но  только
адресованный ему.
   Он постарался припомнить,  не  приходилось  ли  ему  встречаться  с  этой
женщиной на Кэ-дез-Орфевр. Их взгляды встретились.  На  ее  прекрасном  лице
застыла вежливая улыбка хозяйки дома, принимающей гостей. Но  ему  казалось,
что в огромных черных глазах с  трепещущими  ресницами  он  вот-вот  прочтет
что-то совсем иное.
   - Вы ведь француженка? - спросил Мегрэ.
   - Норрис вам уже об этом сказал? Вопрос прозвучал совершенно естественно.
Может быть, зря он ищет в нем скрытый смысл?
   - Я знал это до прихода сюда.
   - О, значит, вы наводили о нас справки? - заметил голландец.
   От его прежней непринужденности не осталось и следа. Это был уже  не  тот
Йонкер, который высокомерно  говорил  с  Мегрэ  в  своем  кабинете  и  потом
издевался над ним, разыгрывая роль гида в музее.
   - Ты устала, дорогая? - спросил он. - Не пойти ли тебе отдохнуть?
   Новый сигнал? Или приказ?
   Сбросив свою белую ряску, мадам Йонкер осталась в простом черном  платье.
Она сразу стала словно выше  ростом,  платье  плотно  облегало  ее  стройную
фигуру и чуть полноватые формы женщины в расцвете лет.
   - И давно вы увлекаетесь живописью, мадам?
   - Среди такого множества картин  трудно  удержаться  от  искушения  самой
взяться  за  кисть.  В  особенности  если  муж  ничем,  кроме  живописи,  не
интересуется, - уклончиво  ответила  она.  -  Конечно,  не  мне  тягаться  с
великими мастерами, чьи полотна постоянно  у  меня  перед  глазами.  Я  могу
позволить себе лишь абстрактную живопись. Только, ради бога, не спрашивайте,
что означает моя мазня...
   Мегрэ внимательно прислушивался к ее речи, стараясь не упустить  малейших
нюансов.
   - Вы родились в Ницце?
   - И об этом вам известно?
   И тут, пристально глядя ей в глаза, он нанес хорошо рассчитанный удар.
   - У меня есть любимые места  в  этом  городе,  например  церковь  святого
Репарата.
   Она не вздрогнула, не покраснела, но по каким-то неуловимым признакам  он
понял, что попал в цель.
   - Я вижу, вы хорошо знаете город...
   Одно упоминание о церкви святого Репарата вызывало в памяти старую Ниццу,
узкие улочки, куда почти никогда не проникает солнце и где  круглый  год  на
веревках, протянутых между домами, сушится белье.
   Теперь он был почти уверен, что она родилась именно там, в этих кварталах
бедноты, где в  полуразвалившихся  домишках  ютится  по  пятнадцать-двадцать
семей в каждом, а на лестницах и во дворах кишмя кишит детвора.
   Ему показалось даже, что между ними установился  своеобразный  молчаливый
контакт, словно на глазах у мужа,  от  которого  все  эти  тонкости  начисто
ускользнули, они обменялись тайным масонским приветствием.
   Комиссар Мегрэ был большим человеком в уголовной полиции, но вышел он  из
народа.
   Мадам Йонкер жила среди картин,  достойных  Лувра,  одевалась  у  дорогих
портных,  устраивала  роскошные  приемы  в  Манчестере  и  Лондоне,   носила
бриллианты и изумруды, но выросла она на мостовых старой  Ниццы,  под  сенью
церкви святого Репарата. И Мегрэ не удивился бы,  узнав,  что  она  когда-то
торговала цветами на площади Массена.
   Оба поняли это и, поняв, вошли  в  новую  роль  -  теперь  за  репликами,
которыми они обменивались, скрывалось нечто совсем иное, и эти невысказанные
слова не имели ни малейшего отношения к отпрыску голландских банкиров.
   - Великолепное ателье! - сказал Мегрэ. - Ваш супруг  оборудовал  его  для
вас?
   - Нет, что вы! Он строил этот дом еще до знакомства со мной! В те времена
у моего мужа была в подругах настоящая художница.  Ее  полотна  до  сих  пор
выставляют в картинных  галереях.  Он  истратил  на  нее  кучу  денег,  и  я
спрашиваю себя иногда, почему он на ней не женился? Может, она была  уже  не
так молода? Что вы на это скажете, Норрис?
   - Сейчас уж не помню...
   - Вы только полюбуйтесь, как он воспитан, как деликатен!
   - Но, мадам, вы не ответили  на  мой  вопрос,  давно  ли  вы  увлекаетесь
живописью?
   - Не очень... несколько месяцев...
   - И большую часть времени вы проводите здесь, в ателье?
   - Да. О, это настоящий допрос! - воскликнула она в шутливом тоне. -  Судя
по тому, как вы спрашиваете, вы плохо знаете женщин. Ведь я хозяйка  в  этом
доме. Спросите меня, чем я была занята вчера в это время - вряд ли я отвечу.
Я, надо вам сказать, большая лентяйка, и мне кажется, что  у  лентяев  время
бежит куда быстрее, чем у занятых людей. Большинство, правда,  считают,  что
наоборот... Просыпаюсь я поздно, люблю понежиться в  постели;  пока  встану,
пока поболтаю с горничной,  а  там  кухарка  приходит  за  распоряжениями...
Глядишь, уже обедать пора, а я еще толком не проснулась.
   - Вы слишком разговорчивы и откровенны сегодня, - заметил Йонкер.
   - Хм, я до сих пор и не подозревал, что можно рисовать  по  вечерам...  -
сказал Мегрэ.
   На этот раз супруги явно переглянулись. Голландец нашелся первым.
   - Импрессионисты - эти фанатики солнца - возможно, согласились бы с вами,
а вот модернисты предпочитают искусственное освещение.  По  их  мнению,  оно
обогащает палитру множеством полутонов и оттенков.
   - Так поэтому, мадам, вы и рисуете ночами? - повторил Мегрэ свой вопрос.
   - Смотря по настроению...
   - Бывает, что настроение приходит после ужи*  на,  и  вы  простаиваете  у
мольберта до двух ночи, - не унимался комиссар.
   - От вас решительно ничего не скроешь, - мадам Йонкер  произнесла  это  с
вымученной улыбкой.
   Мегрэ кивнул на  черный  занавес,  которым  была  задернута  застекленная
стена, выходившая на авеню Жюно.
   - Занавес, как видите, закрывается неплотно. Я уже говорил  вашему  мужу,
что на любой улице среди жильцов найдется хоть один, страдающий бессонницей.
Интеллигенты в таких случаях читают или слушают музыку, ну, а  люди  попроще
сидят у окна...
   Теперь Йонкер полностью передавал слово -жене, словно чувствуя, что почва
ускользает у него из-под ног. Пытаясь скрыть  тревогу,  он  прислушивался  к
разговору  с  напускным  безразличием  и  пару  раз  даже  отходил  к  окну,
погружаясь в созерцание панорамы Парижа.
   Небо все больше прояснялось, на западе  сквозь  облака  уже  проглядывало
заходящее багровое солнце.
   - В этих шкафах вы храните свои полотна? - спросил Мегрэ.
   - Нет... Хотите в этом убедиться?.. Не стесняйтесь, я все понимаю,  такая
уж ваша служба?
   Она открыла один из шкафов: он оказался довер' ху набит рулонами  бумаги,
тюбиками масляных красок, какими-то склянками и коробками.
   Все было в полном беспорядке, как и на  столике.  Зато  во  втором  шкафу
лежали лишь три холста с подрамниками, на которых еще  сохранились  этикетки
соседнего магазина на улице Лепик.
   - Вы разочарованы? Ожидали увидеть здесь человеческий скелет?  -  сказала
мадам  Йонкер,  намекая,  очевидно,  на  известную   английскую   пословицу,
гласящую, что в каждом доме есть  свои  тайны  -  "свой  скелет  в  платяном
шкафу".
   - Для скелета нужен покойник, а Лоньон пока еще  не  отдал  богу  душу  в
Биша, - нахмурившись, возразил Мегрэ.
   - О ком это вы говорите? - спросила мадам Норрис.
   - Об одном инспекторе... А скажите, мадам, вы уверены, что в тот  момент,
когда раздались выстрелы, точнее говоря, три выстрела, вы находились в своей
комнате?
   - А не кажется ли вам, господин Мегрэ, - не выдержал Йонкер, - что на сей
раз вы зашли слишком далеко?..
   - В таком случае ответьте на этот вопрос сами. В самом деле, ваша супруга
посвящает часть своего времени живописи, чаще всего она рисует по вечерам и,
случается, проводит в ателье чуть ли не всю ночь. Но странное дело  -  здесь
почти пусто: ни мебели, ни картин...
   - Разве во Франции есть особый  закон  о  том,  как  художникам  надлежит
обставлять студии? - поднял брови голландец.
   - Где вы  видели  студию,  в  которой  не  было  бы  ни  одного  полотна,
законченного или незаконченного? Хотелось бы знать, мадам, что вы делаете со
своими картинами?
   Она с надеждой посмотрела на мужа, как бы предоставляя ему  самому  найти
подходящий ответ.
   - Поймите, Мирелла вовсе не считает себя художницей...
   Мегрэ впервые услышал ее имя.
   - К тому же она весьма взыскательна к себе и обычно  уничтожает  картину,
не окончив ее...
   - Минуточку, господин Йонкер... Еще один вопрос - знаю,  что  надоел,  но
такой уж я дотошный. Мне случалось бывать в мастерских художников... Так вот
скажите - как они уничтожают неудавшиеся картины?
   - Ну, разрезают их на куски, потом сжигают  или  выбрасывают  в  мусорный
ящик.
   - А до этого?
   - То есть как "до этого"? Я вас не понимаю...
   - Неужели? Такой знаток, и не  понимаете!  А  подрамники?  Что,  их  тоже
каждый раз выбрасывают? У вас,  наверное,  так  -  ведь  в  этом  шкафу  три
новехоньких подрамника.
   - Моя жена раздает иногда свои картины друзьям, те, которые ей более  или
менее удались...
   - Не те ли, за которыми кто-то приезжает по вечерам?
   - Когда по вечерам, когда днем. Какая разница?..
   - Стало быть,  вашей  супруге  картины  удаются  гораздо  чаще,  чем  она
говорила только что...
   - Иногда увозят и другие картины - у меня их много!
   - Я вам еще нужна? - спросила мадам  йон-кер.  -  Может  быть,  спустимся
вниз? Выпили бы кофе или чаю?
   - Благодарю, мадам, только  не  сейчас.  Ваш  супруг  любезно  согласился
показать мне свой дом, но до сих  пор  не  сказал,  что  находится  за  этой
дверью, - Мегрэ указал на темную дубовую  дверь  в  глубине  ателье.  -  Как
знать, не обнаружим ли мы там сохранившиеся образцы вашего творчества?
   Атмосфера накалялась: казалось, что даже воздух в комнате наэлектризован.
Голоса звучали приглушенно, отрывисто.
   - Боюсь, что нет, господин Мегрэ, - сказал Йонкер.
   - Вы уверены?
   - Да, уверен. Долгие месяцы, а то и годы  прошли  с  тех  пор,  как  я  в
последний раз отпирал эту  дверь.  Когда-то  это  была  комната  женщины,  о
которой вам уже говорила жена. Ну, той самой  художницы...  Там  мы...  она,
одним словом, она любила отдохнуть там, в перерывах между работой...
   - Ах, вот как! И теперь комната стала для вас неприкосновенной  святыней!
Надо же! До сих пор не можете забыть?
   Мегрэ умышленно  перешел  на  этот  тон,  надеясь  вывести  голландца  из
равновесия.
   - Господин Мегрэ, если я нагряну к вам в дом, начну рыскать  по  углам  и
докучать вашей жене вопросами, то, смею вас заверить, многое в вашей  личной
жизни покажется весьма странным, чтобы не сказать больше. У каждого из  нас,
изволите ли видеть, свой образ мыслей  и  свой  быт,  недоступный  пониманию
посторонних.
   Дом этот обширен... Меня мало что интересует, кроме моих картин. В  свете
мы бываем редко... Моя  жена,  как  вы  уже  знаете,  балуется  живописью...
Удивительно ли, что она не придает большого значения  судьбе  своих  картин:
она вольна их сжечь, выбросить в мусорный ящик или подарить друзьям...
   - Друзьям? Каким друзьям?
   - Я вам уже сказал и сейчас могу только повторить: было бы непорядочно  и
бестактно  с  моей  стороны  впутывать  совершенно  непричастных   людей   в
неприятности, которые обрушились на меня только из-за того, что вчера  ночью
какие-то неизвестные стреляли у нас на улице...
   - Ну ладно, давайте все-таки вернемся к этой двери...
   - Не знаю, сколько комнат в вашей квартире, господин Мегрэ, в  моем  доме
их тридцать две. Я держу прислугу - четырех  человек.  Горничных  мы  иногда
меняем - некоторые из них нескромны и позволяют себе слишком много.  Человек
нашего круга не удивился бы, узнав, что кто-то из прислуги потерял  ключ  от
одной из комнат...
   - И вы до сих пор не заказали другого?
   - Мне это не пришло в голову.
   - Вы уверены, что в доме нет запасного ключа?
   - Насколько мне известно - нет... Впрочем, может быть, он где-то здесь и,
возможно, найдется когда-нибудь в самом неожиданном месте...
   - Вы позволите мне отсюда позвонить? - сказал Мегрэ, подходя  к  телефону
на столике.
   Еще раньше комиссар заметил телефонные аппараты почти во  всех  комнатах:
безусловно, в доме был свой коммутатор.
   - Что вы собираетесь делать? - спросил Йонкер.
   - Вызвать слесаря.
   - Я не потерплю этого, господин Мегрэ. Мне кажется,  вы  превышаете  свои
полномочия!
   - В таком случае мне придется позвонить в прокуратуру и  запросить  ордер
на обыск...
   Супруги снова переглянулись. Потом  Мирелла  молча  пододвинула  к  шкафу
табурет, стоявший у мольберта, влезла на него и,  пошарив  наверху,  тут  же
спрыгнула на пол, держа в руках ключ.
   - Видите ли, господин Йонкер, меня особенно поразила одна деталь, вернее,
две аналогичные детали. В дверях ателье врезан замок не изнутри, а  снаружи:
это не совсем обычно, - сказал Мегрэ. -  А  пока  вы  говорили  со  мной,  я
обратил внимание, что и в той комнате, о которой шла речь, замок  снаружи...
Удивительное совпадение, не правда ли?
   - Удивляйтесь на здоровье, господин Мегрэ. Вы, как вошли в дом, так и  не
перестаете удивляться! Еще бы, наш образ жизни вам в диковинку. Куда уж  тут
понять?
   - Как видите, я стараюсь по мере сил, - вздохнул Мегрэ.
   Мадам Йонкер протянула  комиссару  ключ.  Он  взял  его  и  направился  к
закрытой двери. Супруги Йонкер не двинулись с места; они  напоминали  сейчас
две статуи, выставленные в огромной мастерской.
   Мегрэ открыл дверь.
   - Так когда же вы открывали эту дверь в последний раз?
   - Это неважно, - бросил Йонкер.
   - Вас, мадам, почему - вы, наверное, догадываетесь, я не  прошу  заходить
сюда, но вас, сударь, я попросил бы подойти поближе...
   Голландец направился к  Мегрэ,  изо  всех  сил  стараясь  сохранить  свое
обычное достоинство.
   - Заметьте, пол здесь чист, ни следа пыли. Это во-первых! Притронетесь  к
полу - и вы убедитесь, что кое-где паркет еще сырой - стало быть,  пол  мыли
недавно... Кто-то убирал эту комнату сегодня утром или самое  позднее  вчера
ночью. Спрашивается - кто?
   - Во всяком случае, я никого сюда не  посылала,  -  услышал  Мегрэ  голос
Миреллы. - Можете спросить об этом у горничных. Разве что муж распорядился,
   Комната  оказалась  небольшой.  Из  ее  единственного  окна,  как   и   в
мастерской, открывался вид на Париж.  Старенькие  цветастые  занавески  были
перепачканы краской. В некоторых  местах  на  них  сохранились  еще  цветные
отпечатки пальцев. Комиссар готов был поклясться, что кто-то  малевал  здесь
пальцем и вытирал потом руки о занавеску.
   В углу стояла железная кровать с матрацем, но без простыней и одеяла.
   Однако внимание Мегрэ привлекли прежде всего стены  грязно-белого  цвета,
сверху донизу покрытые рисунками, мягко говоря, весьма фривольного свойства.
"Заборная живопись, - мелькнуло у Мегрэ, - как в общественной уборной".
   - Не смею предположить, - сказал он едко, -  что  эти  рисунки  дело  рук
вашей бывшей подруги. Впрочем, вот тот женский контур сразу опроверг бы  эту
гипотезу...
   На  стене  в  указанном  месте  красовался  контур  Миреллы,  набросанной
несколькими жирными штрихами. Надо было отдать  справедливость  неизвестному
художнику: набросок выглядел куда более живо, чем некоторые старые полотна в
салоне.
   - Ждете объяснений? - спросил Йонкер.
   - Да нет, зачем же... Ведь вы сами сказали, что ваш  образ  жизни  мне  в
диковинку. Кое-что у вас мне и впрямь никогда не понять. Но все же  я  почти
убежден, что даже, как вы говорите, люди вашего круга удивились  бы,  увидев
эти... хм! фрески среди ваших бесценных полотен.
   Поморщившись, комиссар продолжал осматривать комнату. Рядом с кроватью на
стене он заметил вертикальные зарубки, которые напоминали  ему  своеобразные
календари заключенных на стенах тюремных камер.
   - Здешний жилец, - сказал он, - как видно, с нетерпением ждал, когда  его
выпустят отсюда. Вон даже дни считал!
   - Я вас не понимаю.
   - А кто рисовал на стенах - вы тоже не знаете?
   - Я как-то заглянул в эту комнату...
   - Давно это было?
   - Несколько месяцев, я вам уже говорил... Поверьте, я сам  был  неприятно
удивлен, увидев эти  рисунки.  Отлично  помню,  как  закрыл  тогда  дверь  и
забросил ключ на шкаф...
   - В присутствии жены? - усмехнулся Мегрэ.
   - Этого я не помню...
   - Мадам, вам было известно о рисунках на стенах?
   Мирелла утвердительно кивнула.
   - И какое же впечатление произвел на вас ваш портрет?
   - Ну какой там портрет! Так, набросок.  Для  этого  большого  таланта  не
требуется...
   - Не хотите, значит, говорить, кто это рисовал. Что ж, я подожду.
   Воцарилось молчание. Мегрэ, не спрашивая разрешения, вытащил  из  кармана
трубку.
   - Пожалуй, все же  мне  лучше  вызвать  своего  адвоката,  -  пробормотал
голландец. - Я не силен во французских законах и не знаю, имеете ли вы право
допрашивать нас подобным образом.
   - Воля ваша, но учтите, если вы тут же, не сходя  с  места,  не  ответите
толком на мой вопрос, то со своим адвокатом вам придется говорить уже у меня
на Кэ-дез-Орфевр, ибо я буду вынужден немедленно отвезти .вас туда.
   - Без ордера на арест?
   - Не беспокойтесь! Если потребуется, ордер будет у меня  на  руках  через
полчаса... И комиссар направился к телефону.
   - Постойте!
   - Кто жил в этой комнате?
   - Это старая история... Может быть, мы спустимся теперь и продолжим  этот
разговор за бокалом вина? Я не прочь  бы  и  закурить,  но  сигары  остались
внизу...
   - Ну что ж, извольте, но при условии, что мадам Йонкер пойдет с нами...
   Она первая направилась по лестнице усталой походкой приговоренной, за ней
пошел Мегрэ, замыкал шествие Йонкер.
   - Здесь? - спросила Мирелла, когда они вошли в салон.
   - Нет, лучше в моем кабинете.
   - Что будете пить, господин Мегрэ?
   - Пока ничего...
   Она уже заметила стаканы на письменном  столе  и  поняла,  что  до  этого
комиссар пил вместе с ее мужем. И Мегрэ не сомневался,  что  его  теперешний
отказ она восприняла как признак нарастающей угрозы.
   За окнами темнело. Голландец зажег  свет,  затем  налил  себе  Кюрасао  и
вопросительно посмотрел на жену.
   - Нет, я предпочитаю виски... Йонкер сел первый, приняв  точно  такую  же
позу, как час назад.
   Жена со стаканом виски в руке осталась стоять.
   - Два или три года назад... - начал  любитель  живописи,  отрезая  кончик
сигары. Комиссар перебил его:
   - Заметьте, вы никогда не указываете точно время действия. С тех пор  как
я здесь, вы еще не назвали ни одной даты, ни одного имени, кроме имен  давно
умерших художников... Я только и слышу от вас "рано", "поздно", "под вечер",
"с неделю, с месяц назад".
   - Видимо, потому, что точное время меня не волнует. Я не  чиновник  и  не
обязан в определенный час являться на работу, к тому же до сегодняшнего  дня
мне еще не приходилось ни  перед  кем  отчитываться  в  своих  действиях,  -
ответил голландец.
   Он явно пытался снова перейти в наступление, но его  барское  высокомерие
казалось теперь  напускным.  И  Мегрэ  уловил  неодобрительный  и  тревожный
взгляд, брошенный Миреллой на мужа.
   "Видно, детка, ты по опыту знаешь, что с полицией шутки плохи, -  подумал
комиссар. - Любопытно, где и когда тебе довелось впервые иметь с нами  дело?
В Ницце, во времена твоей молодости? Или в Лондоне?"
   - Хотите - верьте, хотите - нет, господин Мегрэ: два или три  года  назад
меня познакомили с одним молодым художником. Человек большого таланта  -  он
жил в потрясающей нищете; ему  случалось  ночевать  под  мостом  и  питаться
объедками...
   - "Познакомили", говорите вы? Кто же именно вас познакомил с этим молодым
человеком: кто-либо из друзей или какой-нибудь торговец картинами?
   Йонкер отмахнулся, словно отгоняя назойливую муху.
   - Какое это имеет значение! Сейчас я уже не помню кто. Я  тогда  подумал,
что ателье в доме пустует, и, признаюсь, мне стало совестно.
   - Ваша жена тогда не увлекалась живописью?
   - Нет. Ее тогда еще здесь и не было.
   - Д как фамилия этого любителя рисовать на стенах?
   - Я знал его только по имени.
   - Так как же