его звали?
   - Педро, - помолчав, ответил голландец. Он явно лгал.
   - Испанец или итальянец?
   - Представьте, меня это никогда не  интересовало!  Я  предоставил  в  его
распоряжение ателье и комнату, дал ему денег на краски и холсты.
   - Л вечерами вы запирали его на ключ, чтобы он не шатался по кабакам?
   - Ничего подобного!
   - Зачем же эти наружные замки?
   - Я велел поставить их еще во время строительства дома. А
   - Для чего?
   - О боже мой, это же ясно!  Впрочем,  вам,  конечно,  невдомек  -  вы  не
коллекционер! Я долго хранил здесь часть  своих  картин  -  те,  которым  не
хватило места на стенах. Естественно, я запирал двери, или, по-вашему,  надо
было оставлять кого-то в этом помещении?
   - Но ведь ателье было оборудовано для вашей тогдашней подруги-художницы.
   - Замок поставили уже после ее отъезда. Это вас устраивает?
   - И на двери задней комнаты тогда же?
   - Кажется, я просил слесаря поставить замок и там.
   - Ну хорошо, вернемся к вашему Педро.
   - Он прожил в доме всего несколько месяцев.
   - Несколько, - подчеркнул  Мегрэ.  Мирелла  не  смогла  сдержать  улыбку.
Голландец явно нервничал, но, обладая, по-видимому,  редкой  выдержкой,  все
еще держал себя в руках.
   - Так вы говорите, что это был большой талант?
   - Ода!
   - И теперь он сделал карьеру, стал известным художником?
   - Не знаю". я потерял его из виду. В то время я не раз поднимался к  нему
в ателье и восхищался его работой...
   - Вы покупали его картины?
   - Посудите сами, можно ли покупать картины у человека, которого полностью
содержишь?
   - Значит, у вас не сохранилось ни одной его картины? И ему  не  пришло  в
голову подарить вам хоть одну из них перед своим отъездом?..
   - В этом доме нет ни одного полотна, написанного позднее чем тридцать лет
назад.  Настоящий  любитель  живописи  почти  всегда  коллекционер...  Любая
коллекция, как известно, ограничена определенными временными рамками...  Моя
коллекция начинается с Ван-Гога и заканчивается Модильяни...
   - Педро питался наверху?
   - А вы как думаете?
   - Его Карл обслуживал?
   - Это вопрос уже по женской части.
   - Да, Карл, - неуверенно подтвердила Мирелла.
   - А Педро часто выходил из дома?
   - Как и все молодые люди его возраста.
   - Да, кстати, сколько ему было лет тогда?
   - Года двадцать три. Потом к нему стали наведываться  друзья  и  подруги.
Поначалу их было немного - в  ателье  заходили  лишь  два-три  человека.  Но
постепенно Педро вошел во вкус. По ночам у него собирались  целые  ватаги  -
человек по двадцать. Поднимались такой шум и гам, что жена всю ночь не могла
уснуть - ее спальня как раз под ателье.
   - Мадам, вы  ни  разу  не  полюбопытствовали  посмотреть,  что  же  здесь
происходит? - обратился комиссар к Мирелле.
   - Я предоставила это мужу.
   - И чем же дело кончилось?
   - Он дал Педро немного денег и выставил его за дверь.
   - Именно тогда, сударь, вы и обнаружили в комнате эти "фрески"?
   Йонкер кивнул.
   - А вы, мадам, видели их тогда? Ведь ваш портрет на стене - свидетельство
тому, что Педро был в вас влюблен. Он не пытался ухаживать за вами?
   - Если вы будете продолжать разговор в подобном тоне, господин  Мегрэ,  я
вынужден буду проинформировать  нашего  посла  о  самоуправстве  французской
полиции, - резко сказал Йонкер.
   - Заодно проинформируйте его и о тех особах, которые приходят  к  вам  по
вечерам, а уходят глубокой ночью, если не под утро.
   - А я-то думал, что знаю французов.
   - А я полагаю, что знаю голландцев...
   - Прошу вас, не надо ссориться, - вмешалась Мирелла.
   - Хорошо. Тогда один вопрос,  на  который  мне  хотелось  бы,  в  порядке
исключения, получить совершенно точный ответ: в  котором  часу  вы  ушли  из
ателье в прошлую ночь?
   - Дайте подумать... Во время работы я снимаю  часы,  а  наверху,  как  вы
заметили, часов на стене нет... Помню, около одиннадцати вечера я  отпустила
горничную...
   - Вы были в этот момент в ателье?
   - Да. Она поднялась туда и спросила, ждать  ли  ей,  пока  я  кончу,  или
приготовить постель и уйти.
   - Вы писали картину, которая осталась на мольберте?
   - Да. Я долго простояла над холстом с угольным карандашом в одной руке  и
тряпкой - в другой, думая о сюжете.
   - Какую же картину вы задумали?
   - Я бы назвала это "Гармония". Не думайте,  что  абстрактное  полотно  не
нуждается  в  сюжете  и  что  его  можно  начать  наудачу,  с  чего  угодно!
Абстракционизм  требует,  пожалуй,  больше  размышлений   и   поисков,   чем
предметная живопись!
   - Итак, в котором часу вы ушли из ателье?
   - Когда я спустилась к себе, было, видимо, около часу ночи.
   - Уходя, вы погасили свет?
   - Скорее всего, ведь это делается машинально.
   - Вы были одеты так же, как и сегодня: в  белом  халате  и  с  чалмой  на
голове?
   - Да, это старый купальный халат, а  чалма  -  просто  банное  полотенце.
Как-то неловко, знаете, надевать блузу - профессиональный костюм  художника,
ведь я дилетантка!
   - Ваш муж уже спал? Вы не зашли к нему в спальню пожелать спокойной ночи?
   - Обычно я этого не делаю, когда ложусь позже, чем он.
   - Боитесь встретить там одну из посетительниц?
   - Да, если угодно.
   -  Ну  вот,  кажется,  и  все...  -  произнес   Мегрэ.   Комиссар   сразу
почувствовал, как его последние слова разрядили обстановку, но на самом деле
он вовсе не собирался давать противнику передышку. Это был лишь  его  старый
излюбленный прием. Он зажег погасшую трубку, некоторое  время  молча  курил,
словно вспоминая, не забыл ли  что  спросить,  и  потом  внезапно  заговорил
снова:
   - С присущим вам тактом, сударь, вы изволили отметить, что я ровно ничего
не смыслю ни в психологии поклонника искусств, ни в его поступках.  Судя  по
каталогам в вашей библиотеке, вы следите за крупными аукционами, где  купили
немало полотен; ведь какое-то время вам пришлось даже хранить их в ателье  -
на стенах, как вы сказали, не хватало места. Так?  Сейчас  там  ничего  нет.
Стало быть, некоторые картины перестают вам нравиться и вы их продаете?
   - Что же, попытаюсь внести в этот вопрос полную ясность, чтобы  больше  к
нему не возвращаться, - сказал Йонкер. - Часть моего собрания досталась  мне
в наследство от отца, который  был  не  только  финансистом,  но  и  большим
меценатом. Именно он  открыл  и  вывел  в  люди  некоторых  художников,  чьи
произведения ныне скупают крупнейшие музеи.
   Несмотря на значительные доходы, я, конечно, не в  состоянии  купить  все
интересующие меня картины.
   Как всякий коллекционер, я  начал  с  картин  второразрядных,  вернее,  с
малоизвестных произведений великих мастеров.
   С течением времени ценность этих полотен возрастала, а я сам  все  глубже
проникал в таинства живопись. Таким образом, у меня  появилась  возможность,
продавая некоторые из своих картин, приобретать  взамен  более  известные  и
ценные.
   - Простите, я вас перебью. Вы занимались этим до последнего времени?
   - Я буду заниматься этим до конца своих дней...
   -  Картины,  предназначенные  для  продажи,  "вы  отправляли  на  большие
аукционы в Отель Друо или сбывали их через коммерсантов?
   - Иногда я отправлял одну-две картины на публичные  распродажи,  но  лишь
изредка. С  молотка  картины  продают  лишь  случайные  наследники.  Крупные
коллекционеры, как правило, сбывают свои полотна другим путем.
   - Каким же?
   - Они следят за спросом и  знают,  например,  когда  какой-либо  музей  в
Соединенных Штатах  или,  скажем,  в  Латинской  Америке  ищет  Ренуара  или
"голубого" Пикассо. И если коллекционер  хочет  продать  такую  картину,  он
непосредственно связывается с этим музеем.
   - Следовательно, ваши соседи могли  видеть,  как  увозят  проданные  вами
картины?
   - Да, впрочем, это могли быть полотна жены, которые она дарила друзьям.
   - Могли бы  вы,  господин  Йонкер,  назвать  мне  имена  некоторых  ваших
покупателей? Ну, скажем, за последний год?..
   - Нет, не могу.
   Голос голландца прозвучал холодно и решительно.
   - В таком случае я вправе думать, что речь идет о контрабанде?
   - Ну зачем же такие сильные слова? Но вообще говоря, дело  это,  конечно,
деликатное.  Большинство  стран  объявляют   ценные   полотна   национальным
достоянием и ограничивают их вывоз со своей территории. Теперь вы понимаете,
почему я не могу назвать  вам  имена  своих  покупателей.  У  меня  покупают
картину, я передаю ее новому  хозяину,  он  расплачивается  со  мной,  и  ее
дальнейшая судьба меня больше не волнует. Где она оказывается в итоге - я не
знаю.
   - Так уж и не знаете? - перебил Мегрэ.
   - И не хочу знать! Это уже не мое дело. Точно так же меня не  волнует,  в
чьих руках побывала картина, которую я покупаю...
   Мегрэ встал. Ему казалось, что прошла целая вечность с того момента,  как
он вошел в этот дом.
   - Простите, мадам, что я прервал ваши обычные занятия  и  исковеркал  вам
весь день...
   Мирелла промолчала, но в ее красноречивом взгляде он прочел немой вопрос:
"Ведь это еще не все, не так ли? Я-то, слава богу, знаю полицию!  Вы  теперь
не выпустите нас из рук! Какую же западню вы готовите?"
   Она повернулась к мужу, хотела было что-то сказать, но так и не  сказала.
И, прощаясь с Мегрэ, пробормотала лишь обычное:
   - Рада была с вами познакомиться... Йонкер  встал  и,  затушив  сигару  в
пепельнице, сказал с легким поклоном
   - Прошу извинить меня за непозволительную вспыльчивость. Мне ни на минуту
не следовало забывать об обязанностях хозяина дома...
   Он не стал вызывать камердинера и сам проводил Мегрэ до двери.
   Прежде чем сесть в такси на углу улицы Колен-кур, Мегрэ  не  удержался  и
зашел в знакомое бистро, где побывал еще утром. Он заказал две кружки пива и
выпил их, смакуя каждый глоток.

   БОСОЙ ПЬЯНИЦА
   В бистро на окраинах запоминают клиентов чуть ли не с  первого  раза,  во
всяком случае, хозяин в рубашке с засученными рукавами,  казалось,  удивился
тому, что посетитель, утром заказавший грог, к вечеру  перешел  на  пиво.  А
когда Мегрэ попросил жетон для телефона, он не выдержал:
   - Только один? Утром вы три просили!
   В кабине стоял густой запах яблочного спирта; кальвадосом пахло  даже  от
телефонного диска; как видно, клиент, звонивший  отсюда  недавно,  успел  до
этого изрядно накачаться.
   - Алло, кто у телефона?
   - Инспектор Неве.
   - Люка там?
   - Сейчас позову... Минуточку... Он разговаривает по другому аппарату...
   - Извините, шеф, что заставил вас ждать, - раздался в трубке голос Люка.
   - Ничего! Слушай, Люка, за домом некоего Нор-риса Йонкера, что  на  авеню
Жюно, нужно установить слежку и как можно быстрее. Это напротив дома, откуда
выходил Лоньон, когда на него напали. Нет, одним не обойтись, пошли двух,  и
с машиной!
   - Трудновато будет! Машины все в разгоне.
   - Хоть из-под земли добудь! Следить нужно не только  за  Йонкерами,  если
они куда поедут, но и за всеми, кто к ним приходит. Не теряй времени!
   Такси медленно пробиралось в потоке машин, то и дело останавливаясь перед
светофорами.
   Еще в машине Мегрэ почувствовал вдруг какую-то неясную тревогу. С чего бы
это? Казалось, сегодня он мог быть вполне доволен  собой.  Как  ни  старался
Йонкер сбить его с  толку  -  ничего  не  вышло.  Не  помогли  голландцу  ни
надменный тон, ни окружавшая его роскошь, ни красавица жена.
   Так-то оно так! Но откуда же это чувство досады и смутного  беспокойства?
У Йонкера большую часть времени  Мегрэ  провел  в  его  кабинете;  обошел  с
хозяином дом сверху  донизу;  кульминацией  всего  визита,  несомненно,  был
разговор в ателье на третьем этаже. И все-таки не это  главное!  А  что  же?
Комната с рисунками на стенах и с незастланной железной кроватью! Вот что!
   ...Фривольный портрет Миреллы Йонкер, нарисованный на стене, казалось бы,
кое-как, несколькими небрежными взмахами кисти, был настолько выразителен  и
полон жизни,  что  Мегрэ,  как  ни  старался,  уже  не  мог  себе  ее  иначе
представить.
   Но кто же осмелился изобразить хозяйку дома в таком виде?  Женщина?  Вряд
ли!  Безумец?  Пожалуй.  Рисунки  шизофреников,  которые  доводилось  видеть
комиссару, нередко отличались такой же выразительностью и силой воображения.
   В той комнате кто-то жил и совсем недавно - это факт! Иначе полы не стали
бы мыть за несколько часов до его прихода, а стены давно бы побелили!
   Мегрэ неторопливо поднялся по широкой  лестнице  Дворца  правосудия.  Как
часто бывало, он не прошел к себе в кабинет, а заглянул  сначала  в  комнату
инспекторов. На столах горели лампы, ребята корпели над бумагами -  ни  дать
ни взять ученики вечерней  школы.  Он  не  подошел  ни  к  кому,  никого  не
окликнул, но сразу почувствовал себя в привычной  деловой  обстановке.  И  в
комнате никто не поднял голо< вы;  все  глядели  на  него  украдкой,  словно
школьники за сочинением при входе учителя, и  всем  стало  ясно,  что  Мегрэ
озабочен, взволнован, что он не просто устал, а, как говорится, работает  на
пределе. Мегрэ приоткрыл дверь.
   - Жанвье здесь?
   - Иду, шеф.
   Мегрэ некоторое время молча раскладывал на столе свои прокуренные трубки,
потом бросил:
   - Ну давай рассказывай. Сначала о Лоньоне...
   - Я звонил в Биша минут десять назад... Старшая медсестра  уже  рычит  на
меня... "Пока никаких изменений, - говорит,  -  и  до  завтрашнего  утра  не
трудитесь звонить..." Его еще не вывели из  комы  -  он,  правда,  открывает
иногда глаза, но не понимает, где он и что с ним...
   - Экс-жениха Маринетты ты разыскал?
   - А как же! Застал его на работе. Он пришел  в  ужас,  узнав,  что  я  из
полиции. "А вдруг, -  говорит,  -  отцу  доложат?"  Отец,  кажется,  человек
серьезный, перед ним все там на  задних  лапках  ходят...  Этот  Жан-Клод  -
молодой хлыщ, папенькин сынок, рыхлый и трусоватый... "Лучше, -  говорит,  -
выйдем на улицу", а перед секретаршей  разыграл  комедию,  выдавая  меня  за
клиента...
   Парень страшно боится отца и еще больше - всего, что может осложнить  ему
жизнь. Он с ходу стал исповедаться мне в своих грехах... Я сказал  ему,  что
Маринетта неожиданно  исчезла  из  дому,  а  нам  совершенно  необходимы  ее
показания...
   "Помогите ее разыскать, - говорю, - ведь вы у ней в женихах ходили больше
года, помолвлены были с ней".
   "Ну, какой я жених! Вы преувеличиваете!"
   "Скорей наоборот, если учесть,  что  вы  два-три  раза  в  неделю  у  нее
ночевали".
   Тут он совсем расстроился.
   "Ах, так вы и об этом знаете, - говорит, - но если она ждет ребенка, то я
тут ни при чем. Мы разошлись более девяти месяцев тому назад..."
   Чувствуете, шеф, что это за фрукт! Спросил я его, как и где они проводили
выходные дни:
   "Были ли у вас свои любимые места?"
   Он мямлит что-то. "Машина у вас своя?" - спрашиваю.
   "Конечно".
   "Так куда же вы уезжали по субботам: к морю или за город?"
   "За город, - отвечает, - в окрестности. В разные места. Останавливались в
сельских гостиницах,  поближе  к  воде.  Маринетта  увлекалась  плаванием  и
греблей... Она не любила  дорогих  отелей  и  модных  курортов,  не  терпела
светского блеска, было в ней что-то плебейское, знаете ли!"
   Под конец я выудил из него с полдюжины адресов тех  загородных  гостиниц,
где они чаще всего бывали. Это "Оберж дю  Клу"  в  Курселе,  "Шэ  Мелани"  в
Сен-Фаржо, между Мелуном и Корбсом, и "Феликс  и  Фелисия"  в  Помпонне,  на
берегу Марны, недалеко от Лани...
   По словам Жан-Клода,  она  особенно  любила  это  местечко,  хотя  там  и
гостиницы-то нет, а лишь захудалый деревенский трактир, где сдают при случае
две комнатушки без водопровода...
   - Ты сам съездил, проверил все это? - спросил Мегрэ.
   - Нет, решил остаться здесь, чтобы все новые сведения шли ко  мне.  Хотел
было обзвонить тамошние полицейские участки, но побоялся, что по телефону не
сумею им толком объяснить что к чему и они только спугнут нашу девицу.
   - И что же ты надумал?
   - Направил людей по каждому адресу - Лурти, Жамина, Лагрюма...
   - И всех - на машинах?
   - Да, - Жанвье сразу сник.
   - Вот почему Люка сказал мне, что машины в разгоне.
   - Виноват, шеф.
   - Нет, нет, решение правильное. Сведения уже поступили?
   - Только из трактира "Оберж дю Клу". Там  ничего...  Остальные,  по  моим
расчетам, должны вот-вот позвонить...
   Мегрэ долго раскуривал трубку, словно забыв об инспекторе.
   - Я вам больше не нужен?
   - Пока нет. Но никуда не уезжай, не предупредив меня. Скажи  Люка,  чтобы
тоже не отлучался...
   Комиссар чувствовал, что надо спешить. С тех пор как  он  вышел  из  дома
голландца, где провел несколько часов, ощущение неясной тревоги не  покидало
его. Он был уже совершенно уверен, что над кем-то  из  людей,  причастных  к
этому делу, нависла смертельная угроза. Но над кем?
   Йонкер сделал все,  чтобы  замести  следы.  Мегрэ  подумал,  что  в  доме
голландца можно было принять на веру  лишь  полотна  великих  мастеров,  все
остальное - сплошная ложь.
   - Соедините меня с бюро регистрации иностранцев...
   Не прошло и десяти минут, как ему сообщили,  что  девичья  фамилия  мадам
Йонкер - Майян и по паспорту зовут ее не Миреллой, а Марселиной.
   - Соедините меня, пожалуйста, с уголовной полицией Ниццы... Если можно  -
сразу с комиссаром Бастиани...
   Не в силах  больше  ждать,  Мегрэ  решил  действовать  наудачу,  во  всех
возможных направлениях.
   - Это вы, Бастиани? Как дела, старина? Какая там у вас погода? Здесь  три
дня  шел  дождь,  только  сегодня  после  полудня  немного  распогодилось...
Послушайте, нужно, чтобы ваши люди порылись немного  в  архивах...  Если  не
найдете у себя, покопайтесь в суде... Речь идет о  некоей  Марселине  Майян.
Родилась она в Ницце, вероятнее всего, где-то в старых кварталах, неподалеку
от церкви святого Репарата...
   Теперь ей тридцать четыре года. Ее первый муж  -  англичанин  по  фамилии
Мьюир - владелец завода шарикоподшипников в Манчестере. С ним она  некоторое
время жила в Лондоне, потом разошлась и там же  в  Лондоне  вышла  замуж  во
второй раз за богатого голландца Норриса Йонкера. Сейчас проживает в Париже.
Да... Я буду у себя в кабинете... Видимо, всю ночь... Так что звоните...
   Минут  пять  он,  казалось,  дремал  за  столом,  потом  его  рука  снова
потянулась к телефонной трубке.
   - Дайте мне Лондон вне всякой очереди! Вызовите  Скотланд-Ярд...  Попрошу
соединить  с  инспектором  Пайком...  простите,  бога   ради,   со   старшим
инспектором Пайком.
   Со Скотланд-Ярдом его соединили через три минуты, но пока там разыскивали
Пайка, прошло добрых десять. Еще несколько минут Мегрэ на ломаном английском
языке поздравлял коллегу с  повышением,  а  тот  -  на  ломаном  французском
сердечно благодарил.
   - Майян... Говорю по буквам: Морис, Андре... Майян...  Мьюир...  -  Мегрэ
передал по буквам и эту фамилию.
   - О, это имя мне знакомо, - отозвался мистер Пайк. - Сэр Герберт Мьюир из
Манчестера? Да. Три года назад ее величество пожаловала ему титул сэра.
   - Второй ее муж - Норрис Йонкер... - и Мегрэ снова передал по буквам,  не
забыв добавить о том,  что  голландец,  дослужился  в  английской  армии  до
полковника.
   - Возможно, что между двумя замужествами она жила и с другими. Ведь после
развода некоторое время  она  оставалась  в  Лондоне  и  вряд  ли  была  там
одинока...
   Мегрэ не преминул и здесь подчеркнуть,  что  речь  идет  о  покушении  на
инспектора полиции, на что мистер Пайк торжественно заявил:
   - У нас виновного повесили бы, будь то мужчина или женщина. Покушение  на
полицейского карается у нас смертной казнью2.
   Как и Бастиани, Пайк обещал позвонить. Мегрэ заглянул к инспекторам  -  в
огромной  комнате  осталось  всего  четыре  человека.  Жанвье  поднялся  ему
навстречу.
   - Шеф, звонили из трактира "Шэ Мелани", что у Сен-Фаржо. Ее там нет. И  в
"Смелом петушке", как я и предполагал, ее нет. В  "Танцующей  сороке"  тоже.
Остается одна Марна.