замечания...
   - Все ваши гипотезы основаны на  несуществующем  письме,  а  в  таком
случае у моего клиента есть право...
   Снова раздался телефонный звонок.
   - Алло! Хорошо! Через три-четыре часа?..  Да,  он  у  меня...  Сейчас
отправлю его к вам...
   Он повернулся к Жерару:
   - Я думаю, вам следует поехать к жене.  Судя  по  всему,  вы  вот-вот
станете папашей.
   - Я хочу обратить ваше внимание, господин комиссар...
   Мегрэ посмотрел на  Планшара,  ничего  ему  не  ответил  и  подмигнул
американцу. Оба они вышли в коридор.
   - Я начинаю думать, - заговорил Мегрэ, - что все это расследование, в
котором вы пожелали принять участие...  Словом,  я  рискую  оказаться  в
самом нелепом положении, и вы увезете с собой в Соединенные Штаты весьма
нелестное представление о моем методе... А между тем я уверен,  слышите,
абсолютно уверен, что... - И без всякого перехода Мегрэ спросил:
   - Пойдем выпьем пива, ладно?
   Он увлек своего спутника на улицу, бросив мимоходом тяжелый взгляд  в
аквариум, где ждало несколько посетителей.
   Они обогнули здание Дворца правосудия и вошли  в  пивную  на  площади
Дофина, где царили тепло и тишина и приятно пахло свежим пивом.
   - Дайте две кружки! Две здоровенные!..
   - Что вы называете здоровенными? - спросил американец.
   - Это кружки только для постоянных  клиентов.  Они  вмещают  как  раз
литр...
   С приятной тяжестью в желудке они вернулись тем же путем обратно.
   - Я головой ручаюсь... Ну да ладно! Черт с ними!
   Если придется все начинать сначала, ну что ж, начнем сначала.
   Спенсер Отс ощущал неловкость, как человек, который  не  может  найти
нужных слов для соболезнования.
   - Понимаете? Я чувствую, что психологически я не ошибаюсь. Просто  не
допускаю мысли...
   - А если Дандюран успел перехватить это письмо?
   - Женщина всегда хитрее своего любовника! - отрезал комиссар. - А  уж
старая Жюльетта...
   Они поднимались по пыльной лестнице  со  следами  мокрых  подошв.  Их
ожидал преисполненный достоинства господин с портфелем под мышкой.
   - Я надеюсь, вы объясните мне, господин комиссар...
   Антипатия Мегрэ к мэтру Делу растаяла в одно мгновение. Он бросился к
нему, словно к вновь обретенному другу детства.
   - Телеграмма? Почему она не адресована прямо сюда?
   Давайте скорее...
   - Вот она, хотя сомневаюсь, сумеете ли вы что-нибудь в ней понять.  Я
даже раздумывал, должен ли я до получения более полной информации...
   Но Мегрэ уже выхватил бланк у него из рук.
   "Сообщите комиссару Мегрэ единственный полученный подарок  фотография
покойной тети тчк Всякий случай вскрыл рамку тчк Обнаружено малопонятное
письмо содержащее неопровержимые улики против третьего лица  тчк  Меняет
целиком положение дел наследством причине насильственной  смерти  Жозефа
Буанэ поскольку убийца или сообщник не могут  наследовать  тчк  Поступаю
согласно долгу но прошу вас со своей стороны оградить мое имя  тчк  Буду
Париже вечером тчк Анри Монфис".
   - Надеюсь, вы не считаете, что мой клиент... - начал адвокат.
   - Ваш клиент выдержал  героическую  борьбу  между  чувством  долга  и
своими страстями, мэтр Делу. А я об этом и не подумал.  Поскольку  Жозеф
Буанэ убит своей женой и ее любовником, состояние автоматически идет  по
другой линии и переходит к Буанэ и Маршепье.
   - Однако...
   Комиссар уже не слушал. Он стоял неподвижно посреди широкого коридора
криминальной полиции, откуда он мог  видеть  дверь  своего  кабинета.  А
рядом с ним высилась стеклянная перегородка зала ожидания,  где  однажды
туманным утром...
   Где-то в этот час рождается ребенок, которому не суждено узнать,  что
расходы,  связанные  с  его  появлением  на  свет,  оплачены   компанией
сомнительных господ с брильянтовыми перстнями... Они, должно быть, сидят
в этот час в кафе Альбера  на  улице  Бланш  и  переживают  превратности
карточной игры.
   А о чем думал в это время месье Шарль, сидя с глазу на глаз со  своим
адвокатом под деликатным надзором добродушного Торанса?
   - Что ж, не так глупо!
   Мегрэ вздрогнул от звука собственного  голоса,  Спенсер  Отс  и  мэтр
Лелу, не ожидавшие этого, тоже вздрогнули.
   - Я все думаю о трюке  с  фотографией,  -  объяснил  он  извиняющимся
голосом. - Старуха хорошо знала своего кузена. Она знала  провинцию.  Ну
что ж, господа, за дело.
   И он  встал,  расправил  плечи,  встряхнулся,  готовый  приступить  к
допросу всех лиц, посетивших здание  криминальной  полиции  в  то  утро,
когда было совершено убийство.
   Было уже час ночи, когда молоденький сутенер уронил небрежным  тоном,
бросая в пепельницу окурок:
   - Ну ладно! Я хотел оказать услугу и влип... Сколько, по-вашему,  мне
за это вкатят, господин комиссар?..
   Года два?
   Госпожа Мегрэ звонила уже трижды.
   - Алло! Нет! Не жди меня. Я приду, вероятно, довольно поздно.
   Его вдруг потянуло съесть сосиски с  тушеной  капустой  где-нибудь  в
пивной на Монмартре или на Монпарнасе в компании со славным американцем.
   Затем они долго провожали друг друга. И в беседах за кружкой пива  то
на одном углу, то на другом прошла вся ночь. Нужно же было Спенсеру Отсу
набраться материалов для рассказа в своей Филадельфии!
   Ну а  что,  если  бы  Монфису  не  взбрело  в  голову  вскрыть  рамку
портрета...



   Жорж СИМЕНОН
   ПРИЯТЕЛЬНИЦА МАДАМ МЕГРЭ

Перевод с французского Т. Ворсановой. Scan&spellcheck - tymond


Глава 1
ДАМА С РЕБЕНКОМ В АНТВЕРПЕНСКОМ СКВЕРЕ

   Курица тушилась с прекрасной рыжей  морковкой,  большой  луковицей  и
целым пучком петрушки, хвостики  которой  торчали  наружу.  Мадам  Мегрэ
пригнулась и убедилась, что маленькое пламя горит ровно и  не  погаснет.
Потом она закрыла окна повсюду, кроме спальни, на секунду задумалась, не
забыла ли чего, глянула в зеркало и, вполне удовлетворенная своим видом,
вышла из квартиры, закрыв дверь на ключ и опустив его в сумочку.
   Было самое начало одиннадцатого, и над Парижем сияло яркое, но еще не
греющее мартовское солнце.
   Дойдя пешком до площади Республики, мадам Мегрэ  могла  бы  сесть  на
автобус, доехать до бульвара Барбес  и  быть  на  Антверпенской  площади
вовремя, к одиннадцати, как ей и назначили.
   Но из-за дамы с  ребенком  она  спустилась  в  метро,  благо  станция
"Ришар-Ленуар" была в двух шагах, и  проделала  весь  путь  под  землей,
лениво разглядывая на каждой станции знакомые афиши на грязных стенах.
   Мегрэ подтрунивал над ней, но не  слишком,  уж  очень  он  был  занят
последние три недели.
   Ты совершенно уверена, что хорошего дантиста ближе не найти?
   Мадам Мегрэ еще никогда в жизни не  приходилось  лечить  зубы.  Мадам
Роблен, соседка с пятого этажа, - дама с собачкой - столько  раз  и  так
выразительно рассказывала о докторе Флореско, что она  наконец  решилась
его посетить.
   - У него руки пианиста. Вы даже не почувствуете, как  он  работает  у
вас во рту. И если придете от меня, возьмет  с  вас  вдвое  меньше,  чем
любой другой.
   Это был румын, он принимал в своем кабинете на четвертом этаже здания
на углу улицы Тюрго и проспекта Трюдена, прямо  напротив  Антверпенского
сквера. В седьмой или восьмой раз она к нему шла?
   И всегда он ей назначал на одиннадцать. Так уж повелось.
   В первый день она пришла заранее, боясь, что заставит себя  ждать,  и
была вынуждена чуть не полчаса промаяться в жаркой приемной.  Во  второй
раз она опять явилась слишком рано. И оба раза ее  пригласили  только  в
четверть двенадцатого.
   В третий раз, когда весело  светило  солнышко  и  в  сквере  щебетали
птицы,  мадам  Мегрэ,  дожидаясь  своего  времени,  решила  посидеть  на
скамейке. Именно так она познакомилась с дамой и малышом.
   Теперь это вошло у нее в привычку, и она нарочно  выходила  пораньше,
да еще добиралась на метро, чтобы выиграть время.
   Было приятно смотреть на траву, на полураскрытые почки  на  деревьях,
ветки которых выделялись на светлой стене  лицея.  В  солнечный  день  с
лавочки хорошо было видно движение на  бульваре  Рошешуар:  зелено-белые
автобусы похожи были на больших зверей, а между ними  сновали  маленькие
такси.
   Дама уже сидела там, в голубом, как всегда, костюме и  белой  шляпке,
которая ей так шла и казалась такой весенней. Она  подвинулась,  уступая
место рядом с собой мадам Мегрэ; та протянула  ребенку  принесенную  для
него плитку шоколада.
   - Скажи спасибо, Шарль.
   Шарль был двухлетний малыш с поразительно большими  черными  глазами,
огромные ресницы делали его похожим на девочку. Вначале мадам Мегрэ даже
не могла понять, говорит ли он, точнее, похоже ли то, что он произносит,
на  какой-нибудь  язык,  и  только  потом  ей  стало  ясно,  что  они  -
иностранцы, хотя даму она, конечно, не рискнула расспрашивать.
   - Для меня март, несмотря на ливни, самый лучший в  Париже  месяц,  -
говорила мадам Мегрэ. - Некоторым больше нравится май или июнь, но  март
настолько свежее!
   Время от времени она оборачивалась, посматривая на окна  Флореско,  с
ее места хорошо была видна голова пациента, обычно до  нее  сидевшего  в
кресле стоматолога.
   Малыш в это утро был очень занят: он пришел с ярко-красным ведерком и
совочком. Возясь в песочнице, ребенок  выглядел  чистеньким,  он  вообще
всегда был опрятно одет, за ним явно хорошо смотрели.
   - Мне, наверное, осталось раза два прийти, - вздохнула мадам Мегрэ. -
Доктор Флореско сказал, что сегодня возьмется за мой последний зуб.
   Дама, слушая  мадам  Мегрэ,  улыбалась.  Говорила  она  по-французски
блестяще, с легким намеком на акцент, только добавлявшим  очарования  ее
выговору. Без шести или семи минут одиннадцать она  все  еще  улыбалась,
только  теперь  малышу,  отправившему  себе  в  лицо,   к   собственному
изумлению, целый совок песка, а  потом  вдруг  явно  что-то  увидела  на
проспекте Трюдена, на секунду, похоже, растерялась,  затем  поднялась  и
быстро проговорила, обращаясь к мадам Мегрэ:
   - Вы ведь побудете с ним минуточку? Я сейчас же вернусь.
   В тот момент мадам Мегрэ даже не слишком удивилась. Просто  ей  очень
хотелось, чтобы мамаша вернулась скорее и не подвела ее; из деликатности
она не обернулась и потому не увидела, куда та пошла.
   Мальчик вообще ничего не заметил. Сидя на корточках, он насыпал песок
в ведерко, а затем тут же высыпал его, неустанно проделывая это снова  и
снова.
   Мадам Мегрэ была без часов. Они не шли у нее уже несколько лет, но ей
и в голову  не  приходило  чинить  их.  Какой-то  старик  (должно  быть,
здешний, она уже видела его тут) подсел к ней на скамейку.
   - Вы не будете любезны сказать мне, сколько времени?
   У него, должно быть, часов тоже не было, и он ответил:
   - Около одиннадцати.
   Пациент в окне у зубного врача уже исчез. Мадам Мегрэ забеспокоилась.
Ей было стыдно, что она заставляет ждать  такого  милого,  внимательного
доктора, он так бесконечно терпелив.
   Она обвела глазами сквер, но молодая дама в шляпке все не появлялась.
Может, ей вдруг стало плохо?
   Или, может быть, она  увидела  кого-то,  с  кем  срочно  понадобилось
переговорить?
   Через сквер шел полицейский, и мадам Мегрэ  кинулась  к  нему,  чтобы
узнать время. Было ровно одиннадцать.
   Дама не возвращалась, а минуты шли. Ребенок  посмотрел  на  скамейку,
увидел, что матери нет, но вроде не испугался.
   Если бы только мадам Мегрэ могла предупредить врача!  Всего-то  улицу
перейти и подняться на четвертый этаж. Она чуть было сама  не  попросила
Старика присмотреть за мальчиком, пока она сбегает предупредить  доктора
Флореско, но не осмелилась и так и стояла, с  нарастающим  беспокойством
оглядываясь по сторонам.
   Когда она в следующий раз узнала у прохожего время, было уже двадцать
минут двенадцатого. Старик ушел. На скамейке она сидела  одна.  Пациент,
который бывал у врача до нее, вышел из подъезда  и  двинулся  в  сторону
улицы Рошешуар.
   Что было делать? Может, с  этой  милой  дамой  что-нибудь  случилось?
Правда, если бы ее сбила машина, собралась  бы  толпа,  люди  бы  бежали
туда. Но вот ребенок, того и гляди, забеспокоится.
   Смешная вышла история. Мегрэ опять будет подтрунивать над ней. Лучше,
пожалуй, промолчать. Сейчас она позвонит доктору и извинится.  Стоит  ли
ему рассказывать, что с ней приключилось?
   Мадам Мегрэ так разнервничалась, что ей стало жарко - кровь прилила к
щекам.
   - Как тебя зовут? - спросила она малыша.
   Но он молчал и не сводил с нее своих темных глаз.
   - А где твой дом, ты знаешь?
   Мальчик не слушал ее, он конечно же не понимал по-французски.
   - Простите, месье, скажите, пожалуйста, который час?
   - Без двадцати двух минут двенадцать, мадам.
   Мать ребенка все не шла.  И  когда  повсюду  прогудело  двенадцать  и
строители оккупировали соседний бар, она тоже не пришла.
   Из дома напротив  вышел  доктор  Флореско,  сел  в  маленькую  черную
машину, а мадам Мегрэ так и не  решилась  оставить  мальчика  и  подойти
извиниться.
   Сейчас ее больше всего тревожила курица, оставленная на  огне.  Мегрэ
сказал, что почти наверняка в час придет обедать.
   Может, предупредить полицию? Но и для этого  надо  отойти.  Если  она
уведет с собой ребенка, а мать тем  временем  вернется,  она  же  с  ума
сойдет от беспокойства. Бог знает, куда она  кинется  и  где  они  тогда
встретятся! И  крохотного  малыша  тоже  не  оставишь  одного  посредине
сквера, в двух шагах от снующих туда-сюда машин и автобусов.
   - Простите, месье, будьте любезны, скажите, пожалуйста, который час?
   - Половина первого.
   Курица, конечно, уже горит; вот-вот придет Мегрэ.
   И впервые за столько лет супружеской жизни ее не будет дома.
   Позвонить  ему  невозможно,  ведь  для  этого  пришлось  бы  оставить
мальчика и зайти в бар. Хоть бы тот полицейский снова появился или любой
другой, она бы сказала, кто она, и он позвонил бы мужу.  Как  назло,  ни
одного поблизости не видно.  Она  смотрела  во  все  стороны,  садилась,
вставала, то и дело ей казалось, что она видит знакомую белую шляпку, но
всякий раз это была не та, которую она ждала.
   Она  насчитала  больше  двадцати  шляпок  за   полчаса,   четыре   их
обладательницы были к тому же в голубых костюмах.

***

   В одиннадцать часов, как раз когда мадам Мегрэ начинала  волноваться,
оставшись посреди сквера с  малышом,  комиссар  надевал  шляпу,  отдавая
последние распоряжения Люка. Покинув свой  кабинет  не  в  самом  лучшем
настроении, Мегрэ шел к маленькой двери, соединявшей полицию  с  Дворцом
правосудия.
   Так уж повелось, что примерно с тех пор, как мадам Мегрэ стала ездить
к своему зубному врачу в девятый  округ,  комиссар  с  утра  приходил  в
следственный отдел.
   Там на скамьях, ожидая своей очереди в  коридоре,  всегда  сидели  на
редкость странные люди, некоторые даже между двумя  полицейскими.  Мегрэ
стучал в дверь, где была табличка:
   "Судебный следователь Доссен".
   - Войдите.
   Доссен был самый высокий юрист в Париже, и всегда  казалось,  что  он
стесняется своего роста, словно  извиняется  за  свой  аристократический
силуэт русской борзой.
   -  Садитесь,  Мегрэ.  Курите  свою  трубку.  Вы  прочли   сегодняшнюю
заметку?
   - Я еще не видел газет.
   Доссен положил перед ним газету, на первой странице  которой  крупным
шрифтом был набран заголовок:

ДЕЛО СТЁВЕЛЬСА

   Г-н Филипп Лиотар обращается в Лигу Прав Человека
   -  Я  долго  обсуждал  это  с  прокурором.  Мы  не  можем   отпустить
переплетчика хотя бы из-за язвительности самого Лиотара.
   Всего пару недель назад это имя во Дворце правосудия почти никому  не
было известно. Серьезных дел Филипп Лиотар,  которому  едва  исполнилось
тридцать, никогда еще не вел. Пробыв пять лет секретарем под крылышком у
знаменитого адвоката, он только-только начинал самостоятельную  жизнь  и
обитал пока в плохонькой,  мягко  говоря,  квартирке  на  улице  Бержер,
неподалеку от дома свиданий.
   С тех пор как разразилось дело Стёвельса, газеты что ни день писали о
Лиотаре;  он  давал  скандальные   интервью,   делал   широковещательные
заявления и даже мелькал со своим всклокоченным чубом  и  саркастической
улыбочкой в теленовостях.
   - У вас ничего нового?
   - Ничего заслуживающего внимания.
   - Вы надеетесь найти человека, давшего телеграмму?
   - Торранс в Конкарно. Он очень расторопный.
   Дело Стёвельса,  уже  три  недели  будоражащее  общественное  мнение,
подавалось с заголовками, достойными бульварного романа.
   Началось с такого:

ПОДВАЛ НА УЛИЦЕ ТЮРЕНН

   По случайности это все происходило в квартале,  который  Мегрэ  очень
хорошо знал, даже мечтал одно время жить там,  в  пятидесяти  метрах  от
площади Вогезов.
   Оставляя за спиной узкую улочку Фран-Буржуа, с угла площади  повернув
на улицу Тюренн, ведущую к площади  Республики,  по  левую  руку  видишь
желтый дом, в котором расположилось  бистро,  потом  молочную  Сальмона.
Рядом застекленная мастерская с  низким  потолком,  на  пыльной  витрине
потускневшие буквы: "Художественный переплет". В соседней лавочке  вдова
Ранее держит торговлю зонтиками.
   Между  мастерской  и  витриной  с  зонтиками  -  ворота,   над   ними
полукруглый свод, здесь же каморка  консьержки,  а  в  глубине  двора  -
старинный особняк, в котором теперь полно и контор, и частных квартир.

ТРУП В ПЕЧКЕ?

   Публика только не знала (полиция в свой черед позаботилась, чтобы  об
этом не пронюхала пресса), насколько случайно все вскрылось.
   Однажды утром в своем почтовом  ящике  уголовная  полиция  обнаружила
замусоленный обрывок оберточной бумаги, где было написано:

"ПЕРЕПЛЕТЧИК С УЛИЦЫ ТЮРЕНН СЖЕГ У СЕБЯ В ПЕЧКЕ ТРУП".

   Подпись, разумеется, отсутствовала. Бумажка в конце концов попала  на
стол к Мегрэ, он отнесся к  ней  весьма  скептически,  -  даже  не  стал
беспокоить старых своих инспекторов, а отправил малыша Лапуэнта, который
жаждал проявить себя и просто рвался в бой.
   Лапуэнт выяснил, что на улице Тюренн действительно живет переплетчик,
фламандец, переехавший во Францию уже двадцать  пять  лет  назад,  некий
Франс Стёвельс. Выдав себя за сотрудника  санитарной  службы,  инспектор
осмотрел  помещение  и  вернулся  с  подробным  планом  его  квартиры  и
мастерской.
   - Стёвельс, господин комиссар, работает, если можно так выразиться, в
витрине. Мастерская его, все более темная  по  мере  удаления  от  окна,
разгорожена, за перегородкой у  Стёвельсов  устроена  спальня.  Лестница
оттуда ведет в полуподвал, там кухня, а при ней  -  маленькая  комнатка,
она служит им столовой, внизу целый день горит  свет;  еще  у  них  есть
подвал.
   - С печкой?
   - Да. Очень старого образца, и сохранилась она  у  них  не  в  лучшем
виде.
   - Но работает?
   - Сегодня ее не топили.
   В пять часов с обыском на улицу Тюренн отправился Люка.  По  счастью,
он предусмотрительно взял  с  собой  ордер,  без  которого  переплетчик,
заявивший о неприкосновенности своего жилища, не позволил  бы  ему  даже
войти.
   Так что бригадир Люка чуть было  не  вернулся  несолоно  хлебавши,  и
теперь, когда дело Стёвельса стало кошмаром для всей уголовной  полиции,
на него почти сердились, что кое-что ему удалось найти.
   Разгребая пепел в  самой  глубине  печки,  он  нашел  два  зуба,  два
человеческих зуба, которые и отнес немедленно в лабораторию.
   - Что за человек этот переплетчик? - спросил у Люка Мегрэ, в  те  дни
лишь издали наблюдавший за тем, как продвигается дело.
   - Ему лет сорок пять. Он рыжий, на лице следы от оспы, глаза голубые;
похоже, человек он мягкий. Жена его, Фернанда, хоть  и  намного  моложе,
опекает его, как ребенка.
   О Фернанде, тоже ставшей теперь знаменитостью, было известно, что она
приехала некогда  в  Париж  что  называется  "в  люди",  но,  проработав
какое-то  время  прислугой,   долгие   годы   затем   прогуливалась   по
Севастопольскому бульвару.
   Ей было тридцать шесть, она жила со Стёвельсом уже десять лет, и  три
года назад они без каких-либо видимых причин поженились в мэри