записями телефонных звонков,  посещал  пациентов  на  дому,
обедал в каком-нибудь ресторане и в  два  часа  возвращался  на  бульвар
Османн, где консультировал пациентов.
   К шести часам он заканчивал  прием,  и  Жозефа  Шовэ  отправлялась  к
проживающей в том же квартале на улице Вашингтон дочери и  почти  всегда
оставалась у нее ночевать.
   Что же произошло? Полиция хранит  гробовое  молчание,  и  нам  трудно
восстановить всю цепочку событий, но выявить некоторые факты мы сумели.
   В минувшую субботу доктор Негрель покинул кабинет на бульваре  Османн
в половине шестого, Жозефа еще  оставалась  в  апартаментах.  Во  второй
половине дня он принял с полдюжины пациентов и  пациенток,  и  никто  из
жильцов дома не заметил ничего необычного.
   В  воскресенье  доктор  Негрель  навещал  своих  друзей  в   сельской
местности, а Жозефа весь день провела вместе с  дочерью  в  квартире  на
улице Вашингтон и возвратилась на бульвар Османн только в понедельник  в
восемь утра.
   Уборку  она,  как  обычно,  начала  с  того,  что  пропылесосила  зал
ожидания, затем прошла в кабинет,  за  которым  находится  приемная  для
осмотра больных.
   И лишь там, в третьем помещении, ее удивил неприятный запах, как  она
выразилась, сладковато-тлетворный, но поначалу она не обеспокоилась.
   Однако в конце концов за несколько минут до  девяти  часов  в  Жозефе
проснулось любопытство и она открыла дверь в четвертую  комнату  меньших
размеров, переоборудованную в  лабораторию.  Именно  оттуда  шел  запах,
точнее, из одного из шкафов.
   Оказалось, что тот заперт, а ключа нет в замке. В то время как Жозефа
изучала шкаф, за ее спиной раздались шаги и, обернувшись, она  оказалась
лицом к лицу с явившимся на работу доктором Негрелем:
   Вздрогнул ли он при этом? Побледнел ли? Добытые  нами  на  этот  счет
косвенные свидетельства противоречивы. Он якобы воскликнул:  "А  вы  что
тут делаете?" Она будто бы ответила: "А вы разве не чувствуете  какой-то
запах?" И вроде бы высказала предположение о дохлой мыши. "Доктор Жав не
оставлял вам ключей?" - спросил Негрель.
   Разумеется, мы стремимся всего  лишь  наилучшим  образом  представить
факты. Спустя несколько минут Жозефа якобы пошла за  слесарем  на  улицу
Мироменил и привела его на место событий".
   Читая статью, Мегрэ размышлял, где же  этот  ловкач  Лассань  откопал
такие подробности. Он готов был поспорить, что Жозефа тут  ни  при  чем.
Еще менее вероятно, что ему  поведал  об  этом  доктор  Негрель.  Может,
консьержка? Вполне допустимо. А что, если потом проболтался слесарь?
   Комиссар продолжил чтение.
   "Когда удалось открыть дверцы шкафа, взорам присутствующих  предстало
полностью обнаженное женское тело,  которое,  похоже,  насильно  согнули
пополам, чтобы втиснуть в довольно ограниченное пространство.
   В отсутствие  комиссара  Мегрэ,  находящегося  в  отпуске,  на  место
происшествия   прибыл   инспектор    Жанвье,    следом    за    ним    -
судебно-медицинский эксперт и представитель прокуратуры, при этом прессу
по все еще непонятным нам причинам предпочли держать в неведении.
   Идентифицировать труп не составило труда, так как речь идет  о  мадам
Жав, которую все считали отдыхающей в Каннах.
   Помимо синяка на правом виске, который мог  появиться  от  ушиба  при
падении, никаких следов насилия на трупе нет.
   Доктор Негрель утверждает, что не видел мадам Жав ни в субботу, ни  в
какой-либо иной день с момента ее с доктором Жавом отъезда первого  июля
в Канны.
   Жозефа как будто заявляет то же самое.
   Каким  же  образом  молодая  женщина  оказалась  убитой?  Когда   это
случилось? По нашим данным, судмедэксперт считает днем смерти субботу.
   Доктор Жав,  поставленный  в  известность  о  трагедии  по  телефону,
вылетел из Ниццы в Париж полуденным рейсом в понедельник.
   Он, как и доктор  Негрель,  провел  ночь  на  вторник  на  набережной
Орфевр. Из данных ими там показаний ничего не просочилось. Даже  сегодня
утром в уголовной полиции нам отказались сообщить, взят ли  кто-либо  из
них под стражу. Дознание поручено вести следователю Комельо, а он -  еще
менее словоохотлив, чем инспектор Жанвье.
   Наш собственный корреспондент в Каннах попытался связаться  с  няней,
мадемуазель  Жюссеран,  которая  осталась  там  вместе  с  ребенком,  но
проникнуть на виллу  не  удалось,  хотя  мобильная  бригада  жандармерии
побывала там уже дважды.
   Как видите, это дело - одно из самых таинственных за последние  годы,
и развязки следует ожидать самой неожиданной.
   Кто убил мадам Жав? Почему? И с какой стати ее абсолютно  нагое  тело
засунули в шкаф, расположенный сразу же за  кабинетом,  используемым  ее
мужем для медицинских консультаций?
   В ожидании неожиданных поворотов в ходе  расследования  -  а  они  не
заставят себя ждать - мы хотим сообщить читателям некоторые  сведения  о
тех, кто замешан в этой истории.
   Доктору Филиппу Жаву сорок  четыре  года,  он  родился  в  Пуатье  и,
блестяще окончив Парижскую медицинскую школу, стажировался в  больницах.
До женитьбы практиковал частным образом в пригороде Исси-ле-Мулино, имея
одну из  самых  непритязательных  приемных,  а  пациентами  его  были  в
основном рабочие близлежащих заводов.
   Пять лет тому назад он вступил в брак с Эвелин Ле Терек,  моложе  его
на  шестнадцать  весен,   из   чего   следует,   что   погибла   она   в
двадцативосьмилетнем возрасте.
   Семья Ле Терек владеет консервным  заводом  в  Конкарно,  и  домашним
хозяйкам хорошо известна торговая марка сардин "Ле Терек и Лоран".
   Сразу  же  после  свадьбы  молодая  чета  обосновалась  в   роскошных
апартаментах на бульваре Османн, и вскоре доктор Жав стал одним из самых
признанных врачей столицы.
   Два года спустя глава семьи Ле Терек скончался, оставив свое  дело  в
Конкарно сыну Иву и дочери.
   У четы Жав родилась дочь Мишель - сейчас ей три года.
   Что касается доктора Негреля, его также считают блестящей  личностью.
Тридцатилетний холостяк, он все еще живет в студенческой  комнатушке  на
улице Сен-Пер и не позволяет себе излишеств. Негрель так и не  обзавелся
собственным врачебным кабинетом и работает вместе с  профессором  Лебье.
Негрель впервые согласился подменить одного из  своих  коллег  на  время
отпуска.
   Мы пытались выяснить, находились ли до этого  супруги  Жав  и  доктор
Негрель в дружеских отношениях, но разобраться в этом не удалось.
   Повсюду  -  на  набережной  Орфевр  и  бульваре  Османн,  а  также  в
медицинской среде - мы наталкиваемся  на  странный  заговор  молчания  в
связи с этим делом.
   Консьержка тоже не слишком словоохотлива и ограничивается заявлением,
что не ведала о пребывании в доме мадам Жав.
   Тем не менее наш собкор на Лазурном берегу все же добился результата,
хотя и довольно скромного. На аэродроме в Ницце якобы видели пассажирку,
похожую на мадам Жав. Она вылетела в субботу в  девять  пятнадцать  утра
рейсовым самолетом, который прибывает в Орли в одиннадцать с  четвертью.
Но в авиакомпании отказываются подтвердить, есть  ли  ее  имя  в  списке
пассажиров.
   Сейчас, когда эти строки идут  в  набор,  доктор  Поль  приступает  к
вскрытию".
   Вернувшись домой, Мегрэ  тщательно  вырезал  заметку  и  сунул  ее  в
папочку из плотной желтоватой бумаги - так он  поступал  всякий  раз  на
набережной Орфевр, когда заводил досье.
   Только на службе в таких  папках  содержались  оригиналы  документов,
подлинники, а  тут  приходилось  довольствоваться  газетными  статейками
более или менее сомнительного толка.
   - Ты готова? - спросил он мадам Мегрэ.
   Та выплыла из соседней комнаты  в  светлом  хлопчатобумажном  платье,
белых перчатках и с белой шляпкой на голове, и когда они  рука  об  руку
вышагивали по тротуару, то  производили  впечатление  супружеской  пары,
наслаждающейся отдыхом.
   - Похоже, тебя что-то начинает забавлять,  -  обронила  мадам  Мегрэ,
искоса взглянув на мужа.
   Он ничего не ответил, но улыбнулся, подумав не о бедняжке мадам  Жав,
а о Жанвье, который бьется сейчас над этим делом, стремясь  довести  его
до успешного конца сугубо самостоятельно.

Глава 2
УЖИН У ДЯДЮШКИ ЖЮЛЯ

   - Кальвадос для всех? - спросил Мегрэ, вытаскивая из кармана  трубку,
когда официантка в белом переднике подала кофе.
   Он понял смысл взгляда, брошенного женой сначала на него, а  затем  -
более скрытно - на Пардона. Он не был пьян, даже не захмелел.
   Выпил, пожалуй, ничуть не больше остальных и тем не  менее  сознавал,
что глазки его слегка поблескивают, а речь сделалась вяловатой, что было
отнюдь для него не характерно.
   На протяжении ужина в глазах мадам Мегрэ вспыхивали искорки умиления,
в первый раз она так посмотрела на мужа, когда тот заказал  пескарей  во
фритюре, а во второй -  после  того  как  он  следом  попросил  принести
жареную кровяную колбаску с картофелем-фри.
   Она сразу узнала этот ресторан, куда они с мужем не  заглядывали  лет
двадцать,  да  и  прежде  бывали  всего  пару  раз.   Вывеска   осталась
неизменной: "У дядюшки Жюля".
   И  хотя  вместо  деревянных  столешниц  появились   вызывающе   яркие
пластмассовые покрытия, а  бар  обрел  современный  облик,  в  ресторане
по-прежнему заправлял дядюшка Жюль, который внешне ничуть не  изменился,
а седая шевелюра делала его похожим на статиста в парике.
   В Жуенвиль они добрались на  машине  Пардонов,  но  место  для  ужина
выбрал Мегрэ - прямо напротив острова  Любви,  вокруг  которого  сновали
лодки и каноэ.
   Неподалеку проходили народные гулянья, и доносившаяся с улицы громкая
музыка  накладывалась  на  звуки,  льющиеся  из  проигрывателя  в  самом
ресторане. Посетителей было  немного,  и  большинство  из  них  сбросили
пиджаки, многие вообще заглянули сюда по-соседски.
   Ну чем не доказательство верности Мегрэ той программе отдыха, что  он
для себя наметил?
   - Есть развлечения, о которых непрестанно говорят  и  даже  мурлыкают
сложенные о них песенки, но никогда не удосуживаются позволить их  себе,
- заявил он в начале трапезы. - Например, вкусить чего-нибудь во фритюре
в бистро на берегу Марны. Признайтесь, Пардон, часто ли  дам  доводилось
приобщаться к такому времяпровождению?
   Доктор задумался и так долго медлил с ответом,  что  развеселил  свою
супругу.
   - Всего один раз,  -  сказала  она,  -  когда  у  мужа  еще  не  было
пациентов.
   - Вот видите! А мы дважды. Плюс к тому планируем бесцельно побродить,
взявшись за руки, по парижским улочкам...
   - Увы, виной всему нехватка времени, - вздохнул Пардон.
   - Так вот, на сей раз у меня его  немерено.  Как  по-вашему,  чем  мы
занимались после обеда? Сели в автобус, причем он - о, чудо из чудес!  -
оказался полупустым, и прокатились до площади Сент-Огюстен. И  ни  одной
пробки по пути. Потом пешочком прошлись вдоль всего бульвара Османн...
   - И даже ни разу не останавливались?
   - Представьте себе, нет.
   Мегрэ, само собой разумеется, рассмотрел здание, где проживал  доктор
Жав. Перед тщательно отлакированными воротами толпилась кучка  ротозеев,
на которых с досадой косился полицейский  в  форме.  При  столь  громком
происшествии оказаться в толпе зевак! Такое  с  комиссаром  приключилось
впервые и очень его позабавило. С одной стороны к дому примыкал  магазин
восточных ковров, а с другой  -  бутик,  должно  быть,  страшно  дорогой
модистки, так как в витрине красовалась всего одна шляпка.
   Именно таким  -  добротным,  дорогим,  чуточку  старомодным  -  он  и
представлял себе это здание.
   Потом они с мадам Мегрэ прошлись до площади Терн, выпили  по  рюмочке
на террасе кафе, а затем, словно два провинциала, проездом оказавшиеся в
Париже, по авеню Ваграм и Елисейским полям добрели до дому.
   - Получилось великолепно! - подвел итог Мегрэ.
   И был вознагражден первым  благодарным  взглядом  жены,  поскольку  в
точности повторил официантке названия тех  блюд,  которые  они  когда-то
здесь пробовали. Казалось,  все  вокруг  приводило  Мегрэ  в  восторг  -
музыка, парочки, что направлялись на гулянье,  гребцы  лодок  на  Марне,
ночь, начинавшая  понемногу  их  обволакивать.  Чувствовалось,  что  ему
хочется сбросить пиджак по примеру остальных, но он не  решался  сделать
этого, видимо стесняясь Пардона.
   Мадам Мегрэ подняла глаза на доктора, без слов говоря  ему:  "Видите,
он выздоравливает".
   Мегрэ и в самом деле  будто  помолодел.  Другим  было  невдомек,  что
весной он утомился гораздо сильнее, чем все  предполагали,  пусть  и  не
признавался в этом даже самому  себе.  Порой  его  выматывали  абсолютно
пустячные усилия, и комиссар начал задумываться, не кончит  ли  он  свои
дни, как Бодар.
   Бодар, один из  его  коллег,  сотрудник  службы  общей  информации  -
порядочный  и  до  крайности  щепетильный  человек,  внезапно  подвергся
несправедливым нападкам.
   Мегрэ, как мог, защищал  его,  но  за  всем  этим  делом  угадывались
политические игры высокопоставленных чиновников,  которым  шкура  Бодара
была нужна, чтобы обелить самих себя.
   И они преуспели в интригах. Бодар почти  полгода  отбивался,  защищая
скорее свою  честь,  чем  положение,  и  однажды  утром,  поднимаясь  по
парадной лестнице здания на набережной Орфевр, упал замертво.
   Возможно, именно из-за случая с Бодаром  комиссар  и  принял  решение
уйти в отпуск и позволить себе те маленькие удовольствия, от которых был
вынужден надолго отказаться. Такие, как этот ужин на берегу Марны.
   Когда они зашли за четой Пардон на улицу Пикпюс, доктор бросил  всего
одну фразу:
   - Жав вернулся домой.
   - А Негрель? - спросил Мегрэ.
   - Не знаю.
   Было забавно узнавать новости от Пардона,  ничего  не  смыслившего  в
ремесле комиссара. Во время обеда они  больше  не  возвращались  к  этой
теме. Теперь,  когда  мужчинам  подали  кальвадос,  а  женщинам  ликеры,
супруги, как это  обычно  делалось  после  вечерних  застолий  на  улице
Пикпюс, сдвинули кресла и принялись вполголоса беседовать.
   Было безветренно, с реки тянуло сыростью.  Какая-то  парочка  крутила
патефон на лодке, и та под звуки нежных песен дрейфовала по воле волн.
   -  Перед  выездом,  -  произнес  Пардон,  -  я  позвонил   Деберлену.
Оказывается, он неплохо знает Жава, вместе с ним проходил интернатуру, и
они встречались до самого последнего времени.
   - Что он рассказал?
   -  Жав,  похоже,  выходец  из  очень  простой  семьи  в  Пуатье.  Сын
банковского бухгалтера и учительницы. Отец умер, когда  Жав  был  совсем
юным, так что воспитала  его  мать.  Высшее  образование  смог  получить
только благодаря стипендии, и его студенческая жизнь, по-видимому,  была
не из легких.
   По словам Деберлена, Жав - зубрила, умен, замкнут, обладает  железной
волей. Увлекался кардиологией, видимо, потому, что его отец скончался от
стенокардии, и все думали,  что  он  станет  специализироваться  в  этой
области медицины.
   Вместо этого он осел в жалком врачебном кабинете в  Исси-ле-Мулино  и
вел изнурительную жизнь  большинства  пригородных  врачей,  вкалывая  по
четырнадцать-пянадцать часов в сутки.
   Ему было около тридцати восьми - тридцати девяти лет, когда,  проводя
отпуск в Безеке, близ Конкарно, он познакомился с Эвелин.
   - То есть с девицей Ле Терек?
   -  Да.  Они,  очевидно,  воспылали  друг  к  другу  любовью,  и   все
закончилось свадьбой. Деберлен бывал у Жавов на  бульваре  Османн,  куда
его приятель перебрался почти сразу же после женитьбы. У него  сложилось
о Жавах мнение как о крепкой семье.
   Эвелин, на его взгляд, женщина  красивая,  хотя  никто  на  улице  не
обернется ей вслед в восхищении. Детство  ее  в  доме  отца-вдовца  было
безрадостным. Застенчива, держалась неприметно, с ее  лица  не  сходила,
как выразился Деберлен, какая-то жалостливая улыбка.
   Деберлен убежден, что у нее нелады со здоровьем, но из-за  скрытности
Жава ничего о характере ее болезни не знает.
   Вот, пожалуй, и все, что мне удалось разузнать. Могу  лишь  добавить,
что Жавы, судя по всему, были рады рождению дочери.
   Они частенько выходили в свет  и  примерно  раз  в  неделю  принимали
гостей у  себя.  Деберлен,  очевидно,  единственный  из  прежних  друзей
Филиппа, кто продолжал с ними видеться.
   - Откуда вам стало известно, что Жав вернулся в Париж?
   - Да по радио сказали.
   У Мегрэ тоже был приемник, но никогда и мысли  не  возникало  слушать
его.
   - В семичасовых последних известиях сообщили, что расследование  идет
своим чередом и что доктор Жав, крайне  подавленный,  прибыл  домой,  на
бульвар Османн.
   Они сидели на террасе пригородного бистро, глядя  на  отражавшиеся  в
водах Марны огни и потягивая выдержанный кальвадос.  Чем  в  эти  минуты
занимался Жанвье?
   Горбил  спину  у  него  в  кабинете  на  набережной  Орфевр,  выбивая
показания  подозреваемых  и  свидетелей  и  поджидая   рапорты   коллег,
рассыпавшихся по Парижу и другим  местам  с  заданиями?  Заказал  ли  за
отсутствием времени на ужин традиционные бутерброды и пиво?
   Пардон, видимо заметив мимолетную тень ностальгии на лице  комиссара,
спросил:
   - Не слишком тянет на работу?
   Мегрэ, не таясь, взглянул ему в глаза и, не долго подумав, ответил:
   - Нет.
   Все верно. Дело о драме на бульваре Османн  обещало  стать  одним  из
самых щекотливых и  захватывающих  из  числа  известных  ему.  Уже  сама
обстановка, в которой произошло преступление, придавала ему отличный  от
других,  более  деликатный  характер.  Всегда  трудно  выявлять  степень
виновности  фигурантов  из  определенных  кругов  общества,  потому  что
малейший просчет грозил обернуться неприятными последствиями.  В  данном
случае речь шла о  медиках.  Среди  представителей  некоторых  профессий
корпоративный дух сильнее, чем у всех прочих. Это присуще  офицерам  или
учителям, колониальным чиновникам и даже - как бы курьезно ни  выглядело
- служащим почты и телеграфа.
   Ведущему официальное расследование Жанвье, наверное, труднее собирать
сведения на Жава и Негреля, чем Мегрэ,  который  опирался  на  дружеское
расположение Пардона.
   Кроме того, бедняге Жанвье не повезло со  следователем,  ибо  Комельо
прослыл человеком, с которым  трудно  найти  общий  язык.  Он  панически
боялся прессы. Любая статейка в печати, касавшаяся закрепленных  за  ним
дел, вызывала у него дрожь или повергала в неистовую ярость.
   -  Главное  -  ни  слова   репортерам!   -   неизменно   рекомендовал
следователь.
   При этом, опасаясь критики со стороны  нетерпеливых  хроникеров,  сам
Комельо был готов  выдавать  за  виновного  первого  же  подвернувшегося
человека и понапрасну держать его за решеткой.
   За время своей службы Мегрэ довелось раз пятьдесят, если не все  сто,
противостоять ему, порой рискуя служебным положением.
   - Ну чего вы тянете  с  арестом?!  -  орал  этот  недомерок,  топорща
остроконечные усики.
   - Чтобы он сам себе надел хомут на шею, - парировал Мегрэ.
   - А может, чтобы он ударился в бега за границу. То-то загалдят  тогда
бульварные газетенки...
   Жанвье не обладал ни терпением Мегрэ, ни его  способностью  принимать
упрямый либо отсутствующий вид всякий раз, как только Комельо  заносило.
Комиссар был уверен, что именно из-за этого следователя Жанвье ухитрился
обозлить газетчиков, отказывая им с самого начала в  самых  элементарных
сведениях.
   - А как с Жильбером Негрелем?
   - Ничего нового, помимо того, о чем я  вам  уже  рассказывал.  Он  из
породы нелюдимов. Его мало кто видит вне службы у профессора Лебье, и  я
не имею ни малейшего понятия о его личной жизни. Такое впечатление,  что
он небогат, раз еще не помышляет о собственной врачебной практике.  Если
только не подумывает о конкурсе на  замещение  должности  преподавателя,
метя в профессора.
   Было бы,  пожалуй,  недурно  позвонить  вашему  другу  доктору  Полю,
судмедэксперту, и выяснить результаты вскрытия. От  чего  умерла  Эвелин
Жав? В прессе не упоминалось ни о револьвере, ни о ноже, ни об удушении.
   Но,  погибни