     - В прихожей. Я предложил им пройти в приемную, но они не захотели.
     По привычке они охраняли выход.
     - Люка, отправляйся в коридор на свое прежнее место. Стой у будуара и жди меня.
     Потом вернулся к Фердинанду:
     - Шофер сейчас здесь?
     - Он вам нужен? Сейчас позову.
     - Мне нужно, чтобы он через несколько минут подогнал машину к воротам... У входа стоят журналисты?
     - Да, мосье...
     - И фотографы?
     - Тоже...
     Комиссар постучал в кабинет Парандона. Адвокат сидел у стола, заваленного бумагами, и делал какие-то пометки красным карандашом. Он заметил Мегрэ и неподвижно уставился на него, не решаясь задать вопрос.
     Его голубые глаза за толстыми стеклами очков одновременно выражали и нежность и грусть.
     Нужно ли было говорить? Адвокат и так все понял. В ожидании комиссара он уцепился за свои бумаги как утопающий за соломинку.
     - Думаю, мосье Парандон, что вам представляется случай детальнее проштудировать статью шестьдесят четвертую.
     - Она созналась?
     - Еще нет...
     - Думаете, что сознается?
     - Сегодня ли ночью, через десять дней или через месяц, но это обязательно произойдет. Настанет минута, когда она расколется...
     Поверьте, мне не хотелось бы при этом присутствовать...
     Маленький человек вынул из кармана носовой платок и стал так старательно протирать стекла очков, будто это было делом первостепенной важности. Вдруг зрачки его сузились, как бы растворились в белизне роговицы, и только рот выражал какое-то детское, беспомощное волнение.
     - Вы ее увезете?
     Его голос был едва слышен.
     - Чтобы избежать назойливости репортеров и сделать ее отъезд менее заметным, она отправится на своей машине... Я договорюсь с шофером, и мы одновременно прибудем в сыскную полицию.
     Парандон бросил на него благодарный взгляд.
     - Вы не хотите с ней повидаться? - спросил Мегрэ, далеко не уверенный в ответе.